Глава первая

Тайшанский праздник

в

1929 году Кван Сайхун¹ сопровождал членов своей семьи во время паломничества вверх по крутым склонам горы Тайшань. Паломники на­правлялись к вершине — туда, где расположен Храм Изумрудного Облака, на Праздник Нефритового Императора. Эта религиозная церемония сочетала в себе недели ритуальных служений и поклонения божествам с почти карна­вальным весельем, царившим во дворике храма. Члены семьи Гуань принад­лежали к богатому клану воинов; будучи преданными даосизму, они завер­шали долгое, истовое паломничество длиною в добрую тысячу километров из родной провинции Шаньси в провинцию Шаньдун. Они собирались гостить в храме целый месяц.

Последний подъем на Тайшань в носилках-паланкинах тянулся медлен­но. Крутые склоны и обрывы Тайшань за день преодолеть было невозможно. И все же постепенное движение вперед, прерывавшееся ночным отдыхом на маленьких крестьянских постоялых дворах, давало путникам силы с первыми лучами зари вновь стремиться вверх. Во всех постоялых дворах паломникам подавали только вегетарианскую пищу — очищение тела от плоти животных и созерцание способствовали очищению разума.

Да и сама гора как бы завершала это «неземное» состояние разума. Дело в том, что Тайшань был самой высокой из Пяти Священных гор Китая. Она круто возвышалась над просторами провинции Шаньдун, закрывая собой остальные юры. Вершина Тайшань сверкала неземным величием; от нее вея­ло уединенностью, достойной самого Нефритового Императора. С пика Тай­шань невозможно было разглядеть ни людей внизу, ни их земные творения. Холодный и разреженный воздух, окутывавший неприступные скалы Тай­шань, делал эту гору великолепным местом уединения Божественного Импе­ратора.

Кем бы ни считали Императора — божественным или смертным, — он всегда оставался невидимым для простых людей. Он был величайшей тайной, воплощением силы — недоступной, но всепобеждающей. Однако каждый год по случаю празднества Император делал одно-единственное исключение из непреложного правила и спускался в свое земное обиталище, дабы при­нять мольбы подданных.

Тогда Сайхун был энергичным, изобретательным и любопытным маль­чуганом девяти лет от роду, так что его не слишком интересовал религиозный смысл происходящего — он просто был доволен новыми впечатлениями. Его дедушка, Гуань Цзюинь, бабушка Ма Сысин и тетя Гуань Мэйхун вполне понимали мальчика. Конечно, они не собирались силой принуждать Сайхуна к чему-либо, хотя и понимали, что ему пришло самое время осознать свое первое паломничество к даосским святыням. Вот с какими мыслями семья Гуань подошла к последнему отрезку восхождения на Тайшань — Тропинке Восемнадцати Поворотов.

Тропинка представляла собой узкую цепочку из семи тысяч каменных ступеней, тянувшуюся вверх по обрывистым склонам неприступного горно­го карниза. В сравнении с грубыми очертаниями скал вперемешку с обры­вистыми ущельями и прилепившимися к камням деревьями, тропинка каза­лась поразительно хрупкой. Творение рук человеческих, она явно проигры­вала первозданной, извечной мощи природы вокруг. Взрослых путников нес­ли наверх в паланкинах; а маленький Сайхун, пренебрегая возможностью забраться на спину носильщика, в восхищении самостоятельно карабкался вверх.

Утренний воздух был холодным и тяжелым от сырости. Сайхуна одели тепло: поверх костюмчика из плотной каштановой хлопчатобумажной ткани он был одет в теплое пальто из шкуры барса. Пальто с высоким воротником было подбито мехом. Застегивающиеся у колена на пуговицу бриджи спус­кались на белые гамаши. Ботинки и кошель для денег покрывала богатая вышивка по шелку: по бокам обуви были изображены белые и голубые обла­ка, а носки ботинок украшали яркие аппликации в виде голов ягуара. На кошеле, который едва выглядывал из-под пальто, был вышит изготовивший­ся к прыжку лев. На шее у мальчика висел талисман — клык тигра. Вообще, вся одежда Сайхуна была продумана с тем расчетом, чтобы оградить его от злых сил.

¹ Кван и Гуань представляют собой два варианта прочтения одной и той же фамилии. — Прим. автора.

