Первое звено

Итак, мы выяснили, что Библия – это совсем не исходное учение Христа, а нечто иное, возникшее в результате адаптации его рассеявшимися по всему белу свету иудеями под привычную систему понятий и ценностей. А отсюда становится понятна природа противоречивости Библии; она состоит из двух глубоко антагонистичных половинок, прямо отрицающих друг друга. Но как бы это парадоксально не звучало, такая структура Библии является одновременно наилучшим хранилищем для философии Иисуса.

И раз уж мы снова заговорили об отрицании, то стоит развить эту тему и поговорить об отрицании отрицания, которое разрешая внутренние противоречия развития некого процесса (познания, например), приводит к возникновению, т.е. к синтезу, чего-то другого по отношению к первой паре противоположностей: тезису и антитезису. По идее, применительно к тому же познанию, этот процесс должен, в конечном счёте, сойтись и привести к получению истины где-нибудь в бесконечности. Но на счёт этого есть некоторые сомнения.

Проблема, видимо, кроется в нас самих. Когда человек отрицает некую провравшуюся догму (как в случае с Вольтером), он умудряется отрицать её в значительной мере, если не целиком. В том числе и ту её часть, что ложной никак не является. Но это же значит, что положение, полученное в итоге, будет содержать отрицание того, что ложью не являлось.

Это можно объяснить тем, что когда человек слышит нечто, он оценивает это нечто догматически, т.е. предполагая, что его-то собственные знания непреложны. И с этим наверняка сталкивался каждый и не раз, а сто тыщ миллионов раз. И я тоже грешен, и на грешников насмотрелся. Человек-то отрицает что-либо не по сути, а всего лишь по набору известных ему символов.

Допустим, некий убёждённый диаматчик услышал имя Иисуса. У него тут же начинают в мозгу щёлкать рэлешки по заданной программе: если Иисус – значит Библия, если Библия – значит церковь, если церковь – значит опиум для народа. Ну, а если какой чудак обкурился этого опиума, значит, мозги у него промыты, и слушать его просто нет никакого смысла, поскольку ничего нового он не скажет, потому что вся эта тема исчерпана уже давно.

А вот теперь давайте возьмём линейку и прикинем, что получается. Допустим, первоначальная догма была совершенно ложной, тогда, отрицая её, мы получаем истину. Но что делать, когда догма содержит, например, половину правды? Ответ будет такой: мы получим вентилятор.

Когда с течением времени противоречивость ложной догмы становится очевидной, и она подвергается отрицанию, тогда возникает лишь её зеркальное отражение, столь же противоречивое, как и исходное, а потому качественно ничего не изменяется. Просто карусель пойдёт на новый круг, и так будет происходить до бесконечности: курица первична – яйцо первично – нет, курица – нет, яйцо. Очевидно, что такой смысловой ряд просто никогда не сойдётся. Значит, метод «тезис-антитезис-синтез» проводимый путём отрицания отрицаний возможностями содержимого человеческой черепной коробки реализуем далеко не всегда.

Чтобы получать хоть какой-то результат, необходимо в момент отрицания смещать центр масс исходной догмы в сторону истины. Т.е. необходимо найти всю ложь, что только можно найти, и отбросить её. Вот только тогда Вы и будете приближаться к истине.

А если перед Вами оказывается целая цепочка отрицаний, то просто не остаётся никакого иного выхода, как выбросить на хрен все звенья, кроме первого, и исследовать всё с начала, перебирая всю цепь, одно звено за другим.

Я не случайно говорил в прошлой главе о том, что совершенно не представляю, что у меня получиться в итоге. Так оно и есть. Для меня самого полученный результат явился полнейшей неожиданностью. Потому что, в отличие от профессионалов, я просто не знаю ответов, а потому их попросту ищу. Ищу с самого начала, от самого первого звена. И моё преимущество оказывается как раз в моём невежестве – я не знаю истинно верных догм, не знаю ответов ни на один вопрос.

А в итоге вдруг выясняется, что многомудрые философские построения стоят на полулжи, и сколь бы ни были логичны и разумны их создатели, всегда найдётся нечто, что позволит все их старания перечеркнуть очередным отрицанием. А эти отрицания, выстраиваясь в цепочку, оказываются не приближением к истине, а вращением вокруг неё.

Чтобы окончательно убедится в этом, необходимо обратиться к истории. А нашими подопытными кроликами станут Папы, пресвятые Римские Папы, которые в самом начале были ничем не примечательными римскими епископами.

…

Первые епископы Рима неизвестны точно и достаточно мифичны. Мы знаем, что первое время христианство распространялось по большей части среди евреев, но уже в 105 году римским епископом стал грек Александр I. Более того, за ним вообще одни греки, да римляне пошли. Что говорит о действительно быстром распространении учения, и ещё о том, что у греков был хорошо подвешен язык.

Известно, что римские власти были весьма терпимы к любым вероисповеданиям, но вот с христианами у них возникли совершенно неожиданные и очень серьёзные проблемы. Есть некая версия, что гонения на христиан на самом деле есть следствие того, что это были именно евреи, но это полная ерунда.

И греки, и римляне к тому времени уже давно отсмеялись над своими старыми богами, и материализм давно победил. Единственной регулирующей силой в обществе, помимо коррупции, конечно, становились законы Империи. Но эти плотские законы в глазах христиан были вовсе не обязательны к исполнению, поскольку противоречили законам духа. В свою очередь римляне к законам относились очень серьёзно, не менее серьёзно, чем иудеи, потому гонения на христиан были просто неизбежны. Особенно щекотливым оказался вопрос о присяге государю-ампиратору: «А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мф 5:4:34-36).

И вот тут нашла коса на камень. С одной стороны, римские власти были просто обязаны принимать меры, когда участились случаи отказов приносить присягу, но с другой: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф 5:11). Христиане-то чуть ли не сами под палку лезли! И единственное чего добились римские власти, так только того, что сами же создали мощнейшую рекламную кампанию христианского духа среди зашедшего уже в полный тупик римского материализма. Плоть просто не имеет оружия против духа, и что ни делай, всё только хуже будет, что нам прекрасно демонстрируют события в Афганистане, где горцы-голодранцы создают порой совершенно неразрешимые проблемы для высокотехнологичных засранцев-материалистов.

Когда началась первая гражданская война в Риме, на Востоке уже несколько веков продолжался непрекращающийся кризис. Только изредка к власти приходили свеженькие «варварские» династии, типа парфян, но и они не могли долго противостоять неумолимой логике голоса плоти. Именно поэтому наступила эпоха высокоидейных римлян, которые не знали поражений. Точнее, знали. Но даже такие катастрофы, как битва при Каннах, не могли сломить дух Рима, что лучше всех прочувствовал в своё время великий Ганнибал Барка. В этой известной истории особенно наглядно отразилась тогдашняя разница в содержимом черепных коробок представителей Востока и Запада. Карфагенянин реально не понимал истинных мотивов римлян. По всему выходило, что римляне должны были сдаться, после того, как Магон, вернувшийся в Карфаген после битвы при Каннах, усеял пол перед местным Сенатом золотыми перстнями погибших римских всадников. Однако, поражение есть только то, что Вы сами таковым считаете. Римляне поражение не признали. Карфаген пал.

Рим был сильным. Рим стал богатым. И вот уж война Цезаря и Сената, последовавшая за войной Мария и Суллы, сделала тайное явным. Интересно, что писал Цицерон в это время: «В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего». Как видите, уже угадывается лозунг: «Живи, пока живётся». Но нечто всё ещё заставляет Цицерона противоречить собственному неверию и он таки считает, что он что-то должен. Поэтому для него и его современников было ещё не всё потеряно – они создали таки империю. Но дальше было больше.

