Примечания

Глава пятая ЧЕЛОВЕК В МЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ 1. Сведения о диадохах и их преемниках - "эпигонах" - сохранилисьглавным образом у Плутарха, Диодора, Иустина и Арриана. См. Р. Пелъман.Очерк греческой истории и источниковедения. - В кн. Общая историяевропейской культуры, т.I, СПб., 1908, с. 190 сл. 2. Иустин, XV, 2. 3. Об Этолийском союзе и других попытках создать федерацию какальтернативу империи см.: И. Дройзен. История эллинизма, т. 2. М., 1893, с.242 сл. 4. Когда мы говорим так об империи, т е. насильственном объединениинескольких народов под эгидой одного, следует указать на исключения. В техслучаях, когда метрополия намного превосходит по степени развитияподчиненные области, возникает колониальная держава. При всех своих теневыхсторонах этот тип государства может не препятствовать демократии, хотя бы вметрополии (как это было в Британской империи). 5. Заслуживающей внимания представляется точка зрения К. Даусона,который, исходя из мысли о двойственной (духовной и материальной) основелюбого общества, подчеркивал роковую роль "античной урбанизации".Перемещение главных сил нации в города, по его мнению, нарушило связьчеловека с природой и подорвало его жизненные силы. Именно это привело ккризисам, которые постигли греческий мир сразу же после взлета при Перикле."Когда эллинская наука,- говорит Даусон, - была в полном расцвете, жизньэллинского мира снизу уже иссякла, под блестящей поверхностью философии илитературы высыхали источники народной жизни. Сила эллинской культурызиждилась на региональном и аграрном основаниях. Гражданин был не толькоземлевладельцем, но и крестьянином, и даже его религия была неотделима отфамильных склепов и гробниц местных героев. В глазах писателей классическойэпохи типичным греком был не софист или речистый левантийский торговец, агрубый акарнийский крестьянин и не менее его - сельский дорийскийаристократ, "человек, сражавшийся при Марафоне" или Платее. Но за двастолетия, отделявшие Персидские войны от эллинистического периода, грекиперестали быть земледельческим народом, превратившись в нацию горожан...Отсюда вырождение греческого типа. Народ был представлен теперь негражданином-солдатом, повергнувшим в прах могущество Персии, а "голоднымгреком" Ювеналовых сатир, мастером на все руки от риторики до пляски наканате" (Ch. Dаwsоп. Рrоgress and Religion, р.58-59). 6. Плутарх. Об Исиде и Осирисе, 23. Пер. И. Трухиной. 7. Афиней, 253 д. 8. Плиний Старший. Естественная история, П, 22. 9. Вопросами астрологии интересуется уже Теофраст. О проникновенииастрологии в Грецию см. Ф. Зелинский. Умершая наука - ЗИ, т. III, с. 256 сл. 10. Александрийская поэзия. Пер Л. Блуменау. М, 1972, с. 330. Глава шестая ЭПИКУР И СКЕПТИКИ Афины и Элида, III в. до н.э. Я обзавелся норой, и, кажется, получилось удачно. Ф. И. Кафка "Я - поросенок Эпикурова стада", - шутя сказал о себе однажды Гораций.Это должно было означать, что он - человек, любящий пожить в своеудовольствие. Действительно, уже с древности слово "эпикуреец" связывалось спредставлением о жуире, который ни в чем не желает себя ограничивать. Междутем Эпикур мало повинен в такого рода толковании его философии. Пусть это звучит как парадокс, но у Эпикура гораздо больше общего сБуддой, чем с некоторыми мнимыми эпикурейцами. Исходной точкой размышлениядля обоих служил универсальный факт страдания, царящего в человеческойжизни. Оба они искали средства освободить людей от власти зла. "Четыреблагородные истины" Будды чем-то предвосхищают Тетрафармакон. "Четверичноелекарство", предложенное Эпикуром для исцеления мира: Не надо бояться богов. Не надо бояться смерти. Можно переносить страдания. Можно достичь счастья. Сближает греческого и индийского мудрецов также их огромное личноевлияние на учеников, которое можно сравнить лишь с влиянием Пифагора илиСократа. Успех эпикурейства неотделим от того глубокого впечатления, которое производил философ наокружающих. Даже те немногие отрывки из его писем, что дошли до нас, рисуютЭпикура человеком исключительного обаяния. Он пленял людей своей мудройкротостью, дружелюбием, душевной гармонией. Знаменательно, что, в отличие отстоицизма и кинизма, эпикурейство