Завершали наряд еще два предмета; их Сайхун очень не любил. Вначале он сорвал с головы шапку. Шапка тоже была сделана из шкуры барса. На ней были клапаны-наушники, а еще — два декоративных уха на макушке, имити­рующих уши барса. Именно эти дурацкие уши больше всего не нравились мальчику, так что при первой же возможности он постарался сбросить с себя ненавистную шапку. Оставались еще противные перчатки. К большому огор­чению Сайхуна, совсем избавиться от них было невозможно — они были прочно пришиты шелковыми шнурками к рукавам пальто. И все-таки без шапки и со снятыми перчатками Сайхун чувствовал, что освободился от из­лишней опеки и быстрее помчался вверх по ступенькам. То там, то здесь среди паломников мелькала его круглая голова, полностью обритая наголо, если не считать небольшого квадрата волос на лбу.

Ступени наверх, казалось, будут тянуться бесконечно. Сайхун остано­вился, чтобы передохнуть, и тут с ним поравнялся кортеж его семьи. За ре­шетчатыми оконцами главного паланкина лицо его дедушки казалось гротес­кным силуэтом. Дедушка же, судя по всему, отлично видел Сайхуна, потому что через мгновение гулкий голос старика загремел изнутри:

—Сайхун! Где твоя шапка?

—Верно, я забыл ее на постоялом дворе, Дедушка. — И Сайхун поста­рался придать своему лицу самое невинное выражение.

Из паланкина послышался тяжелый, терпеливый вздох. Подошел слуга, неся в руке поднятую по дороге шапку. Сайхун скорчил ему рожицу и уже собрался было пнуть слугу в ногу, но дедушка снова резко окликнул внука. Разочарованно вздохнув, Сайхун покорно надел нелюбимую шапку.

И снова сорванец помчался впереди процессии. Ну и что, что шапку пришлось надеть, — улыбался Сайхун: он знал, что из всех внуков дед больше всех любит именно его, Сайхуна. Знал он и то, что каким бы жестким ни казался дедушка, сердце старика было полно терпения и всепрощения.

Н

аконец семья достигла ворот горного храма. Сам настоятель вышел по­приветствовать знатных путников. Он был старым другом семьи Гуань, так что заранее позаботился о том, чтобы паломникам выделили хорошие помещения, где бы они смогли удобно отдохнуть.

Первым с носилок спустился Гуань Цзюинь. Несмотря на то что старику было далеко за шестьдесят, выглядел он внушительно: крепкий, мускулис­тый. Ростом он был под два метра, и уже одно это выделяло его из остальных. Дополняли этот образ богатые одежды и лучившееся вокруг обаяние. Под­битая мехом накидка цвета красного бургундского, штаны в тон накидке, черный парчовый халат и черная же шапочка, на острие которой красовался зеленый, как яблоко, нефрит — все это вместе со снежно-белой бородой и заплетенными в косу волосами выгодно подчеркивало силу его благодушно­го и одновременно настороженного взгляда старого, опытного воина.

Следующей поздоровалась с настоятелем Ма Сысин. Она была на год моложе своего мужа и лишь немного ниже его ростом. Несмотря на то что ее ступни обмотаны¹, Ма Сысин передвигалась самостоятельно. Фигуру жен­щины, еще хранившую изящество, окутывала богатая парча. Бабушка Сайху­на была одета в подбитую мехом накидку и шаровары; длинный передник и капюшон были украшены яркой ручной вышивкой и шитьем из металличес­ких нитей, которые изображали дивный орнамент из роз, хризантем, фуксий, пионов и ирисов. Округлое, с высокими скулами, светившееся, словно луна, лицо Ма Сысин обрамляли длинные и густые, совершенно белые волосы. Тщательно зачесанные назад пряди были перехвачены заколками из драго­ценных камней. Глаза у Ма Сысин были большими, миндалевидными; они светились какой-то оленьей мягкостью, но под этой маской скрывалась по­разительно твердая и жесткая владычица.

Даже в преклонном возрасте Ма Сысин не утратила своей красоты и грациозности. Многие женщины из тех, кто прибыл на празднество, должно быть, бросали на нее завистливые взгляды. Но в отличие от других красавиц, на левом плече Ма Сысин всегда можно было увидеть свернувшийся змеей длинный кнут сыромятной кожи — ее личное оружие.

Тетушка Сайхуна, Гуань Мэйхун, в сравнении со своей матерью, выгля­дела проще и бледнее. Ей было около пятидесяти. На Гуань Мэйхун был голу­бой костюм из бархата, а передник и капюшон, хоть и были тоже украшены вышивкой, выглядели попроще. Вкус к одежде у тети был более прозаичен и не шел ни в какое сравнение с манерой одеваться, свойственной Ма Сысин. Тетушка лишь недавно разбинтовала свои ступни, поэтому ходила она мед­ленно, опираясь на тросточку и испытывая мучительную боль при каждом шаге.

