Мы встречаем нищего

На следующее утро мы спали очень долго: солнце поднялось высоко, когда мы покинули гостиницу, направляясь на этот раз к югу. В конюшне почти не оставалось лошадей, и поблизости не было видно ни одного человека из нашего отряда. Я громко выразила удивление по поводу того, куда они все подевались.

Джейми усмехнулся.

— С уверенностью не скажу, но предположить кое-что могу. Стража направилась вчера в ту сторону, — он указал на запад, — стало быть, Руперт и все прочие двинулись вон туда, — и он указал на восток. — Скот, — пояснил он, заметив, что я не поняла. — Владельцы поместий и арендаторы платят стражникам за охрану и в этом случае получают назад скот, украденный во время набега. Но если Стража отправляется на запад в сторону Лаг-Круйма, стада, пусть и ненадолго, остаются без охраны. Ниже этого места лежат земли Грантов, а Руперт — самый ловкий угонщик скота из тех, кого я знал. Скотина пойдет за ним куда хочешь, даже не мычит. А поскольку здесь у нас не предвидится больше никаких развлечений, Руперту не сидится на месте.

Казалось, Джейми тоже не сидится на месте, потому что он сделал широкий шаг. Через вереск вела оленья тропа, идти по ней было легко, так что я успевала за ним без труда. Немного погодя мы вышли на обширную вересковую пустошь, где можно было идти рядом.

— А что с Хорроксом? — вдруг спросила я — упоминание о Лаг-Круйме вызвало в памяти рассказ Джейми об англичанине-дезертире и о тех сведениях, которые он мог сообщить. — Ты ведь собирался повидаться с ним именно в Лаг-Круйме, верно?

Джейми кивнул.

— Да. Но я не могу отправиться туда сейчас, когда там и Рэндолл, и Стража. Слишком опасно.

— А мог бы кто-нибудь сделать это вместо тебя? Ты кому-нибудь доверяешь полностью?

Он опустил на меня глаза и улыбнулся.

— Да. Например, тебе. Поскольку ты не убила меня прошедшей ночью, я думаю, что могу тебе довериться. Но боюсь, что тебе одной нельзя ехать в Лаг-Круйм. Нет, если понадобится, вместо меня съездит Мурта. Но я должен уладить еще кое-что, так что посмотрим.

— Ты доверяешь Мурте? — спросила я.

По отношению к этому маленькому неряшливому человечку я не испытывала особо дружественных чувств, тем более что он в той или иной степени был ответствен за мое нынешнее положение, утащив меня с собой. Но между ним и Джейми явно была дружба.

— О да, конечно, — Джейми поглядел на меня с удивлением, — Мурта знает меня всю жизнь, он, по-моему, приходится моему отцу троюродным братом. Его отец был моим…

— Ты хочешь сказать, что он тоже из Фрэзеров, — поспешно перебила его я. — А я считала, что он из Маккензи. Он был вместе с Дугалом тогда, когда я встретила вас.

— Да, — снова кивнул Джейми. — Когда я решил уехать из Франции, я послал ему весточку и попросил встретить меня на побережье. Ты ведь помнишь: я не знал, не Дугал ли пытался меня прикончить. И мне ничуть не улыбалась мысль встретиться в одиночку с несколькими Маккензи. Не хотелось кончить жизнь среди бурунов у побережья Ская, если именно это они задумали.

— Понимаю. Значит, Дугал из тех, кто считается со свидетелями.

— Да, свидетели — штука тонкая.

По ту сторону пустоши высилась гряда причудливых камней, источенных отверстиями и ямками еще в то давнее время, когда ледники то наступали, то отступали. Дождевая вода наполняла более глубокие из этих ям; пижма, чертополох и таволга густо росли по берегам маленьких карстовых озер, и цветы отражались в тихой воде.

В чистых водоемах рыба не водилась, они испещрили весь ландшафт и представляли собой ловушки для неосторожных путников: в темноте легко было угодить в такое озерко, а потом вынужденно провести сырую и неуютную ночь на пустоши. Мы с Джейми уселись возле одного из таких водоемов, чтобы совершить утреннюю трапезу, которая состояла из хлеба и сыра.

На озерке были свои птицы: ласточки спускались к воде, чтобы напиться, а ржанки и кроншнепы запускали глубоко во влажную землю длинные носы, отыскивая корм.

Я набросала на землю крошек хлеба для птиц. Кроншнеп приглядывался к ним с крайне подозрительным видом, но, пока он раскидывал умом, быстрая ласточка выхватила угощение у него из-под носа и стрелой взмыла вверх. Кроншнеп сердито встряхнул перьями и вернулся к прежнему занятию.

