Путешествие с двумя служками

С

ледующим утром пораньше Гуань Цзюинь позвал Сайхуна в библиоте­ку. Слуга провел мальчика в большую комнату, прошептав, что дедушка появится с минуты на минуту. Сайхуну редко доводилось бывать здесь, по­этому он с благоговением вошел внутрь, стараясь ступать совсем неслышно.

В библиотеке Гуань Цзюинь хранил свои самые ценные приобретения. Изящные деревянные полки для книг, ни одна из которых формой не была похожа на другую, рядами стояли вдоль стен. Некоторые полки были просто прямоугольными, другие имели причудливые очертания и объединялись так, чтобы в результате получился тот или иной иероглиф. На оригинальных по­лочках из экзотических пород дерева стояли самые поразительные диковин­ки: редкие книги, свитки, кувшины из селадона¹, скульптуры лошадей ди­настии Тан и статуэтки из нефрита, на изготовление которых мастера тра­тили целые десятилетия...

Отдельные стеллажи из тщательно полированных, покрытых лаком до­сок красного дерева стояли в разных углах комнаты, открывая взору еще более впечатляющие произведения искусства. Тут были и фарфоровые стату­этки богов и святых, и несколько расписанных вручную ваз, каждая из кото­рых была высотой более пяти футов. Стены украшали портреты, свитки с удивительно красивой каллиграфией, картины известных гор, причем часть этой коллекции менялась в зависимости от времени года. Особенно Сайхуну понравилась одна картина, на которой были изображены странные и при­чудливые горные вершины.

Каждый предмет в библиотеке был немым свидетельством искусства мастера, его сотворившего и благодаря этому обретшего бессмертие. Возраст многих редкостей насчитывал не одну сотню лет, так что они сохранились только благодаря усилиям истинных ценителей мистического искусства. Все эти фолианты с древними знаниями, шедевры из нефрита и фарфора, кар­тины и вазы наполняли комнату единой аурой вечной красоты, изолируя библиотеку от грубости и бесстыдства современного мира.

Чуть скрипнула дверь. В библиотеку вошел Гуань Цзюинь. Старейшина присел за свой столик красного дерева, украшенный причудливой резьбой и инкрустацией из перламутра и розового итальянского мрамора. Потом он сделал жест рукой слугам, и те ввели в библиотеку двух юношей.

Оба были одеты точь-в-точь, как два даосских служки, которых Сайхун видел во время Тайшаньского Празднества. В черных штанах, белых гамашах и грубых серых накидках с длинными рукавами, в видавших виды соломен­ных сандалиях юноши резко контрастировали с мягким роскошным ковром, покрывавшим пол библиотеки. Лица под туго заколотыми узлами волос и черными шапочками из грубой шерстяной пряжи светились спокойствием и чистотой помыслов.

Гуань Цзюинь по очереди представил вошедших. Первый юноша имел несколько суровый вид и был худощав, но жилист. Его звали Туман В Ущелье. Другой служка был явно плотнее товарища, да и мускулы у него были более рельефными; зато на лице всегда играла широкая улыбка. Гуань Цзюинь со­общил, что второго юношу зовут Журчание Чистой Воды. Сайхун вежливо поклонился сначала одному гостю, затем другому.

— Я отправляю тебя на некоторое время с этими двумя отроками, — сообщил внуку Гуань Цзюинь. — Ты посетишь своего дедушку по материн­ской линии. Он будет заниматься твоим воспитанием. Ты встретишься с но­выми людьми и обретешь новые знания.

У Сайхуна дух захватило от радости. Еще бы: заполучить двух новых товарищей по играм, отправиться с ними к новым приключениям — и боль­ше никаких наставников и нравоучений!

Следующим утром все трое покинули поместье семьи Гуань. Лошади в то время были дорогим удовольствием, так что юноши путешествовали пеш­ком. Оба служки были весьма обходительны и внимательны, относясь к мальчику с заботой и уважением. Поняв это, Сайхун попытался извлечь из этого максимум пользы в виде игр и сладостей. Несколько раз ему даже уда­валось уговорить одного из юношей понести его на закорках.

В общем, зрелище это было весьма примечательное: два восемнадцати­летних молодца и к ним впридачу девятилетний шалопай с котомкой и тре­щоткой из ротанга¹. Однако в дороге к ним никто не приставал. Одеяние, завязанные в узел волосы и посохи красноречиво свидетельствовали о поло­жении служек, и встречные люди испытывали к ним уважение, памятуя о временах Империи, когда невежливое обращение с монахом-даосом одноз­начно воспринималось как вызов. Итак, три путника бесстрашно шли впе­ред, минуя солдатов, прохожих и паломников.

¹ Селадон — особый вид китайского фарфора, отличается тонкостью и характерным цветом морской волны. — Прим. перев.

За время их путешествия Сайхун обнаружил в каждом из служек харак­терные черты. Туман В Ущелье всегда был сдержан, тих и серьезен; он был склонен отрешиться от реальности, сохраняя на лице выражение человека, познавшего величайшую тайну. Он отлично играл практически на всех ки­тайских народных музыкальных инструментах и носил с собой флейту, на которой играл каждый вечер во время привала. Туман В Ущелье был всегда уравновешен и миролюбив, в беседе с любым случайным попутчиком он сохранял вежливость.

