Отношение к азиатской мысли

Возможно, еще более уместно здесь было бы вспомнить великие образы азиатской религиозности, которые в переживании «ничто запечатлевают избавление от мирских страданий. Так, весьма сходным образом это звучит в речах Будды: «И потому, монахи: все то, что относится к телесному, прошедшее, будущее, настоящее, собственное или чужое, грубое или изящное, простое или благородное, далекое или близкое: по истине, с совершенной мудростью, все телесно: это не принадлежит мне, это не есть я, это не моя Самость. Так же и то, что относится к чувству... и то, что относится к восприятию... и то, что относится к различиям... и то, что относится к сознанию... (и далее в тех же словах). В этом смысле, монахи, опытному истинному приверженцу надоест тело, и надоест чувство, и надоест восприятие, и надоест различие, и надоест сознание... "иссякание есть рождение, аскеза завершается, труд выполнен, мир уже не здешний" — становится теперь ему ясно^[18]. Сходство описания настолько убедительно, что представленное здесь, являющееся развитой формой азиатской метафизики, можно было бы отнести прямо-таки к описанию экзистенциального переживания: в результате снятия всех конечных определений «ничто» остается в качестве подлинного абсолюта.

Однако и с этой стороны экзистенциальную философию можно понимать неверно, пытаясь истолковать ее в современном смысле как нигилизм. В действительности же подле подобного внезапного сходства тем сильнее выступает различие, в котором выражается общее различие между азиатским и европейским образом духа: азиатский путь, насколько он приближен к нам, в первую очередь, Шопенгауэром, означает растворение воли к жизни в позиции чистого созерцания. Одновременно он означает растворение напряжения в чистой пассивности. Но экзистенциально-философское «ничто» ведет к совершенно противоположному. Оно ведет к высочайшему напряжению существования, которое под давлением этого «ничто» одновременно из человека выдавливается. Для экзистенциальной мысли «ничто» остается тревожным фоном, который разрывает все хорошо знакомые жизненные отношения, вынуждая человека к исключительнейшему напряжению своего существа. «Ничто» является не тем, в чем человек растворяется, подобно тому как азиат входит в нирвану, а тем, что отбрасывает человека к самому себе и обрекает на такое состояние (25), которое затем выразительно развивается у Хайдеггера под названием «решимость» (die «Entschlossenheit»). Это одновременно означает: в то время как азиатский тип поведения выводит к упразднению всего времени в вечности, в экзистенциальном типе временность и историчность человека выступают в их предельной остроте.