Затмение

Я проснулся со стоном.

“Мать моя женщина! – думаю я, когда зрение возвращается ко мне – видать нехило вчера “оттопырился”. Лежу на голом бетонном полу в квадратном помещении. На окне – решетка, в углу – ведро, стены испачканы дерьмом. На секунду подумал, что я в общественном туалете. Но нет: решетка на окне говорит сама за себя.

Всё!Надо реально завязывать, чтобы никогда больше не просыпаться в тюремной камере.

Притрагиваюсь к лицу. Ай! Блин, как больно!

Почему-то на мне одета только старая вонючая футболка – я часто в таких спал – и черные блестящие брюки от смокинга. “Уж лучше так – думаю – чем просыпаться в платье Шарон”.

Прикидываю, сколько сейчас времени. Семь утра? Девять? Десять? Мои часы исчезли, равно как и мой кошелек. Фараоны, должно быть, запаковали мои вещи в пакет, прежде чем меня “закрыть”. В кармане остался только помятый счет из “Династии” - моего любимого китайского ресторана. Я представил себя в этом заведении - красный свет как в преисподней – а в нём вижу себя, сидящего за столиком в одной из обитой кожей кабинок, спорю с Шарон, измельчаю таблетки в порошок в этой… ну как её… в ступе. Чем же я так “догнался” прошлой ночью? “Коксом”? Снотворным? Амфетамином? Зная себя, наверно всем сразу и чем-то еще.

Чувствую себя отвратительно. Всё болит, особенно, лицо, зубы и нос.

Мне нужен пакет со льдом.

Хочу принять душ.

И к доктору.

- Эй! – кричу сквозь решетку. – Есть там кто?

Тишина.

Пытаюсь сообразить, что же на этот раз натворил мой злой, бухой и “обдолбившийся” брат-близнец, раз меня вновь посадили. Но в мозгах – дыра. Пустота. Туманные образы посиделки в “Династии”, а потом - стоп-кадр. Наверняка, меня снова “повязали”, когда я мочился на улице. Но если это так, то почему на мне эта пижамная футболка. Меня арестовали дома? Голова раскалывается после того дерьма, которое “натолкал” в себя. Надеюсь, что еще не использовал один телефонный звонок, ведь я должен сказать Шарон, чтобы она приехала и вытащила меня из тюрьмы. А может она улетела в Штаты. Всегда валила в Штаты, чтобы не попадаться мне на глаза, особенно, после больших скандалов. В таком случае, позвоню Тони Деннису.

Старый добрый Тони. Он вытащит меня отсюда.

Было 3 сентября 1989 года. Мы тогда уже перебрались насовсем в Англию. Купили дом в Литтл Чалфонт в Бекингемшире, назывался Beel House. Он был построен в XVII веке, по-крайней мере, мне так сказала Шарон. В нем когда-то жил Дирк Богард (Dirk Bogarde (1921- 1999)- британский актёр и писатель). Это был настоящий дом, а не сраная киношная декорация, каких полно в Калифорнии. Но больше всего я любил своего соседа Джорджа, который жил в чём-то, что раньше называлось сторожкой. Джордж был химиком и сам делал дома вино. Я каждый день стучался к нему в дверь и говорил:

- Джордж, дай-ка бутылку твоего супернапитка.

Его вино было сродни ракетному топливу. Люди прилетали из Америки, отпивали глоток, таращили глаза и спрашивали:

- Охренеть можно, что это такое?

Парочка стаканчиков “Шато де Жорж” и человек лежал без сознания. Но самое смешное – Джордж сам никогда не пил. Был трезвенником. Говорил, например:

- О, мистер Озборн, я видел ночью, как вы подожгли кухню. Значит, вино получилось. Напомните-ка мне, каким я вас намедни потчевал: из бузины или чайного листа?

Но теперь Шарон “пасла” меня на каждом шагу и при ней я уже не мог отведать шмурдяк от Джорджа. И не мог уже спрятать бутылки в духовке. Поэтому стал закапывать их в саду. Заковыка в том, что я всегда делал это “под мухой” и на следующий вечер уже не помнил, где, на хер, искать. До двух ночи носился по саду с лопатой и выкапывал повсюду ямки. Потом Шарон спускалась на завтрак, смотрела в окно, а там везде окопы.

- Твою мать! Шарон, смотри! – говорил я тогда. – Кротам опять не спалось ночью.

Потом я поставил прожекторы, чтобы быстрей найти заветную бутылку. Это удовольствие влетело мне в копеечку.

А потом Шарон раскусила меня и моему земледелию пришел конец.

- А я-то глупая чуть не поверила, что в тебе вдруг проснулась такая тяга к садоводству – сказала она.

Ну и хорошо, что я попался на горячем, а то мой организм не выдержал бы такой нагрузки. Мне стукнуло сорок и моя печень начала сдавать. Я знал, что происходит что-то нехорошее. Один раз пошел в паб, а проснулся через пять дней. Какие-то люди подходили ко мне и говорили:

- Привет, Оззи.

Я их спрашивал:

- Мы разве знакомы?

А они мне в ответ:

- Я всё лето прожил в вашем доме, ты что, не помнишь?

Меня предупреждали, что начнутся такие “отключки” еще перед поездкой в Центр Бетти Форд сразу после рождения Келли. Доктор мне сказал, что ресурс моего организма будет выработан до нуля и тогда тело отключится вместе с мозгом. Я думал, что он хочет меня только попугать этой фигней.

- Ты знаешь, в чём заключается моя настоящая проблема с алкоголем? – сказал я ему. – Не могу найти здесь грёбаный бар.

Ну, а потом, начались “затмения”, точно как он и предвидел. Но это не отвернуло меня от пьянства. Я забеспокоился и стал пить ещё больше. После того, что случилось с Винсом Нилом, имею в виду аварию, я больше всего боялся проснуться однажды в зале суда, где на меня будут указывать пальцем и кричать: ”Это он! Он сбил моего мужа!”. Или: “Это он! Он убил моего ребенка!”.

“Но на меня нашло “затмение”, Ваша Честь!”. Это будут мои последние слова, прежде чем меня “закроют” в камере и потеряют ключ.

- Эй! – кричу я опять. – Есть там кто?

Начинаю нервничать, это значит, алкоголь и кокаин перестают действовать. “Как только выберусь из этого дерьма – думаю я – пойду напьюсь и все пройдет”.

Тишина.

А я все жду. Продолжаю ждать.Жду.

Куда все, на хер, подевались?

Меня бьет озноб и я потею. И самое главное - мне надо посрать.

Вдруг появляется фараон, огромный парень моего возраста, может старше, во всяком случае, очень злой, судя по лицу.

- Извините, – говорю ему – может кто-нибудь мне объяснит, что я здесь делаю?

Он стоит и смотрит на меня как на таракана в супе.

- Ты на самом деле хочешь знать? – спрашивает полицейский.

- Ну, да.

Он подходит к решетке и присматривается ко мне повнимательней и говорит:

- Обычно я не верю людям, который нарушили закон, а потом прикрываются потерей памяти. Но в твоем случае, после того, как вчера я увидел, в каком ты был состоянии, придётся сделать исключение.

- Чё?

- Посмотрел бы ты на себя со стороны.

- Ну, ладно, вы мне, наконец, скажете, почему я здесь или нет?

