Глава третья

"Я стою в темном углу, я не знаю, что случилось со мной..."

Виктор Цой, "Разреши мне..."

8.

--- Жека, ну вот ты эту фигню таскаешь, значит, в Бога веришь, да? -- Толян Нечаев вцепился в плечо Каховского и осторожно тыкал пальцем в качающуюся на женькиной шее "звезду Давида".

--- Ну и?

--- Слушай, ну так ты мне скажи, если он есть, то чего вокруг так херово-то, а? -- Толик отправил за борт бычок и потянулся за следующей сигаретой. Каховский оперся локтем о пластиковый подлокотник кресла и мрачно отхлебнул из стаканчика какую-то фигню, может, даже газировку.

--- А чего тебе до Бога? Я так сразу не объясню. Иди, вон, Профессора спрашивай, может он тебе чего скажет, он с крестом.

--- Профессор с Рудзиевской лижется, у них, блин, любовь... Жека, ну вот смотри... Вот у меня брат, старший, он дознавателем в "линейке" работает.

--- Где?

--- В линейном отделении милиции, на Белорусском вокзале.

--- И чего брат?

--- Да ничего... Он вчера с дежурства пришел, на кухню сел и к холодильнику приклеился. Там и уснул потом. В общем, у них там на сортировочной кто-то девчонку маленькую изнасиловал, а потом убил. А он на опознание выехал. Вот смотри, если бы Бог был, он бы не позволил убивать, правильно?

--- Толь, да хрен знает. Может, у нее предназначение такое было. Ну, или она чего сделала...

--- А чего сделала-то, она ведь в школу даже не ходила? Если он есть, он нас защищать должен, заступаться. А он только отнимает. Типа наказывает, что ли?

--- Может и наказывает, мы же не понимаем...

--- А чего не понимать? Вот я в него не верю, значит, он должен... В общем, чего он за меня заступаться будет? Вот и живу хрен знает как... Родаки все время, -- Толян сплюнул куда-то под кресло, -- И Людка тоже, сучка, блин...

--- Толь... Да может, наоборот, тебе из-за этого потом хорошо будет...

--- Чего хорошего, ну вот ты мне скажи, чего? Что она опять под Юрку стелится? Это же несправедливо, Жека... Не-спра-вед-ли-во... --- пластиковая зажигалка выскользнула из рук Толяна и заскакала по полу. Каховский вытащил из кармана свою...

Последние час или полтора Шурик проторчал на какой-то деревянной скамейке. За спиной -- обитая пластиком стена, слегка гудящая, словно системный блок компьютера. Сбоку -- железная лестница, по которой все время кто-то сбегал или поднимался. Впереди серая пустота, потом белый борт, потом черная пустота, которую иногда вспарывали зернышки петард и салюта -- на соседних речных трамвайчиках вовсю прощались с детством.

3:47. Странно, когда он до этого смотрел на мобилу, там тоже было 3:47. В голове шумело, гудело, ухало. Откликалось жутковатыми воплями из салона, где, кажется, на полном серьезе собирались петь про родившуюся в лесу елочку. Наверху в очередной раз крутили что-то разухабистое, какую-то французскую дрянь, которая постоянно звучала у метрошных ларьков. Сегодня уже среда. Во вторник первый экзамен, сочинение. А у Вальки первый в следующую среду. "Саша, ты понимаешь, они же меня в любом случае поступят. Просто мне самому хочется. Потому что, если я на платное попаду, то буду как заложник. А если на бюджет -- то смогу бросить, и мне никто ничего не скажет". "Тема гражданского долга в поэзии Н.А.Некрасова", "Образ князя Андрея в романе Л.Н. Толстого "Война и мир". Лучше брать первую половину девятнадцатого века: меньше риска написать не то, что нужно. Интересно, а на мехмате вообще девушки есть? Или они Вальке понадобятся только для маскировки?

