Набережная

ИГОРЬ: Тебя тут по-девичьи щипали. Вот Юлька сказала: прокаженного через дорогу не переведет, для себя горит, не для других. А кто из нас в костер бросится, чтоб другому тепло было?

ЮЛЯ: Может, я брошусь.

ИГОРЬ: Готов встать перед тобой на колени... За негорючесть я тебя, старик, не осуждаю. Считаю: если уж гореть до пепла, то ради всего человечества. Почему я, он или кто другой должен собой жертвовать ради кого-то одного, хотя бы тебя, Юлька? Что ты за богиня, чтоб тебе — человеческие жертвоприношения?

ЮЛЯ: А я не жертв вовсе, я отзывчивости хочу. За отзывчивость, даже чуточную, я сама собой пожертвую.

ИГОРЬ: Э-э! Сама хоть с крыши вниз головой, лишь бы вовремя схватили, не то ушибиться можно. Верка лучше Генку нащупала: баловень судьбы, любое дается легко.

НАТКА: Уж и любое.

ИГОРЬ: Допускаю исключения.

ГЕНА: Красуешься, философ копеечный! Хватит. По делу говори!

ИГОРЬ: Дело прошлое, я простил тебя — ворошить не хочется.

ГЕНА: Простил? Нужно мне твое прощение!

ИГОРЬ: Тебе не нужно, так мне нужно. Как-никак много лет дружили...

ГЕНА: Цену себе набиваешь!

ИГОРЬ: Ладно. Почему не уважить старого друга... Почтеннейшая публика, мы с ним часто играли в диспуты, и вы нам за это щедро платили — своим умилением...

ГЕНА: Хватит кривляться, шимпанзе!

ИГОРЬ: Мой друг бывает очень груб, извиним его. Грубость баловня судьбы: я, мол, не чета другим, я сверхчеловек, сильная личность, а потому на дух не выношу тех, кто хоть чуть стал поперек...

ГЕНА: Сам ярлыки клеишь, обзываешься, как баба в очереди, а еще обижаешься — груб, извиним!

ИГОРЬ: Мы обычно спорим на публику, но однажды схлестнулись с глазу на глаз. Он стал свысока судить о моих картинах, а я сказал, что его вкусы ничем не отличаются от вкусов какого-нибудь Петра Сидорыча, который не морщится от кислой банальности. И, представьте, он согласился: «Да, я — Петр Сидорыч, рядовой зритель, то есть народ, а ты, мазилка, простому народу не интересен». Я засмеялся и сказал, что преподнесу ему на день рождения народную картину — лебедей на закате, и непременно с надписью: «Ково люблю — тово дарю!» Он надулся и, казалось, ничего особенного, все осталось как было — ходили по школе в обнимочку.

ГЕНА: Вот ты о чем!.. О выступлении...

ИГОРЬ: Да, о том. Должна была открыться выставка школьного рисунка. Не у нас — в областном Доме народного творчества. Событие! С этой выставки лучшие работы должны поехать в Москву. Хотелось мне попасть на эту выставку или нет?.. Хотелось! И он это знал. Но... Но выступил на общешкольном собрании... Что ты там сказал обо мне, Генка?

ГЕНА: Сказал что думал. Хвалить я тебя должен, если у меня с души прет от твоих работ?

ИГОРЬ: Но при этом ты ходил со мной в обнимочку, показательно спорил, играл в волейбол... И ни слова мне! За моей спиной...

ГЕНА: А что я мог тебе сказать, если и сам не знал, о чем пойдет речь на комитете...

ИГОРЬ: За моей спиной ты продал меня!

ГЕНА: Я говорил только то, что раньше... Тебе! В глаза!

ИГОРЬ: Нет, мне передали: ты даже растленность мне вклеил... В глаза-то говорил пообкатанней, боялся — отобью мяч в твои же ворота.

ГЕНА: А тебе не передали, что я талантливым тебя называл?

ИГОРЬ: Вот именно, чтоб легче подставить ножку... Ходил в обнимочку, а за пазухой нож держал, ждал случая в спину вонзить.