Ещё Катон говорил, что два авгура (жрецы по-нашему) не могут без смеха смотреть друг другу в глаза, а в театрах самый шумный успех встречают нападки на гадателей (полнейший аналог нынешних «экспертов»). В комедиях Тита Макция Плавта плуты, жулики, воры и прочие «супергерои» приносят богам щедрые жертвоприношения за покровительство своим «подвигам» и таки его получают. Эти комедии собирали полные залы, а публика вознаграждала каждую выходку актёров бурными овациями, легко узнавая окружающий мир в том безумии, что творилось на сцене. Юмор окончательно выродился в глумливый стёб, потеряв всякий смысл. А вот это самое отсутствие смысла в чём бы то ни было, кроме как в «хлебе и зрелищах» и есть истинный дух материализма.

Поэтому есть все основания утверждать, что распространение христианства было неизбежным как на Востоке, так и на Западе, особенно в его первоначальном, свободном от всяких догм виде. Но быстрое распространение имело и обратную сторону, всяк тащил свой устав в чужой монастырь.

Как мы уже знаем, очень многие обычаи ранних христиан были просто копиями ессейских. Ессеи были весьма аскетичны и благочестивы, и потому неудивительно, что их обычаи легко перенимались новообращёнными, бежавшими от надоевшей мирской суеты. И вот среди этих обычаев есть три, на которые стоит обратить особое внимание. Трапезы ессеев очень напоминали первохристианские «агапы». В ессейском ордене существовала должность «меваккер» (надзиратель), что в переводе полностью соответствует значению слова «епископ». А общность имущества в Иерусалимской Церкви также наводит на мысль о сходстве с Кумраном.

Дело в том, что всё это вместе представляет одну взаимосвязанную систему. Ведь что такое совместная трапеза для христианской или для той же ессейской общины? Это накрытый стол. И стол этот надо накрывать ежедневно. Значит, необходима организация целого процесса закупки, хранения, приготовления пищи и сервировки стола. Учитывая коммунальный характер владения имуществом в общине, совершенно понятна необходимость введения исключительно административной должности, того самого надзирателя, который у христиан назывался епископом. Но любая административная должность – это власть. А что делает с человеком власть, мы с Вами прекрасно знаем. Пусть даже это всего лишь власть в маленькой христианской общине.

Тем более, что христианские общины очень недолго оставались маленькими. И вот какой вопрос мы должны теперь себе задать. Могли ли епископы, управлявшие значительными в последствии общинными (ничьими) финансово-материальными церковными фондами, остаться христианами в рамках того догмата, что сформировался на заре христианства под влиянием ессеев, отрицавших саму плоть, и крещёных иудеев, отрицавших отрицание своих древних законов?

Очевидно, что нет. Противоречия догмата должны были приводить любых более-менее разумных людей к постепенному переходу к позициям материализма в полном соответствии с аллегорическим спором Иисуса и Искусителя. Вряд ли можно сомневаться, что римские епископы не были людьми разумными. Епископами как раз назначали людей имевших соответствующий опыт, а потому трудно подозревать их в хронической глупости или фанатизме. Они-то как раз не могли не увидеть противоречий. Рано или поздно это должно было произойти.

Но признать перед всеми ложность догмата – это тут же лишиться своей власти. Таким образом, необходимость поддерживать догмат возникает независимо от того, верите ли Вы в него или же считаете ложным. Даже наоборот, те, кто перекинулся в материализм, будут защищать его ещё активнее, поскольку от этого зависит уже их собственное материальное благополучие. И в этом свете возникновение некоторых ересей и борьба с ними может быть уже рассмотрена или как отражение борьбы за кормушку или противостояние произволу власти епископа.

Но здесь мы упираемся в вопрос о том, что такое власть. И раз так, то неплохо было бы набросать себе хоть какую-то её модель. Лично мне власть легче всего представить в виде противостояния неких интегральных фондов, т.е. некоторых социальных объединений, главным мерилом силы которых является суммарная касса, общак. Можно было бы их назвать фондами финансовыми, но это не правильно, потому что финансы есть понятие чисто виртуальное и, более того, производное.

Определяющим моментом в формировании человеками фондов является ответ на вопрос «зачем?». В связи с этим можно поделить все эти фонды-общаки на три группы: национальные, финансовые и религиозные. Люди, сдавая в общую кассу собственный труд в виде налогов, формируют фонды национальные. Т.е. национальные фонды возникают из того простого соображения, что работать всегда сподручнее сообща. Так, например, туристы создают общий котёл, чтобы, концентрируя свои разрозненные возможности, повысить эффективность их использования – приготовить вкусную и полезную кашу или, например, нажористый супчик, а не тупо цедить весь день сгущёнку через дырочку. Здесь всё просто. Настолько просто и понятно, что если бы мы с Вами были, например, муравьями, то ничего иного бы просто не потребовалось. Но мы не муравьи.

Поэтому я выделил ещё два принципиальных объединения, с которыми всё куда как интереснее, чем с муравейником или пчелиным ульем. Финансовые и религиозные фонды сложнее уже потому, что это, в сущности, производные от фондов национальных. Финансовые фонды возникают из того соображения, что прямой бартер крайне неудобен, и для решения этой проблемы вводится некая общепризнанная мера стоимости вещей, чтобы упростить работу с товаропотоком. Но в итоге это приводит и к тому, что прямой доступ к измерительной линейке обеспечивает любому человеку и наилегчайший доступ к материальным благам и изобилию, вне зависимости от его вклада в общак. Что с точки зрения идеологии делает любой финансовый фонд вестником голоса плоти.

Соответственно, религиозные фонды возникают, наоборот, из того, что «не хлебом единым» жив человек. С точки зрения материализма, таких фондов вообще не может существовать, поскольку духа-то нет. Но такие фонды упрямо существовали всегда, и продолжают существовать поныне, когда по телевизору совершенно точно «доказано», что Бога нет.

Любой религиозный фонд, безусловно, исходно связан с некой потребностью человека в чём-то материалистски не определяемом. В том числе на роль религиозного фонда можно определить и научное сообщество, а в недавнем времени, на роль религиозного фонда я бы зачислил и КПСС.

В целом, религиозный фонд в своей сути призван собрать с миру по нитке, чтобы удовлетворить некие духовные, или иначе идейные, потребности человеков, и поэтому условно его можно назвать духовным. Главным и, в сущности, единственным источником силы для религиозных фондов является доверие. Т.е. религиозные фонды точно так же виртуальны в своей основе, как и финансовые, поскольку жизнедеятельность обоих обусловлена исключительно неким всеобщим договором. Например, двадцать рублей равняются одной буханке хлеба. Или Папа Римский обладает способностью отпускать грехи даже убийцам младенцев. Или СТО является полностью подтверждённой теорией.

Дополнительно надо отметить, что прослеживается очень интересная тенденция, благодаря которой, например, поздний вариант КПСС уже не может быть назван религиозным фондом. Для описания подобных случаев следует говорить уже о финасово-религиозных фондах, этаких мутантах, образующихся после слияния религии и капитала. Если религиозный (духовный) фонд начнёт слишком часто пересекаться в своей деятельности с фондом финансовым (плотским), то в полном соответствии с логикой спора Иисуса и Искусителя, они оба, как гласит история, рискуют слиться в единый фонд, где от духовности уже не останется и следа.

Казалось бы, такое слияние должно внести некое усреднение между духом и плотью, однако, в реальности пока торжествует исключительно Искуситель. Видимо, дело здесь в том, что духовное видение жизни не может не включать в себя понимание виртуальной сути любых материальных богатств, а посему никакого союза у реальных представителей духа с адептами плоти быть не может. Однако, представители религиозного фонда, назовём их жрецами, вполне могут разочароваться в собственной идеологии, ежели в ней есть, например, изъян.