--- Толь, у тебя собака есть?

--- Нет, кошка есть, у матери. Я ее Дуська зову, а она -- Диана, как принцессу.

--- Ты ее хоть раз лупил, когда тебе хреново было?

--- Ну... Жека, я тебе говорю, что Бога нет, а ты меня про кошку спрашиваешь...

--- Значит, лупил. Слушай, вот, думаешь, она понимает, что ты ее просто так пиздил, потому что злился? Ведь ни хрена.

--- Блин, Жек, то есть получается, что на нас дерьмо всякое валится просто потому, что у Бога настроение хреновое?

--- Да нет же... Просто нам в его проблемы въехать, как твоей кошке в твои...

Остаток дискуссии Шурик уже не дослушал. До него как-то не сразу дошла небрежная фраза Толяна. "Профессор с Рудзиевской лижется, у них, блин, любовь..."

Сперва Шурику повстречалось целое стадо поющего бабья. Причем песню орали не только одноклассницы, но и Надежда Петровна с англичанкой Маргаритой. Стояли кружочком, размахивали бенгальскими огнями и выводили нестройным хором:

--- А любовь девичья, с каждым днем сильней...

Боровкова, как репортер из "Дорожного патруля", прыгала перед ними с камерой.

--- Саша, иди к нам, а то ты сегодня какой-то неприкаянный... -- Надежда Петровна с облегчением перевела дух.

Шурик резко мотнул головой и двинулся дальше.

Тальберг с Нелькой обнаружились на верхней палубе. Стояли возле неожиданно замолкшего динамика. Вполне возможно, что его вырубил сам Валька. Хотя это уже чересчур. Если Валька ведет себя как сволочь, то это же не значит, что он будет вести себя так во всем.

Разумеется, козел Нечаев все наврал. Ничего они не лизались. Нелька опиралась гитарой о замызганную палубу, а Тальберг ей что-то втирал. Просто держал ее за руку и все... Ничего страшного.

Зато у другого борта исходил пеной Вовчик. Стучал кулаком по перилам, не обращая внимания на уговоры Тарханова, Юрки и неизвестно как примазавшейся к ним Коробейниковой.

--- Сань, -- неспешно позвал его Матросов, -- греби сюда.

Позвал в последний момент -- из починившегося динамика вновь грянул "Квазимодо". А эти двое так и не сдвинулись с места, только чуть прижались друг к другу.

Людка ткнула Шурику в ладонь очередной стакан. "Псевдо-отвертка": "фанта" вперемешку с какой-то косорыловкой. Но ничего, пить можно.

--- Санька, -- сдавленным голосом произнес Драников,-- ты меня, конечно, извини, но я сейчас твоему Тальбергу вмажу по ебалу.

--- Вов, ну ты чего? Ну, Вов, -- засуетилась Людка.

Матросов отвел глаза.

--- Ну это же беспонтово, вот так...

--- Вовчик, ну чего ты заводишься, в самом-то деле? -- изумился Тарханов. -- Стоят себе люди, детство вспоминают. Нелька же говорила, что они в первом классе за одной партой сидели.

--- Ну и чего теперь? Я с Боровковой в первом классе за одной партой сидел. Так я ж ее за сиськи не лапаю.

--- А кто лапает-то? -- изумилась Людка, теснее прижимаясь к Матросову. -- Сам иди и пригласи кого-нибудь, а не... -- Людка не договорила фразу, прижалась к Юрчику губами. Зашептала там что-то в самое ухо.

--- Не, на хрен, -- Вовка снова стукнул кулаком по перилам. -- Народ, пошли вниз, догонимся. Там вроде еще чего-то булькало, в салоне. Сань, ты как?

Шурик снова мотнул головой. На фиг. Если надо будет -- он потом выпьет. Ему и нынешний-то стакан уже шел с трудом. А Тальберг, кажется, опять закосел, вон как вцепился в Нельку.