Журчание Чистой Воды был незаурядным плотником, и взгляд на мир у него был практичным, как и положено мастеру. Если его товарищ был скорее рассудительного склада, то Журчание Чистой Воды был подчеркнуто, ярост­но агрессивен физически. Ему была свойственна приземленность и энергичность. Оба служки были отшельниками, и светские развлечения нисколько их не интересовали, но если Туман В Ущелье держался отстраненно, то Жур­чание Чистой Воды буквально взрывался, стоило какому-нибудь встречному случайно перейти им путь. Однажды особенно упрямый зануда задерживал отравление речного парома, оспаривая слишком высокую, на его взгляд, плату за перевоз. Журчание Чистой Воды немедленно с яростью бросился к нему с воплями и силой оттолкнул прочь. Во время этого взрыва чувств Туман В Ущелье сохранял молчаливое спокойствие. Конечно, у него был иной темперамент, но вместе с тем юноша понимал, что агрессивность его брата по вере — это тоже даосизм. Они были неразлучной парой, и им пред­стояло всегда быть подле друг друга, так что внутренне Туман В Ущелье сог­лашался со взглядами, которые открыто высказывал Журчание Чистой Воды. Совершенство — вот единственное, к чему стоило стремиться, и те, кто дей­ствительно искал совершенства, находили нечувствительных к этому и лени­вых людей просто оскорбительными существами.

На ночь путники останавливались на постоялых дворах, причем все трое делили друг с другом одну лежанку для сна. Ночи становились все холоднее, и Сайхун обычно спал посередине между двумя служками, укрывшись воро­хом хлопковых одеял. Возле каждой глиняной лежанки находилась неболь­шая печь, которую топили ветками. Служки укладывали Сайхуна посередине специально, понимая, как трудно мальчишке одному быть так далеко от до­ма. Сайхуну это нравилось, и во сне он поочередно подкатывался под бок то одному новому товарищу, то другому.

Однажды ночью Туман В Ущелье внезапно проснулся: Сайхун не спал. Мальчик сидел, со страхом глядя куда-то вглубь комнаты.

— Что с тобой, Сайхун? — обеспокоенно спросил Туман В Ущелье.
Мальчик не ответил. Он и сам толком не знал, что его напутало: тени, силуэтами смутно вырисовывавшиеся на тонкой бумаге, которой были затя­нуты окна, да неясное шуршание за стеной явно говорили о том, что недалеко сидит демон, а может, и людоед. От этих мыслей Сайхун почувствовал, что близок к панике. Ведь эти служки еще такие молодые, куда им защитить его от демона! И вообще, может, этот демон собирается отужинать всеми ими одновременно!

—Это что там — демон? — дрожащим от ужаса шепотом спросил Сай­хун.

—Где? — переспросил Туман В Ущелье.

Сайхун вместо ответа только нервно ткнул рукой во тьму. Тут проснулся и Журчание Чистой Воды:

— Эй! Да разве можно спокойно спать, когда вы тут шепчетесь! — воз­мущенно начал было он, но, проследив за направлением руки Сайхуна, подс­кочил на лежаке.

—Ох, только не это! Демон! — завопил Журчание Чистой Воды.
Сайхун проворно спрятался за спинами служек.

— Как хорошо, что Да Си дал нам с собой талисман, который отгоняет злых духов, продолжал вопить Журчание Чистой Воды. — Но ведь его сила может спасти только двоих!

Вне себя от страха, Сайхун схватился за собственный талисман — тигро­вый клык.

—Ну что, вы видите его? — наконец, спросил он.

—Конечно, вижу! — громовым голосом вскричал Журчание Чистой Воды. — А ты — неужели ты не видишь? Да вот он. Лезет через окно. У него огненно-красная шевелюра, зеленая кожа, вся в бородавках, а еще острые клыки и из пасти текут слюни. В лапах он держит джутовый мешок.

—Мешо-ок?

—Да, знаешь, у них такие мешки, в которых они сажают маленьких мальчиков. По-моему, мы с моим Братом слишком тощие и жилистые для него. Думаю, что ему как раз хочется маленького розовенького и богатенько­го мальчика.

Тут Сайхун не выдержал и взвизгнул.

Туман В Ущелье поднялся с подставки и вытащил Сайхуна из кровати, а потом, не обращая внимание на отчаянное сопротивление мальчика, пово­лок его в темный угол комнаты.

—И где ты видишь демона? — терпеливо спросил он Сайхуна.
Сайхуну пришлось уступить очевидному.

—Я его не вижу, зато Брат видит!

— Вот что я скажу тебе, Сайхун. Демонов видят лишь умирающие или очень больные люди. Ты не относишься ни к тем, ни к другим.

С этими словами Туман В Ущелье растворил окно.

— Выгляни наружу. Разве ты не видишь, что это ветви деревьев, качаясь на ветру, отбрасывают тени на бумагу и царапают стены?

Сайхун пристыженно поглядел на служку: — Ты хочешь сказать, что нeт никаких демонов?

В ответ Туман В Ущелье ободряюще улыбнулся: Сайхун сам разобрался, где правда.

Тогда Сайхун помчался к подставке, где катался от хохота Журчание Чистой Воды, и в ярости набросился на него.