- Послушай! – говорит легавый. – Я, пожалуй, схожу за папкой и зачитаю тебе список обвинений, а?

Список обвинений? Я чуть не наложил в штаны, когда он мне сказал об этом.

Что я выкинул на этот раз? Кого-то убил? Вспоминаю документальный фильм, который пару недель назад показывали по американскому телевидению, про убийцу из Нью-Йорка. Его судили, он знал, что просидит целую вечность, поэтому взял арахисовое масло и смазал себе “очко”. Когда присяжные вот-вот должны были удалиться на совещание, он снял штаны, выколупал оттуда масло и начал его есть с руки. Его признали умалишенным и выпустили на свободу.

Проблема заключалась в том, что у меня не было арахисового масла. И если бы я хотел прикинуться, что ем собственное дерьмо, то должен был его съесть на самом деле.

Знаете, даже когда Шарон показала мне видеозапись дня рождения Келли – на котором из-за меня все дети плакали – я не считал себя страшным пьяницей. До меня не доходило, что я делаю что-то плохое. Думал, что просто иду в пивную, пропускаю пару бокалов пива, возвращаюсь домой, потом сру в штаны, мочусь в кровати и всё. С кем не бывает? Просто немного посмеялись над этим, обычные дела, ничего сверхъестественного. Но в центре реабилитации мне сказали иначе:

- Послушай, а как ты поступишь, если вас с женой поменять местами? Представь себе, что ты почувствуешь: приходишь домой, а там Шарон лежит в “отключке”, обоссаная и в куче собственного дерьма, кухня горит, а дети без присмотра. Как долго бы ты с ней прожил? Что бы ты подумал о таком браке?

Такого рода аргументы имели воздействие на меня. Но только сейчас отдаю себе отчет в том, как всё это было мерзко и отвратительно. Я был жирной сраной свиньей. Осушал бутылку коньяка, “вырубался”, просыпался, принимался за следующую. Я не понтуюсь, когда говорю, что выпивал четыре бутылки “Хеннесси” в день.

До сих пор не могу понять, почему Шарон меня не бросила. И собственно, почему за меня вышла. Можно сказать, она постоянно жила в страхе.

Правда была такова, что я сам себя боялся. Боялся того, что могу сделать с собой, но еще больше – сделать кому-то другому.

Много раз Шарон просто уезжала из страны, когда я был в запое:

- Пока! Я улетаю в Америку!

Примерно тогда же она взялась вести дела других исполнителей, потому что я стал, на хер, непредсказуемым и она не хотела быть абсолютно зависимой от меня. Я начал беспокоиться, что Шарон заведет шашли с каким-нибудь молодым да деловым. В этом смысле, у меня нет к ней претензий, потому что в моем обществе люди чувствовали себя не очень комфортно. Со мной человек мог только сорваться в пропасть.

Однажды вечером, когда Шарон не было дома, я купил у Джорджа-химика за полтинник бутылку его супер-пупер-крепкого вина и выжрал её вместе со своим бывшим клавишником Джоном Синклером. Так сложилось, что в тот день я посетил врача, который снабдил меня ведром таблеток: снотворное, болеутоляющее, темазепам – всё что угодно. Врачи прописывали мне пилюли тоннами. А я бухал и параллельно закусывал этими лекарствами, глотал таблетки одну за другой, пока не наступал конец фильма.

Просыпаюсь утром в постели с Джонни, наши тела переплетены. Проверяю рукой свою “корягу”, ничего ли не случилось и вдруг до меня доходит, что я ничего не чувствую. У меня всё затекло, абсолютно всё онемело.

Лежу и начинаю орать:

- Твою мать! Я не чувствую ног!

Слышу рядом ворчание.

- Потому что это мои ноги – говорит Джонни.

Я должен был принять душ три раза. От одного воспоминания об этом меня бросает в дрожь. Я почувствовал себя так херово, что сказал себе: ”Хорошо. Хватит с меня. Завязываю бухать, завязываю с наркотой, со всем завязываю. Это какая-то паранойя. Если так и дальше пойдет, Шарон наверняка меня бросит”.

Я ушел в глухую завязку. Это было самой большой глупостью, любой наркоман подтвердит. Джек выбежал ей навстречу и крикнул:

- Мама! Мама! Папа бросил пить! Он уже не пьёт!

Потом, я кое-как влез на кровать, абсолютно разбитый, ломка не давала мне уснуть. И сожрал целую пригоршню таблеток экседрина ПМ, потому что не думал, что это наркотик.

И вот тогда-то все “отнял о сь” на самом деле. Как будто тела не было.

Наконец, открываю глаза и вижу Шарон, которая, склонившись надо мной, спрашивает:

- Как меня зовут? Как меня зовут?

Я не могу ответить, такое чувство, будто я под водой.

Она снова спрашивает:

- Сколько пальцев я показываю? Сколько пальцев ты видишь, Оззи?

Не смог их сосчитать. Я хотел лишь уснуть. Впервые за много лет, исчезли все мои болезни. Я понял, в чём заключается известное ощущение “вне тела”. Это самое сильное, самое тёплое, самое приятное чувство, которое я испытывал.

Я не хотел, чтобы оно закончилось. Было красиво, очень красиво!

Потом Шарон и Тони затащили меня в машину на заднее сиденье и начались долгие поиски доктора. Некоторое время спустя, я уже лежу на кровати, подключенный ко всем этим капельницам и слышу приглушенный голос врача, который говорит Шарон:

- У вашего мужа алкогольная эпилепсия. Это очень серьезно. Мы даём ему противоэпилептические препараты, но он должен находиться под постоянным наблюдением. Он может не выйти из этого состояния.

Потом, понемногу, чувства вернулись. Сперва пальцы ног. Потом ноги. Потом грудная клетка. Чувствовал себя так, будто меня кто-то вытаскивал со дна моря. Вдруг прорезался слух, и я услышал за собой пикание аппарата ЭКГ.

Пип. Пип. Пип. Пип…

- Сколько ты видишь пальцев? – спрашивает Шарон. – Сколько ты видишь пальцев, Оззи?

Пип. Пип. Пип. Пип.

- Как меня зовут, Оззи? Как меня зовут?

Пип. Пип. Пип. Пип.

- Тебя зовут Шарон. Прости меня за все, Шарон. Мне офигенно жаль. Я люблю тебя.

Топ-топ-топ….

Легавый подходит к решетке моей камеры, с листком бумаги в руках. Я смотрю на него, весь вспотел, у меня учащённое дыхание и сжатые кулаки. Уж лучше бы, на хер, сдохнуть.

Он тоже смотрит на меня. Потом откашливается и начинает читать: ”Джон Майкл Озборн обвиняется в покушении на убийство путем удушения своей жены Шарон Озборн во время семейной ссоры, имевшей место утром в воскресение 3 сентября 1989 года в “Beel House”, Литл Чалфонт, графство Бекингемшир”.

Мне будто заехали обухом по башке.

Я попятился, упёрся в испачканную дерьмом стену, съехал на землю, руками обхватил голову. Мне хочется блевать, “отрубиться” и заорать - всё одним махом. Покушение на убийство? Шарон? “Это мой самый худший кошмар – думаю. – Я сейчас проснусь. Этого не может быть”. Хочется сказать фараону: “Я люблю мою жену! Она мой самый лучший друг на земле. Она спасла мне жизнь! Зачем мне нужно убивать свою жену? ”.

