Условия «символики жизни»

Удобство использования цвета в качестве символа было замечено практически во всех культурах и широко использовалось в самых различных жизненных ситуациях. По сведениям Алыы Черновой, уже замечания Шекспира на эскизах художников к придворным спектаклям и в ремарках к маскам показывают, что один и тот же цвет мог означать и противоборствующие вещи. Современники же Шекспира обладали способностью воспринимать огромное количество цветовых различий, создавать новые варианты цвета, соотносить их названия с языком цветовых символов и подчас доводить сами символы до обозначения различнейших состояний и условий жизни.

Однако сегодня можно встретить любопытное мнение, которое совершенно не считается с различными условиями существования человека. Так, например, говорят, что ввиду различных условий существования и развития одни и те же цвета в различных культурах символизируют различные, а бывает, и противоположные явления. И поэтому нельзя свести воедино исторически сложившиеся у многих народов системы цветовой символики. Обычно для подтверждения этого мнения приводятся цвета траура: белый на Востоке и черный на Западе[mclxxviii].

В самом деле, еще в первой половине XIX века отмечалось[mclxxix], что в Индии, например, все присутствующие на похоронах находятся без тюрбанов, и в знак траура накидывают на голову одно белое покрывало. Аналогичный пример приводит Сукарно [mclxxx], «когда японка выходит замуж, она должна быть одета в белое, но ведь у японцев белый цвет — цвет смерти!».

В.Шерцль более детально раскрывал это положение. «Есть также народы, у которых белый цвет символизирует горе, печаль, скорбь: так, у китайцев, аннамцев, сиамцев, омагов и даяков белый цвет означает траур; негры в Гвинее при похоронах знатных особ окрашиваются в белый цвет, у автралийцев раскрашивание тела белою глиной служит знаком печали и траура (в случае кончины родных)[mclxxxi].

Для разрешения этого «противоречия» вернемся к семантике гендера и ахромных цветов. Как показано выше, мужчина практически всегда существует в сером[mclxxxii]. Поэтому речь здесь идет о траурных одеждах женщин. Как уже говорилось, на Западе женщины обычно носят белые одежды («Женщина в белом» и т. п.[mclxxxiii]), тогда как на Востоке — черные (черные мандилы у хевсурок, черные покрывала (буибуи) у кениек и т. п.). В трауре же, как и в любых других экстремальных условиях жизни, женщины одевают черное на Западе и белое на Востоке.

Итак, во всех случаях женщина оказывается правой — и белый и черный цвета являются женскими — цветами женственной ИНЬ. И женщина лишь выбирает цвет экстремального состояния ее интеллекта, который всегда был, есть и будет дополнительным к цвету ее обычных условий существования. Или как замечает А. Д. Чернова, смысл траурного цвета — это символ неокрашенной одежды в знак отказа от всех цветов, вкупе олицетворяющих жизнь. [mclxxxiv] Разумеется, к этому отказу относятся и цвета обыденных одежд.

Таким образом, это противоречие является таковым лишь для ученых мужчин, о которых еще Гете говорил: «У образованных людей есть некоторое отвращение к цветам. Это может происходить отчасти от слабости глаза, частью от неопределенности вкуса, охотно находящей убежище в полном ничто»[mclxxxv]. В главе о сером цвете было наглядно показано, почему серость может восприниматься как ничто. И лишь гениальность Гете могла выразить невыразимую семантику цвета, совершенно неясного в те времена

С этих позиций становятся более понятными и высказывания феминисток о том, что известные всем женские качества эмоциональности и интуиции противостоят сугубо рациональному мышлению «мужчин-роботов». Очевидно все зависит от личности, но легко видеть и явную относительность этих представлений, которая легко моделируется относительностью серого цвета по отношению к белому или черному: по сравнению с серым черное выглядит чернее, а белое — белее.

Так, и по сравнению с мужским подсознанием женское бессознание всегда было более эмоционально. В то же время материнское сознание более мудро, реалистично и рационально, чем мужское подсознание. В нормальных условиях существования общими компонентами интеллекта для обоих полов могут быть и бессознание (оранжевый), и подсознание (синий), тогда как их сознания — контрастными (зеленый и пурпурный).