— Ты обманул меня! Врун! — кричал Сайхун, безуспешно пытаясь уда­рить служку. Но Журчание Чистой Воды, повалившись на спину, лишь за­ливисто смеялся, позволяя Сайхуну тузить его, как только хочется.

Десятое утро их путешествия выдалось туманным и облачным. Осень подходила к концу, и воздух становился студеным. Деревья, окаймлявшие поля провинции Шаньси, теперь казались фантастическим маревом красно­го, оранжевого и желтого оттенков, словно их ветки превратились в обломки застывшей хаотично перепутанной радуги. Сайхун поплотнее одернул курт­ку, укрываясь от пронизывающего ветра, и засмотрелся вдаль. На горизонте возник туманный силуэт горной цепи Хуашань.

Горы выросли впереди величаво и неожиданно, словно подчеркивая еще 5ольше плоскости окружающих равнин. Они поражали воображение своими резкими, угловатыми очертаниями, и многие скалистые склоны были на­столько отвесными, что крайне мало смельчаков отваживалось взобраться на вершину. Неземная красота горного пейзажа служила отличной декорацией для духа даосизма.

Хуашань вызывал у Сайхуна чисто детские впечатления гигантской неприступной цитадели. Он почувствовал какой-то страх и начал проситься обратно домой.

— Братья, это путешествие уже не кажется мне таким чудесным, — ска­зал он им, когда подошло время очередного привала. — Давайте лучше вер­немся домой и придумаем какую-нибудь новую игру.

Служки переглянулись. Журчание Чистой Воды поднял котомку Сайху­на и достал оттуда трещотку из ротанга.

—Эй, Маленький Брат! Отчего бы нам не развеселиться и не посмотреть, что там наверху? — спросил он.

—Я хочу домой, — возразил Сайхун, оборачиваясь к служке.

—А как насчет засахаренных яблок? — поинтересовался Туман В Уще­лье. — Говорят, что нигде их не делают такими вкусными, как высоко в горах.

—Нет-нет, мне уже ничего этого не хочется.

Юноши в растерянности уставились на закапризничавшего мальчугана. Потом Журчание Чистой Воды разочарованно вздохнул.

— Кстати, Сайхун, — вдруг оживился Туман В Ущелье, — разве мы не рассказывали тебе один секрет?

С этими словами служка ласково коснулся рукой плеча Сайхуна. Он по­пал в точку: любопытство тут же овладело Сайхуном.

— Какой секрет?

Журчание Чистой Воды тут же подоспел на помощь:

—Т-с-с! Не говори ему! Помнишь: мы же обещали Да Си никому ничего не рассказывать!

—Скажи! Скажи! — раззадорился Сайхун.

—Ни в коем случае! Молчи, Брат!
Тогда Туман В Ущелье одернул брата:

—Ладно, — с серьезным видом произнес он, — мы расскажем ему.

—Конечно, конечно! Расскажите мне все!

—Понимаешь, Сайхун, мы хотели, чтобы это было для тебя сюрпризом. Ну да ладно: там, наверху, тебя ждет не только дедушка по материнской ли­нии, но и Гуань Цзюинь.

—Правда?

—Да. А теперь пойдем: к вечеру мы должны добраться до постоялого Двора. Завтра нам предстоит подняться в горы, а это займет пару дней, не меньше.

—Ладно! — воскликнул Сайхун, снова повеселев. Он обернулся к Жур­чанию Чистой Воды: — Ты понесешь меня, Брат?

—Я? — переспросил Журчание Чистой Воды. — Ни за что. Ты весишь почти шестьдесят фунтов, а у меня еще с прошлых раз спина отваливается.

—Я тебя больше не люблю! — возмущенно воскликнул Сайхун. — Попрошука я Старшего Брата.

—Ты только не сердись, но Старший Брат уже давно в пути! — рассме­ялся Журчание Чистой Воды.

Вне себя от негодования, Сайхун опустился на дорогу.

—Я никуда не пойду!

—Как хочешь. — Пожав плечами, служка подхватил свою котомку л
посох и зашагал вперед.

—Я останусь здесь! — взвизгнул Сайхун.

Но Журчание Чистой Воды уже почти поравнялся со своим братом. Они сделали почти две сотни шагов... и дальше отправились уже втроем.

Глава шестая

В ином мире

Н

а следующий день путешественники достигли подножия горного мас­сива Хуашань. Перед ними прямо в небеса вздымались отвесные скалы; казалось, что гранитные глыбы ни за что не пустят путников наверх. Лишь единственная, почти незаметная тропинка вела к вершине.

Вначале был трудный четырехчасовой подъем; трем путешественникам пришлось преодолеть два перевала и после спуститься в большую долину, прежде чем они добрались до террасы Цинкэпин — прекрасного соснового бора, в котором соединялись несколько горных речушек. Они заночевали в небольшом храме. Там оказалось еще несколько гостей — даосских священ­ников и служек, так что двум товарищам было с кем поговорить.

Окрестности храма были настолько красивыми, что просто дух захваты­вало. Горы Хуашань вокруг причудливо возвышались над стеной корявых, вековых сосен грудой исполинских обломков. Шум водопадов сливался в успокаивающую музыку, а холодный и чистый горный воздух бодрил. Здесь безраздельно царствовала первозданная природа. Руки человека нигде не ощущалось, только горы темнели в своей девственной красоте.