¹ Имеется в виду старокитайский обычай останавливать рост ступней у девушек путем тугого обматывания полосами ткани. Из-за этого женщины впоследствии часто не могли ходить без посторонней помощи. — Прим. ред.

Но вот подошел черед Сайхуна. Мальчик почтительно поприветствовал настоятеля и отвесил ему глубокий поклон. Улучив момент, Сайхун заметил, что взрослые отвлеклись разговором, и через секунду проскользнул через ворота храма.

Дворик храма кипел лихорадочной деятельностью и радовал пестротой красок. Тысячи разрисованных вручную шелковых фонариков, вееров и кро­шечных колокольчиков раскачивались над группками собравшихся, подмос­тками для театральных выступлений и конюшнями; на фоне выложенных бронзовыми плитками крыш храма и видавших виды стен из красного кир­пича это пестрое марево выглядело очень красиво. На подмостках постоянно выступали музыканты, акробаты, кукольники, фокусники и силачи. Одетые в заплатанные серые одеяния священники сновали между людьми, предлагая им купить благовония, амулеты и карточки для отправления молитв. Одни священнослужители останавливались, чтобы дать совет; другие предсказы­вали судьбу. Но больше всего Сайхуна привлекли ряды, в которых предла­гались кушанья: там были свежеприготовленные, еще дымящиеся вегета­рианские блюда и удивительные сладости.

Для Сайхуна любимая еда значила не меньше, чем удовольствие от озор­ства (хотя нравилось ему и то, и другое). Как ему ни хотелось осмотреть всю арену празднества, устоять перед искушением благоухающими угощениями оказалось нелегко. Он накупил побольше сладкого; часть из этого мальчик съел тут же, на месте, рассовав остальное по карманам. Только запасшись любимым лакомством — им были крошечные яблоки, сваренные в меду и нанизанные на палочки, — он отправился смотреть дальше.

Пробираясь через плотный лес из шароварных штанин и юбок, Сайхун старался попасть в центр храмового дворика. Там на высокой сцене стояла группа музыкантов. Они были одеты в черное и исполняли буквально все, начиная с опер, народных песен и заканчивая классическими произведения­ми. Музыканты играли на самых разных инструментах — там были лютня, арфа, скрипка, флейта, язычковые инструменты, а еще целый набор гонгов, Цимбал и барабанов. Вооружившись столь мощными средствами для извле­чения звуков, исполнители, казалось, совершенно не замечали все усиливав­шегося вокруг праздничного гула. Играли они громко и пронзительно, завер­шая исполнение каждого произведения умопомрачительным грохотом цим­бал и барабанов.

Как только очередная группа артистов заканчивала свою подготовку на других подмостках, оттуда сразу доносились зычные, словно у базарных за­зывал, крики с обещаниями доставить своими неописуемыми талантами зри­телям еще большее наслаждение. Сайхуна привлекли зазывания чародея:

— Подходите! Подходите сюда! Дяди и тети, сестры и братья, старые и малые! Подходите! Эй, сюда, сюда! Вы увидите чудо чудное, диво дивное! Магия, которой позавидуют и боги, магия, от которой всяк оторопеет! Все идите ко мне! Подходите!

Побежав на голос, Сайхун вскоре увидел высокого темноволосого муж­чину с изогнутыми бровями и невообразимо выпученными глазами. Маг и чародей был одет в пурпурный шелк. Сохраняя высокомерное выражение лица, кудесник подошел к краю сцены и без всякой подготовки начал свои фокусы: шелковые шарфики то появлялись, то исчезали в его ладонях; из маленького букетика цветов вдруг появлялись то веер, то чашка, то ваза; из рукавов факир то и дело метал огненные стрелы. Но вскоре фокусник пре­зрительно отшвырнул прочь свой реквизит, как бы демонстрируя зрителям, что это — ерунда для простачков. После этого он обратился к толпе зрителей:

— Стар и млад, дядья и тети! Знайте, что я посвятил искусству магии пятьдесят лет своей жизни; я знавал Бессмертных и священнослужителей, магов и отшельников. Я узнал множество разных секретов, но ничто из этого не сравнится с искусством внушения!