ГЕНА: Ты-ы!..

ИГОРЬ: Сам просил — я не набивался.

ГЕНА: Ты-ы!.. Ты-ы меня!.. Носил за пазухой!..

ИГОРЬ: Сказал факты, а вывод пусть делают другие.

ГЕНА: Я те-бе!..

ИГОРЬ: Давай, ты же самбист, научен суставы выворачивать.

ГЕНА: Сволочь ты!

ИГОРЬ: Я сволочь, ты святой. Кончим на этом. Аминь.

ВЕРА: И правда кончим. Господи! Если б я знала...

ГЕНА: А ты ждала, что я все съем!

ВЕРА: Пусть меня лучше, не надо его больше, ребята. Пусть лучше меня!..

ГЕНА: Пожалела. Спасибо большое! Только я не нуждаюсь в жалости! Давайте, давайте до конца! Все раскройтесь, чтоб я видел, какие вы... Сократ, валяй! Ну! Твоя очередь!

СОКРАТ: Я бы лучше вам спел, фратеры.

ГЕНА: Тут на другие песни настроились, разве не видишь? Не порти хор.

СОКРАТ: А я что, Генка... У нас с тобой полный лояль.

ГЕНА: Не бойся, его не ударил и тебя бить не стану. Дави!

СОКРАТ: Для меня ты плохого никогда... Конечно, что я тебе: Сократ — лабух, Сократ Онучин — бесплатное приложение к гитаре. Да для всех я смешная ошибка своей мамы. У нас же праздник, фратеры. Мы должны сегодня петь и смеяться, как дети. (поет)

Эх, дайте собакам мяса,

Авось они подерутся!..

НАТКА: Моя очередь. (пауза) Гена-а... Что тут только не наговорили про тебя, бедненький! Даже пугали — нож в спину можешь. Вот как! Не верь никому — ты очень чистый, Гена, насквозь, до стерильности. Варился в прокипяченной семейной водичке, куда боялись положить даже щепоточку соли. Нож в спину — где уж.

ГЕНА: Натка! Не издевайся, прошу.

НАТКА: А я серьезно, Геночка, серьезно. Никто тебя не знает, все видят тебя снаружи, а внутрь не залезают. Удивляются тебе: любого мужика через голову бросить можешь — страшен, берегись, в землю вобьешь. И не понимают, что ты паинька, сладенькое любишь, но мамы боишься, без спросу в сахарницу не залезешь.

ГЕНА: О чем ты, Натка?

НАТКА: О тебе, только о тебе. Ни о чем больше. Целый год ты меня каждый вечер до дому провожал, но даже поцеловать не осмелился. И на такого паиньку наговаривают — нож в спину! Защитить хочу.

ГЕНА: Нат-ка! Зачем так?..

НАТКА: Не веришь мне, что защищаю?

ГЕНА: Издеваешься... Они — пусть что хотят, а тебя прошу...

НАТКА: Они — пусть?! Я — не смей?.. А может, мне обидно за тебя, Генка,— обливают растворчиком, а ты утираешься. И потому еще обидно, что сами-то обмирают перед тобой: такой-рассякой, черствый, себялюбец негреющий, а шею подставить готовы — накинь веревочку, веди Москву завоевывать.

ЮЛЯ: Злая ты, Натка.

НАТКА: А ты?.. Ты добрей меня? Ты можешь травить медвежонка, а мне нельзя?

ГЕНА: Травить?! Натка! Зачем?!

НАТКА: Затем, что стоишь того. И так тебя и эдак пихают, а ты песочек уминаешь перед скамеечкой. Чего тогда с тобой и церемониться. Трусоват был Ваня бедный... Зато чистенький-чистенький, без щепоточки соли. Одно остается — подержать во рту да выплюнуть. (пауза) Жалкий ты, Генка.

ГЕНА: Н-ну, Натка!.. Ну-у!..