На следующее утро путники начали восхождение на первый из пяти главных пиков Хуашань — Северный пик. Эта высокая гранитная свеча, словно часовой, охраняла покой остальных четырех вершин, прятавшихся за Северным пиком. Через эту гору проходил единственный путь в сердце Хуа­шань, причем путь нелегкий и опасный. Вознамерившемуся подняться на­верх вначале попадался на глаза обломок скалы с надписями: «Измени свое решение» и «Гораздо безопаснее вернуться назад». Служки вместе с Сайхуном миновали первое предупреждение, но вскоре на пути им встретился громад­ный Камень Воспоминаний, на боку которого было начертано: «Вспомни о своих родителях», а еще «Смело отправляйся вперед!».

Им удалось все-таки добраться до вершины Северного пика. Подъем проходил в три основных этапа по тропинке, ширина которой была всего лишь два фута. Длинные пласты породы образовывали гигантские ступени; кроме того, в скале были вырублены уступы, рядом с которыми крепились куски железной цепи — для страховки. Многие часы троица из последних сил взбиралась по ступеням в склоне Тысячефутовой Пропасти, потом преодоле­ла Стофутовое Ущелье и дюйм за дюймом карабкалась вдоль Небесной Борозды, прежде чем оказалась на вершине.

Северный пик представлял собой гранитный зуб, высоко взметнувший­ся над теснящимися внизу горами поменьше. Его голые склоны были почти отвесными, лишь редкие чахлые сосенки и кустарники кое-где тянулись сквозь камни к небу. Вершина пика была настолько узкой и острой, что на ней едва мог уместиться один человек. Ни о каком горном плато нельзя было и Мечтать. Одинокая тропинка с почти выкрошившимися ступенями змеилась, минуя два камня, символизировавшие ворота, к крохотному храму, вы­строенному на остром скальном выступе. Храм был всего около двадцати футов шириной и стоял на сваях, которые уходили вглубь склона. Фасад стро­ения был сделан из кирпича и известняка, а покатую терракотовую крышу поддерживали две простые колонны, покрытые красным лаком. Из-за необ­ходимости вписаться в основание храм был сделан в виде цепочки из не­скольких крохотных зданий, вытянувшейся словно на цыпочках по прямой линии, как горная гряда.

Три путешественника гуськом вошли в храмовый дворик. Покрутив го­ловой по сторонам, Сайхун со страхом обнаружил, что соседние горные вер­шины прыгнули куда-то прочь. Когда они подошли к переднему портику храма, Сайхун разглядел сваи из самодельного кирпича и сразу же потерял всякую уверенность в надежности зданьица. Войдя внутрь, они замерли в дверях, ощущая свежие порывы высокогорного ветра. Солнце едва начинало клониться к закату. Вдалеке глазам Сайхуна открылась пестрая равнина про­винции Шаньси: она, словно лоскутное одеяло, до самого горизонта пестрела крестьянскими полями. Сквозь далекие облака внизу, спины которых напо­минали вздыбленных животных, туманно блестела витая серебристая лента Желтой реки. Вот солнце зарделось, и тут же вся панорама окрасилась в теп­лый свет. Вершины Хуашань стали золотыми. Мир внизу казался настолько далеким, что вошедшим показалось, будто они проникли на первую ступень­ку дороги на небеса.

Внутри храма их встретил Да Си — Великий Мастер Хуашань. Все трое тут же преклонили перед ним колени, отвесив глубокий поклон. Сайхун вспомнил, как однажды спутал Великого Мастера со статуей; однако сейчас Да Си казался живым как никогда. Великий Мастер тут же помог им поднять­ся на ноги, с улыбкой ответив на приветствие.

Великий Мастер был патриархом всех настоятелей, монахов и отшель­ников Хуашань. Он был высок и сухощав, но передвигался с изяществом и быстротой. Изогнутые брови напоминали снежные сугробы, а борода выгля­дела, словно замерзший водопад. Морщин на лице почти не было, а всегда спокойные глаза обычно были полуприкрыты веками, как будто прятали яр­кий внутренний свет. Правый уголок рта был перечеркнут шрамом — свиде­тельство боевого прошлого. Великий Мастер казался очень старым, но его энергетическая аура ощущалась настолько сильно, что казалось, будто ее можно потрогать. Как и горы вокруг, он выглядел так, словно существовал здесь всегда, с незапамятных времен.

Два служки захлопнули тяжелые двери храма. Очутившись в полной темноте, в окружении трех странных мужчин на далекой горной вершине, Сайхун почувствовал какое-то внутреннее беспокойство. Он оглянулся на служек, но те молчали. Тогда он поглядел в лицо Великому Мастеру — старик также не произнес ни звука. Великий Мастер недавно вернулся из месячного абсолютного уединения, так что говорить ему было нелегко. Дыхание было его жизненной силой, которую не стоило расходовать понапрасну. Великий Мастер предпочитал сидеть и внимательно наблюдать.

—А где мой Дедушка? — требовательно спросил Сайхун.

—Его здесь нет, — ответил Журчание Чистой Воды.

