Simple Plan. Perfect World

http://pleer.com/tracks/365675mlW

Джим гнал вперед. С исступленным, остервенелым упорством он стискивал руль и выжимал скорость до упора, пытаясь уйти от себя, от людей и от разрывающей душу мучительной, невыносимой тоски. Боль перекрывала кислород, затуманенный убойным алкоголем мозг отказывался анализировать и делать выводы, и все, чего он сейчас хотел — вернуть все на несколько месяцев назад и обойти стороной остроухого вулканского засранца, который за непростительно короткое время непостижимым образом успел стать самым дорогим, что у него когда-либо было.

Злость, раззадоренная едкой, разъедающей глаза соленой влагой обидой, не позволяла ему принять резонные доводы разума о том, что они, в общем-то, друг другу ничего и не обещали. Оскорбленная, израненная гордость заставляла его что было сил выкручивать газ, нестись в никуда, не разбирая дороги и не задумываясь о том, что скорость, которую он всегда считал своим другом, после пересечения предела дозволенного становится смертельно опасной. Ему было плевать на все, кроме перемешанного с чувством вины глухого безысходного отчаяния, и он пролетал перекрестки, не считая поворотов и не пытаясь понять, чего этим хочет добиться.

Он чувствовал себя преданным.

И сам был предателем.

Но разбираться в причинно-следственных связях сейчас было выше его сил. Джим остервенело кусал обветренные, еще помнящие вкус его поцелуев губы, не обращая внимания на обжигающе-колючий встречный ветер, и понимал, что слишком многого ждал от того, кто не был способен оправдать даже сотой доли его ожиданий.

Просто. Был. Неспособен.

Но не потому, что не хотел, а потому что в четкой, проработанной до мельчайших деталей внутренней душевной матрице Спока места для понимания и принятия не существовало в помине. Его не научили слушать свое сердце, и оно за ненадобностью атрофировалось, превратилось из средоточия чувств в безупречную машину для перекачки крови.

Хуже всего было то, что, судя по всему, Спока это устраивало.

Поначалу Джиму казалось, что он сможет справиться с этим, что своей энергией и искренним желанием помочь разорвет этот порочный круг, переломит тщательно оберегаемую Споком неприступность и холодность. Но сейчас, даже несмотря на сознательное отрицание очевидного, Джим понимал, что у него не получилось.

Он ничего не мог изменить. Глупо было даже пытаться.

Спидометр зашкаливало. Кирк свернул на оживленную, несмотря на поздний час, Маркет-стрит и погнал дальше, лавируя между остервенело сигналящими автомобилями, вжимая педаль до упора.

Убегать от себя — не лучшее решение для того, кто себя давно потерял. И пусть Джим не хотел признавать этого, но факты говорили сами за себя — он давно и, скорее всего, навсегда, оставил в темных глазах Спока весомую часть своей души — именно ту, без которой его дальнейшая жизнь уже не имела права именоваться жизнью. Джим не был готов влачить жалкое существование оскорбленного и несчастного.

Он просто забыл, сколько раз и как сильно заставлял страдать других. Он не рассчитывал, что рассвет, а вместе с ним и час платить по счетам настанет так скоро. К великому сожалению всех неудачливых игроков, в казино, которым заправляет судьба, расписки не принимают и отсрочки по долгам не дают. Джим напрасно считал себя избранным — жизнь устроена так, что именно такие, как он, частенько становятся ее любимыми козлами отпущения, на которых она предпочитает ставить свои жестокие эксперименты.

Даже у Вселенной когда-нибудь заканчивается терпение.

Он слишком заигрался.

Он пропустил момент, когда крупье объявил, что ставок больше нет.

Он поставил все фишки на красное.

И проиграл.

Он слишком глубоко ушел в свои мысли, в которых рядом со Споком ему места не было. Чувствуя, как злые, опасные, застилающие глаза сплошной пеленой слезы бессилия обжигают щеки, Джим взял влево и, проигнорировав знак и предупреждающий сигнал светофора, вылетел на перекресток.

В висках отбойным молотком по наковальне стучали слова Спока, и Кирк слишком поздно сообразил, что в пылу гонки оказался на встречной. Он успел заметить показавшийся ему просто огромным автомобиль слева и вдруг невероятно отчетливо ощутил, как под ногами задрожала земля. Со всех сторон на него обрушились сигналы клаксонов, Джим отчаянно выдавил педаль газа, пытаясь уйти от столкновения — и почти успел.

Почти…

Что такое десятые доли секунды? Ничтожно мало — когда у тебя впереди целая жизнь…

И вечность — когда ужас ударяет по нервам убийственным осознанием того, что эту жизнь ты уже потерял.

Яркий, слепящий свет фар — где-то так близко и одновременно невообразимо далеко от него.

Оглушающий визг тормозов и огромная черная махина, приближавшаяся слишком быстро, чтобы он успел сделать хоть что-то.

Катастрофической силы толчок…

Огромный внедорожник снес его мотоцикл как торнадо — карточный домик и, влекомый силой инерции, врезался в ограждающий разделительную полосу высокий бордюр.

Говорят, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами.

Это не сосем так. Только самые яркие её эпизоды.

Рождение…

Мама…

Первое предательство…

Первый поцелуй…

Первая любовь…

Губы Спока на его губах и прохладные сухие ладони, сжимающие его собственные.

Обрушившаяся одновременно со всех сторон сплошным парализующим водопадом боль.

От удара Джима выбросило из сиденья мотоцикла, как тряпичную куклу, подкинуло в воздух, швырнуло на асфальт и несколько десятков футов протащило по жесткому дорожному покрытию. И уже теряя сознание, он успел инстинктивно закрыть голову руками, краем сознания понимая, что всё кончено.

Перед глазами мелькнули колёса встречного автомобиля, резко забирающего в сторону…

… а потом наступила темнота.

За всю свою сознательную жизнь Спок мог назвать всего несколько случаев, когда нелогичное, не свойственное вулканцам и совершенно неприемлемое для общества, традиционные устои которого он считал образцовыми, желание дать волю своим эмоциям овладевало им настолько, что затмевало собой все доводы разума, на который он всецело привык полагаться.

Он прекрасно помнил день, когда это произошло впервые — но не потому, что до сих пор не смирился со своим статусом полукровки, а исключительно по причине глубокой убеждённости в том, что собственный пример является самым действенным средством не допустить повторения когда-то совершенных ошибок. Безусловно, его тогдашняя реакция была обусловлена неоднократными провокациями сверстников, но Спок никогда не пытался оправдать этим недопустимую даже для ребёнка потерю самоконтроля. Он должен был сдержаться.

Твой отец — предатель, а мать — человеческая шлюха!

Гипотетическую вероятность того, что его оппоненты по школьной скамье пытались (успешно) добиться от него проявления гневных чувств в том числе по причине эмоциональной заинтересованности в результате, Спок не отвергал.

Подобную вероятность он вообще не принимал во внимание.

Основной причиной такой железной уверенности в исключительно прагматичной подоплеке действий его оппонентов являлась твёрдая убеждённость Спока в том, что истинные вулканцы могут в высшей степени эффективно контролировать свои эмоции. Гораздо эффективнее, чем он сам — получеловек-полувулканец, получивший в наследство от родителей, помимо смешанной крови, так же соответствующие физиологические и ментальные характеристики. Отец не скрывал того, что считает его особенным, но чем старше становился Спок, тем больше хотел быть не особенным, а обычным.

Обычным вулканцем. Настоящим. Уверенным в том, что в любой ситуации он всегда сможет сдержаться и совладать со своими эмоциями. Обычным вулканцем, который сможет выбрать себе пару потому, что это разумно, целесообразно и логично.