Этот изъян порождает сомнения, сомнения порождают переосмысление, а переосмысление приведёт к отрицанию. В данном случае, отрицанию будет подлежать ответ на тот самый основополагающий вопрос «зачем?». Последствия очевидны.

Однако, жрец, вовсе не становится тотчас банкиром, он продолжает оставаться жрецом. Просто теперь он ясно видит всю неопределённость собственного положения. Отсюда вопрос. Как Вы думаете, что будет теперь делать жрец-материалист: он всем расскажет правду, или сделает вид, что ничего не произошло? Правильно, жрец начнёт лукавить и изворачиваться, пытаясь объяснить своё нынешнее не очень догматичное поведение в рамках всё той же догмы. Конечно, изначально он утратит не всю свою веру, а лишь отбросит за ненадобностью некоторые её детали. И станет, например, так: не всё, что не дозволено пастве, не дозволено жрецу. Ну, или если цитировать классиков, то все животные равны, но некоторые равнее других.

Приблизительно так и будет положено начало сращиванию двух виртуальных фондов: религиозного и финансового. Очевидно, что такой суммарный фонд будет ещё и совершенно паразитическим, поскольку всё, что он предлагает человекам как эксклюзивный товар, есть ни что иное, как пустышка. Риск, что обман вскроется, конечно, велик, поэтому наиглавнейшей задачей любых управляющих активами финансово-религиозного фонда будет уже исключительно поддержание среди паствы спроса на эти самые виртуальные услуги. А для этого, разумеется, сгодятся любые средства.

Правда, есть и встречная тенденция. Финансовые фонды сами тяготеют в сторону некой религиозности. Однако, здесь уже работает совсем иной механизм. Виртуальным финансовым фондам требуется вполне реальный контроль над ситуацией. И вот тут получается очень интересно.

Необходимой финансовым виртуальщикам реальной силой могут обладать как национальные, так и духовные фонды, поскольку опираются они на реальных людей или их доверие, а не на какие-то фантики или жёлтые блестяшки, которые, конечно, на зуб положить можно, но голод ими утолить, вряд ли получится. Истинная цена любых финансов проявляется как раз в годину тяжёлых кризисов, когда реальные товары снова становятся ценнее того сантиметра, которым их измеряют. Истинная ценность товара в момент такого экономического коллапса становится очевидной большинству людей, а потому исчезает и необходимость в посреднике для этого измерения.

Безусловно, руководители финансовых фондов это всегда прекрасно понимали и понимают, а потому вопросом выживания становится проникновение в управляющие структуры национальных фондов, что происходит всегда и везде. У финансовых фондов просто другого выбора нет. Однако, подобное удаётся в полной мере, только при условии, что в борьбе за человеков побеждает голос плоти. А это возможно только тогда, когда мы имеем дело с коррупционными системами. Но коррупция есть следствие поражения религиозных фондов и утраты ими глобального доверия. И отсюда получается, что религиозный фонд исходно является противопоставлением фондам финансовым, что самым логичным образом и замыкает нашу простую модельку.

И получается вот что. Если религиозные фонды проигрывают свою борьбу с материализмом и превращаются в финансовые организации, то очень скоро реальным управляющим в национальном фонде, внутри которого действуют эти религиозные фонды, оказывается коррупция. И это самые подходящие условия для процветания любых фондов финансовых, что будет означать возникновение положительной обратной связи, и всё большее число людей будет конвертироваться в адепты идеологии финансовых паразитов.

Это значит, что по мере развития материалистической логики, будет происходить всё больший вывод реальных людей в виртуальное финансово-паразитическое пространство. Ну, и когда всё это дело достигнет определённой критической точки, то и произойдёт какой-нибудь кризис-шмизис. Потому что эффективному финансовому фонду уже ничто не будет мешать прибрать к рукам, а точнее, вывести из игры, значительные людские ресурсы и отпилить сук, на котором столь удобно разместилось его тучное тело. Вот это, видимо, и будет тот самый материалистический тупик, о котором предупреждал Иисус в конце своего спора с Искусителем.

…

Вот теперь давайте попробуем рассмотреть историю такого изначально религиозного фонда, как папство, с учётом всех вышеперечисленных соображений.

Безусловно, первые епископы, были люди весьма достойные, хотя бы уже потому, что их выбирали в малых общинах, где все про всех всё знали. Но эти епископы вообще-то имели мало общего с распространением самого учения. Они просто заведовали хозяйством. Это кстати, значит, что на этой должности оказывались частенько люди с организационным опытом, т.е. бывшие купцы, чиновники и прочие. А вот толкованием учения изначально занимались те, у кого это, как считалось, получалось лучше – пророки.

Проблема тут была в том, что главная линия партии пророков была в значительной мере ессейской. По крайней мере, призыв к суровому аскетизму и полному отказу от мира, со стороны раннехристианских пророков может иметь только этот корень. Собственно, все христианские монастыри являются очевидным наследием ессейства. Однако, слепое отрицание всего мирского загоняет всю логику рассуждений в тупик. В тот самый тупик, который так ловко показан Искусителем в споре с Иисусом. Нетрудно понять, что на этой основе существовал потенциал значительных противоречий между аскетами-пророками и хозяйственниками-епископами. И, верятно, именно это было первым столкновением внутри христианства.

Для нас этот этап развития церкви очень важен, поскольку на нём подтверждаются все основные противоречия, вызванные объединением Ветхого и Нового Заветов под одной обложкой. С одной стороны у нас есть пророки-аскеты, по-видимому, ессейского розлива, которым в большинстве своём не удалось уйти далее «не хлебом единым», а с другой, прекрасно понимающие все объективные мирские нужды общины, епископы-управленцы.

К середине II века, епископы, стоявшие во главе порой значительных общин, уже прекрасно осознавали, что никуда не деться от самых объективных нужд человеческого земного бытия. С другой, аскеты-пророки, воодушевлённые ессейской аскезой, полностью отрицали эти самые нужды, и призывали к поголовной нищете, бесконечному посту и вообще отказу от всего мирского в духе тех самых ессейских представлений о святости.

Разумеется, епископы были обречены на победу в этом противостоянии. Их влияние в общине росло вместе с расширением церквей, и они должны были постепенно вытеснить аскетов, хотя бы уже потому, что интуитивно заблуждение желающих заморить себя голодом понимали все. Попробуем теперь предположить, что так и был сделан первый маленький шажок в споре духа и плоти, а епископы возглавили местные церкви.

Но это были только цветочки. Противоречия, внесённые ветхозаветным пониманием учения, неизбежно существовавшим среди первых христиан, разумеется, никуда не исчезли. А потому вместе с ростом церквей, буйным цветом зацвели всяческие ереси, ибо с самого начала никакой единой церкви не существовало в принципе, и все противоречия и недопонимания разрешались на местах как бог на душу положит. Иисус ведь сказал совершенно однозначно, что блаженны те, кто правду ищет. А христиане не могли её не искать, потому как объяснения в ветхозаветном духе регулярно противоречили друг другу, и концы с концами не сходились. Вот эти самые противоречия и заставляли без конца бурлить и развиваться зарождающийся христианский мир. В каждой отдельно взятой епископии формировались свои собственные интерпретации учения, порождая то самое неслыханное доселе разнообразие мнений, свойственное только христианству. Ничто не мешало христианам даже воспринимать и перерабатывать любые местные традиции, как это произошло, например, с воскресающим на Пасху антиохийским Адонисом.