называется не иначе как по имени своегооснователя. Это именно учение Эпикура, которого адепты считали величайшимнаставником истины. Сам философ сознавал роль своего авторитета и заботилсяо том, чтобы его писания тщательно изучались. Два века спустя поклонник Эпикура Лукреций изобразил его появление какприход некоего пророка-избавителя: Первые подали всем утешения сладкие жизни, Мужа родивши, таким одаренного сердцем, который Все объяснил нам, из уст источая правдивые речи, Даже по смерти его откровений божественных слава, Распространившись везде, издревле возносится к небу (1). Будду на поиск истины подвигло сострадание к другим людям; Эпикур жепознал необходимость врачевания мира на опыте собственной нелегкой жизни.Центральный нерв его учения можно обнаружить, лишь приняв во вниманиечувство страха, владевшее философом в ранние годы его жизни: страха смерти истраха перед неведомым... Сын бедного афинского переселенца, Эпикур провел детство на островеСамосе, родине Пифагора (2). Мать его была заклинательницей злых духов изарабатывала на хлеб своим искусством. Эпикур еще ребенком вынужден былсопровождать ее, когда она ходила по домам, воюя с демонами. Ужас отпостоянной близости чего-то зловещего мог соединиться у мальчика с досадой,что его отрывают от детских игр. Таким образом, отечественная религия ссамого начала предстала перед Эпикуром в отталкивающем виде, отождествляясьс ремеслом матери. Лет в двенадцать будущий философ прочел Гесиода и сделал заключение,что боги не так уж страшны, ибо заняты своими делами и мало интересуютсялюдьми. В то же время врожденная нравственная чуткость подсказала ему, чтогрубые мифы едва ли изображают богов правильно. Вторым испытанием был страх смерти. Хотя Эпикур прожил долгую жизнь(341-271), но из-за терзавших его мучительных недугов он, вероятно, всегдачувствовал себя обреченным. Острые боли, рвота, слабость постоянно вызывалив нем мысль о близком конце. Другой человек на месте Эпикура мог бы превратиться в унылогомеланхолика. Но сын заклинательницы нашел в себе силы справиться с тем, чтоего угнетало. Освобождение от своих страхов Эпикур, как ему казалось, обрел вфилософии Демокрита, с которой познакомился в ранней юности. Членом школыатомисгов он не стал-видимо, из-за ее учителя. По его словам, это был"скверный человек и занимался такими вещами, посредством которых нельзядостичь мудрости" (3). Высылка эмигрантов из Афин заставила Эпикура в 322 году уехать в МалуюАзию. Там он скитался несколько лет, изучая философию, читая лекции и терпяпорой крайнюю нужду. Постепенно у него сложилась собственная системавзглядов. Он считал ее вполне оригинальной. И в этом была доля правды,несмотря на то что Эпикур целиком усвоил метафизику атомизма. Стержнемэпикурейства стала не космология, а новое отношение к жизни. Его-то и решилфилософ предложить людям как панацею от всех бедствий. "Пусты слова того философа, который не врачует никакое страданиечеловека,-писал он.-Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняетболезней из тела, так и от философии, если она не изгоняет болезней души"(4). А главным душевным недугом Эпикур объявил страх. В подчеркивании страха не было ничего унижающего для людей. В этомсложном и трагическом мире они, действительно, как бы стоят над бездной,готовые ежеминутно сорваться. Чувство страха-естественная реакция наВселенную, исполненную зла и несовершенства. Победа над ним раскрываегдуховное величие человека, и то, что Эпикур стремился преодолеть страх,делает его истинным мудрецом, несмотря на все слабости его философии. Тридцати двух лет Эпикур начинает проповедовать свою доктрину иизлагать ее письменно. Летом 306 года он возвращается в Афины, где быстронаходит учеников, ставших его преданными и любящими друзьями. Этот немощныйстрадалец, неизменно спокойный и просветленный, делает их как бы членамиодной семьи. По примеру слушателей Платона и Аристотеля, они приобретают дляЭпикура участок земли близ Дипилонских ворот. Туда, в тенистый сад, сходятсявсе желающие принять участие в беседах мудреца. Философ угощает их хлебом иродниковой водой и учит находить радость в самом простом и необходимом. Наворотах Эпикур велел написать: "Гость, тебе здесь будет хорошо, здесьудовольствие-высшее благо". Эпикуров сад становится своего рода обителью, ограждающей отназойливого шума города. События века: борьба диадохов, партийные распри,попытки сбросить македонское иго - обходили его стороной. К политическойжизни философ питал непреодолимое отвращение. "Надо высвободиться из узобыденных дел и общественной деятельности",-говорил он. Девиз его "Живинезаметно" (5). О чем же велись беседы среди мирт и цветов Эпикурова сада? Начать с того, что философ, считая Вселенную скоплением атомов, тем неменее всегда отклонял обвинения в нечестии или атеизме. "Боги существуют,-заявлял он. Познание их - факт очевидный. Но они не таковы, какимипредставляет себе их толпа". По его мнению, нечестивец вовсе не тот, ктоотрицает бытие богов, а скорее тот, кто "прилагает к богам представлениетолпы" (6). Говоря это, он, наверно, вспоминал свою мать и ее волхвования. Эпикур вполне доверял опыту и при этом последовательно, как позднейшиепрагматисты, распространял это доверие на опыт религиозный. Строгий атомист,он не признавал ничего чисто духовного. Следуя Демокриту, Эпикур дажеприроду богов рассматривал как материальную. Их бытие рисовалось ему вершиной мирового совершенства. А этосовершенство исключало для него промыслительную роль богов. Он считал ихсвободными от такой обузы, как руководство миром. Боги живут в небесныхсферах, общаясь между собой и иногда вступая в контакт с людьми, но безособой заинтересованности. "Блаженное и бессмертное (существо),- по словамЭпикура,- и само не имеет хлопот, и другому не причиняет их, так что оно неодержимо ни гневом, ни благоволением; все подобное находится в немощном"(7).Здесь его "материалистическое богословие" неожиданно соприкасается сапофатизмом мистиков. Боги Эпикура не имеют, конечно, нужды в молитвах и жертвах Однако,чтобы не вызывать нареканий, не смущать других и себя, философ рекомендуетсоблюдать все обряды. "Мы, по крайней мере,- говорит он, - будем приноситьжертвы благочестиво и правильно, по законам, нисколько не тревожа себя(обычными) мнениями относительно существ самых лучших и уважаемых. Крометого, мы будем свободны от всякого обвинения по отношению к высказанномумнению"(8). Это очень напоминает слова современника Эпикура, китайскогофилософа Сюнь-цзы, который советовал участвовать в ритуалах "не потому, чтожелаемое достигается вознесенными молитвами, а ради благопристойности" (9). Итак, мир людей и мир богов, согласно Эпикуру, две почти ничем несвязанные области. Это должно убить всякий страх перед божественным. Стольже бессмыслен и "страх Судьбы". Против фатализма Эпикур ополчается с особенной горячностью, причемприводимые им аргументы скорее эмоциональные, чем философские. Вера вСудьбу, по его словам, навевает угнетенное состояние, и поэтому ее нужноотбросить. Лучше уж верить мифам, чем быть "рабом Судьбы физиков". Ведьмифология хотя бы "дает намек на надежду умилостивления богов посредствомпочитания их", а Судьба "заключает в себе неумолимую необходимость"(10).Иными словами, следует избегать взглядов, которые могут повредить душевномумиру человека. Случай, согласно Эпикуру, - это не какое-то божество, а лишь свойствобытия атомов. Если бы их движение было точно предопределено, то мир оказалсябы скован фатальным Порядком. Атомы же иногда могут случайно отклоняться сосвоего пути, и в силу этого во всей Вселенной сохраняется элемент свободы.Важнее всего, что свобода дает человеку возможность выбирать тот или инойпоступок. Цицерон прямо указывает, что Эпикур выдвинул гипотезу оботклонениях атомов, чтобы избежать детерминизма (11). С неуклонной настойчивостью борется Эпикур против всего, что можетвызвать ужас перед неведомым. Предлагая чисто естественные объяснения фазлуны, молний, циклонов, движения облаков, радуги, града, он не настаивает наточности своих теорий и легко готов принять любые другие, лишь бы они небыли связаны с чем-то таинственным. Естествознание не интересует его само посебе. Своему другу Пифолку он советует бежать "на всех парусах" всякогообразования. Гипотезы нужны ему только для того, чтобы оградить человека огстрахов. "Если бы нас нисколько не беспокоили подозрения огносительнонебесных