Ну вот не будет он на них смотреть. Не-бу-дет. С Валькой можно разобраться завтра вечером. Или не разбираться. Ну не могут же они при всех... И вообще, Людка хоть и балда, но в одной вещи права. Надо будет тоже. Хотя бы просто попробовать.

Не то, чтобы он вообще ни разу за эти два года не задумывался о чем-то таком. Нет, почему... Просто это было что-то совсем левое, типа просмотра порнухи. То есть вот разглядывать девчонок было приятно. И трогать, наверное, тоже. А вот так, чтобы обниматься при всех, или там разговаривать, или, блин, вообще быть вместе, ходить куда-то, планы строить. Да на фига? Тем более, что Валька вообще своим родителям все сказал. Ну, если бы для него это было несерьезно, он не стал бы светиться. Так что, оно просто нечестно и все тут.

Но при этом все равно было интересно. Как там Тальберг говорил? "Прикрытие". Будет вам прикрытие, экстра-класса...

9.

Маринка сидела на той самой деревянной скамейке, которую до этого облюбовал он сам. Обхватила ладонями коленки: то ли замерзла, то ли просто ей так удобнее было. А ноги у нее, кстати, вполне ничего. Только вот дело не в них.

Наверное, если бы она сама, как всегда, начала говорить первая, Шурик бы просто отшутился. Ну или вообще прошел мимо. Но Спивак молчала. Разглядывала всполохи салюта: на соседнем теплоходике, наверное, был целый пороховой склад.

--- Подвинься.

Она чуть шевельнулась. Скамейка была тесная и холодная. И ребристая до жути. Такое выражение лица, как у Маринки сейчас, Шурик пару раз наблюдал у матери. На кухне, после очередной ссоры. Но там он ни черта не мог сделать, разве что уйти к себе в комнату и не возникать.

--- А я тебя сегодня вообще не сразу узнал.

Спивак на секунду повернулась к нему. Сбоку опять что-то грохнуло. Слеза на ее щеке оказалась малиновой.

--- Я старалась. Тебе правда... -- она говорила чуть неразборчиво, наверное, боялась всхлипнуть.

--- Ну ничего так... Прикольно.

--- А я думала, он опять наврал...

--- Кто?

--- Тальберг твой...

Шурик как-то сразу понял, о чем идет речь. И скривился от неловкости.

Они тогда торчали в кабинете английского, ждали Маргариту. Сидели всей группой на партах и о чем-то трепались. И Маринка, разумеется, задала ему какой-то вопрос. А он даже ответить не успел. Валька немедленно встрепенулся:

--- Марин, ну чего ты к нему опять лезешь? Саше блондинки нравятся, -- и для пущей убедительности снял с шуркиного плеча собственный светлый волос.

Шурик чего-то бормотнул, потом пришла англичанка, началась консультация. А Спивак, оказывается, это все запомнила.

--- Да нет, не наврал. Тебе правда идет.

Ему вообще хотелось извиниться. И за эту глупость, и за многое другое. И за то, что сейчас он снова врет. Ну, не врет, а разыгрывает ее, что ли...

Наверху неожиданно стало тихо. А потом поплыл шуршащий, слегка граммофонный звук. "Феллини". Тальберг в свое время чуть не сдвинулся на "Двадцать пятом кадре", долго втирал про какие-то нереальные шумы, психоделику и дорожки. Хрен чего поймешь, но эта музыка Шурику нравилась. Тем более, что...

--- Мы здесь танцевать будем или наверх поднимемся? -- он ни на секунду не сомневался, что Маринка согласится. И правильно делал.