Его отец смог.

Он сам — нет.

Человек волен быть тем, кем хочет быть и делать то, что хочет делать. Человек волен идти любым путём и создавать свои собственные правила — всегда и везде. Человек волен выбирать, кого любить и кого ненавидеть. Сам.

Вулканец должен соотносить свои мысли и действия с требованиями логики и в случае возникновения внутреннего конфликта выбирать наиболее оптимальный с рациональной точки зрения исход. Вулканец должен быть спокойным, собранным, уравновешенным и уметь просчитывать результат своих действий задолго до того, как совершит их. Вулканец должен своевременно распознавать любые эмоции и держать их под контролем, ведь только так он сможет добиться целей и реализовать себя как полноценный член общества. Основные постулаты учения Сурака, которым вулканцы следовали на протяжении столетий, на уровне генетической и исторической памяти встраивались в их ДНК, и отступить от них значило обречь себя и свой клан на позор и всеобщее порицание.

Он не человек и не вулканец.

Кто он?

Он волен или должен?

Он считал, что должен — и был уверен в правильности этой позиции. Но сердце бескомпромиссно и настойчиво доказывало ему обратное.

Все эти непоколебимые постулаты и устоявшиеся догмы рухнули в одночасье — в тот самый день, когда в его жизни появился Джим. Сейчас, спустя месяцы, наполненные тщетными усилиями осознать то, что происходило с ним все это время, и безуспешными попытками справиться с самим собой, вернуть себе право контролировать свои желания и без промедления отсекать то, что противоречит закрепившимся на уровне рефлексов принципам, Спок понимал, что у него не было шансов. Ни единого шанса устоять перед сбивающим с толку сочетанием сумасшедшего обаяния, интеллекта и силы воли Джима Кирка у него не было бы даже в том случае, если бы он телепортировался в другую вселенную. Этого шанса не существовало уже тогда, когда дерзкий смелый кадет с вечным вызовом во взгляде впервые посмотрел ему в глаза.

Но единственное, чего Спок так и не смог понять — как и когда за такое короткое время Джим Кирк сумел не только стать для него другом, помощником, любовником, но и воплотить в себе все то, что, как считал сам Спок, ему не было нужно, но на деле оказалось единственным, что было достойно внимания.

Каждый новый день общения и постепенного сближения с Джимом становился для Спока настоящим откровением. Благодаря Джиму Спок начал понимать мотивы и закономерности человеческих поступков. Именно благодаря Джиму он узнал, что значит по-настоящему нуждаться в ком-то. И только благодаря Джиму он начал задумываться о том, что жизнь не измеряется количеством прожитых часов. Джим мерил ее ударами сердца, — и Спок все чаще ловил себя на том, что вслед за ним начал мыслить моментами, когда их сердца бились в такт.

Ему еще никогда не было так тяжело справляться с желанием отпустить свою человеческую половину с наглухо затянутого им же самим поводка. Причина сделать это была всего одна, — но он понимал, что признать ее наличие означало бы свести на нет все то, что он кропотливо создавал и чему учился годами.

Стоя около окна своей квартиры на Юнион-стрит, Спок невидящим взглядом смотрел в небо и с совершенно недостойным для обязанного сдерживать свои эмоции вулканца остервенением пытался изгнать из своей головы образ Джима, преследовавший его повсюду, куда бы он ни пошел.

Лунные блики падали на подоконник, и сегодня были единственным источником освещения в его жилище.

Спок понимал, что больше не доверяет себе.

Он позволил себе забыться и отдаться чувствам.

Он позволил себе слабость.

И чем больше он думал о том, что происходило между ним и Джимом Кирком, тем больше утверждался в мысли о том, что эти отношения медленно, но неотвратимо меняют его.

Делают его кем-то другим.

Делают его…

Человечнее.

Это был непреложный факт, спорить с которым означало лгать самому себе. Он узнал, что такое — быть человеком. Пусть и всего на какое-то мимолётное мгновение, — но это знание прочно врезалось в его мозг, въелось в органы чувств и снова и снова напоминало о себе тупой ноющей болью в той части тела, которая ранее не знала, что такое боль.

И теперь он уже не был уверен в том, что все предыдущие годы не были прожиты зря.

Спок знал, как Джим относится к нему, он мог чувствовать это через малейшее соприкосновение — и порой от этих эмоций у него самого в буквальном смысле слова отключался рассудок. Джим хотел его, хотел быть рядом с ним и не стеснялся показывать это.

Джим был человеком — и теперь Спок тоже знал, что это такое.

Ладони непривычно заныли. Спок с удивлением посмотрел на свои руки и обнаружил их стиснутыми в кулаки до такой степени, что на коже остались кровавые полумесяцы.

Это переходило всякие границы. Он должен был с этим справиться.

Но не мог.

Пожалуй, впервые Спок задумался о том, что его выбор Академии Звездного Флота в качестве места учебы и работы был ошибкой. Если бы он остался на Вулкане, то волновавшая его сейчас больше всех остальных извечная проблема выбора не стояла бы так остро.

Он распахнул окно, глубоко вдохнул и выдохнул. Холодный вечерний воздух неприятно резанул по рецепторам, но Спок продолжал втягивать его носом снова и снова до тех пор, пока от переизбытка кислорода не закружилась голова. Он закрыл окно, уселся на коврик для медитаций и сосредоточился.

Попытался сосредоточиться. Но вызывающе нахальная улыбка Джима не желала испаряться из его головы. Спок почувствовал, как на него накатывает совершенно недопустимая и недостойная злость.

Он понимал, что это злость на самого себя, но истинная её причина вызывала сомнения. С одной стороны, он отдавал себе отчёт в том, что не имел права так привязываться к кому-либо. В особенности, к собственному ученику, отношения с которым по определению были запрещены. Но, как ни странно, сейчас этические правила и требования, ставшие формальной причиной их расставания, в расчёт принимались лишь во вторую очередь.

На первый план вышла другая причина.

Основной её аспект состоял в том, что в данный момент Спок был всего в нескольких шагах от того, чтобы окончательно принять свою человеческую половину и сделать то, чего больше всего хотел.

Это основательно выбивало из колеи. Споку стоило большого труда сдержать себя и не применить силовой прием по отношению к ближайшей твердой поверхности. По иронии судьбы, этой поверхностью оказалась боковая спинка кровати, на которой прошлой ночью (и еще много ночей и дней до этого) они с Джимом занимались любовью.

Впервые это произошло ровно 6,12 месяцев назад. Спок скользнул взглядом по гладкому покрывалу и провел по нему рукой, сминая и сжимая. Это ненормально — до сих пор в подробностях помнить то, что происходило в ночь после их первого концерта, — и потом, когда они приехали сюда, в его квартиру, где теперь все напоминало о Джиме.

Но он помнил. И хотел оставить эти воспоминания себе.

За несколько месяцев до…

— Спо-о-ок!.. Пора вставать.

Спок открыл глаза и посмотрел на лукаво ухмыляющегося Джима.

— Привет, — Кирк подмигнул ему и, встав на колени, с наслаждением потянулся.

— Полагаю, желать доброго утра уже бессмысленно, — заметил Спок, наблюдая за тем, как Джим по-кошачьи выгибает спину. Понимая, что необходимо сдерживаться, но желая обратного, Спок провёл пальцами вдоль его позвоночника, сел рядом и, притянув к себе, начал целовать в шею.

