Основные правила

(Дилан)

– Я думаю, нам нужно установить некоторые основные правила, – говорит она.

Это третий день занятий и первый день работы с доктором Форрестером. У него была огромная куча информации, книг, файлов, документов. Неорганизованный беспорядок. Нашим первым заданием было всё это упорядочить. Мы разделили между собой работу очень легко: я создавал базу данных, она сортировала материал и отдавала мне.

К сожалению, работать вместе трудно из-за того, что большую часть времени мы провели либо, глядя друг на друга, либо игнорируя.

– О чем ты говоришь? – спрашиваю я.

– Послушай, нравится нам это или нет, но мы будем работать вместе.

Я киваю. Я пытался добиться перевода на другое назначение, но не было свободных вариантов.

– Пойдём, выпьем кофе. Поговорим. Выясним, как мы сделаем это, не перегрызая друг другу глотки.

Я чувствую комок в горле. Одно дело сидеть вместе с ней в офисе Форрестера, другое – пойти куда-то в другое место и разговаривать о чем-то кроме работы. Но она права. Если мы будем делать это каждый день, мы должны установить основные правила, или мы будем несчастными.

– Хорошо, – говорю я. – Когда?

– У меня классы до конца дня, как насчёт прямо сейчас?

Я киваю. – Хорошо

Я медленно встаю. Чувствую боль. За день до этого у меня был сеанс терапии в Бруклинской больнице. Ужасно забавно. Моим терапевтом был сорокапятилетний бывший морской пехотинец, и он был приверженцем мысли, что боль хороша. Проблема в том, что трудно навязать свою точку зрения тому, у кого нет ноги. Серьёзно, сколько сочувствия он собирался выложить?

В любом случае, мне никогда не нравились морские пехотинцы.

Я следую за ней в кафе за углом от офиса Форрестера. Это хорошее местечко на открытом воздухе. Я немного смущаюсь, пока мы идем. Она взяла темп жителя Нью-Йорка, я перешёл на темп черепахи, благодаря трости.

Она замедляется, подстраиваясь под мой шаг. Половину пути спустя, она, наконец, что-то говорит мне.

– Так что случилось с твоей ногой?

Я пожимаю плечами, и даю короткий ответ:

– Хаджи думали, что мне лучше без нее. Придорожные бомбы.

Она вздыхает. – Прости.

– Всё не так уж и плохо. Мне нужно ходить в больницу и жить. Это делает меня счастливым, – чего я не договорил: …в отличие от Рейнольдса и Томпсона, ни один из них не выжил.

В кафе она произносит:

– Займи место. Я принесу нам кофе. Ты пьешь то же самое?

Я киваю и благодарю её, усаживаясь в кресло.

Пока я жду Алекс, я достаю телефон и просматриваю почту. Чёрт. Большинство – мусор. Письмо от мамы. Я отвечу позже. Она, конечно, беспокоится обо мне. Некоторые вещи никогда не меняются. Долгое время я был на неё сердит за то, что я ушёл из школы. Но сейчас я благодарен за это. Это дало мне возможность перенести тяжелые времена. Дало возможность держать голову высоко и узнать мои приоритеты, которые были непостоянными, пока я был молод.

Когда Алекс возвращается к столу с двумя огромными кружками кофе, я убираю телефон.

– Спасибо, – говорю я. Делаю глоток. Он действительно хорош.

Она улыбнулась, встретившись со мной взглядом, и быстро отвернулась. Короткий контакт, который не наполнен ненавистью, но я смотрю вниз.

– Хорошо, – говорю я. – Основные правила.

– Да, – говорит она.

Мы молчим. Она ожидает от меня первого шага?

Я качаю головой, затем говорю.

– Хорошо, начинай. Это была твоя идея.

– Справедливо, – она смотрит на меня, затем говорит. – Хорошо. Первое правило. Мы никогда не говорим об Израиле.

Я закрываю глаза и киваю. Разговор об этом сильно ранит.

– Согласен, – бормочу я.

Она облегченно вздыхает, и это каким-то образом снова разбивает мне сердце.

Я говорю:

– Мы никогда не будем говорить о том, что случилось. Ни когда я приехал к тебе в Сан-Франциско. Ни год назад. Ни через год.

– Особенно о том, что случилось через год,– её глаза блестят, когда она смотрит на стол.

Мы снова молчим. Это забавно.

– Не знаю, смогу ли я, – говорю я.

– Почему нет? – спрашивает она.

– Потому что, ну, иногда это тяжело, Алекс. Немного. Много. Господи.

Она отводит взгляд и, черт меня возьми, если ее глаза не были красивыми. Ее ресницы в милю длиной.

– Думаю, если мы хотим пережить этот год, нам нужно оставить всё в прошлом, – говорит она.

– Да.

– Будто мы незнакомы.

Я пожимаю плечами.

– Хорошо, – что может случиться.

– Мы начнем все сначала. Мы только что встретились. Ты какой-то парень, пришедший из армии, а я девушка из Сан-Франциско, собирающаяся в местный колледж. У нас нет ничего общего. Ни связей. Ни того, кем мы были. Мы не друзья.

Не друзья. Как, чёрт возьми, мы можем быть друзьями после того, как всё разрушили?

Я киваю, чувствуя себя несчастным. Дерьмо, у меня не так много друзей. Я потерял связь с людьми из Атланты, когда не мог справиться с тем, кем я стал. А те, кто был в Афганистане... за исключением Шермана и Робертса, я ни с кем близко не сходился. Робертс мёртв, Шерман еще в афганской глуши.