Соответствующие доминанты интеллекта определяют тип темперамента по предпочтительному выбору цветов испытуемым данного пола и возраста при строго заданных условиях, где условия подразделяются на нормальные — N, то есть обыденные, обыкновенные, привычные и экстремальные — E, то есть непривычные, трансовые, измененное состояние интеллекта. Обращаю внимание, что понятие «измененное состояние сознания» является нонсенсом («несознающее сознание»). Поэтому это состояние я всегда называл и буду называть «измененным состоянием интеллекта» или, строго говоря, состоянием с перераспределенными доминантами компонентов интеллекта.

Поэтому в целях лучшего понимания этого материала мной было проведено культурологическое обобщение полей Восточной медицины для нормальных (N) и экстремальных (E) условий существования гендерных составляющих мужчины (m) и женщины (f).

Оказалось, представленная выше цветовая семантика находится в полном согласии с мнениями экстрасенсов[mclxxxvi]. При этом наблюдается любопытная вещь: все нечетные поля К, Ж, Г, С цвета) человека структурированы, а четные (О, З, С, П цвета) представляются как бы флюидоподобными. Сопоставим это замечание с тем, что все нечетные поля связаны с гендером, то есть полоролевым соотнесением человека, а четные — нет. В цветовом круге этот факт передается простыми цветами для нечетных полей и составными для четных.

Иначе говоря, основными (природными) компонентами интеллекта можно считать бессознание и подсознание, а производными (обусловленными культурой и социумом) — самосознание (зеленый) и сверхсознание (пурпурный). Предпочтение же того или иного цвета определяется и гендером, и условиями (N-E) жизни человека., как это показано в наших работах.

Следовательно, передаваемый цветовыми канонами, если можно так сказать, “внетелесный” характер цвета соотносится с некоторой его “идеальностью” по отношению к телу и, в силу вышесказанного, можно предположить непосредственную связь цвета с архетипом или с идеями Платона. Таким образом методами культурологии, психолингвистики, хроматизма, структурной и психологической антропологии к настоящему времени в основном выявлена семантика и полоролевое отнесение как ахромных, так и основных цветов спектра.

Сейчас, после хроматического анализа памятников мировой культуры, я вполне уверен в том, что все до единого цвета имеют равноценное значение для интеллекта. Другое дело — для понимания символов этого семантического влияния каждого конкретного цвета — необходимо учитывать пол, гендер, возраст и условия (нормальные или экстремальные) жизни человека. Во времена же Шекспира, да и совсем в недавние времена, об этом свойстве противоречивости и иерархии «цветовой символики» шли жаркие дебаты и дискуссии.

Сегодня же игнорирование этого факта приводит к совершенно необъяснимым семантическим казусам. Так, например, ссылаясь на проведенный мной анализ данных в «Хроматизме мифа», «Лечении цветом», «Античном хроматизме» и т. п.) некоторые авторы смешивают смысловое значение цвета и по гендеру, и по различным условиям существования. Любопытно, что смешение хроматических данных по гендеру разными авторами приводит к меньшей абсурдности результатов, чем смешение по условиям существования.

Для примера обратимся к семантике красного цвета, которая без учета N-E условий окажется и мужской и женской одновременно, как это следует, к примеру, из работ В. Тернера. В самом деле, если мы не будем учитывать N-E условия, то красный — это женский цвет («Крaсна дeвица», к примеру).

Однако этнография и психологическая антропология в один голос утверждают, что красным характеризуется экстремальное состояние женского интеллекта при месячных и родах. Не зря же в древних и пережиточных обществах красным цветом наделяли шаманок в Е условиях, то есть в их экстремальных службах племени. И красным же цветом экстремумов смущения или стыда наделяется женщина, но не мужчина, который, как мы уже видели, и так красный (ни стыда, ни совести, как про него говорят женщины).

Таким образом красный цвет действительно может характеризовать женское бессознание, но тогда и только тогда, когда ее интеллект оказывается в экстремальном состоянии (условиях). Отсюда вытекает любопытное следствие: русская «крaсна дeвица» всю жизнь существует в Е условиях. Так ли это на самом деле?

Казалось бы это подтверждают климатические условия. Но дело не в этом. За тысячи лет адаптация к климату давно уже должна была завершиться… Остаются социальные условия, которые в России чаще всего действительно экстремальны.