— В четыре часа дня? Ты просто гений дедукции, — хохотнул Кирк, подставляясь, сразу же с готовностью оседлал его бёдра и обхватил руками за шею. — Это ощутимое дополнение к остальным твоим положительным качествам.

— По-твоему, у меня их немного? — осведомился Спок, поглаживая его по спине, и обнаружил, что не может оторвать взгляда от его красных опухших губ.

— Ты к себе несправедлив, у тебя их достаточно, чтобы свести меня с ума, — ответил Кирк, склонился к его уху и развязно шепнул: — Но больше остальных из всего списка мне нравится то, что когда мы трахаемся, ты всегда кончаешь в меня, — чуть прикусив мочку его уха, Джим положил руки на его ладони и переместил их себе на задницу. — Уверен, что ты и сам от этого кайфуешь, да?

Спок, которому подобные игры так же доставляли определённое удовольствие, сжал ладонями его ягодицы, но бросив взгляд на часы, понял, что, скорее всего, продолжить придётся вечером.

— Джим, достаточно. Мы опоздаем на репетицию, — несмотря на очевидное возбуждение, Спок положил руки ему на плечи и отстранил от себя. Не сказать, что это далось ему без волевого усилия. Он хотел взять Кирка прямо сейчас, в той позе, в которой они находились, хотя, возможно, оптимально было бы развернуть его спиной к себе. При одной мысли о том, как Джим, горячий, раскрытый, жаждущий, будет насаживаться на его член и стонать, у Спока помутнело в голове. Он нахмурился. Такое поразительно сильное желание не могло считаться нормальным, ведь предыдущий половой акт они совершили не более четырёх часов назад. Ему необходимо было сосредоточиться на восстановлении самоконтроля.

— Блин, Спок, умеешь же ты обламывать, — Кирк покачал головой, но всё-таки отлип от него и спрыгнул с кровати на пол. Спок машинально отметил про себя, что Джим был возбуждён не меньше, чем он сам. Стоило признать, что в сексуальном плане они подходили друг другу идеально.

Чуть позже, решил Спок. В отказе от сиюминутной реализации потребности есть определённая прелесть.

— За это я первый пойду в душ, — бросил Джим и скрылся за дверью. Спок проследил за ним взглядом, заострив внимание на внушительных синяках, украшавших бёдра и ягодицы, и испытал нечто, подозрительно напоминающее удовлетворение. Это было несколько странно, особенно учитывая то, что адекватных причин для подобной реакции в данный момент не имелось. Решив, что этот феномен он так же изучит позднее, Спок облачился в тренировочный костюм и, по привычке собрав длинные волосы в хвост, отправился на кухню.

Настроив музыку на терминале, он методично озаботился тем, чем и планировал — завтраком. Точнее, уже обедом. Им обоим требовалось срочно заполнить энергетический вакуум, образовавшийся в результате вчерашнего и сегодняшнего слишком бурного физического взаимодействия.

При воспоминании о том, в чём именно заключалось это самое взаимодействие, Спок почувствовал, как непрошенное желание снова завязывается тугим узлом внизу живота, но усилием воли заставил себя подавить его. Такая реакция собственного тела приводила его в замешательство. Анализируя свои впечатления от общения и близости с Джимом и сравнивая их с получаемыми в процессе коммуникаций различного характера с другими индивидуумами, Спок понимал, что с Кирком всё складывалось на удивление естественно — и вместе с тем чрезвычайно странно.

Джим был странным. Он не был похож ни на одного из тех, кого Спок когда-либо знал. Яркая индивидуальность, отличавшая его от остальных, соединение в одной личности, казалось бы, противоположных качеств, превращали общение с ним в увлекательную игру, финал которой был непредсказуем.

Спок не знал, сможет ли когда-нибудь изучить его настолько, чтобы понять, но процесс в любом случае обещал быть… небезынтересным.

— О чём задумался?

Спок обернулся. Джим, чистый и свежий, с мокрыми после душа волосами, и наконец-то одетый, пусть и только в джинсы, подпирал дверной косяк и с непонятным выражением лица рассматривал его.

— У тебя такой вид, словно ты наконец понял, с кем связался. И задумал меня убить за то, что не удержался и трахнул, — саркастично прокомментировал Кирк молчание Спока и, подойдя к репликатору, запрограммировал себе чашку кофе.

— Вовсе нет, — холодно возразил Спок и водрузил на стол два блюда: одно с овощами, второе с омлетом.

Джим наблюдал за его манипуляциями с открытым ртом.

— Спок, ты что… готовишь? — наконец ошарашенно спросил он.

— Чему ты удивляешься? — вопросом на вопрос бесстрастно ответил Спок, усаживаясь за стол и приглашающе кивая Кирку на стул напротив. — Если есть возможность, я всегда предпочитаю натуральную пищу реплицированной. Впрочем, сомневаюсь, что твоё мнение отличается от моего.

— Ну, вообще-то да, — признался Джим, плюхаясь на своё место и наблюдая, как Спок накладывает себе салат. — Я уже реально забыл, когда в последний раз ел и пил что-то нереплицированное. У меня, знаешь ли, возможности ограничены общагой и академической столовой, да и времени не особо много.

Высказавшись, он принялся уплетать омлет за обе щеки, периодически восторженно мыча. Понаблюдав за ним, полностью поглощённым едой, пару минут, Спок нашёл, что Кирк, несмотря на неподобающую скорость приёма пищи, делает это весьма эстетично.

— Спок, зеленая хренотень в твоей тарелке, а не на мне, — не понимая головы, сказал Джим и только тогда посмотрел на него — внимательно и хитро.

Спок вскинул бровь в некотором замешательстве — цель констатации настолько очевидного факта была ему непонятна.

— Я осведомлён об этом, Джим, — сухо сказал он, принимаясь за еду.

Кирк улыбнулся и озорно поиграл бровями.

— Серьёзно? — в его ярких глазах явственно читался смех. — Но ты на меня так пялился, как будто был готов вот прямо сейчас разложить на столе и сожрать. Предупреждаю: я невкусный.

У Спока по данному вопросу имелось собственное мнение: он знал совершенно точно, что это не так, и имел возможность убедиться в этом эмпирическим путём. У кожи Джима был приемлемый привкус и приятный запах, что, безусловно, являлось дополнительным возбуждающим фактором. Словно в подтверждение этого некоторые части его тела отреагировали на обрисованную Джимом перспективу с гораздо большим энтузиазмом, чем было необходимо. Спок усилием воли подавил крайне несвоевременную, учитывая недостаток времени, физиологическую реакцию и ответил:

— Твоё предположение абсурдно.

— Ну, конечно, — усмехнулся Кирк, встал из-за стола и приблизился к Споку. — А так? — и, устроив его руку на своей груди, медленно повёл ею вниз, не сводя с него взгляда.

Спок отметил у себя учащение сердцебиения. Кожа под его ладонью была гладкой и мягкой, до неё хотелось дотрагиваться снова и снова. Понимая, что нелогично поддаётся на провокацию, но не имея достаточных оснований сдерживаться, Спок поднялся и, притянув его к себе, начал целовать.

— Ну вот, я же говорю, — довольно шепнул Джим ему в губы. — Сожрёшь и не заметишь.

— Не могу признать данное заявление хоть сколько-нибудь точным, — Спок повёл носом по его шее, отмечая, что теперь от Джима, помимо геля для душа и крема для бритья, некстати перебивающих естественный аромат его кожи, пахнет ещё и кофе.

Реплицированным.

Оставив на шее Кирка пылающий красным засос, Спок отстранился, взял со стола его чашку с кофе и, не обращая внимания на протестующие вопли и взмахи руками, вылил её содержимое в раковину.