Молчание

До донышка! Правдивы!.. Ты сказала — я черств. Ты — я светлячок-себялюбец. Ты — в предатели меня, нож в спину... А ты, Натка... Ты и совсем меня — даже предателем не могу, жалкий трус, тряпка! До донышка... Но почему у вас донышки разные? Не накладываются! Кто прав? Кому из вас верить?.. Лгали! Все лгали! Зачем?! Да просто так, воспользовались случаем — можно оболгать. И с радостью, и с радостью!.. Вот вы какие! Всех теперь, всех вас увидел! Насквозь!..

(ВЕРЕ) Тебя копнуть до донышка! Добра, очень добра, живешь да оглядываешься, как бы свою доброту всем показать. Зачем тебе это? Да затем, что ничем другим удивить не можешь. Ты умна? Ты красива? Характера настойчивого? Шарь не шарь — пусто. А пустоту-то показной добротой покрыть можно.

ВЕРА пошевелилась, хотела что-то сказать, но лишь со всхлипом втянула воздух, из пуговично-неподвижных глаз выкатились на посеревшие щеки две слезинки.

Ха! Плачешь! Не разжалобишь! Я еще не все сказал, еще до донышка твоего не добрался. У тебя на донышке-то не так уж пусто. Куча зависти там лежит. Ты вот с Наткой в обнимочку сидишь, а ведь завидуешь ей — да, завидуешь! И к Юльке в тебе зависть и к Игорю... Каждый чем-то лучше тебя, о каждом ты, как обо мне, наплела бы черт-те что. Добротой прикрываешься, а первая выскочила, когда разрешили,— можно дерьмом облить...

ЮЛЯ: Гена!

ГЕНА: Что — Гена?

ЮЛЯ: Ты же не ее, ты себя позоришь!

ГЕНА: Перед кем? Перед вами? Так вы уже опозорили меня, постарались. И ты старалась.

ЮЛЯ: Я говорила, что думала.

ГЕНА: И я тоже... что думаю.

ЮЛЯ: Не надо нам было...

ГЕНА: Ага, испугалась! Поняла, что я сейчас за тебя возьмусь.

Пауза

ЮЛЯ: Давай, Гена. Не боюсь.

ГЕНА: Вот ты с любовью лезла недавно...

ЮЛЯ: Ты-ы!..

ГЕНА: А что, не было? Ты просто так говорила: пойдем вместе, Москву возьмем?

ЮЛЯ: Как тебе не стыдно!

ГЕНА: А притворяться любящей не стыдно?

ЮЛЯ: Я притворялась?..

ГЕНА: А разве нет?.. Сперва со слезами, хоть сам рыдай, а через минуту — светлячок-себялюбец. Чему верить — слезам твоим чистым или словам?.. И ты... ты же принципиальной себя считаешь, Очень! Только вот тебя, принципиальную, почему-то в классе никто не любил.

ЮЛЯ: Как-кой ты!..

ГЕНА: Хуже тебя? Да?.. Я себялюбивый, а ты?.. Ты не из себялюбия в школе надрывалась? Не ради того, чтоб первой быть, чтоб хвалили на все голоса! Ты не хотела этого, ты возмущалась, когда себялюбие твое ласкали? Да десять лет на голом себялюбии! И на школу сегодня напала — зачем? Опять же себялюбие толкнуло. Лезла, лезла в первые и вдруг увидела — не вытанцовывается, давай обругаю.

ЮЛЯ: Как-кой ты!..

ИГОРЬ: Совсем свихнулся!

ГЕНА: Старый друг, что ж... посчитаемся.

ИГОРЬ: Не до смерти, не до смерти, пожалей.

ГЕНА: А представь, жалею.

ИГОРЬ: Вот это уж и вправду страшно.

ГЕНА: Нож в спину... Я — тебе?! Надо же придумать такое. А зачем? Да все очень просто: искренне, искренне о себе думаешь — Цезарь, не меньше!

ИГОРЬ: Тебе мешает, что кто-то высоко о себе...

ГЕНА: Цезарь... А любой Цезарь должен ненавидеть тех, кто в нем сомневается. Голову отрубить, Цезарь, мне не можешь, одно остается — навесить что погаже!