Джейми обратил мое внимание на ржанку, которая с криками прыгала возле нас, приволакивая будто бы сломанное крыло.

— У нее гнездо где-нибудь поблизости, — сказала я.

— Вон оно.

Но Джейми пришлось показать мне несколько раз, прежде чем я наконец-то заметила гнездо — неглубокую ямку прямо на открытом месте, но четыре лежавших в гнезде яичка по окраске совершенно сливались с почвой, усыпанной опавшими листьями; стоило мне моргнуть — и я уже снова потеряла гнездо из виду.

Подобрав прутик, Джейми потрогал гнездо и сдвинул с места одно яичко. Ржанка-мать, невероятно взволнованная, подбежала близко-близко к Джейми. Он опустился на пятки и сидел неподвижно, глядя, как птичка мечется, пронзительно крича. Еле уловимый быстрый жест — и вот уже ржанка у него в руке, смирная и притихшая.

Он заговорил с птичкой на гэльском, тихим шепотом, а тем временем гладил одним пальцем пестренький хохолок. Ржанка не шевелилась, сжавшись в комочек у Джейми на ладони, даже отблески света замерли в ее круглых черных глазках.

Он осторожно опустил птичку на землю, но она не двигалась до тех пор, пока он не произнес еще несколько слов и медленно помахал рукой перед нею — взад и вперед. Тогда только ржанка быстрым броском скрылась в траве. Джейми посмотрел ей вслед и перекрестился машинальным, бессознательным движением.

— Зачем ты так сделал? — спросила я.

— Что? — встрепенулся он.

Он, вероятно, позабыл о моем присутствии.

— Ты перекрестился, когда птичка улетела, я поинтересовалась, зачем это.

Джейми смущенно пожал плечами.

— Как тебе сказать? Это просто старая сказка, вот и все. Почему у ржанок такой крик и почему они, крича, увиваются возле гнезда, как вон та, посмотри.

Он показал мне на дальний от нас конец озерка, где другая ржанка вела себя точно так же, как первая. Несколько минут Джейми в задумчивости следил за птицей.

— В этих птичек вселяются души молодых матерей, умерших во время родов, — сказал он, обернувшись ко мне. — Говорят, они кричат и бегают вокруг гнезда, потому что не верят, что птенцы выведутся благополучно. Они печалятся о том, кого потеряли, — ищут ребенка, оставшегося сиротой.

Он присел на корточки возле гнезда и прутиком до тех пор поворачивал сдвинутое яичко, пока оно не улеглось на место так же, как остальные, — острым кончиком внутрь. Но и после этого он продолжал все так же сидеть на корточках, положив прутик поперек бедер и глядя на тихие воды озерка.

— Я думаю, это просто обычай такой, — заговорил он. — Привычка. Я впервые сделал так, когда был намного моложе, после того как услышал эту историю. На самом деле я не верю, что у них есть душа, но, понимаешь, как-то из чувства уважения…

Не окончив фразу, он взглянул на меня и вдруг улыбнулся.

— Я так привык это делать, что даже не заметил. В Шотландии очень мало ржанок…

Он поднялся и отбросил прутик.

— Пошли дальше. Тут есть местечко, которое я хочу тебе показать. Вон там, у вершины холма.

Он взял меня под локоть и помог встать с земли. Мы стали подниматься по склону.

Я слышала, что он сказал ржанке, когда отпустил ее. И хотя я знала еще очень немного гэльских слов, это старое приветствие я слышала достаточно часто, чтобы понять его. «Господь да пребудет с тобою, матушка» — вот что сказал Джейми.

Молодая мать, умершая во время родов. И дитя, которое осталось сиротой. Я тронула Джейми за рукав, и он повернул ко мне голову.

— Сколько тебе было? — спросила я.

— Восемь, — ответил он. — Уже не младенец.

Больше он ничего не сказал и вел меня все выше на холм.

Мы теперь находились в предгорье, густо поросшем вереском. Дальше ландшафт резко менялся: повсюду из земли поднимались мощные гранитные скалы, окруженные зарослями кленов и лиственниц. Мы наконец поднялись на вершину холма, оставив позади ржанок, кричащих у озерка.

Солнце начало припекать, и после того, как мы целый час пробирались сквозь заросли — хотя пробивался в основном Джейми, прокладывая путь, — я нуждалась в отдыхе.