Но я ничего не говорю. Я не могу говорить. Не могу ничего сделать.

- Ну что, доволен? – иронизирует фараон.

- Как она себя чувствует? – спрашиваю я, когда голос наконец-то вернулся ко мне.

- Собственный муж пытался её убить. Как она должна себя чувствовать?

- Но я не понимаю, зачем мне её убивать…

- Здесь написано, что, вернувшись домой из китайского ресторана, где вы праздновали день рождения дочери Эйми, которой исполнилось 6 лет, ты серьзно перебрал с русской водкой – направился голый в спальню и сказал, цитирую: “ Мы тут поговорили и стало ясно, что ты должна умереть”.

- Что я сказал?!

- Всё указывает на то, что целую ночь ты жаловался на усталость. Ты только что вернулся с московского Фестиваля Мира - правильно, да? - и потом должен был лететь в Калифорнию. По-моему, это больше похоже на отпуск, чем на работу.

- Это неправда! – говорю. – Я никогда бы не посмел её убить.

Но на самом деле, это могло быть правдой. Шарон много лет повторяла, что не знает, кто войдет в дом: Хороший Оззи или Плохой Оззи. Обычно приходил Плохой Оззи. Особенно, когда меня “колбасило” после гастролей. Разница в том, что на этот раз я решил убить нечто большее, чем курицу.

- И ещё одно – говорит легавый. – Твоя жена сказала, что если бы в момент нападения у неё под рукой оказался пистолет, она наверняка бы выстрелила. Хотя я вижу, что она неплохо прошлась когтями по твоей физиономии. У твоей супруги храброе сердце, не так ли?

Не знаю, что сказать в ответ и подхожу к этому с иронией:

- По крайней мере, прессе будет о чем писать.

Фараону это не понравилось.

- Принимая во внимание всю тяжесть обвинений, – говорит он – в этом нет ни хера смешного. Тебе так не кажется? Сядешь за покушение на убийство, пьяная твоя морда. Твоя жена могла уже быть на том свете, если бы в доме не услышали её крики. Впереди у тебя долгий срок, попомни мои слова.

- Шарон знает, что я люблю её – говорю я и стараюсь не думать про Винсон Грин и педофила Брэдли.

- А это мы ещё посмотрим.

Можно со всей прямотой сказать, что легавые из тюрьмы в Амершэм со мной особо не церемонились. Никакого снисхождения не принесли ни мои выкрутасы, ни мое дурное эго. Там я уже не был героем рок-н-ролла, который отгрыз башку летучей мыши, помочился в Аламо или завывал в “Crazy Train”. Все эти понты абсолютно не имели никакого воздействия на полицейских из Тэмз Вэлли.

Особенно, если вас посадили за покушение на убийство.

В конечном итоге, продержали меня в кутузке около тридцати шести часов. Единственным моим соседом по камере было только дерьмо на стенах. Похоже, ко мне пробовал дозвониться Дон Арден. А также Тони Айомми. Но не получилось, да и я вряд ли бы захотел с ними разговаривать. Звонили также какие-то журналисты. Фараоны сказали, что газетчики хотели знать, правда ли, что у Шарон был роман, что я возвращаюсь в “Jet Records” и в состав “Black Sabbath”. Хер его знает, где они наслушались этой белиберды.

Всё, что я хотел - сохранить семью.

Потом меня привезли на выездное заседание суда в Биконсфилде. Сперва меня выпустили из камеры, чтобы я немного умылся, но тот, кто загадил стены в “трюме”, то же самое сделал в д у ше и я отказался туда войти. Потом приехал Тони Деннис и привез пиджак от смокинга, черную рубаху, пару сережек. Я напялил всё это и попытался придать себе респектабельный вид, но быстро впал в глубокую депрессию. Выглядел я ужасно, чувствовал себя не лучше, а воняло от меня ещё хуже. Когда пришло время ехать, фараоны провели меня к выходу на заднем дворе, где, вдали от журналистов, усадили на заднее сиденье полицейской машины. Тони ехал за нами на “Рейндж Ровере”.

Зал суда напоминал зоопарк. Прямо как пресс-конференция по “Suicide Solution”, только тема в этот раз была серьёзной. Я жидко обосрался, как говаривал мой батяня. Дон Арден прислал своего представителя, который сидел позади и всё внимательно слушал. Приехал мой бухгалтер Колин Ньюман. Смешно, но я не помню, была ли там Шарон. А раз не помню, значит, её не было. К счастью, юридическая болтовня и удары молотком продлились недолго.

- Джон Майкл Озборн! – обращается ко мне судья под конец заседания. – Я согласен выпустить вас под залог, но у меня есть три условия. Во-первых, вы немедленно запишетесь в любой сертифицированный центр реабилитации, на ваш выбор. Во-вторых, вы обязуетесь не контактировать с вашей женой. В-третьих, вам запрещается находиться в Beel House. Вы поняли?

- Да, Ваша Честь! Благодарю, Ваша Честь!

- Оззи! – кричат репортеры. – Это правда, что Шарон требует развода? Правда, что у нее роман? Оззи! Оззи!

Тони уже успел записать меня в центр реабилитации Хантерком Мэнор, в двадцати минутах от суда. По дороге, я вижу полку с газетами, пестрящими заголовками: ПОКУШЕНИЕ НА УБИЙСТВО. ОЗЗИ ОТПРАВЛЕН НА ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ЛЕЧЕНИЕ ОТ АЛКОГОЛИЗМА. Вы знаете, как-то странно, очень странно, видеть, когда интимные подробности вашей жизни попадают на первые страницы газет.

В Хантерком Манор было терпимо. Понятное дело, это не Палм Спрингс, но и не сарай тоже. Да и цена производила впечатление: пять сотен в день по нынешним деньгам.

После регистрации, я сидел сам в комнате, курил сигареты, глушил колу и жалел себя. Очень хотелось выпить бутылочку, так меня “плющило”, чувак!

Должно быть, я пробыл там около двух месяцев. Местная публика состояла в основном из наркоманов и хронических алкоголиков. Например, гей, замешаный в “деле Профьюмо”; аристократ лорд Генри и молодая азиатка, имени которой не помню. Английские центры реабилитации тогда не были так хорошо организованы как сейчас. Человек должен был считаться с тем, сколько позора его там ожидает.

В конце концов, Шарон приехала меня навестить. Я стал говорить ей о том, как я сожалею о случившемся, как сильно её люблю, как сильно люблю наших детей и что очень хочу сохранить семью. Хотя знаю, что всё впустую.

- Оззи! – говорит она тихим спокойным голосом. – У меня для тебя важная новость, которая тебя наверняка заинтересует.

“Ну, всё - конец! – думаю я. – Нашла себе кого-то другого. Хочет развода”.

- Шарон! – говорю ей – Хорошо тебя понима…

- Я хочу забрать заявление.

Не верю собственным ушам.

- Что? Почему?

- Оззи, я считаю, что ты не способен преднамеренно кого-то убить. Это противоречит твоей натуре. Ты милый, добрый человек. Но когда ты напьёшься, Оззи Озборн исчезает и кто-то другой управляет тобой. А я хочу, чтобы он никогда не вернулся. Я не хочу его видеть. Никогда.