Но параллельно с этим, возникла необходимость зафиксировать учение письменно для проповеди язычникам. Язычники не обладали иудейским навыком записывать тексты на корочку мозга посредством одного слуха, поэтому теперь епископам повсеместно надо было записать учение, чтобы систематизировать процесс обращения в веру, которая теперь становилась всё более многоязычной. Сначала, разумеется, были записаны изречения самого Иисуса и апостолов, а затем начался и литературный период, целью которого было уже составление жизнеописаний и интерпретаций. И так как всё это происходило разрозненно на огромном пространстве, то различных Евангелий должно было получиться превеликое множество, и у каждого должны были быть свои особенности. Вот именно это мы и наблюдаем сегодня, когда только число сохранившихся евангелий достигло трёх десятков и стало ясно, что даже последовавшие массовые сожжения «неправильных» текстов не смогли скрыть от нас этого разнообразия.

Но с точки зрения идеи о создании единой кафолической (т.е. вселенской) церкви, такая ситуация совершенно не годилась. Соответственно, епископы, самые практичные из христиан, должны были начать процесс канонизации учения. Т.е. надо было сформировать нечто, чему должно было присвоить значение Истины. Оно, конечно, логично, но опять же, если вернуться к тому, как работает отрицание, то всё, что теперь хоть чуточку не вмещалось в границы истинности, становилось ложью.

Но епископы и их соратники, конечно, были настроены оптимистично и с чистой совестью начали энергично причёсывать богатое наследие первого века христианства. Так ереси и стали ересями в нынешнем понимании. Хотя само слово «ересь» на заре христианства не имело вообще никакого отрицательного оттенка. Наоборот, исконное значение этого слова – течение или мнение. Да и само христианство изначально воспринималось, как назорейская ересь внутри иудаизма. Потому иудеи и не испытывали особых трудностей при крещении. В общем, ереси – это норма христианства. И апостол Павел по этому поводу сказал вполне определённо: «Ибо, во-первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор 11:18,19).

Хотя епископы тоже не были совсем не правы, ибо точно так же очевидно, что некоторые ереси-мнения могут быть весьма пагубными, когда исходят от совсем уж неискусных товарищей. Но тут и есть маленькая загвоздка. А многие ли могут признать себя этими самыми неискусными? Епископы, вот тоже, считали себя вполне искусными и компетентными людьми, и что из этого получилось?

…

Чуть ли не самой первой известной ересью, попавшей под раздачу, стал монтанизм. Монтанизм, полагал сущность христианства исключительно в религиозном энтузиазме и аскетизме вплоть до полного отказа от мира. Но главным посылом монтанистов было отрицание участия разума в деле познания и веры и слепое следование всем откровениям, граничившее с суеверием. Очевидно, что это просто глупость, абсолютно расходящаяся с учением Иисуса. Зато здесь сразу угадывается всё то, что мы вывели по поводу противостояния между практиками-епископами и аскетами-пророками. Можно даже предположить, что в лице монтанизма епископы отлучили от церкви ессео-христиан, что было совершенно естественно. Сам Иисус накрепко разошёлся с ессеями, и то же сделали епископы, по зрелом размышлении.

Таким образом, отлучение монтанизма от церкви – это отсечение от учения о разуме попыток внести в него мистицизм ессейского образца. В общем, монтанисты были слишком иудеями, поэтому их сход с дистанции был всего лишь вопросом времени, даже без учёта административного ресурса.

Так епископы одержали свою первую победу. Вполне по делу, надо сказать. Но тут оппонентами епископской церкви стали гностики.

Вообще с определением гностицизма возникают серьёзные трудности. Начнём с того, что гностики существовали ещё задолго до рождения христианства. А сам гностицизм порой выглядит собранием различных мировоззренческих систем и знаний, взятых от азиатских, вавилонских, египетских, сирийских, и даже индийских религий.

Весь этот неимоверный багаж непонятных для большинства, в силу своей совсем уж запредельной аллегоричности, знаний и в то же время безудержный праздник мысли наводит меня на подозрение, что гностики в некотором смысле были подобием научного сообщества. И на эту же чашу весов можно набросать не мало грузиков-аргументов. В принципе, чтоб далеко не ходить, можно сразу вспомнить, что даже само слово «гностик» означает «знающий», что вполне созвучно современному «учёный». А ещё гностики уделяли большое внимание астрологии. Конечно, сегодня это покажется не существенным, но по тем временам астрология являлась самой-пресамой элитной наукой. Наверное, такой, какой сегодня является астрономия или астрофизика. Тогдашний астролог имел ранг сравнимый с нынешним рангом разве что академика. Так что, гностики-звездочёты, это Вам не хухры-мухры, это были действительно искусные товарищи.

Вполне верятно, и тому находятся подтверждения, что изначально гностицизм зародился внутри именно иудейского научного сообщества, как протестное явление против религиозного догмата. Т.е. аналогично тому, как в наше время зародился атеизм.

В современном Иране сохранилась прелюбопытнейшая община назореев. Раньше это название было всеобщим, однако, ныне так именуются лишь самые просвещённые из числа священников. Оно и не удивительно, ибо другое название общины – сабии или мандеи – означает то же самое, что и слово «гностики». Т.е. назорей это, оказывается, «знающий».

А если учесть, что они ещё и ведут своё начало от самого Иоанна Купалы, которого считают соперником Иисуса, то становится совсем интересно. Свой уход в Заиорданье, а затем и в Вавилонию мандеи связывают именно с убийством Иоанна, погромами и расправами над его последователями. Уж не от этих ли преследований, но совсем в другом направлении, бежал в своё время Иисус, носивший прозвище Назорей?

Получается интересная картинка. К началу первого века брожение наиболее просвещённых умов внутри иудаизма окончательно оформилось в виде отрицания ветхозаветного догмата, и как раз на примере мандейских представлений можно получить некоторое представление о его формах.

Мандеи резко отрицательно относятся к иудейскому откровению и иерусалимскому храмовому культу. В их писаниях сама этимология таких терминов, как «иудеи» и «иудаизм», выводится из слов «грех» и «выкидыш». И мало того, Иерусалимский храм воспринимается как цитадель зла, выстроенная по воле темных сил, а гора Сион сравнивается с выгребной ямой. Как видите, на лицо самое, что ни на есть, отрицание. Причём отрицание слепое, в лоб так сказать, не смотря на весьма необычную концепцию. Мол, где ж те блага, что Яхве наобещал? Нет ничего. Значит, обманщик он, а потому хватит, достаточно натерпелись мы от него, от самозванца. Отныне, мы будем верить в другого, в хорошего бога.

Не исключено, что значительную роль в таком отрицании иудаизма сыграли как раз жители Галилеи и Самарии. На сей счёт свидетельствуют и канонические Евангелия, и Деяния: проповедь Христа и его апостолов, точно так же направленная против иудейского Закона, была наиболее успешна именно в этих этнических группах. Тут как раз уместно сказать спасибо ассирийцам с их миграционной политикой и пятой графе в еврейском неофициальном паспорте. Все самаритяне не являлись потомками Авраама, а потому не могли быть настоящими иудеями. Поэтому вполне логично, что учение, в котором бог иудеев выступал отрицательным персонажем, вызывало самый позитивный отклик именно у самаритян, уже пять веков враждовавших с Иерусалимом.

Однако, можно предположить, что именно это слепое отрицание и составляло базу для расхождений между Иисусом и Иоанном Купалой. Вероятно, Иисус всё-таки видел единый и цельный Замысел, а вот последователи Иоанна, ограничились созданием двух противостоящих сущностей: злого бога-демиурга и благого бога-отца. Видимо, в этом и заключается секрет последующего поражения гностиков, кои придерживались аналогичных с мандеями позиций. В сущности, отрицание осмысленности этого мира – это в значительной мере самоотрицание, весьма, кстати, сходное именно с ессейством.