ИГОРЬ: Ты же ничего плохого за моей спиной обо мне не говорил?

ГЕНА: Да почему, почему сказать о тебе плохо — преступление? Неужели и в самом деле ты думаешь, что тебя в жизни — только тебя одного! — станут лишь хвалить? Ты самый-рассамый, макушка человечества!

ИГОРЬ: Я себя и богом представить могу. Кому это мешает?

ГЕНА: Тебе, Цезарь! Только тебе! Уже сейчас тебя корчит, что не признают макушкой. А вот если в художественный институт проскочишь, там наверняка посильней тебя, поспособней ребята будут. Наверняка, Цезарь, им и в голову не придет считать тебя макушкой. Как ты это снесешь? Да ты от злобы сгоришь!. Ну, разве не жалко тебя?

ИГОРЬ: Ловко, Генка... мстишь... за нож в спину...

ГЕНА: Больно нужно. И незачем. Ты же сам с собою расправишься... Под забором умру... Знаю, от чего ты умрешь, Цезарь недоделанный. От злобы!

ИГОРЬ: Ну, спасибо!

ГЕНА: За что, Цезарь?

ИГОРЬ: За то, что предупредил. Честное слово, учту.

ГЕНА: Исправишься? Гениальным себя считать перестанешь?

ИГОРЬ: Хотя бы.

ГЕНА: Давно пора. Какой ты, к черту, Цезарь.

ИГОРЬ: Рад?! Рад, скотина?! Я же не палачом, не убийцей мечтал!.. Мешаю! Чем! Кому?! ты мечтай! Кто запрещает?! Хоть Цезарем, хоть Наполеоном, хоть Христом-спасителем! Не хочешь! Не можешь! И другие не смей!.. Скотина завистливая!.. (бросается на ГЕНУ, тот сбивает его с ног)

ГЕНА: Думали, барашек безобидный, хоть на куски режь — снесу! Я вам не Сократ Онучин!

СОКРАТ: Старик!.. За что?..

ГЕНА: Тебя всего грязью обложили — отряхнешься да песенку проблеешь.

СОКРАТ: Он взбесился, фратеры! Что я ему плохого сделал?

НАТКА: С меня хватит. Я пошла.

ГЕНА: Нет, стой! Не уйдешь!

НАТКА: Силой удержишь?

ГЕНА: И силой!

НАТКА: Ну попробуй.

ГЕНА: Бежишь! Боишься! Знаешь, о чем рассказывать буду?

НАТКА: Не смей!

ГЕНА: Ха-ха! Я же трус, не посмею — побоюсь.

НАТКА: Генка, не надо.

ГЕНА: Мне хочется — и что ты тут сделаешь?!

НАТКА: Генка, я прошу...

ГЕНА: Ага, просишь, а раньше?.. Раньше-то пинала — трус, размазня!

НАТКА: Прошу, слышишь?

ГЕНА: А ты на колени встань — может пожалею.

НАТКА: Совсем свихнулся! Очнись, сумасшедший!

ГЕНА: Очнулся! Всю жизнь как во сне прожил — дружил, любил, уважал. Теперь очнулся!.. Слушайте... Ничего особенного — картина с натуры, моментальный снимочек...

НАТКА: Не-го-дяй!

ГЕНА: Негодяй. Да. Особенно перед тобой. Я же почти два года в твою сторону дышать боялся. Если ты в классе появлялась, я еще не видел тебя, а уже вздрагивал. Даже когда издали на тебя глядел, от страха обмирал, но глядел, глядел... Как ты голову склоняешь, как ты плечом поведешь... Я, негодяй, смел думать, что лучше ничего, чище ничего на всём, на всём свете! И ты меня мордой за это, мордой!

НАТКА: Гена-а... Пошли отсюда. Слышишь, вместе... Хватит, Гена.

ГЕНА: Ага, будь послушненьким, чтоб потом снова всем: трус, жалок, хоть в какой узелок свяжу... Нет, Натка, теперь не обманешь, ты с головой себя выдала. Красивая, а душа-то змеиная! Как раньше любил, так теперь ненавижу! И лицо твое и тело твое, которое ты мне...