- Я завяжу – говорю. – Я обещаю, я завяжу.

А в это время пресса сходит с ума. Фоторепортеры прятались в кустах, сидели на верхушках деревьев. История не заканчивается, пока она им интересна. Несмотря на то, что Шарон забрала заявление, прокуратура настаивала, чтобы меня арестовали по обвинению в нападении. Мне по-прежнему не разрешалось ездить в Beel House. Пока, наконец, на Хеллоуин мое дело закрыли.

В конце концов!

Но грёбаной прессе было по барабану, они продолжали гнуть свою линию. Одна из газет отправила корреспондента домой к моей маме в Волсолл, а потом опубликовала какие-то фантастические бредни о том, какой ужасной матерью она была и как дерьмово меня воспитывала. Ужас! А потом мама затеяла с ними перепалку, чем ещё больше накалила обстановку. Дошло до того, что мои дети перестали ходить в школу, за ними охотились у входа. Тогда я позвонил маме и сказал:

- Послушай, я знаю, что они пишут неправду, но бульварную прессу не победить. А если ты будешь продолжать ворошить осиное гнездо, моим детям устроят ад. Лучше уж я поеду на этой неделе и расскажу всё как есть на Би-Би-Си. А потом мы всё забудем, хорошо?

Мама согласилась, я появился в передаче Томми Вэнса на “Radio 1” и всё рассказал: что родители были классные, а пресса пишет неправду, в общем, ничего не забыл.

Всё. Конец. Точка. Довольно.

Не успел я оглянуться, как мама потребовала опровержения от одной из газет, и снова поднялся шум. Это продолжалось ещё три месяца и всё это время дети не ходили в школу.

Наконец, она звонит мне и говорит:

- Послушай, это тебе понравится. Они напечатают опровержение.

- Ну и что, ты довольна? – спрашиваю, а сам ещё злюсь на неё.

- Да, очень. Остался только вопрос компенсации.

- Компенсации?

- Я требовала пятьдесят тысяч, а они дают сорок пять.

- Так что, это всё ради денег? Мама, я бы сам тебе заплатил эти сраные деньги! Я старался защитить моих детей!

Сейчас, вспоминая эту историю, я не могу ни в чём винить мою маму. Она выросла в бедности и пятьдесят “штук” - это огромные деньги для неё. Но мне всё же было ужасно противно! Неужели всё крутится вокруг денег? В чём тогда смысл жизни? Знаете, мои знакомые сказали тогда: ”Ты смотришь на это так, потому что у тебя есть бабло” и в чём-то они были правы. Меня бы “добило”, если бы ко мне пришел мой ребенок и сказал: “Прекрати, папа, ты причиняешь боль моей семье” – я бы немедленно его послушал. И не то, чтобы мама бедствовала – я давал ей денег каждую неделю. До неё как-то не доходило: чем больше она жалуется и задирается с прессой, тем больше пресса “висит” у меня на шее. От этого, в конце концов, испортились мои отношения с мамой. Мы всегда спорили о том или о сём, но потом наступало согласие, а после той истории с компенсацией я стал редко с ней видеться. Казалось, что все наши разговоры сводились к деньгам, а мне эта тема никогда не нравилась.

После выхода из центра реабилитации началась большая операция по моему очишению. Я серьезно похудел. Поехал в клинику пластической хирургии, чтобы убрать сорок четыре из сорока пяти подбородков. Врач только сделал отверстие, подсоединил пылесос и откачал лишний жир. Как в сказке. По секрету скажу: решился на это, отчасти для того, чтобы получить укол демерола, который я считал лучшим наркотиком.

Пользуясь случаем, избавился от лишнего жира и на животе. Я не являюсь противником пластической хирургии. Если вас что-то раздражает и вы можете от этого избавиться, так избавьтесь, вот что я думаю. Шарон сделала себе до фига этих операций; если вы попросите, она нарисует вам целую карту. И сейчас она выглядит чудесно. Это как в жизни: заплатил - получил.

Я почувствовал себя намного лучше, после того как сбросил лишних 18 килограммов. И довольно долго держался подальше от алкоголя, несмотря на то, что редко посещал встречи “Анонимных Алкоголиков”. Там я чувствовал себя не в своей тарелке. Меня раздражает эта обстановка. Лучше выйду на сцену и пропою, всё что на с е рдце у меня перед двухсоттысячной толпой на рок-фестивале, но когда мне нужно рассказывать о своих чувствах перед людьми, которых я никогда в жизни не видел, что-то во мне блокируется. А так - мне нечего скрывать.

Заметьте, подобные встречи в Лос-Анжелесе были своего рода слётами рок - звёзд. Однажды, сижу себе на такой встрече в клинике в Лос-Анжелесе, вокруг свора жалких алкоголиков, глядь, а там - Эрик Клэптон. Это выглядело отвратительно, поскольку я тогда был уверен, что Клэптон ненавидит меня. Примерно лет десять до этого мы пересеклись с ним на какой-то церемонии награждения и кто-то хотел сфотографировать его, меня и Грейс Джонс (Grace Jones- темнокожая американская модель, актриса и певица. Родилась в 1948 году на Ямайке). Мы позировали для этого снимка, но я был “нафарширован” алкоголем и “коксом” и беспрерывно корчил глупые рожи. Мне показалось, что Клэптон боится меня или недолюбливает. Я начал было думать, что он лично перезвонил фотографу и попросил уничтожить фотографию. И как только заметил Клэптона в клинике, я быстро свалил через черный ход. Через несколько дней встретил его снова. Старался избежать встречи с ним, но в этот раз он пошел за мной.

- Оззи! – кричит, когда я перехожу улицу и направляюсь к машине.

- О! Привет, Эрик! – говорю.

- Ты чё, теперь здесь живешь? – спрашивает Клэптон.

- Да.

- Ну и как тебе, нравится?

Дальше пошло-поехало. Мы мило поболтали, честное слово. Две недели спустя просматривал журнал и наткнулся на эту фотографию, где я с ним и Грейс Джонс. Я кривлялся, Эрик улыбался. А значит, всё это было плодом моей фантазии.

И всё-таки, я на дух не переносил встречи “Анонимных Алкоголиков”. В конце концов, совсем перестал на них ездить. Если случался запой, я всегда вызывал на дом специалиста по детоксу, чтобы тот вернул меня к жизни. И действительно, я некоторое время сидел лишь на этой байд е. Всякие там микстуры, массажи, натуральные ванны из трав и фруктов – любая хрень, какую только можно представить. Как-то раз пришел этот парень с бутылочкой жидкости для очистки кишечника.

- Достаточно каждое утро делать промывание – сказал он – и ты будешь чувствовать себя отлично, обещаю.

Я долго сопротивлялся – на самом деле, меня бросало в дрожь от одной только мысли об этом – но однажды утром сказал себе: “На фиг! За эту хрень деньги плачены, значит, надо попробовать”. Раствор был приготовлен из плевел семян, а в инструкции по применению написали только то, что нужно налить стакан и выпить его залпом, чтобы шелуха не застряла в горле. Я так и сделал. Вкус был отвратительным: как опилки, даже хуже. Потом отправился с Шарон смотреть новые дома, в чем редко принимал участие, потому что, по-моему, нет хуже занятия, чем поиски нового жилья. Но в этот раз у Шарон был повод взять меня с собой, потому что мы собирались посмотреть дом звезды “easy listening” Роджера Виттекера (Roger Whittaker- английский исполнитель фолковых баллад в стиле “easy listening”, простенький текст которых легко “западает в ухо”). В подвале находилась студия и, поскольку других дел у меня не было, отказаться было бы некрасиво.