Не будем углубляться в какие-то там далекие времена. Возьмем сегодняшний день. День в любом общественном месте Санкт-Петербурга с его «обычными» инвективами, то есть с так называемым «матерным языком». Сегодня на этом языке говорят и дети «от 2-х до 5-ти» и старше. То есть практически все. И даже женщины. Попытаемся сначала проследить происхождение этого «обычая». Все-таки в советские времена этого не было и не могло быть в общественном месте.

Где-то в 70-е годы ХХ века 1-й секретарь ленинградского обкома партии предложил восполнить уменьшение рождаемости в городе пополнением ремесленных училищ детьми из сел и деревень Северо-запада. Точные цифры мне недоступны, но в городе тогда оказалось около миллиона подростков, для которых «мат» был нормальным языком экстремальной деревенской жизни. В 80-е годы они вступали в брачные отношения и появлялись дети, для которых язык их родителей был понятен, доступен и легализован, по крайней мере, дома. В 90-е годы «матерный язык» этих детей получил поддержку «прогрессивной» интеллигенции: писателей, поэтов и психиатров. Это с одной стороны.

С другой стороны, хорошо известно, что в эмиграции у многих людей, выехавших из СССР, возникала неодолимая потребность в «мате». Тоже можно понять: эмиграция — это скорее состояние экстремальное… К «мату» быстро привыкли все. В те же 90-е годы наиболее «прогрессивные» эмигранты вернулись в Россию и сразу же присоединились к голосу «интеллигенции»: свобода слова для всех, кто «мата» не хочет, тот пусть не слушает и т. д. и т. п.

Практически на всех каналах ТВ в этом направлении проводились грандиозные шоу, в газетах и даже «толстых журналах» в защиту «матерного языка» выступали известные писатели и поэты… К началу нового тысячелетия «мат» был почти легализован. И это все несмотря на УК РСФСР и УК РФ, согласно которым лица, использующие нецензурные выражения в общественном месте, должны были подвергаться уголовному наказанию. Должны были, но практически не подвергаются.

И не могут подвергнуться, так как вся Россия находится в экстремальном состоянии «перераспределения социалистической собственности правителями». «Мат» стал просто выгоден власти, которая таким путем вводит население в экстремальные условия жизни. В условия и без того экстремального состояния русского народа. И народ уже не может обходиться без «мата», ибо этот язык как нельзя лучше передает экстремальные условия его существования. Что же такое собственно «мат», раз уж его защищает и «интеллигенция, и правительство, и народ?

«Мат» — это прежде всего слова, которые обозначают мужские и женские (чаще материнские) половые органы (гениталии). Как правило, слова используются в тех же семантических условиях, что и сами предметы. То есть, если гениталии используются человеком разумным исключительно в интимной обстановке, то и слова эти должны использоваться аналогично. Никак не в общественном месте.

Действительно, гениталии предназначены для «естественных отправлений», которые осуществляются при их обнажении, например, в половом акте. Психофизиология утверждает, что в половом акте у человека осуществляется мощное энергетическое возбуждение, которое (помимо полового акта) наблюдается исключительно в экстремальных условиях жизни. Легко видеть, что и собственно «мат» используется индивидом для усиления своей энергии. Вместе с тем, этот же «мат» не позволяет ему выйти из экстремальных условий жизни, создаваемых семантической (неосознаваемой!) нагрузкой этих слов.

Замкнутый круг? Нет. Человек разумный поймет, что использование «мата» в общественном месте пресекается и будет пресекаться обществом, так как «мат»

Ў посягает на святость материнства, а этим уничтожает религиозность и социальные роли женщины;

Ў развращает природную чистоту детства и женственности, что ведет их к социальной деградации;

Ў возвращает человека к животному состоянию и экстремальным условиям жизни;

Ў несет в себе черный и красный сублиматы бессознаний, символика которых тысячелетиями связывалась со злом;

Ў создает угрозу социуму, имеющему белый и голубой сублиматы женского сознания и подсознания;

Ў может применяться исключительно в экстремальных условиях жизни, например, в Аду, где черти тоже обладают черным и красным сублиматами.

Заканчивая тему нормальных и экстремальных состояний, не могу не сожалеть о том, что «вся передовая интеллигенция» копает себе могилу собственным языком. Еще одно — два поколения и русский язык будут изучать как латинский — «мертвый» — язык, ибо, по моим оценкам, экстремум может занимать не более четверти жизни одного поколения.