—Ты снова обманул меня! — выкрикнул Сайхун. — Я никогда не прошу
тебе этого!

После крика мальчик внутренне изумился: раньше служки посмеивались над его взрывами эмоций, но сейчас оба стояли с серьезными лицами.

— Верните меня домой! Домой хочу! — совсем вышел из себя Сайхун. Вне себя от ярости, он пнул стоявший рядом стульчик, и тот развалился. Журчание Чистой Воды, который делал всю мебель в храме, очевидно огор­чился. Заметив это, Сайхун принялся крушить все вокруг, насколько только хватало сил. Служки, как безумные, заметались по храму, пытаясь спасти хотя
бы часть утвари и фарфора от рассерженного мальчишки. Сайхун, визжал, плакал и брыкался, пиная юношей.

Великий Мастер спокойно покинул зал храма, предоставив двум служ­кам самостоятельно успокоить Сайхуна.

Сайхун бушевал с добрый час, пока не охрип от крика. Совершенно из­мотанный, он сел на пол в углу. И путешествие, и восхождение на гору, раз­реженный горный воздух, и недавняя истерика — все разом навалилось на него чугунной усталостью.

Мальчик лежал, свернувшись калачиком, словно изможденное живо­тное, слишком усталое, чтобы бороться дальше. В храме снова появился Ве­ликий Мастер. Он протянул правую руку и указательным пальцем коснулся лба Сайхуна. Юный страдалец тут же почувствовал, как его память полнос­тью изгладилась.

Тогда впервые за это время Великий Мастер заговорил.

— Теперь ты в другом мире. Начиная с этого дня, твоя жизнь совершен­но изменится. Ты станешь сосудом, который будет наполняться. Ты приоб­щился к даосизму.

Глава седьмая

Великие Горы

В

еликие Горы — Хуашань — представляли собой изолированное религи­озное и образовательное сообщество. Даосы исследовали особые знания, сохраняли их, обучали этим знаниям грядущие поколения, ведя отшельни­ческую жизнь в познании мистицизма и медитациях.

Между пятью основными горными вершинами его ял и одинокие храмы и монастыри со своими собственными мастерами, настоятелями, монахами и послушниками. Несмотря на то что все они признавали главенство Вели­кого Мастера, каждый храм или монастырь был самостоятельной единицей. Значительно различались и направления даосизма, которые избирали для се­бя эти центры: одни делали акцент на священных книгах, другие — на магии или боевых искусствах, третьи, как и секта, в которую вступил Сайхун, стави­ли во главу угла личную гигиену, искусство внутренней алхимии и аскетизм. И все- гаки существовал определенный набор основных принципов, которые разделяли все даосы, а кроме того, было много бесед и рассуждений друг с другом.

Такое богатство взглядов делало Хуашань идеальным центром образо­вания. В то время образование было уделом немногих избранных, и Хуашань служил своеобразным университетом, куда принимали учениками мальчи­ков, начиная с девяти лет. Некоторых из них прочили в монахи, хотя боль­шинство поступало учиться на простых послушников. Сотни мальчиков, жи­вущих в монастырях, постигали академические науки под руководством уче­ных монахов, специализировавшихся в той или иной области знаний.

Количество же учеников, изучающих даосизм, было значительно мень­шим. Чтобы овладеть тем или иным аспектом даосизма, юноша должен был служить мастеру, выполнявшему функции духовного отца ученика; кроме того, ученик еще и служил своему наставнику. Мастер не только передавал ученику свои знания, но и направлял его на учебу к другим мастерам. Обычно мастер ограничивался всего лишь несколькими учениками, которым и пере­давал полностью даосскую традицию.

Наиболее толковые мастера-учителя в Хуашань помимо обучения зани­мались и собственными исследованиями, как теоретическими, так и практи­ческими. Даосизм был океаном без берегов, в котором можно было всю жизнь плыть к высотам познания. Некоторые даосы посвящали себя изуче­нию свойств растений, другие — медицине, поэзии, каллиграфии или музы­ке. Кто-то избирал для себя путь медиума, прорицателя или ясновидящего. Были и те, кто, стремясь обрести бессмертие, постигал глубины внутренней алхимии. В Хуашань можно было встретить и просто отшельников или за­творников: в своем роде они были безупречно совершенны. Многие из них заслужили себе славу бессмертных, но при этом они редко общались с кем-либо.

Все храмы и монастыри Хуашань объединяла общая философия аске­тизма и отшельничества. Другие даосские секты избирали для себя иной путь совершенствования; но Хуашань было свойственно единое стремление к ду­ховному знанию и самосовершенствованию.

Задача, состоявшая в том, чтобы привлечь Сайхуна к этой богатой даос­ской традиции, сделав из капризного и шаловливого хитреца настоящего, сильного духом мужчину, не обещала быть легкой. Но Великий Мастер был мудр. Сама причина этих трудностей воспитания была одновременно и при­чиной, по которой обучение стоило начинать именно сейчас: Сайхун был еще мальчишкой. А мальчику необходимо дать возможность беспрепятственно расти — но и направлять этот рост не менее важно. Если хочешь вырастить высокое, сильное дерево, о нем нужно заботиться, начиная с семечка. И Ве­ликий Мастер поручил служкам мягко направлять Сайхуна.

