Версия Ригана

Он очень беспокоился за Эльзу. Она говорила ему, как странно в последнее время ведет себя пастор Рамсай. Зря Айван бросил ее в последнюю ночь, да и велосипед тоже, но Мак убедил его, что так будет лучше. Он и правда не думал, что пастор будет ее бить. Послезавтра они будут вместе, а если надо, то и сегодня могут уйти отсюда. Но он был сильно напряжен, когда приблизился к ограде Молитвенного дома. Последний раз, подумал он, послезавтра я завяжу с этим чертовым местом.

Длиньша встретил его почти радушно. Он тщательно полировал велосипед Айвана и, оторвавшись, бодро улыбнулся.

С чего это Длиньша полирует его велосипед?

— Эй, я слышал, ты отказался от должности почтальона? Что ты тут делаешь?

—Пришел за велосипедом. — ответил ему Айван.

Улыбка Длиньша стала еще шире.

—За каким-таким велосипедом?

—Чо, Длиньша, не шути со мной. Ты ведь знаешь, за каким велосипедом — за этим самым.

—Это твой велосипед? Где, интересно, ты его купил?

То, с каким невинным удивлением Длиньша притворяется, взбесило Айвана. Он был не в настроении выносить сегодня это дерьмо.

—Не болтай, Длиньша. Ты прекрасно знаешь, что это мой велосипед.

Свинячьи глазки поблескивали в злобном триумфе.

—Это велосипед Его преподобия. Где ты его купил, говоришь?

Так вот что за игра. Нет, Длиньша не может говорить все это серьезно. Всего-навсего обычные провокации.

—Мне ничего не надо доказывать, Длиньша. Ты и сам видел, как я его делал. Как покупал запчасти. Одни колеса обошлись мне в шесть долларов. Не шути со мной. Ты с жизнью своей играешь.

—То же самое я могу сказать и тебе, потому что Его преподобие отдал велосипед мне. Здесь его владения, его добро.

Оказывается, он не шутит. Он собирается с помощью пастора украсть велосипед, на который у Айвана ушло столько сил и времени.

—Так значит… ты мне его не отдашь? — Айван удивился тому, как медленно и спокойно прозвучал его голос.

—Если он твой, забери его, а? — ухмыльнулся Длиньша, осторожно поднял велосипед и поставил перед собой. Потом, сдвинув свои тяжелые плечи, повернулся к Айвану. — Его преподобие сказал, что, если ты придешь сюда, ты злоупотребишь гостеприимством, и я обязан тебя выдворить. Он сказал — любыми подручными средствами. Я тебя так отделаю!

—Я ухожу. Отдай мне велосипед — и я уйду. Айван попытался обойти Длиньшу сбоку, но внезапно оказался на земле. В голове у него звенело, он почувствовал, что у него онемела одна сторона лица.

Длиньша широко улыбался над ним.

—Знаешь, как долго я ждал этого момента? — проговорил он с вызовом. — Вставай, ман, вставай, посмотрим, как ты умеешь держать удар. Козел!

Айван встряхнул головой, чтобы прийти в себя, и сплюнул кровь. За что Длиньша так его ненавидит? Он смотрел на его победную ухмылку и видел, что в ней сконцентрировались все его ежедневные провокации и преследования, все несправедливости и притеснения. Айван пошел на Длиньшу, но следующий удар пришелся ему в челюсть, и он снова покатился, глотая пыль. На этот раз зрение у него помутилось, и глаза застлал красный туман.

Потом вдруг произошла удивительная вещь. Его голова вдруг прояснилась, и он оказался на месте, но где-то не тут. С одной стороны, он ощутил себя отделенным от всего и как бы парящим, с другой — видел, что лежит на земле, а над ним возвышается могучая обезьяноподобная фигура. Он видел, как он быстро перекатился по земле, вскочил на ноги и выхватил свой окапи. Он видел, как Длиньша остановился, тревожно оглянулся, схватил бутылку и разбил ее. Все было так, словно он смотрел эпизод из фильма «Отсюда — и в вечность», где Ланкастер и Боргнин сидят в баре. Он слышал, как тот говорит: «Хочешь убийства, Жирдяй, ты его получишь». С какого-то далекого расстояния он видел себя: вот он балансирует на пальцах ног, согнув колени и перекладывая окапи из руки в руку, как это делал Питер Лорре.

И в то же время он стоял перед Длиньшей, следил за его глазами и руками, вертел своим окапи и угрожающе его направлял. Он слышал, как где-то прозвучал сигнал тревоги, но в себе тревоги не чувствовал. Все замедлилось, словно они оказались в воде, и в его распоряжении для того, чтобы уворачиваться и наносить удары, была уйма времени. Его лицо болело, в нем кипел гнев или, вернее, холодная контролируемая ярость. Казалось, он знал каждое движение Длиньши еще до того, как тот его совершал, увертывался от его нападений и полосовал его ножом. Схватка стала похожей на танец и пошла в зловещем ритме: увернулся — полоснул, увернулся — полоснул. Каждый раз, когда он резал, он чувствовал, как острие ножа пронзает рубашку и натыкается на что-то твердое и все-таки мягкое. Каждый раз Длиньша вскрикивал, но не сдавался, и Айван продолжал танцевать и полосовать ножом, танцевать и полосовать, совершая, как ему казалось, замедленные изящные движения.

Но Длиньша все-таки нашел в себе силы прижать Айвана к скамейке, и, когда зазубренные края бутылки распороли его плоть, он почувствовал, как вспыхнули ребра. Затем он уже сидел на Длиньше, у которого не было больше бутылки и который кричал от страха, стараясь защитить лицо ладонями.

—Не надо — до меня — доебываться, — говорил Айван, акцентируя каждое слово хлестким взмахом ножа, которым делал длинные неглубокие зарубки на щеках и носу врага. Кровь пузырилась на пальцах Длиньши, и он орал, как младенец. Потом чьи-то руки схватили Айвана и оттащили от Длиньши. Он слышал, как кричит пастор:

—Бандиты убивают Длиньшу! Полиция! — И какие-то люди в возбуждении забегали вокруг него, а он стоял на коленях, ухватившись ладонями за свой кровоточащий живот и неистово сблевывал. Ему показалось, что он увидел испуганное лицо Эльзы, которая пробиралась к нему сквозь толпу.

—Эльза, — выдохнул он, — скажи Хилтону…

Все закружилось в безумном водовороте, и он ничего не мог понять, пока не очнулся в полицейском участке с кровавой повязкой на ребрах.