Но в любом случае, если дело обстоит именно так, то гностицизм состоит в очень близких родственных связях с христианством, которое является дальнейшим развитием гностической дуалистической концепции. И раз уж гностицизм ведёт своё начало от противоречий иудаизма, то Иисус Назорей, просто не мог об этом не знать.

И ровно так же о гностических концепциях не могли не знать другие учёные мужи эллинистического мира. Научное сообщество вообще имеет тенденцию к транснациональности и связи между мыслителями должны были быть и тогда. Уж библиотека-то была вообще одна на всех. Александрийская. Да и греческий язык был всеобщим. Поэтому если нечто было известно иудейским учёным мужам, то было известно и эллинским.

Окончательно в пользу такого классового представления гностиков может свидетельствовать и высокий уровень полемики, который был всегда присущ представителям именно гностических направлений, выгодно отличавший их от большинства церковных оппонентов.

Итак, гностики появились ещё задолго до Иисуса. И они успели сформировать свою собственную картину мироздания. Лично у меня сложилось такое впечатление, что эта картина сильно напоминала то, к чему должны были прийти нынешние философы-материалисты, если бы они честно доводили своё дело до конца. Гностикам, например, тоже удалось выделить идею определенного и единого целесообразного процесса мирового развития.

Но в отличие от идеалистов-диматчиков наших дней, древние-то оказались несколько последовательнее и довели таки свою логику рассуждений до самого конца. И это поставило их в тупик. Исход исторического процесса во многих предхристианских гностических системах был лишен положительного содержания, и сводился, в сущности, к тому, что всё остается на своем месте, и никто ничего не приобретает. Фатализм, тщательно маскируемый диаматом, древние не скрывали совсем.

Если совсем грубо, то гностики точно так же закономерно заключили, как и мы ранее, что материализм ведёт в никуда. Это тупик. Демиург этого материального мира, с точки зрения гностиков, оказался реально плохим пацаном. А человека вообще создал Саклас («дурак» по-арамейски). Т.е. если честно взглянуть на наш мир тогда и сегодня глазами материалиста, то мы увидим практически одинаково унылую картинку. Единственный выход из этого мрака древние гностики узрели в иной сущности и в ином идеальном мире, никоим образом, не причастным к миру этому, материальному. Но, если обратиться к сохранившимся гностическим текстам, то очевидно, что всё это звучало не то что неубедительно, но даже непонятно. Поэтому общий настрой античных философов оставался пессимистичным.

И вот тут появился некто Иисус Назорей, и дал заскучавшим гностикам много вкусной пищи для размышлений. И всё как-то само собой стало становиться на свои места. Неудивительно, что учёные-гностики тут же ринулись натягивать на новое учение привычные формы. Впрочем, не исключено и то, что даже формы эти не сильно отличались от тех, которыми пользовался сам Иисус при общении не с простым народом, а с людьми образованными. Со знающими.

Гностики тоже должны были сыграть свою роль в распространении учения. Пока рядовые евреи разносили благовесть по всей империи снизу, учёные-гностики доводили Супертеорию до сведения элит сверху. Думается, без этого христианство, которое некоторые особо невежественные критики любят обозвать «религией рабов и нищих», просто не имело бы шансов стать мировой религией. Рабы и нищие крайне мало что решают и уж тем более не влияют ни на что, а вот параллельное распространение учения и сверху, и снизу гораздо лучше объясняет ту стремительность, с которой христианство, которое якобы распространялось исключительно среди черни, охватило все слои Римской Империи.

Менее ста лет потребовалось христианству, чтобы объять всю территорию Средиземноморья и даже проникнуть в Персию. Можно даже провести аналогию с распространением в наши времена теорий Эйнштейна, которые идут как раз сверху, от научного сообщества. Простой человек крайне далёк от сути этих теорий, но то, что всё в мире относительно, а E=mc² знают уже практически все. Но на это ведь тоже ушли целые десятилетия, а античная инфраструктура была поплоше.

В общем, гностики, как бы их не любили нынешние ортодоксы, к христианству были причастны очень серьёзно. Однако, когда начался процесс объединения церкви, как организации под властью епископов, для которых жизненно важно было создать единый догмат о всеблагом Боге, то гностицизм с его непонятными для преобладающей части тогдашней паствы образами и понятиями оказался совершенно чуждым. А особенно чуждым оказалось аллегорическое противопоставление светлого и тёмного богов, которое, вероятно, воспринималось в лоб и не вызывало ни малейшего сочувствия.

Но это всё как бы один пласт противоречий. Был ещё и другой, столь же значимый. Гностики, как люди не понаслышке знакомые с логикой, прекрасно понимали, что епископ – всего лишь ключник, и никаких священных прав иметь не может. Вот тут-то теоретики-философы и столкнулись с бравыми практиками-епископами, только что разорвавшими в клочья пророков-мотнанистов ровно по тому же поводу. Монтанисты кроме всего прочего покусились и на церковную иерархию, логично полагая её порождением мира материального. Подвергая тем самым сомнению смысл её существования. А у гностиков, как людей должных соблюдать научную последовательность, тоже не было другого пути, и конфликт был неизбежен.

Но всё-таки главной точкой соприкосновения было другое. Гностики, люди научного склада мышления, чётко понимали, что это совершенно неправильно упрощать слова учения, обрубать и адаптировать то, что для них было самым главным – систему рассуждений и доказательств. Они понимали, что кончится это плохо. Как сейчас, например, во Франции, на родине всей современной математики, ни школьники, ни студенты больше не понимают, что такое дроби и для чего они вообще нужны. Считать их они умеют замечательно, но когда такой ученик всё-таки делает ошибку в расчетах, он совершенно не способен её осознать. Вам может быть и смешно, но полтора землекопа во Франции – дело уже обыкновенное.

Вера ради самой веры, гностиков совершенно не устраивала. О чём мы можем узнать, кстати, со слов самих отцов Церкви. Ириней Лионский, богослов, живший во II веке, писал, что гностик Маркион, например, обвинял церковных проповедников в «приспосабливании своих доктрин к способностям их слушателей, путем выдумывания бессмыслиц для слепых – в соответствии с их слепотой, для глупых – в соответствии с их глупостью, для заблуждающихся – в соответствии с их заблуждениями».

Как видите, гностики давали совершенно честную и правильную критику, поскольку человек должен сам подняться к истине по ступенькам собственного разумения, а не тупо заучить текст адаптированной и кастрированной книжки для сдающих экзамены, слепо уверовав в нечто признанное всеми непреложной истиной. Однако, сам Иисус понимал так же и то, что в его времена это было совершенно невозможно, а потому гностиков он обрёк либо на глубокое подполье (в руинах которого мы и находим теперь древние тексты), либо на пример собственного пути. Последовать за ним до конца гностики тогда, очевидно, не решились. Однако, от судьбы не уйдёшь. Биться на смерть пришлось всё равно, правда, в обстоятельствах уже совершенно чудовищных. Как это было с Джордано Бруно, например.

Впрочем, это, вообще, нормально, когда учёные сталкиваются с управленцами. У них сильно разные горизонты видения. Вот и отцов церкви мало волновали тонкости долгосрочного планирования, у них были свои сиюминутные задачи. Они ведь тоже не хотели ничего дурного. Они-то мечтали передать свою веру другим, а этим другим было совершенно лень мозгой шевелить, вот и приходилось как-то адаптировать, обрезать учение. А гностики этому мешали.