явлений и подозрения о смерти, что она имеет к нам какое-тоотношение, а также непонимание границ страданий и страстей, то мы не имелибы надобности в изучении природы",-откровенно заявляет он (12). Мысли о природе и ее законах отвлекали Эпикура от болей. "Во времяболезни,- писал философ,- меня не занимали телесные страдания, и спосещавшими меня я не беседовал о подобных вещах. Я продолжал свои ранееначатые научные работы, интересуясь главным образом тем, как мысль, несмотряна причастность к подобным движениям в теле, сохраняет тем не менее свойвнугрснний мир, преследуя свойственное ей благо" (13). Словом, изучение Вселенной и стихий подчинено у Эпикура единственнойцели - "обретению ясного спокойствия". Эта атараксия, свобода от всех заботи страданий, несколько напоминает отрешенное состояние буддиста или даоса, аслова Сюнь-цзы о мудреце, который "всегда сохраняет в чистоте иневозмутимости сердце", вполне могут стать рядом с афоризмами Эпикура. Во имя атараксии человек должен выкинуть из головы мысль о смерти."Смерть,-доказывал Эпикур,- не имеет никакого отношения к нам: ибо то, чторазложилось, не чувствует, а то, что не чувствует, не имеет никакогоотношения к нам". Смерть не касается ни живых, ни мертвых, "так как дляодних она не существует, а другие - уже не существуют"(14). Покончив таким образом с "самым страшным из зол", Эпикур пребывает вуверенности, что нашел секрет счастливой жизни. "Мы рождаемся один раз",-говорит он и советует не откладывать того, к чему мы предназначены природой.А созданы мы для блаженства, для "удовольствия". Многим подобное утверждениеказалось низменным и пошлым. Но, как справедливо говорил, защищая Эпикура,Монтень, кто станет всерьез доказывать, будто цель человека бедствия истрадания?.. Основа блага, согласно Эпикуру,- "удовольствие чрева", т. е.удовлетворение телесных потребностей. Человек прежде всего ценит"удовольствия, получаемые посредством вкуса, посредством любовныхнаслаждений, посредством слуха и посредством зрительных восприятии красивойформы" (15). Однако, приученный к умеренности своим недугом, Эпикур понял,что приятнее всего иметь как можно меньше желаний. "Я плюю на дорогиеудовольствия,- говорил он,- не за них самих, но за неприятные последствияих"(16). Тщеславие, властолюбие, алчность, распутство - все это, по мнениюфилософа, болезни, которые изнуряют человека, лишая его внутреннегоравновесия. "Благополучие и счастье не в обилии денег, не в высокомположении, не в должностях каких-либо или силе, но в свободе от печали, вумеренности чувств и расположении души, полагающих (всему) пределы,назначенные природой"(17). Так поиски атараксии приводят Эпикура к проповеди воздержания. "Лучшетебе не тревожиться, лежа на соломе, -пишет он другу,- чем быть в тревоге,имея золотое ложе и дорогой стол". Эпикуру кажется, что нравственноеповедение естественно для человека, что сама природа его направлена кдобродетели. Он проходит мимо трагических конфликтов личности, которые стакой силой изображали Софокл и Еврипид. Эпикур не признает ничего, что стояло бы над людьми, требуя от нихборьбы с миром и с собой. Самоотверженность и героизм для него лишенысмысла. Человек должен из собственного разума извлекать правила жизни. Они -не воля Неба и не какой-то высший закон, ибо Вселенная, как и боги, вполнеравнодушна к людям. Подобно Будде, Эпикур видел человечество одиноким, предоставленнымтолько самому себе. Но если Будда при этом постиг реальность Запредельного извал туда своих последователей, то греческий мыслитель не знает ничего,кроме космоса, который "всегда был, каков он теперь, и всегда будет таким,потому что нет ничего, во что он изменится"(18). В нем начисто отсутствуетсмысл, и люди должны приспособиться к этому факту (тезис, который многовеков спустя экзистенциалисты атеистического толка предложат как новинкуфилософии). Библейский Иов восставал против зла, ибо знал, что мир и человек имеютвысшее предназначение. Он требовал справедливости. Эпикур же кротко приемлетжизнь такой, какая она есть, ведь он не верит ни в осмысленность мира, ни вконечную Правду. Он нашел тихое убежище. Что может потревожить затворника,который в своем саду вкушает радость общения с друзьями, отгородившись отмира суеты? Даже мучения, причиняемые болезнью, заставляют Эпикура лишьострее переживать радость бытия. Уже умирая, старается он сохранить безмятежность, думает о прекрасном,печется о близких. Между приступами он пишет своему ученику: "В этотсчастливый и вместе с тем последний день моей жизни я пишу вам следующее.