Мы выбрали место в тени под гранитной скалой. Чем-то оно напоминало ту площадку, на которой я впервые увидела Мурту — и где избавилась от общества капитана Рэндолла. Но здесь было куда приятнее. Джейми объяснил мне, что мы с ним тут одни, потому что птицы вокруг заливались вовсю. Если бы кто-то подошел к нам, большинство птиц умолкло бы, только сойки и галки раскричались бы, подняв тревогу.

— Прячься всегда в лесу, англичаночка, — посоветовал он мне. — Если ты сама станешь вести себя тихо, птицы вовремя предупредят тебя о появлении кого-то.

Он обернулся посмотреть на сойку, громко кричащую на дереве над нами, и глаза наши встретились. Мы уселись и замерли, вытянув руки, но не касаясь друг друга и еле дыша. Немного погодя мы, как видно, наскучили сойке, и она улетела. Джейми первый огляделся по сторонам, слегка, почти незаметно вздрагивая, словно ему было холодно.

Белесые шероховатые шляпки грибов пробивались под папоротниками из рыхлой земли. Джейми отломил указательным пальцем одну шляпку от ножки и заговорил, разглядывая пластинки под шляпкой, где прятались споры. Когда он говорил медленно и спокойно, как теперь, в его речи совершенно не чувствовался шотландский акцент, обычно довольно заметный.

— Я не хотел бы… то есть… я не имею в виду…

Он поднял на меня глаза и засмеялся с беспомощным жестом.

— Я не хотел бы задеть тебя… то есть не принимай мои слова в том смысле, будто бы я считаю, что у тебя большой опыт близости с мужчинами. Но было бы глупо изображать дело так, что ты об этих вещах знаешь меньше моего. Я вот только хотел бы спросить: это… обычно? То, что происходит между нами, когда я обнимаю тебя, когда ты… лежишь со мной? Это так всегда между мужчиной и женщиной?

Несмотря на все его запинки, я прекрасно поняла, что он имеет в виду. Он прямо смотрел мне в глаза, ожидая ответа. Я хотела отвести взгляд, но не смогла.

— Часто бывает похоже на это, — заговорила я, но должна была прервать свои слова и откашляться. — Но нет. Обычно это не так. Не имею представления почему, но нет. Это… по-другому.

Он немного расслабился, словно я поддержала его в том, что внушало ему опасения.

— Я так и думал, что нет. Я еще никогда не был близок с женщиной… но я обнимал нескольких. — Он смущенно улыбнулся и встряхнул головой. — Это было не то же самое. Я имею в виду, что держал женщин в объятиях и целовал их и…

Он махнул рукой, отбрасывая это последнее «и».

— Было приятно, в самом деле приятно. Сердце сильно билось, и дыхание становилось частым, и все такое. Но это было не так, как с тобой, когда я обнимаю и целую тебя.

У него глаза цвета озер и неба, подумала я, и они такие же бездонные.

Он протянул руку и дотронулся до моей нижней губы, коснувшись края.

— Начинается так же, но через мгновение, — продолжал он негромко, — через мгновение мне кажется, что я держу в руках живой огонь.

Он нажал сильнее, обведя мои губы и погладив подбородок.

— И я хочу лишь одного — броситься в этот огонь и сгореть.

Я слушала его и думала, что его прикосновения опаляют мою кожу и зажигают огонь у меня в крови. И я уже пылала и светилась, как раскаленный металл. Закрыв глаза, я чувствовала возбуждающие прикосновения к щеке, виску, уху и шее, я вздрогнула, когда он обнял меня за талию и привлек к себе.

Джейми, по-видимому, точно знал, куда именно мы направляемся. Он остановился у подножия огромной скалы, высотой футов двадцать, бугристой от множества выступов и рассеченной множеством расселин. В расщелинах укоренились пижма и дикая роза. Джейми взял меня за руку и кивнул в сторону скалы.

— Ты видишь там ступеньки, англичаночка? Можешь их одолеть?

Там и в самом деле виднелись какие-то уступы, тянущиеся цепочкой по скале под углом. Некоторые из них выглядели как настоящие ступени, зато другие годились только для того, чтобы к ним прицепились лишайники. Я не могла определить, природная это лестница или не обошлось без чьего-то участия; в общем, взобраться по ней было можно даже в длинном платье и тесном корсаже.

И я поднялась на вершину — несколько раз оступившись, порой вскрикивая от страха и не без помощи Джейми, который подталкивал меня сзади. Наверху я остановилась и огляделась. Вид был ошеломительный. К востоку вздымалась темная громада горы, а далеко внизу, к югу, подножия холмов постепенно переходили в пустынные безбрежные вересковые заросли. Вершина нашей скалы имела форму блюдца, равномерно углубленного со всех краев. В середине этого «блюдца» виднелся черный круг с остатками покрытых сажей обгорелых сучьев. Значит, мы здесь не первые посетители.