Было неудобно и странно, из-за того, что они оказались одного роста. И оба не ловили мелодию, вообще. Главное, что Маринка молчала. Даже не прижималась почти, только губы у нее дрожали. А торчавшие в креслах Женька с Толяном вроде бы слегка подвинулись. Сверху кто-то одобрительно присвистнул. Да ну их всех на хрен. На белых решетчатых перилах была намотана какая-то пластиковая фиговина. То ли маргаритки, то ли чего еще. Шурик слегка притормозил, начал выламывать ближайшую. Сам не понял, на кой черт. Дарить собирался эту хрень или лепестки обрывать.

" Герой на героине, героиня на героине... "

Маринка попробовала воткнуть цветок в волосы, потом просто заложила его за ухо. Словно сигарету. И все это на ощупь, не отводя глаз от шуркиного лица. Хоть прощения у нее проси. А может наоборот, может ей хорошо... Только вот губы непривычные.

--- Горько!

Хрен его знает, кто это выкрикнул. Но вот следующий голос явно принадлежал Вальке. И звучал он как-то ободряюще. И очень громко, потому как Тальберг, оказывается, спустился с лестницы. Стоял в метре от них и опирался спиной о стену:

--- Саша, ну я же говорил... Пятихатник тогда завтра занесу.

--- Какой пятихатник, Валя? -- Маринка все еще улыбалась, не понимала. А Шурик сразу ощутил идиотское покалывание в пальцах. Кулаки к драке чешутся, да?

--- Ну, какой-какой... --- Тальберг привычно скрестил руки на груди. -- Мы на тебя поспорили. Если бы ты Саше дала, я бы ему сто баксов был должен. А так -- по пятьсот рублей за каждый поцелуй. Ты у нас дорогая женщина, Марин...

Он не закрывается. Не уходит от удара. Вообще. Как тогда, в больнице. Как в лифте, в комнате, на лестничной площадке. Когда притягиваешь Тальберга к себе. А засосы потом похожи на крошечные ожоги. Он только моргает. И начинает оседать, получив коленом в пах. Лицо такое, будто его сейчас вырвет. За плечи, и башкой об стену, со всей дури, несколько раз. А тело в твоих руках такое знакомое, податливое, мягкое. Отзывающееся. Твою мать, да у Тальберга разве что не стоит... Пока еще есть, чему стоять. Кажется. Сука. Ну какая же сука, а...

--- Мамочка!

--- Саша! Саша, ты что делаешь... Ты же его сейчас убьешь!

--- Господи...

--- Блядь, да помогите же кто-нибудь...

--- Сань, ты че...

Кто-то хватает, пытается тебя оттащить. Чьи-то руки на твоем плече. На хуй!

--- Да он же пьяный!

--- Что тут...

--- Елизаров, ты что себе позво...

--- Он же сейчас Вальку убьет, ну сделайте что-нибудь!

--- Твою мать...

Кровь липкая. Как помада, да, Валь? Ну чего таращишься, улыбайся, на нас опять все смотрят.

Глухой плеск: видно, кто-то выкинул за борт бутылку.

Губы белые, а кровь красная. Красиво, правда, Валь? И рубашка белая. С черными следами от подошв. А стены кружатся. Будто это тебе самому сейчас заехали ботинком по переносице. И хрустит что-то. Уй, как хрустит. Совсем как валькин позвоночник, когда Тальберг выгибается, прежде, чем устроиться на твоих бедрах, трется лицом о твою шею и грудь, выламывается, распластывается, помогает себе пальцами...

--- Воды принесите...

--- Какого на фиг врача?

--- Надежда Петровна, а вы куда смотрели?

--- Саша!

--- А из-за чего они?

--- Валя, ты живой?

--- Ой, мама, у него кровь идет...

Еще раз --- так, чтобы дернулся, вмазался в пол. Чтобы хоть заскулил... Чтобы зашипел, как всегда, когда кончает... Нету никакого "всегда". И не было. И... Он даже сейчас из себя чего-то корчит. Мальчик, девочка, какая в жопу разница... Тальберг кашляет так, будто подавился не кровью, а спермой. Потом его кто-то закрывает. Физрук, кто ж еще-то... Вдавливает тебя в какие-то перила, черт его знает... Держит, душит, не пускает... И уже совершенно непонятно, чего ты хочешь: то ли ударить еще раз, то ли самому долбануться головой об стену. Чтобы не было, не было, не было. Ничего и никогда, вообще...