Когда мы добрались на место, риэлторша уже поджидала нас возле дома. Элегантная телка под сороковник, зеленый пиджачок от “Барбура”, жемчуга, полный шик. Вытаскивает связку ключей на длинной цепочке и открывает входные двери. Только я ступил за порог, как ощущаю апокалиптическое давление в заднице. “Ой-ёй-ёй! - думаю- началось. Очищающая жидкость подействовала”. Спрашиваю телку, где тут ближайший тубзик и быстро “нарезаю” туда, не особо скрывая свои намерения, громко захлопываю за собой дверь, усаживаюсь и освобождаюсь от огромного количества жидкого дерьма. Это продолжается так долго, что мне кажется, что я стал истоком реки Миссисипи. Когда все наконец-то закончено, я озираюсь в поисках туалетной бумаги, а её нигде нет. Встаю и думаю: “Чтож, подотрусь дома”. И вдруг замечаю, что дерьмо текло по ногам и у меня нет выбора – я должен чем-то подтереться. Но не видно даже половой тряпки.

И так стою, как парализованный, со спущенными штанами и прикидываю, что делать.

В конце концов, Шарон стучит в дверь.

Тук! Тук! Тук!

- С тобой все в порядке, Оззи?

- Э…ну… да, дорогая…

- Ты долго копаешься.

- Уже выхожу, любимая.

- Поторопись!

И вдруг меня осенило: занавески! Я вытру задницу занавесками! Срываю их и делаю то, что мне нужно. Но потом появляется еще одна проблема: что же, бля, делать с обосранными занавесками Роджера Виттекера? Ну не брать же их с собой, что мне потом спросить у риэлторши: ”А где у вас тут ближайший полигон по утилизации токсичных отходов?” Через минуту мне пришла в голову мысль написать ему записку. Но что написать? Может так: “Дорогой Роджер! Прости за обосранные занавески. Ты классно свистишь. С уважением, Оззи” (Роджер Виттэкер был известен своим артистическим свистом).

Потом свернул её и спрятал в ванной за занавеской душа.

Если ты читаешь это, Роджер, я очень, очень прошу меня извинить. В свою очередь, ты мог бы хоть иногда покупать туалетную бумагу.

Многие думают, что хороший материал появляется только когда ты “под мухой”, а я считаю альбом “No More Tears”, записанный после выхода из Хантерком Манор, самым лучшим за последнее время. Может, отчасти, потому, что перед началом записи я сказал парням из группы:

- Послушайте, давайте подходить к каждой песне, как к будущему хиту, но ничего не делаем из-под палки и без фанатизма.

Можно сказать, что у нас получилось.

Мы были довольны всем, что связано с этим альбомом. Закк Вайлд, мой новый гитарист, был гением. У меня были классные продюсеры. А Шарон угадала с графикой. У неё талант художника, у моей женушки, о чём многие не догадываются. На обложке был изображен мой портрет в сепии, с ангельским крылышком на плече. Нам хотелось придать альбому зрелости. Не может из моих уст постоянно литься кровь, это бы превратилось в клоунаду. Хорошо помню фотосессию в Нью-Йорке. Обычно, нужно перевести пятьсот кассет, чтобы получить идеальный снимок, но в случае с “No More Tears” это выглядело так:

Щёлк! Щёлк! Щёлк!

- Отлично, снято! Пока!

Мне не понравилось только видео на песню “Mama I’m Coming Home”. Навороченный, с миллионным бюджетом клип; я же, в свою очередь, хотел что-нибудь простенькое, типа “Smells Like Teen Spirit” “Нирваны”. Поэтому снял второй клип за пятьдесят тысяч баксов с помощью оператора, который работал с “Нирваной”. Получилось идеально. “Smells Like Teen Spirit” произвело на меня огромное впечатление и я очень гордился, когда узнал, что Курт Кобейн - мой поклонник. Он был клёвым. И весь его альбом ”Nevermind” был клёвым. Жаль, что всё закончилось так трагично.

По секрету скажу, я чудом избежал участи Курта Кобейна. Я почти не прикладывался к бутылке после записи “No More Tears” (за малым исключением), но там, где я недопил, компенсировал таблетками. Я стал спецом в “разведении” докторов и ежедневно шел к новому врачу за очередным рецептом. Сперва хватало просто симулировать симптомы, но с тех пор, как Шарон раскусила мой трюк и стала названивать врачам с предупреждением, я вынужден был тщательнее работать над симптомами. Однажды, ударил себя доской по лбу и говорю доктору:

- Я упал с велосипеда, пожалуйста, пропишите мне викодин.

А он мне:

- Вы точно упали с велосипеда, мистер Озборн?

- Да.

- Я почему спрашиваю, мистер Озборн, у вас из головы торчит гвоздь с занозой.

- А, ну значит, я упал на доску.

- Ну, хорошо. Принимайте эти пять таблеток.

- Спасибочки.

Я не ограничивался визитами к врачам. У меня были свои дилеры. Помню, однажды, дело было вроде в Германии, я навестил типочка, чтобы купить снотворное. Эти таблетки “вставляли” меня больше всего на свете. Но они закончились, и он спросил меня, не хочу ли я попробовать рогипнол. Так получилось, что я много слышал об этом лекарстве. (Флунитразепам (Flunitrazepam) – синоним Rohipnol. Оказывает седативное, снотворное и противосудорожное действие. Употребление препарата в комбинации с алкоголем и/или опиатами может привести к провалам в памяти. Благодаря этому эффекту флунитразепам снискал себе славу «наркотика изнасилования» (eng. date rape drug). Подвергшись воздействию препарата, жертвы изнасилования и других противоправных актов, как правило, не могут вспомнить деталей происшедшего. Бум злоупотребления препаратом в противоправных целях пришёлся на 1990-е годы — белые и безвкусные таблетки было сложно обнаружить в составе алкогольных напитков. В 1999 году производители изменили состав препарата, придав ему горьковатый привкус и свойства красителя (бесцветная жидкость принимает голубоватый оттенок). Сленговое название флунитразепама: R2). Пресса вешала тогда на него всех собак, называла “таблеткой насилия”, но, скажу вам честно, я думал, что это - фигня. Наркотик, который абсолютно парализует человека, при этом он остается в сознании? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Несмотря на это, купил несколько доз и решил испытать его в рамках научного эксперимента.

Вернувшись в отель, сразу же проглотил таблетки и “отполировал” коньяком. И ждал, когда начнет действовать.

- Всякую херню городят – сказал я себе.

Две минуты спустя, когда я лежал с краю на постели и пытался с помощью пульта заказать фильм по телеку, меня внезапно “вырубило”… Обалдеть, что за “товар”! Я не мог пошевелиться. Полный паралич. И ни на минуту не потерял сознания. Странное чувство. Мне не повезло, когда мышцы схватила судорога, я лежал на краю, поэтому съехал на пол, по дороге ударился головой о кофейный столик. Пиздец как больно! И так застрял между кроватью и стеной. Пять часов не мог ни пошевелиться, ни слова сказать. Поэтому не советую!