Великий Мастер знал, что Сайхун постепенно привыкнет к жизни в го­рах — это сделают сами горы, такие чистые и естественные, пропитанные аурой многих поколений даосов, достигших здесь своего совершенства. Ни­чего не надо насаждать силой. Сайхун воспримет все естественным путем. На следующий день после прибытия в Хуашань обучение Сайхуна уже началось: служки взяли его с собой в горы.

Тропа вдоль хребта Северного пика была одновременно путем к осталь­ным четырем вершинам. В сущности, это был лишь узкий уступ, прорублен­ный в геле отвесной скалы. В некоторых местах нависавшие низко над тро­пинкой глыбы делали проход практически невозможным. Плотный туман, окутывавший гору, почти не позволял рассмотреть край обрыва, так что Сай­хун крепко держался за руку Журчания Чистой Воды.

Вскоре тропинка прохода, изгибаясь и змеясь, резко ушла вниз, к Сред­нему пику. Сайхун спускался мимо плотной стены сосновых лесов. Иногда далеко за деревьями мелькали маленькие одинокие храмы. Добравшись до подножия Среднего пика, все трое стали карабкаться к Хребту Дракона.

Хребет Дракона поднимался вверх почти отвесно. Вдоль одного из скло­нов тянулись прорубленные в горе ступени. Несмотря на то что подниматься здесь было невероятно тяжело, даосы намеренно пользовались этим путем, поскольку он соответствовал принципам геомантии. Ступени проходили вдоль линий горы, так что восходитель гармонизировал себя с силой горы. Подъем вдоль Хребта Дракона послушно тянулся вдоль уступа до самой вер­шины, но, несмотря на мистическую гармонию, он был очень опасен, так как ступени практически вытерлись, а держаться было не за что.

С момента, когда они покинули Северный пик и добрались до места, где Хребет Дракона соединялся с проходом под названием Золотой Замок, прош­ло два часа. На пути им встречались и даосские мастера, и ученики. Одни приветствовали путников, другие молча продолжали свой путь мимо, предаваясь созерцанию; некоторые были заняты тем, что несли в свои храмы корзины с провизией. У прохода Золотой Замок боковая тропа выходила к окружному пути, с которого, если идти по часовой стрелке, можно было добраться до Среднего, Восточного, Южного и Западного пиков; дальше коль­цевой путь снова возвращался к Золотому Замку.

Служки и Сайхун прошли мимо Среднего пика, на склоне которого в окружении сосновой чащи возвышался массивный храм, направляясь к Вос­точному. Эта горная вершина была также известна как Скала Утреннего Со­лнца, поскольку восходы, которые можно было наблюдать с ее вершины, славились легендарной красотой.

Монастырь Восточного Пика состоял из групп четырехугольных в плане строений, расположенных квадратом. Постройки были сделаны из известня­ка; крыши были черепичные. Чуть поодаль стояли несколько хижин, постро­енных из дерева и глины. Когда путники проходили мимо одной такой хижи­ны, перед которой был установлен большой железный колокол с каменной чашей наверху для собирания росы, Сайхун обратил внимание на удивитель­но тощего даоса, загоравшего на крохотной террасе. Незнакомец был одет в серое; на голове у него была черная шапка с нефритовым прямоугольником впереди. Служки сообщили Сайхуну, что это колдун. Повстречались им и другие жители: они сидели перед маленькими индивидуальными храмами, храня абсолютное молчание. Сайхуну показалось, что от них исходила не меньшая сила, чем от колдуна. Даже служки не знали, кто эти люди, но они сказали Сайхуну, что, должно быть, все эти даосы принадлежат к тому же направлению, что и остальные обитатели Восточного пика.

Пройдя немного дальше по тропе, троица остановилась на утесе, откуда было видно террасу на склоне горы напротив, называвшейся Шахматный Павильон. Эта гора была настолько высокой и недоступной, что взобраться на нее было почти невозможно из-за окружавших ее ущелий и пропастей. В десятом веке первый император династии Сунь решил покорить горный массив Хуашань, прельстившись его стратегически важным положением. Даосы воспротивились этому: они хотели сохранить Хуашань как свою святыню. Один из Бессмертных, по имени Чэнь Туань, предложил императору сыграть с ним в шахматы. Призом победителю в игре должен был стать Хуашань. Тогда они оба взобрались на вершину этой высокой горы и сели играть. Им­ператор проигрывал одну игру за другой; в конце концов Чэнь Туань дошел до того, что начал угадывать следующие ходы императора. Наконец импера­тор признал свое поражение. Хуашань остался владением даосов. Тогда же эта гора и получила свое название — Шахматный Павильон.

Трое друзей подошли к самому краю над пропастью. Перед ними откры­лась самая сложная, предательски опасная часть пути — Скалистая Тропа. Им предстояло преодолеть дощатые ступени, укрепленные на вбитых в скалу железных стержнях. Никакого ограждения не было, за исключением кусков железной цепи, вделанных в камень, так что свалиться вниз с высоты в до­брую тысячу футов ничего не стоило. Журчание Чистой Воды привязал Сайхуна веревкой к своей спине — и они отправились в путь. Утлые дощечки под < ногами гнулись и жутко поскрипывали. Сильный ветер, который дул им пря­мо в лицо, заставлял Сайхуна обливаться холодным потом. В ужасе мальчик крепко зажмурился, чувствуя себя так, будто он повис в воздухе. Сайхун пок­репче вцепился в спину служки.