—- Ты что творишь? — возмутился Джим, но осёкся, когда Спок поставил на плиту маленькую турку.

— Поскольку сегодня ты мой гость, я позволю себе небольшую вольность и сварю тебе кофе, — ответил Спок, не отрываясь от своего занятия.

Джим захлопнул рот, сел на место и уткнулся носом в тарелку. Спок, не глядя в его сторону, параллельно с приготовлением кофе предпринимал попытки успокоить эрекцию, спровоцированную близостью Кирка.

В конце концов ему это удалось (практически). Поставив перед Джимом чашку с дымящимся напитком, Спок вновь уселся на стул и молча принялся за свой салат.

— Эм, спасибо, — недовольно буркнул Кирк, но, тем не менее, сразу же схватился за кружку.

— Пожалуйста, Джим, — ровно ответил Спок.

Остаток завтрака прошёл в молчании — как могли бы его охарактеризовать люди, «неудобном», — нарушаемом только сменяющими друг друга музыкальными композициями на компьютерном терминале. Кирк ковырял вилкой омлет, не глядя на Спока, тот в свою очередь методично уничтожал овощи и зелень, параллельно пытаясь грамотно распределить время с учётом нового плана.

Бороться с возбуждением в присутствии его виновника оказалось сложнее, чем можно было себе представить. Возможно, всё-таки стоило уступить.

Кинув взгляд на часы, Джим залпом допил кофе и с заметным облегчением поднялся.

— Нам пора, тебе не кажется? — нетерпеливо поинтересовался, засовывая тарелку в посудомоечную машину.

— Действительно, — Спок последовал его примеру. Кирк направился было к дверям, но Спок ухватил его за руку, дёрнул к себе и крепко обнял со спины. Джим резко выдохнул, закрыл глаза и откинул голову ему на плечо, вжимаясь в него сильнее и подставляя шею под жадные поцелуи.

— Твои мышцы излишне напряжены, Джим. Для того, чтобы играть сольные партии, тебе необходимо расслабиться, — Спок скользнул языком по голому плечу, оглаживая член Кирка через джинсы и чувствуя, как тот с каждым новым прикосновением становится всё твёрже.

Джим повернул голову и потёрся носом о его щёку.

— Твои действия этому не слишком способствуют, — передразнил он манеру Спока. Тот вскинул бровь и, расстегнув на нём штаны, бесцеремонно обхватил ладонью уже сформировавшийся стояк. Кирк нагло ухмыльнулся, закрыл глаза и толкнулся в его кулак, расслабляясь и давая свободу действий.

На Спока подобная покорность подействовала как сильнейший катализатор. Грубо схватив Джима за подбородок и смазанно поцеловав, Спок толкнул его к столу и стащил с него джинсы. Кирк оперся руками о столешницу, развёл ноги в стороны, демонстрируя готовность принять его в себя и ещё больше распаляя этим. Предпочтя перспективам похода в спальню за смазкой и проникновению насухую более приемлемый вариант, Спок взял со стола бутылку оливкового масла, вылил немного себе на ладонь и начал растягивать Джима, стараясь не смотреть вниз и не сосредотачиваться на приглушённых стонах. В противном случае вариант кончить, толком не начав, казался гораздо более реальным, чем обратный. Было в Кирке что-то такое, что заставляло разум Спока отключаться под напором вожделения. Он толкнулся пальцами глубже, придерживая Джима второй рукой за бедро. Кирк застонал в ответ на резкое движение, и от Спока не укрылась прокатившаяся по его телу волна дрожи.

— Теперь мы точно опоздаем, — выпалил Джим, выгибаясь и непроизвольно сжимаясь вокруг скользких пальцев Спока. Тот машинально окинул его взглядом, оценивая картину. В такой позе, с широко разведёнными ногами, ждущий, желающий его, Кирк выглядел просто непередаваемо развратно. Это подстёгивало и отодвигало самоконтроль на второй план, но в данный момент Спок не жалел об этом.

— В сложившейся ситуации считаю твою идею сэкономить время путём совместного принятия душа приемлемой, — выдохнул Спок, сжал его плечо и одним толчком насадил на себя, сорвав с губ Джима голодный откровенный вскрик.

— Охтыжбля... — экспрессивно выразил Кирк своё отношение к происходящему и, уронив голову на дрожащие руки, отдал себя в полное распоряжение Спока, который, закрыв глаза и крепко удерживая Джима за бёдра, начал буквально втрахивать его в стол. Кирк был фантастически открыт и растянут, он принимал в себя Спока с пылкостью и жадностью, и того вело от осознания факта, что ему подчиняются с такой лёгкостью и желанием. Он действовал словно против своей воли, но повинуясь взрывавшим мозг эмоциям — мотивации, противопоставить которой сейчас не мог ничего. Слишком много было в Джиме Кирке того, что он не понимал, от чего ранее искренне пытался абстрагироваться, но что в конечно итоге притягивало его сильнее, чем новая высота манит одуревшего от разряжённого воздуха альпиниста.

Ему нравилось. Нравилось ощущение того, насколько плотно растянутые мышцы обхватывают его, нравились искры удовольствия, рассыпающиеся по телу от каждого толчка, нравилось то, как Джим подставлялся его прикосновениям — и смотреть на всё это нравилось не меньше.

Чувствуя, что уже близок к оргазму, он склонился над Кирком и обхватил ладонью его член. Слегка прихватив зубами кожу на лопатке, Спок накрыл его руку своей и провёл указательным и средним пальцем по ребру ладони. От этого, казалось бы, невинного движения Джима накрыла волна удовольствия, он выгнулся дугой и запрокинув голову, сорвался в оргазм. Спок глухо зарычал ему в плечо и кончил, оставляя на коже заметный след от укуса — словно метку, говорящую, что это тело принадлежит ему.

— Блядь, твои методы расслабления надо запатентовать, — едва отдышавшись, заявил Джим и, развернувшись, насколько позволяла позиция, посмотрел на Спока тёмным расфокусированным взглядом.

— Я обдумаю это, — пообещал Спок, целуя его. Кирк оттолкнулся руками от стола, повернулся к нему, словно напрашиваясь на объятья, — что, собственно, Спок и сделал

.

— М-м-м, слушай, может, не поедем на репетицию? — недисциплинированно предложил Джим. — Без нас разберутся, в самом деле.

Да. Нет. Нет. Да.

Нелогично, но Споку хотелось ответить «да».

— Возможно, — на самом деле, он собирался сказать другое.

— Пошли, — немедленно заявил Джим и, потянув Спока за руку, направился прямиком в спальню. Завалившись в постель, он похлопал рукой по подушке рядом и предложил:

— Давай со мной. Я, если честно, спать хочу, ты меня совсем вымотал, — он чмокнул Спока в губы и, откинувшись на подушки, моментально уснул.

Спок сел на край кровати, в некотором замешательстве оглядывая разметавшегося во сне Кирка. Помедлив и отдав предпочтение желаемому перед необходимым, он улегся рядом, обнял Джима со спины и накрыл их обоих одеялом.

Похоже, он наконец начинал понимать, в чём состояли прелесть и смысл выходного дня.

Прорвавшийся сквозь воспоминания сигнал коммуникатора Спок поначалу проигнорировал. У него не было никакого желания и объективных причин брать трубку в полночь. Но звонки раздавались снова и снова, резкие, раздражающие и настойчивые.

В определённых ситуациях даже вулканцы теряют терпение. Спок понялся с пола, подошёл к столу и взял трубку.