НАТКА: За-мол-чи!!!

ГЕНА: Злись! Злись! Кричи. Слушайте: это недавно было, после экзаменов по математике...

НАТКА: Прошу же! Прошу!

ГЕНА:...Пошел я на реку, и, конечно, я, негодяй, шел по бережку и думал... о ней. И вдруг...

НАТКА: Последний раз, Генка! Пожалеешь!

ГЕНА: Смотрите, снова напугать хочет. Как страшно!.. И вдруг вижу в воде у самого бережка — она...

НАТКА: Рассказывай! Рассказывай! Весели! Давай!

ГЕНА: Купается... Из воды только плечи и голова. Меня-то она раньше заметила — смеется...

НАТКА: Давай! Давай! Не стесняйся!

ГЕНА: Я же не ждал, я только думал о ней. А потом — я трус... Встал я столбом и рот раскрыл как дурак — ни туда ни сюда, «здравствуй» сказать не могу... А она знай себе смеется: уходи, говорит, я голая... Голая... Это она-то, на которую издалека взглянуть страшно. Уходи!.. Кто другой — не трус — может, ближе бы подошел, а я не мог. И как тут не послушаться — уходи. И я... я задом, задом да за кусты. Там, за кустами, встал, дух перевел и честно отвернулся, чтоб нечаянно как-нибудь, чтоб, значит, взглядом нехорошим... Но уши-то не заткнешь, слышу — вода заплескалась, трава зашуршала, значит, вышла из воды... И рядом же, пять шагов до кустика. Она! И холодно мне и жарко... Шевелилась она, шевелилась за кустом, и вот... вот слышу: «Оглянись!» Да-а... Да-а... Я оглянулся. Я думал, что она уже оделась... А она... Она как есть... Я и в одежде-то на нее... А, черт! Об одном талдычу — ясно же!.. Она вся передо мной, даже волосы назад откинула. И небо синее-синее, и вода в реке черная-черная, и кусты, и трава, и солнце... Она, мокрая, белая,— ослепнуть! Плечи разведены, и все распахнуто — любуйся! И зубов полон рот, смеется, спрашивает: «Хорошая?»

НАТКА: Мразь!

ГЕНА: Сейчас, может быть. Сейчас! Но не был мразью! Нет! Глядел. Конечно, глядел! И захотел бы, да не смог глаз оторвать. И шевельнуться не мог. И оглох. И ослеп совсем... Солнце тебя всю, до самых тайных складочек... Горишь вся сильней солнца, босые ноги на траве, руки вниз брошены, платье скомканное рядом, и улыбаешься... зубы... «Хватит. Уходи». То есть хорошего понемножку... И я послушался. А мог ли?.. Тебя!.. Тебя не послушаться, когда ты такая. Мог ли!.. А теперь-то понимаю — ты хотела, чтоб не послушался. Хотела, теперь-то знаю.

НАТКА: Мразь! Недоумок!

ГЕНА: Опять ошибочка. Тогда — да, недоумок, тогда, не сейчас. Сейчас поумнел, все понял, когда ты меня трусом да еще жалким назвала. Мог ли я думать, что ты не богиня, нет... Ты просто самка, которая ждет, чтоб на неё кинулись...

ЮЛЯ: Господи! Как-кой ты безобразный, Генка!

ГЕНА: По-самочьи обиделась, свела сейчас счеты: трус, мол, а почему — не скажу... Это не безобразно? Да и в самом деле теперь себя кретином считаю: такой случай, дурак, упустил!.. До сих пор в. глазах стоишь... Груди у тебя в стороны торчат, а какие бедра!

НАТКА метнулась на ГЕНКУ, вцепилась ногтями ему в лицо.

НАТКА: Подлец! Подлец! Подлец!!!

Наконец он перехватил руки, секунду сжимал их, НАТКА плюнула в его исцарапанное лицо. ГЕНКА с силой толкнул ее на скамью и убежал прочь.