Высочайшей вершиной Хуашань был Южный пик — огромная скала с настолько отвесными склонами, что ни одно деревце не смогло укрепиться на них. Даже снегу не удавалось задержаться на вершине Южного пика. Зато оттуда, куда ни кинь взгляд, можно было увидеть, как во все стороны прос­тираются земли Китая. С Южного пика великие реки Хуан, Ло и Вэй казались едва заметными блестящими полосками на границе земли и неба. Досто­примечательностью вершины Южного пика был гранитный водоем, напол­няемый горными источниками. Вода в нем не замерзала даже в самую лютую стужу. Потом служки показали Сайхуну Храм Южного Пика, где мальчику предстояло жить.

Наконец подошел черед Западной вершины. Узкая горная тропа криво петляла вдоль уступа к небольшому монастырю, который совершенно не­мыслимым образом прилепился к боку горы. Такое положение вновь объяс­нялось принципами геомантии. Даосы всегда почитали так называемый «пульс дракона» — земные меридианы. Эти энергетические каналы в теле земли имели так называемые «точки силы», нечто вроде акупунктурных то­чек на теле человека. Даосы строили свои храмы и святыни именно в этих точках, даже если для этого приходилось взбираться на самую вершину горы. Для постройки использовались только естественные материалы, в основном кирпич, камень и дерево. Лишенные всяких украшений, эти строения на­столько гармонировали с окружающим пейзажем, что нередко их было труд­но рассмотреть даже с близкого расстояния. Типичным примером этому был Храм Западного Пика, который был воздвигнут на шестидесятиградусном склоне и надежно укрыт от чужих глаз скалами и деревьями.

Западный пик имел причудливые очертания. С ним было связано' немало легенд. Согласно наиболее романтической из них, эта вершина имела другое название — пик Лотосовой Лампы. По древнему преданию, некогда одна из семи дочерей Нефритового Императора полюбила прекрасного пастуха. Бо­гиня и простой смертный жили неразлучно, пока отец, соскучившись по до­чери, не решил отыскать ее. Нефритовый Император разгневался, обнару­жив, что его дочь не просто отдала свою любовь какому-то пастуху, но и родила от него ребенка. Рассерженный отец заточил молодую женщину в глубине Западного пика. Когда ее сын, Чэнь Сян, подрос, он отправился на поиски даосского колдуна, который мог бы научить его своему искусству. Наконец он нашел себе учителя. Когда даос убедился, что передал ученику все свои знания, он вручил Чэнь Сяну волшебный топор. С помощью этого топ­ора юноше удалось отогнать демона, охранявшего горную вершину, и раз­рубить Западный пик. Однако воссоединению матери и сына помешал все тот же страж-демон, который вернулся во главе целой небесной армии. Сын бро­сился в битву с волшебным топором в руках; а мать использовала магию и лампу из лотоса, отпугивая таким образом нападавших. Нефритовый Импе­ратор, тронутый сыновней преданностью Чэнь Сяна, простил их, а Западный пик с его раздвоенной вершиной после этого начали называть пиком Лотосо­вой Лампы.

Пейзажи и древние предания стали первыми впечатлениями Сайхуна о Хуашаньских горах. В глазах мальчика это были вершины умопомрачитель­ной высоты, с которых во время тумана нельзя было ничего рассмотреть, но зато при хорошей погоде глазам открывались далекие горные цепи и прек­расные долины внизу. То было место легенд и мифов, дом необычных, обла­дающих невероятными способностями жителей. Там можно было обнару­жить множество небольших храмов, ютящихся на узких скалистых обрывах. Хуашань был одновременно и величайшей тайной, и святыней. Даже несмот­ря на свою ярость из-за несильного водворения сюда, Сайхун не мог изба­виться от благоговейного трепета при виде мощных и суровых гор. Он изумлялся жителям Хуашань и поражался царившим повсюду духом приобщения к возвышенному.

Служки привели Сайхуна в храм Великого Мастера. То была Святыня ^;
Южного Пика у Источника Нефритового Плодородия. Храм представлял
собой впечатляющее скопление строений и двориков, скрытых за стенами из
кирпича и известняка. Дома были выстроены в традиционном китайском
стиле, хотя в плане они выглядели несколько асимметрично. Служки по­яснили Сайхуну, что и здания, и комнаты в них строились так, чтобы соответ­ствовать определенным созвездиям.

Резиденцией Великого Мастера был главный молельный зал храма. Пе­ред входом была установлена большая бронзовая курительница для благовоний — символ Хуашань. Несколько каменных ступенек вели к главным дверям. У начала лестницы по сторонам стояли две бронзовые скульптуры журавлей со светильниками на головах. Крышу храма поддерживали резные деревянные колонны, а главный вход был украшен табличками с каллигра­фическими, изречениями. Две главные таблички по бокам у входа предупреж­дали: «Оставь все земные мысли» и «Войти могут только вегетарианцы».