— Спок? Это ты?

— Доктор Маккой? — предчувствие полоснуло по сердцу остро заточенным лезвием, и Спок застыл на месте, осенённый внезапной догадкой. — Что-то случилось?

— Да, Спок. Случилось. Джим разбился.

Сердце стучало в такт шагам — быстро и гулко, то и дело срываясь в тревожную аритмию. Спок шёл по коридорам Центрального госпиталя Звёздного Флота на ватных ногах, почти не чувствуя, как подошвы сапог соприкасаются с идеально чистым полированным полом. Это было нелогично, однако ему казалось, что все, кто попадался ему на пути, смотрели на него осуждающе и печально. Но ещё более нелогичным было то, что на данный факт Споку было глубоко плевать — как и на всё остальное, напрямую не связанное с целью его появления здесь.

Сегодня Джим едва не погиб.

Из-за него.

Острое, накатывающее сплошной удушающей волной, горькое и закономерное чувство вины мешало думать рационально, но Спок не хотел и не собирался подавлять его. Оно должно было уйти само — когда они оба найдут в себе силы простить.

Если ещё не слишком поздно…

Единственное, что занимало сейчас его разум — чтобы Джим был жив. Остальное автоматически, само собой отодвинулось на второй план, уступив под натиском невероятной и не понятной самому Споку решительности сделать всё от него зависящее, чтобы вернуть Джима в этот мир оттуда, где он сейчас находится — каким бы невозможным с рациональной точки зрения это ни казалось.

Спока не волновало то, сколько на это может потребоваться времени. Его совершенно не беспокоило, какие ресурсы могут понадобиться для того, чтобы поставить Джима на ноги. Спока не интересовало то, будут ли его усилия оценены — сейчас это уже не имело значения. Эгоистичные порывы устранились сами собой в то самое мгновение, когда он, уже понимая, что произошло непоправимое, ответил на звонок Маккоя.

Он вдруг с невероятной отчётливостью понял, почему поговорка о неумении хранить то, что имеешь, в человеческом обществе пользуется такой популярностью. У вулканцев подобных проблем не существовало, поскольку всё необходимое для себя они избирали, руководствуясь логикой и соображениями разумности, и не могли потерять то, что имело значение, по определению.

У людей всё обстояло иначе. Разрушительная мощь эазрушительная моций, управляющих человечеством с момента зарождения земной цивилизации, не поддавалась описанию — но Спок признавал — сейчас признавал, — что их созидательная сила была гораздо более велика.

Поднявшись на турболифте на третий этаж, он вышел из дверей и по широкому ярко освещённому коридору направился к операционной. Высокие потолки, ровные стены, выкрашенные светлой краской, цветы в горшках, расставленные тут и там — всё это, очевидно, было призвано успокоить посетителей, но эффект для Спока оказался обратным. Сердце буквально выпрыгивало из грудной клетки, шаг ускорился сам собой, и от того, чтобы перейти на бег, Спока останавливало лишь присутствие в коридорах госпиталя других людей, с раздражающей периодичностью преграждавших ему путь.

Он завернул за угол и сразу же увидел Фрэнка, Сэма и Мартина, нервно расхаживающих у белых автоматических дверей операционной. Горящая над ними красным светом надпись «Не входить» стоила ему ещё нескольких пропущенных ударов сердца, хоть внешне это, безусловно, ни в чём не проявилось. Заплаканная Гейла, сидя на низкой металлической скамье, сжимала в руках прозрачный пакет с залитой кровью одеждой.

— А, явился, — Маккой в белой медицинской форме вышел из боковой двери и, ненавидяще посмотрев на Спока, взял у Гейлы пакет. — Давай, детка, это всё равно уже не пригодится.

Спок впервые в жизни почувствовал, насколько точно выражение «душа ушла в пятки» характеризует испытываемые при этом физические ощущения. Не глядя на Маккоя, он решительно забрал у него мешок с окровавленными джинсами и ботинками Джима и, тщательно контролируя голос, спросил:

— Что вы имеете в виду, доктор?

— Я имею в виду, что тебе сейчас лучше просто заткнуться, — зло прошипел Леонард, сверля его откровенно враждебным взглядом.

— Лен, не надо, — Сэм положил руку на плечо Маккою и нескрываемым сочувствием в глазах посмотрел на Спока. — Ему и так хреново.

В очередной раз за сегодняшний день Спок убедился в том, что сопереживание является одним из самых поразительных человеческих умений. Он не имел понятия, чем мог выдать своё истинное внутреннее состояние, но, тем не менее, озвученная Сэмом характеристика была более чем верна.

Маккой молча прожёг его свирепым взглядом. Объективно Спок понимал, чем заслужил подобное отношение и воспринимал его адекватно.

Разумом.

Душа протестовала и требовала поставить зарвавшегося доктора на место. Спок отдавал себе отчёт в том, что в большинстве случаев именно недосказанность и нежелание понять друг друга становятся причиной болезненных переживаний и необдуманных поступков, но желания оправдываться и объяснять мотивы своего поведения у него не было. Он вздёрнул подбородок, глубоко вдохнул, усилием воли восстанавливая нарушенный сердечный ритм, и открыто посмотрел в глаза Маккою.

— Доктор, я жду ответа на свой вопрос. В каком состоянии находится Джим?

— В весьма и весьма хреновом, мистер Спок, — сквозь зубы бросил Маккой и, пробормотав себе под нос ругательство, пошёл к дверям операционной. Приложив электронный ключ к считывателю, он обернулся и снова посмотрел на Спока, которому стоило больших усилий в ответ на этот взгляд удержаться от рвущейся наружу нелицеприятной реплики. — Знаешь, Спок, я всегда подозревал, что ты бессердечный ублюдок, но не думал, что настолько. Если бы я знал, что у вас всё так далеко зайдёт…

Маккой на мгновение зажмурился, потёр глаза руками, а когда вновь посмотрел на него, Спок не увидел в его глазах прежней ярости. Только боль. Он сам не понимал, когда успел научиться так безошибочно распознавать различные эмоциональные проявления, но, тем не менее, был уверен в своей оценке.

Маккой тяжело вздохнул и покачал головой.

— Если бы я знал о том, что произойдёт, то сделал бы всё от меня зависящее, чтобы Джим держался от тебя подальше, — выдавил он в итоге.

Спок сжал кулак и разжал его. То, что доктор Маккой, пусть даже гипотетически, мог иметь на Джима такое влияние, вызвало неприятное чувство в животе.

— И вот что, гоблин остроухий, — продолжил Леонард, испепеляюще глядя на него. — Мой тебе совет — прямо сейчас начинай молиться своим долбаным вулканским богам.

— Доктор, я нахожу упомянутый процесс малоэффективным, более того — абсурдным и противоречащим логике, — холодно ответил Спок, сдерживая порыв адекватно отреагировать на открытое оскорбление.

— А ты попробуй, дьявол тебя забери! — Маккой в бешенстве двинул кулаком по стене. Спок стиснул зубы, но удержался от ответной резкости. — У нас выхода другого нет, понял? Это мне его сейчас по кускам собирать, а не тебе! И если он выкарабкается, это будет чудом! Поэтому стой и молись, чтобы твои долбаные боги, если у тебя хватает мозгов в них верить, тебе это чудо послали! Больше не на что надеяться.

Автоматические двери закрылись за ним бесшумно, но, как показалось Споку, — с оглушительным грохотом. Невидящим взглядом уставившись в стену, он сел на скамью рядом с Гейлой, положил пакет с окровавленной одеждой Джима рядом с собой и, сложив руки на коленях, сделал несколько глубоких вдохов.