Кроме того, в споре с гностиками епископы защищали идею единого Начала и выступали против привлечения дополнительных сущностей в виде злых демиургов, и в этом плане их возмущение выглядит совершенно логичным и справедливым. Вот позиция по этому вопросу того же Иринея Лионского: «Некоторые, отвергая истину, вводят ложные учения и «суетные родословия», которые, как говорит Апостол (Павел), «производят больше споры, нежели Божие назидание в вере» (1 Тим. 1:4); хитро подделанною благовидностью они обольщают ум неопытных и пленяют их, искажая изречения Господа и худо истолковывая то, что хорошо сказано; и под предлогом знания совращают многих и отвращают от Творца и Украсителя вселенной, как будто они могут показать нечто более возвышенное и великое, нежели Бог, сотворивший небо и землю и все, что в них. При этом они нарочно искусными оборотами слов увлекают простых людей к пытливости, а между тем губят этих несчастных, не могущих отличить лжи от истины, возбуждая в них богохульные и нечестивые мысли против Творца».

Вот оно столкновение двух полуправд! С одной стороны епископы идут супротив самого учения об Истине, объявляя пытливость, т.е. само познание чуть ли не грехом. Но с другой стороны тоже не всё гладко. Безусловно, это совершенно правильно и в духе учения Иисуса «увлекать людей к пытливости». Хотя кое в чём Ириней был всё-таки прав. Но есть во всём этом какая-то грустная ирония судьбы. В своей борьбе против гностиков отцы церкви, в конце концов, умудрились оказаться на пути монтанистов, отрицавших значение разума в делах веры.

Если же взглянуть на этот спор ещё внимательнее, то можно заметить другой интересный нюанс. Помимо прочего, гностицизм содержит в себе отрицание ветхозаветного догмата через объявление бякой-демиургом именно иудейского Ягве. Так вот есть вопрос. Что получится, если всё это снова подвергнуть отрицанию? Правильно. Мы снова возвращаемся к исходному богу-мстителю и его рабам! А ведь именно это и получилось в итоге. Ортодоксальные христиане сто лет боролись с иудеями в своих рядах, но в результате спора с гностиками окончательно оказались в одних окопах с ними.

Разумеется, такой поворот не мог пройти бесследно. Поэтому совершенно неудивительна и та метаморфоза, что произошла с текстами писаний в эти решающие для всего христианства годы.

Немаловажно и то, что вся эта война с гностицизмом началась именно в Риме, чья община, находилась под каким-то особенным влиянием иудаизма. Наверное, так и должно было быть. В конце концов, это не какая-то провинция, а столица империи, и от эпицентра реальных событий и иудейских войн было далеко. Здесь совсем другая публика была. Гламурная.

Истории о появлении в Риме апостолов слишком недостоверны. Однако, факт того, что римская епископия всю свою историю упрямо боролась за право вести своё начало от апостола Петра, всё-таки наводит на некоторые мысли. Только вот мысли эти совсем не в пользу Рима. Конечно, Симон Петр не мог быть в Риме лично. Он отправился в Вавилон, как следует из его же собственных писем. Там тоже обитала значительная еврейская диаспора, как и подобает любому приличному финансовому центру. Однако, основание общины в Риме его прямыми учениками вполне могло дать право римским епископам освещать свою деятельность именем одного из апостолов. Однако, было ли тут, за что бороться?

Кто такой вообще апостол Петр? Петр – это прозвище, которое означает «камень». Весьма странная характеристика, данная Иисусом своему ученику. Но это было не единственное прозвище. Симон Зелот – так прежде звали апостола Петра. Если принять в расчёт, кем были эти иудейские зелоты, то вырисовывается совсем интересный портрет апостола. К этому ещё можно добавить тягу Симона хвататься за меч и рубить уши, а также историю о троекратном отречении от Учителя. И если это аллегория, то римским епископам стоило бы призадуматься.

Но как бы там ни было, в римской общине, влияние иудействующих было действительно сильным. Возможно, это объясняется тем, что в отличие от соплеменников, переживших катастрофу и лишения, подвигшие их на серьёзную духовную трансформацию, римская диаспора вполне себе благоденствовала, подобно тому же Иосифу Флавию. А поэтому у евреримлян не было особых причин искать иного смысла в жизни, и назорейская ересь воспринималась ими просто как модное поветрие. Конечно, позднее в общине появились и греки, и римляне, но повсеместная тенденция взаимопроникновения двух разных систем в Риме проявилась как-то особенно ярко.

…

Всё началось с того, что около 140 года некий судовладелец Маркион перебрался в столицу империи из провинциального Синопа и вступил в римскую христианскую общину. Маркион был человек образованный, и поиск истины для него был не пустым звуком. А потому, даже не смотря на большие пожертвования, он вызывал у руководства общины постоянное недовольство, задавая вопросы, на которые никто не мог дать ему убедительных ответов. Объяснения же самого Маркиона вообще повергали святых старцев в ужас, поскольку они шибко тяготели к гностицизму.

Но одной полемикой дело не ограничилось. Маркион с помощью своих капитанов коллекционировал раритетные христианские тексты, и в какой-то момент у него на руках оказалась коллекция посланий самого апостола Павла. И вот, ознакомившись с ними, Маркион был не на шутку озадачен.

Мы уже отметили, что канонические послания апостола Павла таят в себе странную логику двойных стандартов и наполнены различными противоречиями. Так вот дело, оказывается, в том, что канонические послания Апостола, носят на себе отпечаток того же явления, какой лежит на всех нынешних христианских текстах. В каноническом варианте посланий Павла далеко не все принадлежит его собственному перу. В действительности, не всегда даже можно сказать, что принадлежит ему, а что стало результатом позднейшей правки. Однако, благодаря именно этой двойственности канонических посланий, апостол язычников стал сегодня для одних предателем, а для других иудейским засланцем.

Но благодаря Маркиону вполне реально обелить честное имя Апостола. Когда в его руках оказались тексты посланий апостола Павла, собранные его моряками по всему Средиземноморью, то он обнаружил сильные несоответствия с тем, что ему вещали римские пресвитеры. Тогда Маркион сам издал эти послания в виде книги под названием «Апостол». Книга оказалась настолько «еретической», что впоследствии была полностью уничтожена.

Вокруг «Апостола» кипели нешуточные страсти, и, в конце концов, было решено, что Маркион сам всё написал. Однако, если изучить критику, направленную в адрес Маркиона более предметно, то откроется интересный нюанс. Святые отцы позволили себе некоторую необъективность в столь важном вопросе. Да чего уж там, критики Маркиона гораздо чаще взывают к эмоциям, чем к логике. Судите сами.

Тертуллиан утверждал, что Маркион выскоблил (industria erasit), пропустил (abstulit), оставляя повсюду следы, подобно ворам (ut furibus solet), вырыл огромные ямы, выбирая то, что ему нравилось (quantas foveas... fecerit auferendo quae voluit), проделав огромную брешь (amplissimum abruptum intercisae scripturae). Т.е. Тертуллиан проповедовал неприкосновенность кафолического документа, а потому в резких выражениях пристыжает стирательную губку Маркиона (erubescat spongia Marcionisi). Правда, никакой внятной аргументации, почему именно кафолический документ есть истина в последней инстанции так представлено не было.

Но так как Тертуллиан являлся одним из столпов христианского богословия, то впоследствии его обвинения Маркиона «в воровстве» всегда воспринимались за чистую монету, и Маркион объявлялся шулером по умолчанию.

Однако, Епифаний, например, был значительно более сдержан, на личности не переходил и всего-то констатировал тот факт, что Маркион обрезал послания апостола. Но это опять же может являться фактом только в том случае, если совершенно точно установлено, что имеет место именно обрезание, а не нечто обратное. А иначе это вполне могут быть правки, пояснительного или нравоучительного характера. Что, кстати, в случае внесения правок человеком непонимающим, могло оказаться вообще фатальным.