Я заметил, как сильно пошатнулось мое здоровье. Вдруг начали трястись руки. Говорил неразборчиво. Быстро уставал. Чтобы избежать этого, постоянно ходил под наркот о й, но мой организм успел привыкнуть к наркотикам, котрые я принимал, а значит, чтобы быть навеселе, нужно было увеличивать дозировку. Дошло то того, что меня каждую неделю забирали на промывание желудка. Несколько раз мог я мог “склеить ласты”. Однажды в Нью-Йорке я выклянчил у доктора бутылочку с кодеином и выпил всё одним махом. Ещё чуть-чуть и наступила бы остановка дыхания. Помню только, как я лежу на кровати в гостинице, потею и чувствую удушье, а доктор объясняет мне по телефону, что при передозировке кодеина мозг перестает давать легким команду работать. Мне повезло, что я выжил. Хотя, чувствовал себя так, что был не прочь никогда больше не просыпаться.

Чем хуже мне становилось, тем больше я переживал, что Шарон бросит меня. И чем больше я переживал, тем хуже мне было. На самом деле, я не понимал, почему она еще не ушла от меня. Слышал эти разговоры: “Она с тобой только из-за денег”. Но ведь только благодаря ей я жив и могу их зарабатывать. Вдобавок, люди забывают о том, что когда мы познакомились, это она была при деньгах, а не я. Мне грозило банкротство.

Скажу так: Шарон спасла мне жизнь, Шарон и есть моя жизнь, я люблю её. Я страшно боялся её потерять. И, несмотря на мое желание вернуться к нормальной жизни, я был ужасно болен, физически и психически. Даже избегал выступлений на сцене.

Несколько раз я пытался покончить с собой, чтобы не давать концертов. Конечно, я не хотел покончить с собой по-настоящему. Если кто-то решился на самоубийство, то выстрелит себе в голову или прыгнет с крыши высокого здания. То есть, сделает нечто необратимое. Если ты “пытаешься покончить с собой” и принимаешь кучу таблеток, как я, то наверняка догадываешься, что кто-то тебя найдет. Ты просто даешь сигнал. Но это офигенно опасные игры.

Помните, что случилось со Стивом Кларком, моим старым приятелем из “Def Leppard”. Хватило немного бренди, немного водки, чуток анальгетика и антидепрессантов и соревнования окончены. Свет погас. Навсегда.

И вот однажды Шарон сказала мне:

- Вобщем так, Оззи, мы летим в Бостон. Я хочу, чтобы ты пошел к врачу.

- А почему нельзя пойти к врачу в Англии?

- Это выдающийся специалист.

- И в чем он специализируется?

- В том, что у тебя болит. Самолет завтра.

Предположив, что речь идет о человеке, который знает все о наркомании, я согласился, и мы полетели в Бостон.

Оказалось, что этот парень - тот ещё сукин сын. Он был лучшим из лучших. Работал в университете при медицинском центре St. Elizabeth’s и на стенах его кабинета висело больше дипломов, чем у меня золотых дисков.

- Ну, хорошо, мистер Озборн! – говорит он. – Станьте посередине комнаты и медленно подойдите ко мне.

- Зачем?

- Просто сделай это – прошипела Шарон.

- Ну, ладно.

Подхожу к нему, мне удается это сделать без видимых зигзагов, поскольку, вроде бы, не пил в тот день. Почти.

Потом я должен был следить глазами за его пальцем, который движется вверх-вниз, влево-вправо. Я задумался, какая, на хер, связь с наркоманией? Но это еще не все. Приседаю на одной ноге, поднимаю какие-то тяжести и бегаю по кругу с закрытыми глазами.

Прямо как на физре.

- Хм, хорошо – говорит светило. – Абсолютно точно у вас нет рассеянного склероза.

“Что он, бля…?”

- Я никогда не думал, что у меня рассеяный склероз – пробормотал я.

- Болезни Паркинсона тоже не наблюдается.

- Про Паркинсона я тоже никогда не думал.

- Тем не менее, – продолжает врач – у вас наблюдаются некоторые симптомы, которые соответствуют этим болезням и определить диагноз весьма трудно. Могу сказать только то, что на данный момент вы абсолютно здоровы.

- Чего???

Я смотрю на Шарон, которая, потупив взгляд, выдавила из себя:

- Не хотела тебе говорить, Оззи – и мне кажется, что она с трудом сдерживает слезы. - После того, как ты несколько раз прошел обследования, врачи сказали мне, что есть повод для беспокойства. Поэтому мы здесь.

Оказалось, что всё это началось полгода назад. Врачи в Лос-Анжелесе были уверены, что у меня болезнь Паркинсона или рассеянный склероз, и мы должны были полететь аж в Бостон, чтобы проконсультироваться со специалистом. И даже если он ничего не нашел, от самих слов “Паркинсон” и “рассеянный склероз” я запаниковал. Хуже всего, если бы я действительно болел одним или другим, то знал бы уже, откуда взялась эта сраная дрожь в руках. Поэтому мы решили проконсультироваться у другого специалиста.

Доктор порекомендовал нам своего знакомого, который руководил исследовательским центром при Оксфордском университете. И мы поехали туда. Врач проделал со мной то же самое, что и его коллега, поставил тот же диагноз: я был здоров.

- Если закрыть глаза на вашу наркотическую и алкогольную зависимость, вы являете собой образец здоровья, мистер Озборн. Как врач, советую вам с сегодняшнего дня начать жить как нормальный человек.

Поэтому, я решил закончить карьеру. В 1992 году отправился на гастроли в поддержку “No More Tears”. Мы ее называли “No More Tours” (No More Tears – “перестань плакать”, “No More Tours” – “завязывай с концертами”). Это значит: конец, точка, спёкся Оззи. Я колесил с концертами по всему миру уже двадцать пять лет, довольно много. Вертелся как белка в колесе: альбом, гастроли, альбом, гастроли, альбом, гастроли, альбом, гастроли. Покупал дом а и никогда в них, на хрен, не жил. Именно так выглядит жизнь пролетария: такое впечатление, что он ни на минуту не может расстаться с работой. Но после визита к врачу в Бостоне я подумал: “Зачем я это делаю? Я могу уже не работать, бабла хватает”.

Когда мы вернулись в Англию, Шарон вдруг говорит:

- Не сходи с ума, я купила новый дом.

- Где?

- Называется Welders House. В деревне Джорданс в Бекингемшире.

- До паба далеко?

- Это деревня квакеров, Оззи

И это был вовсе не прикол. Наверное, ни один дом в Англии не находится так далеко от паба, как Welders House. Я на самом деле разозлился на Шарон, когда мы его купили, и не разговаривал с ней с полгода, потому что сам дом был в плачевном состоянии. Сказать, что дом был полуразрушен, значит, ничего не сказать. Мы должны были снять дом в Джеррард Кросс и ждать год до окончания ремонта. Даже сегодня я считаю, что Welders House и в подмётки не годится Beel House. Но изнутри оба выглядят замечательно. Говорят, Бенджамин Дизраэли, премьер эпохи королевы Виктории, построил его и подарил своей дочери на свадьбу. Во время второй мировой войны здесь был дом отдыха для офицеров. Когда же на него положила глаз Шарон, дом принадлежал парню, который занимался спецэффектами в “Звездных войнах”.