10.

Он опять сидел на этой же проклятой скамейке. Как памятник на постаменте. Сверху льется дождь, а памятнику по хрен. Шурик не помнил, кто выплеснул на него бутылку с газировкой. Наверное, физкультурник. Руки липкие, плечи липкие, подбородок липкий, губы соленые.

Хорошо быть памятником, у них похмелья не бывает. И переживаний не бывает. Чугунный лоб, никаких эмоций.

Кругом ходили, переговаривались, огибали скамейку так, будто вокруг и впрямь были цепи. Как у памятника Пушкину на Тверской. Тезка, блин. Он торчит на постаменте, а кругом идут какие-то левые разборки.

Оказывается, пьяный в дрова (по другим показаниям -- бухой в дрезину) Санька Елизаров ни с того, ни с сего начал лапать (попытался изнасиловать) ни в чем не повинную Маринку Спивак. А когда за нее попробовал заступиться Тальберг, Саня отмудохал бедного Вальку до потери сознания (до сотрясения мозга). Охуеть.

--- Он сказал, что не надо никакой милиции.

--- Господи, а родителям звонили?

--- А я все на камеру сняла. Если что, я в ментовке покажу.

--- Да это статья.

--- Разворачивайте... Скажите, что в "Скорую" надо...

--- Это все из-за водки. Ведь опять пронесли...

--- Маргарита Сергеевна, ну в какую "скорую"?

--- А вот в девяносто шестом, помнится, Решетников с собой кастет принес на выпускной.

--- Александр Борисович, вы бы еще про Мамаево побоище вспомнили.

--- У Тальберга нос сломан, а ему на вступительные через неделю.

--- Да мы уже давно обратно возвращаемся, вы что...

Потом с верхней палубы опять поплыли медляки. Ну а чего делать-то? Драка кончилась, кровь замыли, Тальберга утащили в салон и вокруг него сейчас суетились мамаши из родительского комитета и кто-то из училок. А у нас сегодня праздник. Мы его запомним навсегда.

Пришла Маринка Спивак. Присела рядышком на корточки, завсхлипывала. Сказала, что ни капельки не верит и что будет его любить. Потом отодвинулась, наверное, в туалет умотала. В лицо Шурику сразу ударил ветер. Не холодный, а муторно-мерзкий, как кипяченое молоко. И утреннее небо было точно такого же казенного цвета.

--- Санька, ну ты монстр... -- Матросов слегка покачивался, приобнимая более трезвого Толяна Нечаева и заплаканную Людку... -- Вы с ним что, Спивак не поделили? Тоже мне, из-за девки... Вот у нас теперь...

Людка захихикала, начала попеременно тыкаться то в Юрку, то в Толика.

Сигареты давно кончились, а Шурик так и продолжал сжимать пальцы щепоткой. Потом стало горячо. Оказывается, Надежда Петровна приволокла ему стакан с чаем. Пластиковый, ядовито-красный. Как кровь.

Валька не закрывался. Наоборот, смотрел изо всех сил. Как будто надеялся, что Шурик выбьет ему глаза, и мир, наконец, кончится.

--- Саша, Саша... Пей чай, немедленно. Ты же простудишься сейчас. Нормально там все, успокойся. И родители уже звонили, сказали, что не будут в милицию заявлять.

Ну и зря. Если его посадят, он точно не будет сегодня возвращаться домой. И завтра тоже. И потом. И они наконец-то никогда не увидятся.

--- Что ж вы так? Мне Марина все рассказала. Саша, ну он действительно такой, ни себе, ни людям. Я тебе сейчас не как учитель скажу, а... Ну, как мама, наверное, или как женщина... В общем, ты, наверное, правильно... просто, не так сильно надо было.