– Так или иначе, я не знаю, кем мы были. Ничего из этого никогда не имело смысла.

Она пожимает плечами и скрещивает руки на груди, и я чувствую себя дерьмово за то, что сказал.

– Прости, – говорю я.

– Почему? – спрашивает она, глядя в сторону, на улицу. Её нижняя губа дрожит, и я хочу ударить себя по голове острым предметом.

– Это правда, не так ли? В нас никогда не было смысла.

– О, Боже. Давай не будем об этом. Пожалуйста.

– Хорошо, – её лицо дёргается, очевидно, она сдерживает слёзы.

– Послушай, – говорю я. – Это отстойно. Но всё будет в порядке, да? В любом случае, это всего лишь несколько часов в неделю. То, кем мы были… Это был другой мир. Мы были в другой стране, подвергая себя всевозможным удивительным вещам. Мы не были собой, реальными нами. Это была фантазия. Красивая фантазия, но всё же фантазия, верно?

Она кивает, быстро вытирая глаза кулаком и размазывая тушь.

– Как бы то ни было, я сожалею.

– Мы уже нарушили правила, – говорит она.

– Нет. Мы больше не будем говорить о прошлом, начиная с этого момента. Мы говорим о настоящем. Ты совершенно права. Ещё правила?

– Я не знаю.

Я хмурюсь, затем говорю:

– Хорошо. Что ты думаешь о докторе Форрестере?

Она качает головой.

– Он большая подделка.

Я поднимаю брови.

– Правда?

– Да. Только посмотри на него. Твидовый пиджак. Он один роман писал пятнадцать лет, выиграл национальную книжную премию, и с тех пор ничего.

Я улыбаюсь.

– Это чертовски… гм…

Вот дерьмо, не сейчас. Я не могу думать. Иногда такое случается. Я забываю слова, фразы. Я закрываю глаза, концентрируясь. Представляю себе пишущую машинку, руководствуясь интуицией, и произношу:

– Колонка автора.

Она хихикает. Расстроена, но смена темы помогает. Приятно видеть румянец на её щеках.

– Ты ещё пишешь? – спрашивает она.

Я киваю. – Конечно.

– О чём?

Я пожимаю плечами.

– На данный момент о войне. Это всё поток сознания, думаю. Не упорядоченный поток, во всяком случае. Просто пытаюсь излить свои мысли. Мой терапевт в Атланте говорит, что это поможет.

Она поворачивается и смотрит на меня, я думаю, действительно смотрит с тех пор, как мы столкнулись друг с другом три дня назад.

– Твой терапевт?

Я пожимаю плечами. – Вместе с ногой, у меня диагноз «Посттравматическое стрессовое расстройство». Технически. И черепно-мозговая травма. Но это просто ярлыки.

– Что ты имеешь в виду?

Я хмурюсь.

– Я просто... Я не совсем тот парень, которого ты знала, Алекс. Некоторые вещи здесь… Они не кажутся реальными. Как было до этого. Может быть, я стал адреналиновым наркоманом. Просто реальность недостаточно красочная.

Она вздыхает.

– Я чувствовала себя так долгое время после возвращения из Израиля.

– Ты снова нарушаешь свои правила.

– О, точно.

Она делает паузу и снова говорит:

– Но это так. Это было настолько быстро, интересно и красочно. Затем всё стало мирским и серым – просыпаться, идти в школу, делать домашнее задание и, казалось, это уже не имело значения.

– Да, – отвечаю я. – Во всяком случае, работа с доктором Форрестером будет интересной. Я был уверен, что моя работа в исследованиях будет заключаться в том, чтобы прибирать посуду и мыть её же.

– Да, это намного лучше, – отвечает она. – И подумай только, ты увидишь настоящего писателя в действии,– когда она говорит «писатель», то поднимает руки и изображает в воздухе кавычки.

– Хорошо, ты права. Давай посмотрим, выпустит ли он в этом году что-нибудь. По крайней мере, мы можем быть уверены насчёт исследований.

Она усмехается. – Мы должны сделать на это ставку.

Я поднял брови.

– Чувствую легкую конкуренцию.

– Я говорю, что он ничего не выпустит. Двадцать долларов.

– Справедливо. Какой предел? Пятьдесят страниц? Сотня? Две?

– Он должен хотя бы закончить первый проект.

– Идёт, – я тянусь для рукопожатия. Она берёт меня за руку и это ощущается очень естественно, слишком естественно. Встряхнув её руку, я быстро отдергиваю свою, словно обжегся. Касаться её слишком для меня.

Мы оба снова молчим. Неловко. Как. Ад.

– Мне нужно идти, – говорю я, как раз в тот момент, когда она говорит: – Ну, у меня есть дела.

Мы оба смотрим друг на друга и начинаем смеяться.

– Хорошо, – говорю я. – Неловко. Неужели мы в состоянии сделать это?

Она пожимает плечами и улыбается фальшивой улыбкой.

– Конечно, Дилан, это не может быть так трудно.

Я собираю сумки и достаю три доллара из бумажника.

– За кофе, – говорю я.

– Оставь. В следующий раз покупаешь ты.

Я медлю, прежде чем положить деньги обратно в бумажник. В следующий раз? Станет ли это хорошей идеей? Не думаю.