А в том, что такое имело место быть, вполне реально убедиться самостоятельно. Адольф фон Гарнак в своих трудах, посвящённых Маркиону, частично восстановил маркионовский «Апостол». Так вот начнём с того, что три послания, которые вызывают особые споры на предмет даже самой принадлежности к перу Павла, а именно два послания к Тимофею и послание к Титу, в «Апостоле», действительно, у Маркиона отсутствовали.

В принципе, и без Маркиона можно было заключить, что с этими посланиями дело не чисто. Эти три послания заметно отличаются от остальных по стилю. Здесь стиль «неторопливый, монотонный, тяжеловесный, многословный, бессвязный, местами тусклый и бесцветный». А это полная противоположность стилю самого Павла, яркому, а главное, лаконичному. Они отличаются и по грамматике, и по особенностям языка, и по словарному запасу, который подозрительно близок к писателям-апологетам II века. Послания Павла имеют на странице от четырёх до шести слов, которые повторяются в текстах II века, а вот в трёх спорных посланиях таких слов аж от четырнадцати до шестнадцати на странице. Втрое больше, так что ни о какой ошибке в пределах погрешности речь уже не идёт.

Ещё эти три послания предполагают более развитую церковную организацию, но главное, одно из них (1Тим.6:20) умудряется даже осудить другой труд Маркиона – «Антитезы», опубликованные им только в 144 году. В русском переводе Вы этого не найдёте, но в греческом оригинале употреблено именно слово «антитезы»: «О, Тимофей! храни преданное тебе, отвращаясь негодного пустословия и прекословий (αντιθεσεις – антитезы) лжеименного знания (γνωσις – гнозис)» (1Тим. 6:20). Странное выражение «антитезы лжеименного знания» приобретает совсем иной смысл, когда знаешь, о чём тут идёт речь.

Ну что тут скажешь? Либо Павел предвидел появление Маркиона и точно знал и его имя и название его труда, либо святые отцы вошли в транс и, посоветовавшись с самим Павлом, внесли дополнительные коррективы. Хотя, скорее всего, никого они не спрашивали, а просто самочинно изменили текст.

Ну и раз товарищи римские епископы в своей ненависти к гностикам умудрились дойти до того, чтобы прямо сочинить за Павла целых три послания, то нетрудно понять, что и с остальными десятью они тоже не церемонились. Конечно, если сличить тексты «Апостола» и кафолической версии, трудновато сразу понять, какой из них является оригиналом, а какой – позднейшей переработкой. Однако, есть совершенно однозначные места, в которых двойственное истолкование просто невозможно.

Вот место номер раз. Римлянам 1:17. Вот что читается в «Апостоле» (это вопрос о том, каким должен быть человек, имеющий веру):

Ибо праведность Божья в нём открывается

от веры к вере (по мере того, как его вера возрастает),

ибо открывается гнев (приходящий) с неба

на нечестие в неправедность людей,

которые Истину подавляют в неправедности,

мы же знаем, что праведность Божья

согласна с Истиной.

Этот отрывок хорошо сложен. В нем присутствует игра слов, характерная для павлова стиля. Ход мысли автора читается легко. Праведность в человеке возрастает по мере роста его веры, и поскольку праведность должна быть согласна с Истиной, значит, павловское движение от «веры к вере» подразумевает приближение к Истине. А потому горе всем тем, кто подавляет Истину, поскольку подавление Истины есть преграда на пути к праведности Божьей.

А вот в пространной версии мы уже во второй строке обнаруживаем не изложение собственных мыслей, а привлечение чужих, а именно, целую цитату из Аввакума (Авв 2:4): «как написано: праведный верою жив будет»; в третьей строке «гнев» уже стал «гневом Божьим»; в четвёртой «всё нечестие» заменяет просто «нечестие». Истина в этой фразе полностью исчезает и остаётся только вера. При этом уже не понятно ни что такое праведность, ни как её обрести. Конечно, эти различия не позволяют выявить оригинал однозначно и ещё можно говорить о том, что гностик Маркион мог изменить текст и добавить в него слова об Истине. Но вот между пятой и шестой строками вставлено аж пол-главы (1:18 – 2:1), что вводится повторяющимся словом «поэтому» или «ибо», в зависимости от перевода.

Эта вставка – риторическое рассуждение против идолопоклонства (язычники знают Бога, но они почитают тварь вместо творца. И Бог предал их педерастии и лесбиянству и всем порокам). Эта вставка не содержит ничего специфически Павлова. Это вообще общее место той стоической критики, которая была воспринята и использована иудеями. И это же рассуждение, что интересно, часто встречается: в «Премудрости», у Филона, всё у того же Иосифа Флавия, в книгах «Сивилл» и у таких христианских апологетов, как Афинагор и псевдо-Мелитон. Однако, в этом конкретном случае поэтическая строфа высокого павловского штиля прерывается перетиранием давно известных банальностей.

Это ж как надо было ухитриться Маркиону, чтобы, имея перед собой две исписанных страницы, которые мы можем прочесть, сохранить своей пресловутой губкой и скребком как раз семь строк сильных и ярких, хорошо сложенных и хорошо звучащих. Напротив, ясно, что именно кафолический редактор ввёл в текст повсеместно встречающийся отрывок. И это же в свою очередь означает, что слово «Истина» не было добавлено, а наоборот было выкинуто из текста. И это очень символично – «вера» подменила «истину». Очень показательная метаморфоза, наилучшим образом отражающая сущность столкновения гностиков и епископов.

Теперь перейдём к отрывку номер два. Римлянам 3:21. В «Апостоле» приведены четыре сжатых и лаконичных строки:

Некогда Закон, ныне праведность Божья

через веру Христа.

Итак, оправданные от веры Христа, не в Законе,

мир имеем с Богом.

Что имеем – оказывается, умница Павел прекрасно понимал, что Закон подлежит полной замене на Христово учение. Т.е. мир с Богом достигается не исполнением какого-то статичного набора правил, а исключительно следованием по извилистому пути Истины. И, главное, это полностью согласуется с только что рассмотренным первым отрывком. Праведность, будучи согласной с Истиной, растёт от веры к вере, т.е. чем ближе вера человека к Истине, тем больше и праведность. Всё связано, всё охвачено, всё непротиворечиво.

И вот вместо этого сильного отрывка в пространной версии мы снова обнаруживаем нудное и многословное рассуждение в совершенно церковном стиле:

Ныне же, без Закона, праведность Божья явлена,

засвидетельствованная Законом и пророками,

праведность же Божья через веру Иисуса Христа

для всех верующих, ибо нет различия.

...(и нате Вам тридцать четыре стиха о вере Авраама)...

оправданные от веры,

мир имеем с Богом.

Очень трудно не увидеть, что именно кафолическая версия является переработкой «Апостола». И тем более отчётливо видны цели этой переработки. Она защищает Закон в тексте, который его прямо осуждает. Явное противопоставление «некогда Закон, ныне праведность» вообще стёрто: «независимо от Закона, праведность». А затем эта праведность Божья оказывается засвидетельствованной Законом и пророками. Из чего и должно как бы следовать, что Закон и еврейские пророчества не разрушены, а утверждёны Иисусом. Ну, и, конечно, снова следуют долгие и нудные рассуждения о том, что праведность по вере основана на отрывке того же самого Закона, касающегося Авраама (Быт. 15:6), после чего следует заключение «оправдавданные верой». После чего святые отцы снова прибегли к экзорцизму и изгнали из текста слова «не по Закону».

С одной стороны, четыре строки – чётких, ясных, лаконичных. С другой – аж три страницы изворотливых рассуждений, созданных только для того, чтобы исправить четыре исходные строчки. Очевидно, что путь развития шёл от краткого варианта к пространному. Что особо важно, именно на таких примерах становится видно, как искажалась суть учения под влиянием рассеивавшихся по Средиземноморью иудеев. В данном случае, они уже просто в наглую ломятся со своими пророками на страницы посланий апостола Павла и полностью искажают смысл исходного отрывка, устанавливая запал противоречий к библейской бомбе.