--- Надежда Петровна... пожалуйста... идите к черту...

В автобусе Вальки не было. Шурик даже не понял: то ли к Речному примчался Андрей, то ли Тальберга уволокли в машину директрисы. Просто пустое сиденье у окна. Сквозь занавеску пробивается солнце. Серое.

Когда они выгружались у школы, к Шурику подскочила какая-то тетка, начала орать про уголовку и фашистов. Наверное, чья-то мать: многие звонили с теплохода предкам и, понизив голос, выдыхали "Ой, а у нас тут такая драка была..."

--- Сань, ты с нами на Яузу пойдешь? -- выспавшийся Вовчик растирал затекшие руки.

Они сразу договорились, что после теплохода двинут на тот берег. Не сколько пить, сколько просто по нормальному посидеть. Как взрослые люди. Валялись бы на траве, кто-нибудь обязательно вмазался бы в муравейник. А сквозь запах подсыхающего сена и бензина пробивался бы аромат сигарет. И Валька, ясен пень, ткнулся бы в Шурика щекой и срубился. Ну, мало ли, может просто устал человек.

--- Саша, хочешь, я тебя до дома провожу? -- Маринка разглядывала стрелку на колготках. За ухом у нее до сих пор торчал пластиковый цветок. Шиповник, точно. Искусственная розочка, как венок на кладбище.

Шурик никак не мог мотнуть головой. В кармане в очередной раз набухал сигнал мобильного.

--- Сашка, ну где тебя носит-то? Валя дома давно, я его в окно видела...

--- Саша, так проводить?

--- Саш, ты там с девушкой, что ли? Только недолго, я уже борщ грею.

На худосочной детсадовской березе чирикала какая-то пернатая дрянь.

Он сам не знал, зачем поднимался наверх пешком. Видимо, чтобы измотаться еще больше. Так, чтобы рухнуть и уснуть. На седьмом этаже начало подташнивать. Наверное, хмель уходил.

На десятом... Шурик просто остановился. Глянул на дверь сто шестнадцатой. Как будто хотел различить валькин голос. Ну или хоть что-то. Войти туда и посмотреть, что будет. Он так четко представил себе тальберговскую прихожую. С золотистым ламинатом, с тапками валькиной матери, которые почти все время валялись под вешалкой. С неоновым прожектором. Таким же, как трубка на лестничной клетке. С осторожными запахами псины, табака, полироли для мебели. Ну, наверное, еще перекиси водорода. Неважно. Если не вспоминать как следует, то он обязательно все забудет.

Плафон на лестнице мигнул, а потом потихоньку потух. Вспыхнул темно-сиреневым и отрубился. Утро. Сумерки. Темнота.

На площадке одиннадцатого, под его дверью, спал Валька. Спиной к обивке, ноги на соседском половичке, разбитое лицо утыкается в воротник некогда светлого пиджака.

Вот засада.

Тальберг не мог перепутать квартиры: расположение разное, наискосок. Значит, специально.

Можно было постучать к своим. Дернуть дверь на себя, смести Вальку в сторону, быстро захлопнуть замки.

Можно было спуститься на один этаж, всколыхнуть звонком Блэка, а потом смотаться на лифте вниз, выждать на скамейке или на доминошном столе.

Можно было развернуться и уйти на Яузу. Звякнуть потом матери. Или Андрею позвонить, сказать, чтобы забрал... Ну, в общем, забрал.

Можно было присесть на корточки. Прислониться. Прислушаться. Провести грязными пальцами по грязной щеке. Облизнуть губы. Свои или, ну, тоже, в принципе, свои. Самому поверить, что ничего не было. Буркнуть что-то типа "Ты просыпаться будешь или нет? Пошли, я тебя умою..."

Так он и сделал.