Переписка

Летом 1906 года, как обычно, я проводил несколько недель у Марии Шмидт, помогал ей в сельхозработах и часто посещал Ясную Поляну. Но вскоре Софья Андреевна спросила меня, не соглашусь ли я переселиться в их дом, чтобы заняться перепиской "Дневников" Толстого (нынешнее издание их в Москве составило 30 томов).

-- Юношеские заметки Льва Николаевича начали обесцвечиваться. Кроме того, при нынешней ситуации очень опасно иметь только один экземпляр. Вы перепишете тетради в трёх экземплярах, один -- для нас, второй я пошлю в Москву, в музей. Мне зарезервировали там отдельную большую комнату. В ней имеется специальный железный занавес, предохраняющий от пожара. И, наконец_: третий экземпляр я отошлю в г. Ангулем Черткову в его "стальную комнату".

Можно ли вообразить себе, что-либо более привлекательное? Иметь возможность прочесть весь личный архив Толстого. О таком счастье я не мог и мечтать. Уже на следующий день я переселился в дом Л.Н. Толстого. Меня поместили в нижнюю комнату, комнату сына Андрея, который на тот период отсутствовал.

Однако Толстой отверг план жены. Он заявил, что его ежедневные заметки могут отлично сохраняться и в том виде, в каком они есть, и что это всё совершенно не важно, а, кроме того, подобное чтение может оказать разрушающее влияние на столь юного человека, как я!

Таким образом, вместо переписывания "Дневников" на меня свалилась должность личного секретаря Толстого. Это дало мне возможность очень близко увидеть и даже принять участие в личной жизни Мастера. С преогромнейшим любопытством и вниманием начал я изучать

Толстого, но не как выдающегося романиста, отважного бунтаря (это все хорошо видят по его книгам), а как обычного человека в домашней обстановке, неустанно пишущего, а точнее, Толстого-мыслителя.

Прежде всего, меня изумило, что у всемирно известного писателя никогда не было секретаря, т. к. Толстой считал свою работу как писателя столь незначительной, что, принимая охотно всяческую помощь друзей, никогда не позволял себе нанимать помощников.

Но даже только переписка требовала много работы. Бывали дни, когда приходило до пятнадцати писем. В среднем, я думаю, четыре или пять писем ежедневно. Каждому письму присваивался номер, и оно регистрировалось в специальной большой тетради. Лично Толстой отвечал лишь на немногие письма. На некоторые он просил ответить членов своей семьи или друзей. Но наибольшее число писем после прочтения заботливо укладывалось в большой чёрный шкаф. На каждого корреспондента был заведён отдельный пакет, перевязанный шнуром

Толстой сам внимательно прочитывал каждое письмо, надписывая на конверте, что он должен ответить. Чистые белые листочки он аккуратно разрывал. На каждом таком кусочке бумаги писал свои письма. Потому-то так странно и выглядят автографы великого писателя.

Он любил часто повторять: "Воистину есть правило: чем хуже почерк, чем грязнее и засаленнее конверт, тем более важно и серьёзно его содержание".

Много раз, держа белый листок с отпечатанным на машинке текстом, он говорил: "Самое полезное в письме этого умника -- вот эта белая страница". И он аккуратно разрывал её.

Я помню, как в первый день моей работы, ответив на многие письма, я выделил ещё пять, которые, на мой взгляд, заслуживали ответа. После полудня, улучив минуту, я сказал об этом Льву Николаевичу.

-- Ну, что ж? Если это ваша добрая воля, мы ответим.

И не вынимая эти пять писем из конвертов. Толстой ска-

зал, что я должен ответить на каждое из них. Я был очень удивлён, что он ещё помнил их содержание. В то же время он выразил испуг, что у меня уже столько работы.

Действительно, работы было столько, что хватило бы на трёх человек.

Все эти письма, приходящие со всех концов земли, производили на меня глубокое впечатление. Большинство из них были очень личного свойства. Сердцу любимого писателя открывались глубины души. Люди спрашивали у него совета или интересовались его мнением. Сообщались поистине ужасающие случаи, полные трагедии или безысходные сомнения, из которых, как казалось автору письма, не было выхода. И только мощный ум Толстого мог бы найти решение. Или религиозные и моральные сомнения и противоречия. Или нерешительность юноши или девушки перед ложью, которой пытались опутать их под видом просвещения. Или письма различных сектантов, которыми кишела Россия, несмотря на дикое, жестокое преследование правительства. Приходили так же письма, тайком вынесенные из тюрем.

Была ещё особая категория корреспондентов -- морально отвергающие обязанность армейской службы. Очаровательные, сентиментальные юноши, отдающие себя служению человечеству, предпочитающие страдания и смерть, но только не службу в царской армии. Они отстаивали свои взгляды рассуждениями о человеческих и моральных достоинствах или опираясь на доктрины Евангелие. Были ещё группы магометан, как, например, бабиды⁽¹¹⁾ в Персии или в те времена "Божественная армия" татарина Ваисова⁽¹²⁾ из Казани.

Эти представители рода людского являются подлинными цветами человечества. И поныне во многих странах безграмотные правители, полностью лишённые высоких человеческих чувств, подло и бесцельно терзают их. Однажды я подсчитал. Из восемнадцати человек, сумевших прислать нам свои письма, половина была смертельно преследуема царским режимом.

Кроме писем ещё присылали книги. Народная мысль лихорадочно просыпалась в тот период в России. А после поучения прессой относительной свободы, просьбы выслать брошюры были почти умоляющие. Из самых дальних уголков страны просили выслать социальные и философские произведения Толстого. Его друзья в Москве и Петербурге полутайком и быстро издавали всё, что прежде было запрещено цензурой. Ежедневно по выбору Толстого я собирал определённое количество посылок, зашивал их в полотно и составлял опись. Все эти посылки были бесплатными.

У великого русского писателя не было адресной книги, и я начал её составлять. Кроме того, часто возникала необходимость переписать фрагменты из книг или срочно организовать переписку больших рукописей.

Из членов семьи только самая юная дочь Александра ежедневно быстро перепечатывала рукописи на машинке. Самая старшая дочь, Мария Львовна, приехав однажды погостить, отвечала на письма, сравнивала копни с оригиналом, а Софья Андреевна вписывала в карточки многочисленные книги, которые авторы присылали сюда из всех стран. Несколько раз она также переводила с английского некоторые фрагменты. Другие же члены семьи, когда они приезжали, оставались совершенно в стороне от занятий отца и явно страдали от скуки.

В большой библиотеке писателя царил беспорядок. Часто нужная в данный момент книга не находилась на своём месте. Полный порядок был только в кабинете.

У Толстого, которого я имел счастье наблюдать в частной обстановке, мне бросились в глаза три свойства его характера.

Во-первых, его совершенно искренняя скромность и удивительная чуткость, очаровательная деликатность в отношениях. Во-вторых, подлинно неустанное до самозабвения усердие, когда он писал даже самую незначительную вещь. И, наконец, его необыкновенная работоспособность.

Судьба дала мне возможность жить бок о бок со многими людьми, но Толстой был единственным, с которым меня сложились подлинно добрые, мягкие, деликатные отношения. Несмотря на мою юность, он всегда извинялся, когда звал меня. Давая мне какое-нибудь поручение, он всегда, со свойственной ему ласковой улыбкой добавлял полушутя: "Если на то будет ваша добрая воля". Прося принести ему книгу, он непременно добавлял: "Будьте снисходительны к моей старости".