Бесполезно. Успокоиться не получалось. В такой ситуации могла помочь только длительная глубокая медитация, но осуществить это в имеющихся условиях не представлялось возможным. Друзья смотрели на него с откровенным сочувствием, и Спок их за это почти ненавидел. Он никогда не думал о том, что способен испытывать столь сильные эмоции.

Как выяснилось, он многого о себе не знал.

Время тянулось так медленно, что, казалось, остановилось вовсе. Сэм и Мартин, усевшись прямо на пол под дверями операционной, уткнулись в свои падды. Гейла, пребывающая в полнейшем раздрае, в конце концов, заснула на плече у примостившегося рядом Фрэнка. Спок сидел как изваяние, глядя прямо перед собой, и не мог избавиться от смутного, но навязчивого ощущения, что кто-то незримый, но родной и знакомый откуда-то издалека зовёт его.

Верить в мистику, равно как и в существование богов, было нелогично, но ощущение чужого присутствия не покидало, а, напротив, с каждой минутой становилось только сильнее. Это было крайне странно и вызывало закономерные мысли о том, что его психическое состояние, подорванное стрессовой ситуацией, оставляет желать лучшего.

Он поднял голову и огляделся. Сэм и Мартин дремали, уронив головы на сложенные на коленях руки, Фрэнк откровенно похрапывал, привалившись к стене и обнимая крепко спящую Гейлу. В прилегающих помещениях царила тишина. Какая-то слишком подозрительная тишина. Казалось, что, кроме них, во всём здании не осталось ни души. Нахмурившись, Спок поднялся и пошёл по коридору — это был немногим более лучший выход, чем просто сидеть и ждать, но всё же...

Звук его шагов гулко отдавался в окружающей тишине, пружинил от стен — и был единственным, что нарушало напряжённое и тревожное безмолвие. Повернув за угол, Спок проследил взглядом кабель-канал под самым потолком, посмотрел вперёд…

И в конце коридора увидел Джима.

Невозможно…

В висках оглушительно громыхнуло, горло сдавило спазмом, и Спок остановился как вкопанный, впервые в жизни не веря своим глазам. Воздух внезапно стал вязким и густым, он замер на месте, пытаясь уложить в голове иррациональную картину, но понимая, что разум отказывается воспринимать увиденное.

Он действительно видел перед собой Джима — чётко, как наяву, и за галлюцинацию это не могло сойти даже гипотетически. Стоя около открытого окна в одних джинсах, без футболки, босиком, тот опирался руками о подоконник и смотрел в небо.

— Джим?..

Собственный голос прозвучал как хриплое карканье.

Джим, не обращая на него внимания, уселся на подоконник и свесился вниз.

— Доктор Маккой, давление падает. Пульс нитевидный.

— Установить кардиомонитор, пятнадцать миллиграммов хлормидрила, живо!

Спок обернулся на двери операционной. Разумеется, те были закрыты. Он снова перевёл взгляд на Джима, непонятно, настоящего или призрачного, — и обнаружил, что тот внимательно смотрит на него.

Этого не может быть.

Во рту пересохло, ноги словно приросли к полу, и попытки пойти вперёд и вернуться назад не увенчались успехом. Спок, не в силах двинуться с места, стоял и смотрел на то, как Джим, не сводя с него пристального взгляд, сам пошёл ему навстречу.

— Кристина, маску! Данные сканирования?

— Дыхание затруднено, предсердная тахисистолия, доктор Маккой, мы его теряем!

— Десять миллиграммов инопровалина внутривенно, подготовить дефибриллятор!

Стоит ли верить своим глазам, когда они видят то, что не в силах объяснить разум? Спок сглотнул, чувствуя, как первоначальное оцепенение отпускает, и на его место приходит мутное, но устойчивое ощущение того, что в эту минуту решается чья-то судьба.

Джим, кем бы он ни был, по-прежнему не говоря ни слова, подошёл к нему вплотную.

— 300 Дж, разряд! 100 миллиграммов метразина, быстро, быстро!

— Доктор Маккой, дыхания нет, давление продолжает падать.

— Чёрт возьми, я знаю, бифазовый шок, разряд! Давай, малыш, не сдавайся, живи!

…

— Пульс и сердечная деятельность отсутствуют!

— Нет, нет, чёрт, ты не можешь так просто сдаться, ещё разряд! Продолжать инъекционное введение эпинефрина!

— Джим? — Спок, с трудом разлепив губы, поднял руку и, игнорируя страх поймать пустоту, коснулся его плеча. — Это ты?

Джим прижался щекой к тыльной стороне его ладони, не опуская взгляда синих, неестественно ярко блестящих глаз, и тогда Спок, не веря сам себе, не веря, что действительно делает это, притянул его ближе и прижался губами к его холодным губам.

Словно вдыхая в него жизнь.

— Ещё разряд, давай же, Джим!

— Доктор Маккой, появился пульс.

— Продолжаем реанимационные мероприятия, два миллиграмма эпинефрина внутривенно.

— Помоги мне, — едва слышно шепнул Джим, прильнув к нему всем телом словно в поисках защиты.

Спок зарылся носом ему в волосы, обнимая так крепко, как никогда раньше не решался обнять, стискивая пальцами ледяную кожу, пытаясь согреть его собой.

— Вернись. Джим, вернись ко мне, — переламывая себя и вместе с собой — весь мир, попросил он, понимая, что сходит с ума, но не в силах ничего поделать с этим.

— Зачем? — бесцветный, неживой, но всё равно родной голос. Неужели это на самом деле он? Сумасшествие какое-то, — но Джим был рядом, в его руках и одновременно настолько далеко, что Спок сомневался, есть ли названия для таких расстояний.

— Ты нужен мне, — Спок проглотил комок в горле и, уже чётко осознавая, что сходит с ума, посмотрел ему в глаза. — Пожалуйста, Джим, вернись.

Время протестующе взбрыкнуло — и остановилось. Казалось, с того момента, как с его губ слетели эти слова, прошла вечность. Они стояли посреди пустого коридора — Джим, непонятно, живой или мёртвый, и Спок, более не пытавшийся найти происходящему логичного объяснения, — стояли обнявшись и просто смотрели друг на друга.

А потом Джим опустил взгляд, молча прошёл сквозь Спока и направился к дверям операционной. Спок, пребывающий в состоянии полного и абсолютного шока, медленно повернулся, посмотрел ему вслед и увидел, как Джим, так же, как секундами ранее — сквозь него, легко и беспрепятственно прошёл через двери и исчез по другую их сторону.

— Доктор Маккой, ритм устойчивый синусовый.

— Пятнадцать миллиграммов делактовина, продолжать мониторинг. Это, чёрт побери, грёбаное чудо…

Это просто не могло быть правдой. Спок зажмурился и внезапно как будто погрузился в толщу воды. Мысли плыли и путались, не желая складываться в связные предложения, тревога и тоска возросли стократно, но вместе с ними нахлынуло новое, нелогичное и непонятное облегчение.

Знание.

Знание, что сделал то, что должен был сделать.

— Эй, парень, очнись!

На него вдруг навалилась давящая, сбивающая дыхание тяжесть. Спок судорожно вдохнул, дёрнулся…

… и открыл глаза.

— Эй, Спок, да проснись ты, наконец! — кто-то весьма неделикатно встряхнул его за плечо.