Тут маг вызвал из толпы добровольца — толстяка с рябым лицом, кото­рый открыто высказывал сомнение в искусности чародея. Твердо решив­шись не поддаваться «проказам» фокусника, толстяк встал перед ним, скрес­тив руки на груди. Толпа притихла. Чародей вперил свой пристальный взгляд в глаза толстяка — и вот руки недоверчивого зрителя начали понемногу без­вольно опускаться.

— Глупец и невежда! — укоризненно начал фокусник. — Да, тебе и взаправду стоило родиться... цыпленком!

В то же мгновение толстяк вдруг начал суетливо метаться по сцене, под­прыгивая и попискивая. Раздался хохот собравшихся зрителей.

Тут голоса с соседних подмостков возвестили, что скоро начнется еще одно удивительное представление.

— Эй, эй! Приходите посмотреть на силачей из Монголии! Станьте сви­детелями невиданной силы!

Сайхун тут же отправился туда. И вот перед ним несколько здоровяков устрашающего вида; они ухмыляются во весь рот, перебрасываясь солеными шуточками. Иногда силачи переглядываются, что-то говоря друг другу, — и тут же разражаются громовым хохотом. Вот вперед вышел самый большой из них — настоящая гора. Он был одет в тяжелые сапоги, белые шаровары и красную подбитую мехом накидку на голое тело. Силач напряг свои мускулы, и тут же огромная покрытая темной кожей грудь и руки стали еще больше и массивнее.

Богатырь поднял с подмостков железный прут, который никто из при­сутствующих не мог согнуть... и тут же согнул прут в дугу. Разогнув его обрат­но, силач улыбнулся в ответ на аплодисменты. Когда он смеялся, был виден желтый сломанный передний зуб. Потом выступающий поднял вверх ла­донь, прося тишины. Он подошел к сложенному из кирпичей столбику, при­мерился и с утробным ревом направил голову вниз. От мощного удара стопка кирпичей развалилась на куски.

До того как утихли аплодисменты, Сайхун успел расправиться с пос­ледним засахаренным в меду яблочком. Тут он застыл в раздумье, куда бы отправиться: он еще не видел акробатов, кукольных представлений о Царе Обезьян и Троецарствии. Да и из еды попробовал далеко не все. Мальчик все еще мучился выбором, как вдруг кто-то звонко шлепнул его по голове. Сай­хун сердито развернулся — и тут выражение его лица немедленно измени­лось, когда он увидел тросточку. Тетя!

—Ага, вот ты где! — воскликнула тетушка. — Снова убежал!

—О, Тетушка, вы видели выступление силачей?

—Не пытайся выкручиваться, Сайхун! Ты прекрасно знаешь, что тебе не разрешается носиться вокруг в одиночку! С первого взгляда на тебя понятно, что ты — ребенок из зажиточной, аристократической семьи. В бандитах, ко­торые хотели бы украсть такого мальчика, недостатка нет.

Судя по всему, тетины слова не произвели на Сайхуна достаточного впе­чатления.

— Ты бы вел себя получше, Сайхун, — назидательно сказала ему тетуш­ка. — Конечно, может, злодеи с кинжалами тебе и нипочем; но не забывай, что есть еще и демоны!

После этих слов Сайхун тут же оглянулся. Он сразу вспомнил жуткие истории, которые дядя и тетя рассказывали ему дома. Испуг племянника не ускользнул от зорких тетиных глаз.

— Да-да, Сайхун! Они прячутся в тени, высматривая себе на поживу таких вот розовых, толстеньких мальчиков, как ты. И когда такой мальчик проходит мимо, они тут же хватают его, суют в мешок и волокут в свою пещеру. Там мешок с мальчиком подвешивают к потолку, и он висит, пока не придет время сварить непослушного в огромном котле. Вот!

Сайхун в мгновение ока оказался рядом с тетей; теперь он чувствовал радость от того, что вокруг был день и теней не так уж много. Он послушно взял' тетю за руку. И все-таки до по-настоящему прилежного племянника ему было очень далеко.

—Тетушка, — угрюмо попросил Сайхун, — я хочу досмотреть все, что будет на празднике.

—Всему свое время, Сайхун. Впереди еще много дней.

—А я хочу посмотреть праздник сейчас.

—Дедушка с бабушкой уже беспокоятся о тебе. Нам пора возвращаться к ним, а со временем ты все увидишь.

—Ладно... Между прочим, Тетушка...

—Да?

— Я ничего не ел. Вы купите мне что-нибудь вкусненькое?