Идём ещё дальше. Галатам 3:10-26. Апостол проводит такие идеи:

Ибо все, кто под Законом, под проклятием …

Христос нас искупил от проклятия Закона…

Итак, мы получили благословение духа через веру,

ибо все вы сыны Божьи через веру.

В принципе, всё то же, что и в предыдущем отрывке. Формулировка даже жёстче. Но главное, мы снова видим всё тот же яркий и лаконичный стиль Павла. И что же приходит ему на смену:

Все те, кто от дел Закона, под проклятием...

Христос нас искупил от проклятия Закона...

Чтобы для язычников благословение Авраама стало во Христе Иисусе,

чтобы мы получили обетование духа.

…(получите ещё одиннадцать стихов о благословении Авраама)…

Ибо все вы сыны Божьи через веру во Христе Иисусе.

Всё не так. Ну, не могли крестившиеся после Рассеяния иудеи, полностью отринуть заблуждения своих отцов, как это сделал Павел. Это для них были сделаны все эти дурацкие поясняющие правки. Это им адресованы были эти бесконечные строки о вере и благословении Авраама. При этом сам текст теряет всю былую точность, ясность и образность. Вот это то самое, за что критиковал гностик Маркион епископов, заинтересованных более в расширении паствы, нежели в сохранении истины.

В итоге же логика пространной версии посланий Павла проста. Христианство – это законное продолжение иудаизма; спасение, которое сначала было предложено иудеям и ими отвергнуто, теперь перешло к язычникам. А отсюда и все эти правки, в том числе и это шаблонное разделение на иудеев и эллинов, которое я отмечал ещё ранее: «во-первых, иудею, и эллину».

Оказывается, реальный исторический Павел говорил гораздо яснее и точнее: «Евангелие есть сила Божия ко спасению всякому верующему, иудею и эллину» (Рим. 1:16). А вот сие узнаваемое клише о первости иудеев, механически повторяющееся повсюду и в том числе в книге Деяний, к Павлу никакого отношения не имеет.

И вот тут будет уместно вспомнить о странной тяге римской общины к апостолу Петру. Отечественный исследователь Юрий Николаев приводит интересную деталь из раннехристианской жизни. По его утверждению многочисленные легенды, которые повествуют о духовном противостоянии апостола Петра и Симона Волхва в изначальном варианте гласили о противостоянии апостолов Петра и Павла. А в первые века церкви Петр и Павел вообще рассматривались как антагонисты и выразители противоположных взглядов. Лишь впоследствии церковь по политическим соображениям постаралась скрыть и замаскировать это противоречие, перенеся всю тяжесть анафемствования на заведомых еретиков, таких как Симон Маг или гностики. И вот со следами этой правки мы и сталкиваемся при сопоставлении маркионова «Апостола» с кафолическим вариантами посланий апостола Павла.

Помимо всего прочего, это наблюдение становится и вполне достойным объяснением для необходимости столь странным образом совмещать имена Петра и Павла в названиях христианских соборов и храмов. Такое искусственное примирение как раз отражает несовместимость двух позиций. А ещё становится понятно, как же святые отцы смогли покуситься на строки, принадлежавшие перу самого Апостола. На это их сподвиг авторитет другого апостола – Петра. В принципе, понять их логику можно. Павел ведь даже Иисуса никогда не видел. А вот Петр – другое дело. Поэтому Симон Петр оказался как бы большим авторитетом.

Но вот что получается в итоге. Реальный Павел говорил вещи, весьма отличные от общепризнанной впоследствии догмы. А посему с него и все взятки гладки. К нему претензий быть не может никаких. Поэтому давайте договоримся так. Всё, что будет сказано далее о Павле будет относиться уже не к реальной исторической личности, а к некому собирательному образу, официальному кафолическому псевдо-Павлу, за которым стоит то самое первоначальное иудейское большинство христианских сект, которое не могло не внести корректив в учение Иисуса. Как сказал сам Учитель, трудненько наливать воду в полный сосуд. И, как видите, Библия является как раз прекрасной иллюстрацией этих слов. Очевидно, что значительное количество старой воды в сосуде так и осталось.

Вот эта старая вода и должна была быть выплеснута во время спора с гностиками. Но произошло обратное – отрицание отрицания сделало своё дело. Христианство окончательно свернуло в сторону иудео-христианства. Именно объявление гностицизма ересью, стало тем самым фатальным шагом, который окончательно оформил верховенство ветхозаветного понимания учения. Точнее его непонимание.

А победа над гностиками оказалась пирровой победой, потому что она создала предпосылку для введения совершенно фундаментальных изменений в канонические евангелия. Так, например, Логос в евангелии Иоанна отныне стал пониматься только как Бог, апостола Павла сменил псевдо-Павел, а цитатники типа логий Иисуса или евангелия Фомы, были успешно забыты, по причине их неканоничности.

Конечно, понять ортодоксальных епископов не трудно. Они отчаянно защищали свою веру в единого и благого Бога-отца, и на победу имели бы все права, если бы играли честно. А так, цена победы оказалась больше самой победы.

Это как выкинуть все доказательства и взаимосвязи из формулировки теоремы, и оставить только её следствия. Разумеется, такое не могло закончиться хорошо. На замену сложной, но стройной философской системе, требовалось теперь предложить другое объяснение: доступное и простое. Но, по сути, пришлось создавать уже совершенно новую религию. Чем весь богословский мир и занялся.

Преподаватель-епископ, конечно, знал, что теорема верна и доказана, но вот ученики были туповаты, и процесс обучения шёл туго. Следовательно, объяснение выводов и рассуждений – лишняя информация. А чтобы ученики усваивали материал быстрее, сложные доказательства теоремы отбрасывались, а ученик с помощью особых лабораторных ритуалов должен был потихоньку зубрить лишь следствия из неё.

В принципе, всё это выглядит так: «Я верю, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов». При этом 367 способов доказательства этой теоремы объявляются за ненадобностью ересью, потому что Пифагор – Бог Геометрии и в доказательствах истинности своих теорем не нуждается. Но при таком подходе только божественность создателя теоремы может быть причиной того, чтобы верить в следствия, из неё выведенные.

Так Иисус стал богом, и в отдельного бога превратился Дух. А в итоге неожиданно возникла идея Троицы. Сама по себе Троица, на мой взгляд, является удивительно очень точным отражением христианского учения. Именно это понятие и ставит христианство над дуализмом. Ведь если взглянуть на этот образ непредвзято, то мы получим крайне неожиданный результат. Учение Иисуса включает в себя гностический дуализм – противостояние Духа и Плоти. Но цель этого не найти правых и виноватых. Злой демиург, добрый демиург – это всё глупости, чтоб младенцев пугать. Мера – вот оно единственное отражение Замысла.

За инь-янь взаимного противостояния Духа и Плоти скрывается Единый Замысел, познаваемый только через Меру-Истину. Таким образом, троичное восприятие мира, явившееся в образе Троицы, можно смело назвать главным достижением христианства. Но беда как раз в том, что даже само это понятие было получено отцами церкви как-то случайно и вообще по иному поводу – из одной только необходимости объяснить истинность учения божественностью его создателя. Подозреваю, что они сами не очень понимали, какой прорыв совершили, поскольку воспринимали Троицу как-то уплощённо. Со стороны вообще могло показаться, что теперь появились аж трое богов: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух. А это уже даже не дуализм. Это вообще какое-то одномерное пространство, к тому же попахивающее языческим многобо