Письмо шестое

Мой дорогой Гнусик!

Приятно узнать, что возраст и профессия твоего подшефного не мешают

призвать его на военную службу. Желательно, чтобы он находился в полнейшей

неуверенности и воображение его кишело противоречивыми картинами будущего,

рождающими то страх, то надежду. Ничто нс защищает человеческую душу от

Врага лучше, чем тревога и неизвестность. Враг хочет, чтобы люди

сосредоточились на своем деле; наша задача -- поддерживать их мысли о том,

что может с ними случиться.

Твой подопечный, конечно, знает, что он должен послушно следовать

Вражьей воле. Конечно, Враг имеет в виду, что человек должен терпеливо

принимать те горести, которые выпадают ему сейчас, тревогу и неизвестность

настоящего. Как раз в ответ на эти горести он должен сказать: "Да будет воля

Твоя", и за то, что он ежедневно несет именно этот крест, и получит он хлеб

насущный. Твоя задача в том, чтобы подопечный никогда не думал о своем

теперешнем страхе как о возложенном на него кресте, а думал о предметах

своего страха. Заставь его воспринимать их как кресты. Заставь его забыть о

несовместимости пугающих его опасностей, о том, что все разом они не могут

на него свалиться. Заставь его настроиться на то, что в будущем он вынесет

их стойко и терпеливо. На самом деле почти невозможно проявить истинное

смирение перед лицом судьбы, у которой дюжина гипотетических обличий. Тому,

кто пытается это сделать, Враг не оказывает значительной помощи. Смирение же

перед теперешним, подлинным страданием, даже если страдание толь

ко в страхе, не остается обычно без помощи свыше.

Здесь действует важный духовный закон. Я уже объяснял тебе, что ты

можешь ослабить молитвы подопечного, переключив его внимание с Врага на

собственные представления о Нем. И страхом легче управлять, если мысли

человека переключены с предмета страха на сам страх (причем страх этот

воспринимается как нынешнее и нежелательное состояние). Если же он сочтет

страх возложенным на него крестом, он неизбежно сочтет его и душеполезным.

Таким образом, можно сформулировать общее правило: если разум подопечного

работает на нас -- отвлеки его от самосознания; если же разум работает на

Врага, сосредоточь его на себе. Пусть обида или женское тело так увлекут

его, что ему и в голову не придет подумать: "Я разозлился" или "Я поддаюсь

похоти". И напротив, пусть мысль: "Я становлюсь набожней" или "...всех

милосердней" так поглотит его, что он не оторвет свой взгляд от себя, не

обратит его к Врагу и ближним.

Что касается его общего отношения к войне, ты не должен слишком

полагаться на ту ненависть, которую люди так любят обсуждать в христианской

и антихристианской печати. Когда подопечному очень плохо, конечно, стоит

разогревать его злобные чувства к немецким лидерам: это хорошо. Но обычно

это всего

лишь мелодраматическая или мифическая ненависть, направленная против

каких-то воображаемых козлов отпущения. Он никогда в жизни не встречал этих

людей -- это все образы, скроенные из газетных сведений. Результаты такой

выдуманной ненависти часто для нас огорчительны, а из всех людей англичане в

этом

отношении самые прискорбные тряпки. Они как раз из тех ничтожеств,

которые вопят, что всех пыток мира мало для их врагов, а потом отдают чай и

сигареты первому же раненому немецкому пилоту, оказавшемуся у их кухонной

двери.

Как бы ты ни действовал, в душе твоего пациента всегда есть и доброе, и

злое. Главное направлять его злобу на непосредственных ближних, которых он

видит ежедневно, а доброту переместить на периферию так, чтобы он думал, что

испытывает ее к тем, кого вообще не знает. Тогда злоба станет вполне

реальной, а доброта мнимой. Нет смысла разжигать в нем ненависть к немцам,

если в то же время в нем растет пагубная доброта к матери, к начальнику на

работе и к соседям по трамваю. Представь себе пациента в виде

концентрических кругов, из которых центральный -- его воля, следующий --

разум, а затем -- фантазия. Вряд

ли можно из всех кругов выхолостить все, несущее печать Врага, но ты

должен подталкивать все добродетели от центра к краю, пока они не обоснуются

в круге фантазии, а все желательные нам качества -- в круге воли. Только

дойдя до воли и став привычками, добродетели действительно опасны для нас.

Я, разумеется, имею в виду не то, что подопечный считает своей волей, когда

он рвет, мечет и обретает решимость, стиснув зубы, а подлинный центр его--

то, что Враг называет сердцем. Никакие добродетели, окрашенные фантазией,

одобренные разумом, даже пылко любимые, не уберегут человека от отца нашего:

он только окажется еще смешнее, когда попадет к нему.

Твой любящий дядя Баламут.