Как и остальные хуашаньские храмы, этот ничем особенным внешне не отличался: такие же выветрившиеся камни, такое же потемневшее от непо­годы дерево. Но при всей материальной убогости залы храма были безуслов­но богаты духовной силой. По внутренним коридорчикам струились арома­ты курящихся благовоний, из невидимых комнат мягко доносилось пение, а окна напоминали простые, но изящные рамки потрясающих картин с горными пейзажами.

За храмом ухаживали сами монахи. Любое занятие, начиная с уборки или приготовления пищи и заканчивая починкой строений, могло лечь на плечи любого монаха. Ни сан, ни положение значения не имели; исключение сос­тавлял лишь Великий Мастер. Кроме того, повседневные обязанности спо­собствовали сплочению даосов, приучали их сотрудничать.

В последующие месяцы оба служки помогали Сайхуну приспособиться к жизни в храме. Все трое спали на одной подставке. Утро у монахов начина­лось задолго до восхода солнца. Жизнь в храме представляла собой бесконечную череду религиозных и бытовых обязанностей и начиналась сразу после пробуждения. В качестве первого поручения Сайхун должен был по утрам открывать затянутые бумагой окна, чтобы солнечные лучи высушили влагу на стенах — в высокогорном жилище было холодно целый год.

Умывшись, все трое с первыми лучами утреннего солнца отправлялись в главный молитвенный зал. Туда собирались и остальные монахи, чтобы перед завтраком помолиться и прочесть даосские сутры. После молитвы на­ступало время еды. Пища монахов была полностью вегетарианской и безыс­кусной. Так, завтрак состоял лишь из чашки рисовой каши, блюда с соле­ными овощами и чая.

В утренние часы Сайхун получал обычное образование. Его учили служ­ки, а иногда приходилось отправляться на занятия в другие храмы. Помимо чтения, письма, истории и других предметов Сайхун учился акробатике и растяжке.

Перед обедом снова наступало время чтения сутр. Монахи читали сутры для укрепления своего религиозного духа и одновременно для тренировки дыхания. Уже само по себе это чтение нараспев представляло собой один из вариантов цигун, так что все монахи относились к этому занятию максималь­но серьезно — за исключением Сайхуна. Мальчику казалось трудным сидеть прямо и неподвижно, так что каждый раз во время чтения сутр он улыбался, вертел головой по сторонам, от души стараясь бубнить наравне с остальными совершенно непонятные для него фразы.

На обед монахи ели лапшу с овощами, иногда — немного хлеба. Каждый прием пищи проходил в полном молчании; монахам запрещалось даже гля­деть друг на друга. Каждый должен был постоянно концентрироваться на внутреннем самосозерцании, чем бы он ни занимался.

После обеда, пока два служки получали указания от Великого Мастера, Сайхун приступал к основным своим обязанностям по уборке. Поручая это дело Сайхуну, Великий Мастер надеялся таким образом привить ему чувство ответственности и настойчивости. На деле же до ответственности было дале­ко. Обуреваемого духом непокорности Сайхуна интересовала совсем не скуч­ная монашеская жизнь, а веселые игры, так что его методы уборки нередко приводили к совершенно нежелательным результатам.

Изящные решетчатые окна, затянутые бумагой, буквально разлетались от жизнерадостного толчка маленькой руки. Пол Сайхун подметал так рьяно, что пыль стояла столбом. Цветы он поливал быстро и эффективно, выво­рачивая на них ведро воды с верхнего балкона. Когда дело дошло до про­ветривания сложенных гармошкой свитков с сутрами (это было необходимо, чтобы они не отсырели и не покрылись плесенью), Сайхуну выпала редкая возможность потрудиться на славу: хватая рукой один конец свитка, он с силой швырял другой конец через весь храмовый дворик, и длинные ленты священных писаний покрывали всю землю.

Но за каждую попытку схитрить или отлынивать от должного распоряд­ка следовала скорая расплата. Иногда Сайхуна оставляли без ужина. Случа-лось и так — как, например, в случае со свитками, — что Журчание Чистой Воды изрядно шлепал его. При этом служка отправлял эту воспитательную обязанность на удивление бесстрастно.

Если же приходилось заниматься грядками с овощами, выращиванием цыплят, ловлей рыбы или собиранием хвороста, Сайхуну никто не помогал и ему часто приходилось идти с вопросами к другим старшим даосам. Таким способом Великий Мастер воспитывал в юном послушнике дух инициативы и стремление учиться.

После вечерней молитвы и чтения сутр наступало время ужина: снова овощи, лапша и лепешки из муки, приготовленные на пару. Потом еще не­много учебы, занятия растяжкой и совсем чуть-чуть свободного времени. К десяти часам вечера обитатели храма расходились по комнатам и уклады­вались спать.

Распорядок жестко выдерживался все семь дней в неделю, и Сайхун пос­тепенно начал привыкать к жизни монаха-даоса. Он даже старался как можно лучше выполнять добровольно взятую на себя обязанность, развеивая суро­вую атмосферу в храме своими шутками, задорными песнями и всякими милыми выходками. Судя по всему, многим монахам это действительно нра­вилось. Несмотря на непокорность и привычки шалопая, Сайхун радовал их своим открытым и веселым нравом. Даосизм готовился воспитать еще одно­го своего верного ученика, а ученик в ответ привносил немного звонкого детского смеха в пустынные залы храма.