В конце концов, я простил Шарон, потому что когда мы въехали туда, это была сказка. Погода в то лето стояла отличная, у меня было много земли - более ста гектаров - и я мог с утра до ночи гонять на квадроциклах и ни о чем не беспокоиться. Что касается здоровья, то я чувствовал себя намного лучше. Перестал переживать по поводу рассеянного склероза и болезни Паркинсона. Просто думал: “Ну, заболею, и заболею”.

Но как только мне стало лучше, я начал скучать, просто подыхал от скуки. Частенько вспоминал отца, который ушел на пенсию раньше срока и сразу же после работы в саду попал в больницу. Я думал так же о счетах за ремонт, вознаграждении для людей из менеджерской фирмы и о том, что бабло, необходимое для того, чтобы эта махина постоянно крутилась, бралась исключиельно из моих сбережений. А потом подумал: “Как можно уйти на пенсию в возрасте сорока шести лет?”. Я же не работал на дядю, я работал на себя.

Впрочем, то, чем я зарабатываю на жизнь, трудно назвать работой. И даже если это работа, то самая лучшая, бля, на земле, однозначно.

Однажды просыпаюсь, делаю себе чай и говорю Шарон, как бы нехотя:

- Можешь организовать мне концерт в этом году на каком-нибудь фестивале в Америке?

- О чём это ты, Оззи?

- Я хотел бы сыграть концерт. Вернуться на сцену.

- Ты уверен?

- Я скоро свихнусь от скуки, Шарон.

- Хорошо. Если ты говоришь серьезно, я позвоню людям.

Она связалась с организаторами Лоллапалузы. Ей сказали идти в жопу. “Оззи Озборн? Это же, бля, динозавр!” Примерно так сформулировали.

Можете себе представить, как Шарон взялась за дело. Через несколько дней говорит:

- Да пошли они! Мы сделаем свой фестиваль, хрен с ними!

- Подожди-ка, Шарон – я ей в ответ. – Что это значит: “Сделаем свой фестиваль”?

- Наймем какой-то зал и сделаем это сами. А Лоллапалуза сама пусть идет в жопу!

- Дороговато получится.

- Не хочу тебя обманывать, Оззи, даже очень дорого. Но в жизни нужно рисковать.

- В порядке, но прежде чем ты начнешь арендовать стадионы налево-направо, сперва попробуем, хорошо? Начнём скромно, как с “Blizzard of Ozz”. Если идея выгорит, тогда и перейдём на б о льшие площадки.

- Ты гляди, какой бизнесмен нашелся!

- Как собираешься назвать фестиваль?

- Оззфест.

Как только она сказала это, я думал только об одном: Beerfest. Офигенное, точное название.

И так всё началось. Замысел был таков: взять весь “неформат” - все группы, которым не давали выступать, собрать их в кучу и предоставить публике. Мы и не надеялись, что всё пройдет гладко, но у этих групп не было выбора. В шоу-бизнесе дошло до того, что организаторы заставляли молодых артистов выкупать все билеты за свои деньги, а потом - хоть раздавайте их даром, хоть продавайте. Говённая идея. ”Black Sabbath” в начале своего пути с такой херней не сталкивался. В противном случае, мы бы никогда не вырвались из Астона. Откуда бы взялись на это деньги?

Через год, в 1996-ом, мы уже были готовы. И сделали всё именно так, как и предполагалось. Начали скромно, в двух городах Финикс и Лос-Анжелес, в рамках тура в поддержку альбома “Ozzmosis” – тура, который мы неофициально называли “Retirement Sucks Tour”(Пенсия – отстой!). Лучше и быть не могло. Фестиваль с самого начала был офигенным.

Как только он закончился, Шарон подходит ко мне и говорит:

- Угадай, какая группа была бы самой лучшей рекламой для Оззфеста’97?

- Какая?

- “Black Sabbath”.

- Чего?! Ты прикалываешься? По-моему, там же остался только Тони. А их последняя пластинка даже не попала в хит-парады.

- Я имею в виду настоящий “Black Sabbath”: тебя, Тони, Гизера и Билла. Снова вместе спустя восемнадцать лет.

- Ну, хорошо.

- Самое время, Оззи. Топор войны зарыт. Раз и навсегда.

Со времён Live Aid я разговаривал с Тони может раза два. Хотя в 1992 году, под конец тура “No More Tears”, можно сказать, мы сыграли совместный концерт в Orange County. Уже не помню, кто первым позвонил, я ему или он мне, во всяком случае, когда речь зашла о нашем воссоединении, у нас состоялось несколько “важных” телефонных разговоров. Во время одного из них, я наконец-то спросил его, почему меня выгнали. Тони сказал мне то, что я и раньше знал: за то, что я “поливал” группу дерьмом в прессе, а моё пьянство стало неуправляемым. Но я впервые их понял. Знаете, я не утверждаю, что я согласился с ними, но, определенно, их понял. А впрочем, мне грех жаловаться, где бы я был сейчас, если бы Тони не дал мне тогда пинка под зад.

Тем летом мы поехали вместе на гастроли.

Не сразу удалось собрать оригинальный состав. Был только я, Тони и Гизер, а Билла на барабанах заменял Майк Бордин из “Faith No More”. Правда, не знаю, почему Билл не выступал с нами на первых концертах, вроде бы, у него было много проблем со здоровьем, среди прочего, агорафобия (страх перед открытым пространством), а может, мы просто хотели избавить его от стрессов. Однако, под конец года, он сыграл с нами два концерта в выставочном центре Бирмингема. Это был просто отпад! Несмотря на то, что я всегда исполнял вещи “Саббат”, лучше всего они получаются, когда мы играем их в старом составе. Даже сейчас мурашки пробегают по коже, когда слушаю записи тех концертов – мы их издали через год под названием “Reunion”. Мы ничего не переписывали, ровным счетом ничего. В смысле звука, альбом идеально передает атмосферу тех двух концертов.

Все прошло гладко, и мы решили записать первую совместную пластинку со времени выхода “Never Say Die” в 1978 году. Мы отправились в “Rockfield Studios” в Южном Уэльсе – туда, откуда я ушел из группы двадцать лет тому назад.

Вначале все шло как по маслу. Мы записали две дополнительные вещи для “Reunion”: “Psycho Man” и “Selling My Soul”. А потом начались старые штучки. По-крайней мере, мне так казалось.

- Оззи! – говорит Билл, когда мы закончили первую репетицию. – Можешь мне помассировать руку? Что-то побаливает.

“Ага, начинается” – думаю я.

- Я не шучу, Оззи. Ай, моя рука!

Я закатил глаза и вышел из комнаты, а в это время во двор заезжает скорая с включенной мигалкой.Резко останавливается у центрального входа, из неё выскакивают четыре врача и влетают в студию. Через минуту выносят Билла на носилках. Я по-прежнему считаю, что это прикол. Перед этим мы безжалостно издевались над Биллом и его хворями, нам казалось, что парень хочет отыграться. Я даже был впечатлен, как он всё подстроил. Тони тоже думал, что это шутка. Когда приехала скорая, он собственно собирался пойти погулять. Посмотрел на неё и сказал:

- Это, наверное, за Биллом.