Спок, всё ещё пребывающий в состоянии между сном и явью, ошарашенно огляделся вокруг и обнаружил, что по-прежнему сидит на скамье рядом со спящей Гейлой. Фрэнк, который уже проснулся — или он вообще не засыпал? — с тревогой смотрел на него. Спок, подозревая, что о произошедшем — или всё-таки приснившемся? — лучше молчать, посмотрел на негромко о чём-то переговаривающихся Сэма и Мартина, но на самом деле сквозь них, и, привалившись спиной к стене, шокированно помотал головой.

Это был… сон?

Предположение было нелогично и абсурдно по крайней мере потому, что вулканцы не видят снов.

Тогда что это было?

Он покосился на двери операционной, но, естественно, никого там не обнаружил.

— Парень, да на тебе лица нет, — ещё более озабоченно заметил Фрэнк, разглядывая его в упор.

— Моё состояние удовлетворительно, — на автомате ответил Спок. Мозг отказывался анализировать то, что не поддавалось рациональному объяснению, но сердце не успокаивалось и колотилось так отчаянно, словно он только что пробежал олимпийский марафон.

В тщетных попытках анализа и поиска логичного обоснования увиденному прошло ещё какое-то время. Очень долгое время. Настолько долгое, что малодушные мысли о том, что это не закончится никогда — потому, что всё уже давно закончилось — посетили всех.

За исключением Спока. Он никогда не верил предчувствиям, предпочитая основывать выводы на доводах логики, но сейчас…

Сейчас он был уверен — самое страшное позади. И, несмотря на то, что не мог подвести под эту уверенность ни одного существенного аргумента, думать иначе не мог и не желал.

Утро наступило неожиданно, в один момент. Через стёкла огромных окон пробились первые солнечные лучи, озаряя стены, пол и их пятерых, всё ещё не теряющих веры. Подняв голову, Спок проследил взглядом за золотистым лучом, неторопливо взбирающимся вверх по стене, — и услышал шорох открывающихся дверей операционной.

Маккой — в заляпанной кровью (кровью Джима, Спок) медицинской форме, сосредоточенный, хмурый и молчаливый, вышел в коридор и по очереди оглядел всех, притихших и побледневших. Спок поднялся с места, шагнул ему навстречу и, перехватив его взгляд, увидел в нём то, что ожидал — надежду. Нелогичную, но сейчас единственно правильную.

— Доктор, как он? — собственный голос прозвучал неожиданно угрожающе. Спок выпрямился и сцепил руки за спиной, неотрывно глядя на Леонарда.

Маккой, с честью выдержав его взгляд, неопределённо повёл плечом и ответил:

— Не знаю, что случилось… — он неверяще покачал головой. — В общем, мы его почти потеряли, но потом... Короче, я не могу это объяснить, и это вообще уже неважно, чёрт! — он потёр пальцами воспалённые глаза и в бессилии развёл руками. — Он в коме. Жить будет, но как — ещё неизвестно, — и, снова посмотрев на закаменевшего напротив него Спока, закончил: — Я сделал всё, что мог. Сейчас остаётся только ждать.

У Леонарда Маккоя было достаточно причин считать людей идиотами. За свою жизнь он видел столько ярких примеров человеческой глупости и столько раз сталкивался с людским эгоизмом, что после первой тысячи случаев плюнул и перестал считать. Это произошло примерно на двадцатом году его во многих смыслах потрясающе дерьмовой жизни, и с тех пор всё, чем он занимался — как мог, ликвидировал последствия этого самого эгоизма и как умел, боролся с глупостью.

Он думал, что его уже ничто и никогда не сможет удивить.

Большего кретинизма, чем так думать, как выяснилось, не существовало.

Суперспособность Джима Кирка не видеть дальше собственного члена в его личном рейтинге величайших загадок цивилизации занимала прочную лидирующую позицию. Маккой не мог поверить своим глазам, ушам и прочим органам чувств, когда несколько месяцев назад Джим, сияющий как его собственные начищенные форменные сапоги, ввалился в их комнату в университетской общаге и заявил, что они со Споком «Наконец-то потрахались!».

Тогда Маккой промолчал — хотя сейчас он понимал, что надо было хватать Кирка за шиворот и тащить от этого грёбаного вулканца подальше, желательно на ипсилон Андромеды. Промолчал он и тогда, когда начал замечать в Джиме совершенно несвойственные тому проявления — как, например, мечтательные, устремлённые на Спока, улыбки, готовность нестись сломя голову, куда тот скажет, и полное непонимание того, что им крутят как хотят.

Но чего он до сих пор не мог себе простить — что промолчал тогда, когда эти улыбки, готовность и непонимание переросли в сумасшедшую, всепоглощающую одержимость.

Он считал, что как только Джим получит от Спока то, что хочет (читай — натрахается), то всё само сойдёт на нет. По крайней мере, все до единой предыдущие интрижки Кирка заканчивались именно так. Но когда однажды он, вернувшись с лекций раньше обычного, застал Джима лежащим на кровати и с дурацкой улыбкой рассматривающего голограмму фотографии Спока (и даже не заметившим, что вернулся Маккой), то понял, что дело плохо.

Худшего идиотизма, кроме как влюбиться в ходячий компьютер, и придумать было нельзя. Но даже тогда Леонард надеялся на то, что ещё не всё потеряно. Юношеская влюблённость, все дела, пройдёт…

Господи, ну ладно этот, но сам-то он почему был таким идиотом?!

Хотя, конечно, у него было достаточное оправдание — грубое вмешательство в чужую жизнь, пусть даже это была жизнь твоего лучшего друга, ещё ничью репутацию не делало лучше. Поэтому он намекал, язвил, подначивал, тыкал носом, в общем, делал всё, что было возможно, чтобы обратить внимание Джима на то, куда тот, мать его, катится.

Но сейчас, глядя на переломанное, окровавленное месиво, когда-то бывшее его лучшим другом, он понимал, что сделанного было недостаточно.

В такие моменты он предпочитал быть просто врачом. Профессиональным, хладнокровным, безупречным, четко отдающим распоряжения, ловко орудующим скальпелем, но — врачом. Не другом, нет.

Если бы он остался другом, то не смог бы подойти к изувеченному телу Джима ближе, чем на сотню миль.

Сейчас он был врачом — и только поэтому уверенно резал и скреплял разъезжающиеся в руках мягкие ткани, сращивал и ставил на место раздробленные кости, зажимал и вытирал льющуюся ручьями кровь, не позволяя себе даже на долю секунды задуматься о том, что истерзанный кусок мяса перед ним — тот самый Джим Кирк, широкую яркую улыбку которого этому миру, возможно, больше не доведётся увидеть.

Он не мог допустить, чтобы его рука, вдавливающая переломанные рёбра на место в опасной близости от неровно и слабо трепыхающегося сердца, дрогнула. Он знал, что без Джима этот мир уже никогда не будет для всех них прежним.

И потому он был врачом.

Он оставался им и тогда, когда, едва переставляя ноги от усталости и нервного перенапряжения, вышел из операционной и закрыл за собой дверь.

Но он перестал им быть — в тот момент, когда, готовый сказать всё, что должен был сказать, поднял голову и встретился взглядом со Споком.

В жизни случается всякое. Бывает так, что первое впечатление не соответствует действительности. Стереотипы ломаются. Мнения меняются.

Маккой чувствовал, что всё это происходит с ним сейчас. Он видел то, чего никак не ожидал увидеть.

Он видел перед собой… человека. Не вулканца. Подготовленная патетичная речь предназначалась именно вулканцу — холодному, сдержанному и отстранённому, из-за грёбаной логики и неумения чувствовать едва не угробившего одного из самых дорогих Леонарду людей.

Но стоявшему перед ним человеку ему было нечего сказать. Ему нужна была надежда.