Страдания при мочеиспускании и кровавый понос идут своим чередом, неоставляя своей чрезмерной силы. Но всему этому противоборствует душевнаярадость при воспоминаниях бывших у нас рассуждений. А ты, достойно твоего сотроческих лет расположения ко мне и к философии, заботься о детяхМетродора"(19). Как мог не восхищать такой человек? Удивительно ли, что его проповедь содра болезни казалась целительным бальзамом для усталых душ. Она воспитывалатвердость, не требуя внешних подвигов, насыщала ум, не уводя его в дебринауки и метафизики. Сочинения Эпикура читали и перечитывали, пытаясьнаучиться от него светлой примиренности. Лукреций, охваченный благодарнымвосторгом, писал: Отче! Ты сущность вещей постиг. Ты отечески роду Нашему ныне даешь наставленья, и мы из писаний Славных твоих, наподобие пчел, по лугам цветоносным Всюду сбирающих мед, поглощаем слова золотые, Да, золотые, навек достойные жизни бессмертной! (20) В другом месте Лукреций даже называет Эпикура богом, намекая на то, чтотот достиг бесстрастия и покоя, свойственного лишь небожителям. Хотя проповедь Эпикура, казалось бы, вполне отвечала запросам времени,однако мы должны помнить, что речь идет о Греции, где философски мыслящиелюди не склонны были легко принимать на веру гипотезы атомистов. Теорияпознания от Парменида до Аристотеля проделала большой путь. После этогоупрощенная метафизика Эпикура представлялась наивной и догматичной. Кроме того, если цель мудреца - невозмутимость, то какой смыслсвязывать себя сомнительными гипотезами? Не лучше ли вовсе отказаться от нихи таким образом радикально покончить со всеми спорами? Уже софисты положилиначало философскому релятивизму, а дальнейшая борьба школ могла его лишьупрочить. Поэтому среди тех, кто хотел оставаться до конца последовательнымв рациональной философии, зародилось учение скептицизма. Так же какэпикурейство, оно предлагало кратчайший путь к нерушимому внутреннему миру. Патриархом скептиков считается Пиррон из пелопоннесского города Элиды(365-275). Подобно Эпикуру, он искал секрет счастья, которое понимал каксвободу от всех оков мира. Пиррон изучал философию у атомиста Анаксарха,много странствовал, пробовал свои силы в живописи (21). Но решающим для егомировоззрения оказалось участие в походах Александра на Восток, где онувидел много поучительного. Особенно поразили его индийские подвижники. Сизумлением наблюдал грек за их жизнью, восхищался их презрением к плоти. Он,конечно, не мог предложить своим соотечественникам, чтобы они во всемподражали этим аскетам, но бесстрастие навсегда осталось для Пирронаидеалом. Сын рационалистического века, представитель народа философов, онпопытался найти путь к свободе через логику. Вернувшись в родную Элиду, Пиррон стал проповедовать учение, которое,как он думал, способно избавить мыслящего человека от заблуждений и тревог. Книг Пиррон не писал, и о его взглядах мы знаем в основном по трудамего последователей - Тимона и Секста Эмпирика. Как и эпикурейцы, онисмотрели на познание вполне утилитарно, ставя три основных вопроса: чтопредставляют собой вещи? как мы должны к ним относиться и что можем извлечьиз них для себя? Ответы, даваемые скептиками на эти вопросы, были негативными. В отличиеот "догматиков", т.