Знаете, Билл всегда был паникёром. Однажды, помню,ещё в те времена, я пришёл к нему домой и услышал:

- О, привет, Оззи! Угадай, что случилось? Я только вышел из комы.

- То есть как: из комы? Это же почти смерть. Ты же знаешь об этом, Билл, правда?

- Я знаю только, что пошел спать в пятницу, а сегодня вторник и я только что проснулся. Выходит, был в коме, так что ли?

- Нет. Ты просто перебрал с таблетками, выдул до фиг и ща сидра и проспал три дня подряд, балбес!

Но в этот раз, как оказалось, Билл не прикалывался. Больная рука была первым признаком острого сердечного приступа. Его родители умерли от болезней сердца, соответственно, у него это было наследственное. Он лежал целую вечность в больнице и даже когда его выпустили, ещё целый год не мог ничего делать. И мы снова были вынуждены выступать без него, что нас чрезвычайно смущало. Когда, наконец, он поправился, мы опять попробовали поработать в студии. Только на этот раз, у нас ничего не клеилось.

Пресса ворчала, что новую пластинку не получилось записать из-за моего эгоизма, но, положа руку на сердце, я сомневаюсь, что именно в этом заключалась проблема. Просто я изменился. Все мы изменились. Я уже не был тем бесшабашным вокалистом, который постоянно пропадал в пабе, но по первому сигналу готов приехать в студию и спеть, главное чтобы Тони придумал новый рифф. Всё было уже не так. Кроме того, моя сольная карьера длилась намного дольше, чем карьера в “Black Sabbath”. И если уж совсем начистоту, то трезвость не оказывала положительного воздействия на творческие способности, хоть я и оставался наркоманом. Я мигом поскакал к доктору в Монмоут и попросил прописать мне валиум. К тому же, я ежедневно принимал около двадцати пяти таблеток викодина – благодаря запасам, которые я сделал в Америке. Мне было нужно что-то, не важно что, главное успокоиться. Люди связывали огромные надежды с нашей пластинкой. Но если она окажется хуже предыдущих, какой смысл её записывать? Во всяком случае, я так считал.

Поэтому альбом никогда не появился.

Я снова был Лос Анжелесе, в съёмном доме в Малибу, когда зазвонил телефон. Звонил Норман, муж моей сестры.

“О, чёрт! – подумал я. – Наверняка, плохие новости”.

Я был прав.

- Это ты, Джон? – говорит Норман. – Речь идет о твоей матери. Ей нездоровится. Ты должен приехать домой и повидаться с ней.

- Сейчас?

- Да. Мне жаль, Джон, но врачи говорят, что дела плохи.

Прошло одиннадцать лет с тех пор, как мы разругались из-за её войны с газетами, и я редко виделся с мамой, но мы пошли на мировую, хотя и сделали это по телефону. Конечно, теперь я жалею, что не проводил с ней больше времени, ведь она не облегчала мнежизнь постоянными разговорами о деньгах. Наверное, нужно было давать ей больше денег. Но я всегда считал, что сколько бы у меня не было бабла – и оно когда-нибудь кончится.

Сразу же после звонка Нормана я вылетел в Англию со своим ассистентом Тони. Потом мы поехали в Manor Hospital в Волсолле, где она лечилась.

Маме было тогда восемьдесят семь лет, и уже была больна. У нее был сахарный диабет, почечная недостаточность, а сердечко уже еле тянуло. Она знала, что ее время пришло. Не припоминаю, чтобы мама когда-либо ходила в церковь, а тут вдруг стала очень религиозной. Когда я был у нее, она каждую минуту молилась. Мама воспитывалась в католической семье, наверное, решила наверстать упущенное, прежде чем предстанет перед высшим судом. Но вроде бы она не была испугана и не мучалась – а даже, если и так, то по ней не скажешь. Первым делом я спросил:

- Что у тебя болит, мама? Или ты бодришься, чтобы не расстраивать меня?

- Нет, дорогой, со мной всё в порядке. А ты всегда был трусишкой, с малых лет.

Я остался на несколько дней. Мама сидела на кровати и часами говорила со мной, ее рука была подключена к шумному и пикающему аппарату для диализа. Мне она казалась здоровой и я начал задумываться, к чему весь этот переполох. За день до моего отъезда мама просит меня, чтобы я подсел к ней поближе, мол, хочет спросить что-то важное.

Наклоняюсь над ней, сам не знаю, чего ожидать.

- Джон! – спрашивает она. – А это правда?

- Что, мама?

- Правда, что ты миллионер?

- Но, бл… - я осекся. Моя мама умирает, и я просто сказал: - Я не хотел бы об этом разговаривать.

- Да ладно, Джон, скажи. Ну, пожа-а-а-луйста!

- Ну, хорошо, да!

Она улыбается, глаза блестят как у школьницы. Я думаю: “Ну, наконец-то, порадовал её”.

А она развивает тему:

- Скажи мне, Джон, а ты мульти-мульти-мульти-мульти-мультимиллионер?

- Но, мама! – говорю я. – Давай не будем об этом!

- Но я хочу знать!

Вздыхаю и говорю:

- Ну, хорошо, да.

На её лице появляется широкая улыбка. С одной стороны, думаю: “Неужели для неё это так важно?”. И в то же время, я понимаю, как много лет мы не общались так близко.

Ну, и смеюсь. Она тоже смеётся.

- Ну и как оно? – спрашивает она и хохочет.

- Могло быть и хуже, мама, могло быть и хуже.

Мы попрощались, и вместе с Тони я полетел обратно в Калифорнию. Сразу после посадки должен был выступить в “Universal Amphitheatre” вместе с “Black Sabbath”. Помню немногое, потому что я не мог сосредоточиться. Постоянно думал о матери и о том, как она меня спрашивала, не миллионер ли я. После концерта я вернулся домой в Малибу. Открываю дверь, слышу телефонный звонок.

- Джон! – говорит мне Норман. – Мама умерла…

Как же я тогда плакал, чувак! Все плакал и плакал, и не мог остановиться.

Было 8 апреля 2001 года. Всего два дня после нашего разговора в больнице.

Сам не знаю, почему я так тяжело это пережил. Одну вещь я усвоил за все эти годы: я плохо переношу смерть других людей. Дело не в страхе - это нормально, мы все когда-нибудь умрем – но я постоянно задумываюсь, почему существует один или два способа появиться на этот свет и, блин, целая куча вариантов, чтобы его покинуть. Хотя моя мама умерла легко. Норман рассказал, что она уснула вечером и уже не проснулась.

Я не отважился поехать на похороны. Особенно после того, что случилось на похоронах отца. Кроме того, я не хотел быть в центре событий для прессы, а, там - наверняка оказался бы. Люди хотели бы сфотографироваться со мной возле костёла. Я же хотел, чтобы моя мама отошла в мир иной спокойно, без суеты, связанной с моим появлением. В этой жизни я доставил ей достаточно огорчений и не хотел сделать хуже. Поэтому на похороны не поехал.

И я по-прежнему считаю, что это было правильное решение. Хотя бы потому, что у меня остались такие трогательные последние воспоминания о маме. Четко вижу её, лежащей на больничной кровати, она улыбается мне, спрашивает, каково это быть “мульти-мульти-мульти-мульти-

мультимиллионером”, а я отвечаю: “Могло быть и хуже, мама, могло быть и хуже”.