Кто он такой, чтобы лишать кого-то надежды?

— Сейчас остаётся только ждать, Спок.

В тёмных глазах промелькнуло нечто, что Маккой понял не сразу. Он не знал и не хотел знать Спока так хорошо, как его знал Джим, но сейчас это происходило против его воли. Ему было нечего противопоставить застывшему в глазах Спока глухому беспросветному отчаянию, и все даваемые им вулканцу ранее нелестные характеристики просто застряли в горле.

— Чем я могу помочь? — безапелляционно спросил Спок.

«Отвалить и не мешать», готовое сорваться с языка, всё же осталось невысказанным. Вместо этого Маккой ответил:

— Просто не будь больше таким ублюдком.

— Лен, заткнись, — Фрэнк, стоявший чуть в стороне, красноречиво показал Маккою кулак.

Глаза Спока потемнели.

— Доктор Маккой, я прошу вас не переходить на личности, — сквозь зубы процедил он.

— Ладно-ладно, Спок… — Леонард устало махнул рукой. — Извини.

— Ребят, — Гейла чуть сжала его плечо. — Мы все переживаем за Джима. Каждый по-своему, но каждый сильно. Давайте будем терпимее друг к другу, о’кей? Он без нас не справится.

— Это точно. Ты права, — Фрэнк приобнял её за талию, и она уткнулась ему в плечо. — Нахрена ещё друзья-то нужны? Вытаскивать друг друга из задницы, в которую все периодически попадают. Если мы сейчас здесь пересобачимся, Джиму лучше точно не будет.

— Действительно, — отстранённо пробормотал Спок, глядя куда-то в сторону.

Маккой закатил глаза и решительно оглядел всех.

— В общем так. Нефиг здесь торчать, валите по домам. Джима сегодня переведут в реанимацию, посещения там все равно запрещены. Если… — он осёкся, бросил быстрый взгляд на Спока и поправился, — когда он выйдет из комы, тогда и будете здесь околачиваться. Всё. Марш отсюда!

Естественно, с места никто не двинулся. Сэм пристально посмотрел на Фрэнка и указал глазами на Спока, сверлящего стену невидящим взглядом. Тот, моментально сообразив, что имеется в виду, прокашлялся и спросил:

— Спок, ты, это, может, сегодня ко мне поедем? Пропустим по стаканчику чего-нибудь, — взгляд Спока из-под вскинутой брови был весьма красноречив. Фрэнк поскрёб затылок и пожал плечами: — Ну, не знаю, что вы там у себя на Вулкане пьёте.

— Я не нуждаюсь в опеке, — ледяным тоном ответил Спок и, обведя всех, включая Маккоя, многозначительным взглядом, твёрдо сказал: — Я останусь здесь.

— Спок, не гони, а? — Мартин экспрессивно взмахнул руками. — Останется он… Знаешь, если ты свалишься, Джиму это точно не поможет. Даже супервулканцам иногда надо есть и спать.

— Но в гораздо меньшей степени, нежели людям, — бесстрастно парировал Спок. — Повторяю: мне не нужна помощь.

— Сидеть здесь и париться из-за того, что вы там натворили, кстати, я уверен, что вы оба, — это тоже не конструктив, — ответил Мартин. — Ты сейчас что-нибудь можешь сделать? Вряд ли. И вообще, кому я это говорю? Кто тут вулканец, ты или я?

— Вот именно, — холодно отреагировал на его речь Спок. — Поскольку вулканец здесь я, то считаю необходимым повторить: я остаюсь здесь.

— Ладно, — Сэм безнадёжно махнул рукой и посмотрел на остальных. — Предлагаю сейчас по домам. Лен, держи нас в курсе, и если что… ну, ты понял.

— Безусловно, — процедил Маккой. — И если вы не испаритесь прямо сейчас, то я за себя не отвечаю.

— Всё, отчаливаем. Спок, Лен, до завтра, — Фрэнк развернулся и, увлекая за собой остальных, пошёл к турболифту.

Они уехали. Маккой вперил в Спока тяжёлый взгляд и спросил:

— Если ты думаешь, что я поставлю тебе в реанимации раскладушку, то ты ошибаешься.

Но Спок в ответ только покачал головой.

— Доктор, — он на секунду отвёл взгляд, а когда вновь посмотрел на Маккоя, от недавнего отчаяния в нём не осталось и следа. Ничего, кроме твёрдой решимости. — Я думаю, кое-что я всё-таки могу сделать.

— И как ты себе это представляешь, позволь узнать? Ты думаешь, что я вот так просто позволю тебе копаться у Джима в мозгах?

Они шли по коридору к кабинету Маккоя, и Споку стоило большого труда не ответить на данную реплику слишком резко.

— Доктор Маккой, я не собираюсь «копаться у Джима в мозгах», — Спок закрыл за собой дверь и решительно посмотрел на взбешённого Леонарда. — Вулканские целительные практики имеют своей целью активизацию естественных физиологических процессов, происходящих в организме больного, и не предполагают никакого негативного воздействия на психику.

— Ты мне тут не заливай, — оборвал его Маккой и скрестил руки на груди. — Я прекрасно знаю, что вы со своей развитой телепатией можете друг друга от чего угодно вылечить, но, на секундочку, Джим — не вулканец. Я не знаю, как на нём может отразиться подобное воздействие. Вы, — он помедлил и неопределённо махнул рукой, — уже занимались с ним чем-то подобным?

Спок отрицательно покачал головой.

— Нет, доктор. Но я уверен, что моё присутствие в разуме Джима не нанесёт ему вреда, — он ощутил, как при воспоминании о том, что самому Джиму он утверждал обратное, неприятно скрутило желудок. Вулканцы не лгут… Если намерены не лгать.

— С чего ты это взял? — нахмурился Маккой.

— Причинить вред можно только в том случае, если желаешь этого, — помедлив, ответил Спок.

Маккой, глядя на него, задумчиво пожевал нижнюю губу, но в конце концов покачал головой.

— Прости, Спок, но я не могу так рисковать. Я понимаю, что ты хочешь помочь, и на твоём месте я сделал бы то же самое, но пока лучше подождать.

— Леонард, — Маккой вздрогнул от обращения по имени — из уст вулканца оно звучало почти как обвинение. — Каждую минуту, проведённую в коме, организм подвергается гораздо большему риску, и вам это известно.

— Не учи учёного, — бросил ему Маккой и задумался.

Спок терпеливо ждал, сцепив руки за спиной и бесстрастно глядя на него. Непонятно откуда взявшуюся уверенность в том, что он в силах помочь Джиму, были не способны подорвать даже логичные доводы разума о том, что результат не может гарантировать никто. Но Спок на собственном примере, болезненном и показательном, уже убедился в том, что разум — это не та инстанция, которой можно верить беспрекословно.

Он знал, что постепенно, но неотвратимо меняется. И хотел этих изменений.

— Так, — наконец нарушив молчание, Маккой потёр пальцами виски и сказал: — Предположим, что ты прав, и это действительно поможет. Как ты себе это представляешь?

Спок непонимающе посмотрел на него.

— Я при всём желании не смогу объяснить вам суть процесса слияния разумов, поскольку, во-первых, это достаточно личная процедура, а во-вторых, каждый раз он протекает по-разному, и это зависит от субъективных параметров субъекта и объекта, — ответил он. — Но я уверяю, что навредить Джиму я просто не смогу.

— А чем ты это можешь доказать? — подозрительно прищурился Маккой.

Спок помедлил и, чуть склонив голову на бок, ответил:

— Вам остаё