е. тех, кто предлагал какие-либо теории о мире, скептикиобъявляли себя просто скромными "искателями". Но это были искатели, которыеничего не находили и не надеялись найти. Их кропотливый анализ возможностейпознания начинался с деления всего на вещи, доступные чувствам, и нареальность, которая может быть постигнута одним разумом. Еще старыенатурфилософы утверждали, что чувства не дают подлинной картины бытия,скептики же возводят сомнение в принцип и согласны только на вероятностныегипотезы. Мы можем, говорили они, лишь сказать, что нам кажется, будто вещьтакова, а какова она на деле - никогда не узнаем. Исследуя человеческие суждения, скептики пришли к выводу. что "всякомуположению можно противопоставить другое, равное ему" (22). Все должно бытьподвергнуто испытанию логикой, но поскольку разум не способен даватьнеоспоримых доказательств, а ищет аксиом, то всякое теоретическоеутверждение лишено объективной ценности. Следовательно, ответ на второй вопрос должен гласить, у нас нетникакого безусловного суждения о чем-либо. Все остается под вопросом. Дажесам "отказ от суждений", эпохэ, не должен быть аксиомой. Таков предельный итог рационализма, грань, за которой начинаетсякапитуляция разума. Скептицизм, по словам П. Флоренского, не простосомнение, в смысле неуверенности, но "абсолютное сомнение, как полнаяневозможность утверждать что бы то ни было, даже свое неутверждение"(23) Действительно, если рассудок - последний судья, то он способен выноситьодни убийственные приговоры. Все что угодно: материализм, сенсуализм,идеализм - в глазах пирронистов суть только шаткие домыслы. Демокрит, например, верит в атомы. Но гдебесспорные доводы в пользу их реальности? Допустим, их даже можно увидеть,что помешает скептику сказать, что это просто феномены, "явления", а неприрода как таковая? Ведь между человеческим познанием и миром неттретейского арбитра. Мы обречены жить одними "мнениями". Подобная позиция, если полагаться исключительно на рассудок, по-своемунеуязвима. Недаром она много раз находила отклик, начиная с Академиков ивплоть до нашего времени. Философы типа Юма и Рассела, в сущности,продолжали линию Пиррона. Скептики показали, что нет такого рациональногокритерия, который был бы достаточно прочным фундаментом мировоззрения. Вэтом бесспорная заслуга пирронистов в истории мысли. Характерно, что и здесь они были верны себе, оговариваясь, что самтезис об отсутствии критерия нуждается в доказательстве, которого нет.Поэтому правильным остается все то же "воздержание от суждений". Но это ещене цель. Цель указана в ответе на третий вопрос: каков практический смыслфилософского скепсиса? "Вследствие равносильности в противоположных вещах иречах,- говорит Секст,-мы приходим сначала к воздержанию от суждений, апотом к невозмутимости"(24). В этом пункте Пиррон сомкнулся с Эпикуром и греческая мысль еще разпересеклась с буддийской. Высшим состоянием Пиррон признал невозмутимость,которая переходит в полную апатию, то есть бесстрастие. Человека, который усомнился во всем, уже ничто не может слишкомволновать в этом мире. Он проходит по жизни как гость, как посторонний; онбезразличен к ее треволнениям и больше всего дорожит своим покоем. Он недаст втянуть себя в бесплодные споры, которые смущают душу. Ему хорошо всвоей скорлупе. Он может снисходительно посмеиваться над бреднями"догматиков". Тимон даже посвятил отдельную книгу пародиям на всефилософские системы. Правда, оберегая безмятежность души, скептик готовпримириться и с "мнениями" людей. Так, Пиррон, хотя и считал, что о Богеничего определенного сказать нельзя, все же не отказывался от звания жреца всвоем родном городе. В качестве примера мудрого поведения Пиррон приводил случай, которыйнаблюдал во время бури на корабле. Среди шума волн, качки, криков людей одинлишь поросенок мирно ел из своего корытца. Философ всегда стремился достичь подобного равнодушия к окружающему.Рассказывают, что как-то, спасаясь от собаки, Пиррон залез на дерево, нопотом говорил, что действовал импульсивно, а не повинуясь разуму. Однаждыфилософ шел мимо болота со своим учителем Анаксархом, и тот провалился вводу. Пиррон, видя это, преспокойно ушел, считая, что лучше сохранитьневозмутимость, нежели тревожить себя, помогая упавшему. Возможно, все это -анекдоты, вымышленные врагами философа, не они верно отражают характер ижизненные установки Пиррона. Понятно, что скептицизм не мог выйти за пределы узкого круга людей,занимавшихся философией и при этом убежденных в бессилии мышления. Кое-кто,конечно, пользовался идеями Пиррона для прикрытия циничного отношения кжизни. Но чаще всего скептицизм казался абсурдным. Ему противилось глубокое,хотя порой и смутное убеждение в том, что истина достижима. Путь Пиррона велк тупику, между тем как человек искал выхода, искал решения коренныхжизненных проблем.