— Ты раньше знал это место?

Джейми стоял чуть поодаль; ему явно пришлось по душе мое восхищение. Пожал плечами — вопрос, как видно, задел его самолюбие.

— Конечно! В этой части гор я знаю большинство мест. Иди сюда, здесь можно сесть и посмотреть вниз на дорогу, которая проходит за холмом.

Отсюда было видно и гостиницу, на таком расстоянии она казалась детской игрушкой — кукольным домиком. Несколько лошадей было привязано у дороги под деревьями, они превратились в маленькие черные и коричневые пятнышки.

На вершине скалы не росли деревья, и солнце здорово припекало мне спину. Мы уселись рядышком, спустив ноги с обрыва, и компанейски разделили бутылку эля, одну из трех предусмотрительно захваченных Джейми из гостиницы, где они хранились опущенными в колодец.

Деревьев на скале, как я уже говорила, не росло, но более мелкие растения, из тех, что сумели отвоевать себе местечко в узких расселинах и укоренились на скудной почве, виднелись здесь и там, бодро обращая личики цветов навстречу горячему весеннему солнцу. Совсем рядом со мной, под защитой каменного выступа, поселилась семейка маргариток, и я протянула было руку сорвать одну.

Послышалось легкое жужжание, и маргаритка, сорвавшись со стебелька, упала мне на колени. Я тупо уставилась на нее, не в состоянии сообразить, как могло произойти нечто столь странное. Джейми, который реагировал на все значительно быстрее меня, плашмя упал на землю.

— Ложись! — велел он мне.

Большая рука ухватила меня за локоть и распростерла. Повалившись на влажный мох, я вдруг увидела древко стрелы, угодившей в трещину на камне; древко еще трепетало.

Я замерла, не смея даже повернуть голову от страха, и попыталась еще теснее вжаться в землю. Джейми лежал возле меня неподвижно, словно бы окаменевший. Казалось, даже птицы и насекомые умолкли, даже воздух застыл в ожидании. И вдруг Джейми начал смеяться.

Он сел и, ухватив стрелу за древко, осторожно извлек ее из расселины. Я увидела, что она оперена хвостовыми перьями дятла, обвязанными на полдюйма в ширину голубой ниткой.

Отложив стрелу в сторону, Джейми сложил ладони рупором возле рта и издал крик, потрясающе похожий на крик дятла. Опустил руки и подождал. Очень скоро из рощицы внизу под нами донесся ответный крик. Джейми широко улыбнулся.

— Твой друг? — предположила я.

Джейми кивнул, пристально глядя на узкую дорожку в скале.

— Да, это Хью Мунро, если только кто-нибудь не научился делать стрелы, как у него.

Он подождал еще, но никто не являлся на тропинке.

— А! — негромко спохватился Джейми и повернулся как раз вовремя, чтобы прямо перед собой увидеть лицо, медленно поднимающееся над краем скалы позади нас.

Лицо расплылось в улыбке, похожей на те, какие прорезают на пустой тыкве, когда из нее делают фонарь; рот был полон тесно посаженных зубов, а обладатель улыбки явно радовался тому, что удивил нас. Голова и сама по себе напоминала тыкву, сходство дополнялось оранжевато-коричневым оттенком загорелой кожи, туго обтягивающей и лицо, и круглую лысую голову. Но вряд ли какая-нибудь тыква могла бы похвастаться такой густущей бородой и такой парой ярко-голубых глаз. Рядом с бородой появились две короткопалые руки с грязными ногтями, и вскоре на скалу поднялся обладатель тыквенной улыбки.

Тело оказалось голове под стать, определенно напоминая изображения домовых, какие делают в канун Дня всех святых.[32]Плечи были широкие, но сгорбленные и покатые, одно намного выше другого. Одна нога, казалось, тоже была короче другой, и оттого человек выступал прихрамывая и ковыляя.

Мунро, если это и в самом деле был друг Джейми, был облачен в некие многослойные лохмотья: сквозь дыры его бесформенного верхнего одеяния, которое, возможно, когда-то представляло собой женский халат, проглядывала ткань — правда, сильно полинявшая — цвета раздавленных ягод.

Он не носил на поясе спорран, а сам пояс представлял собой обрывок веревки, с которой свисали вниз головой два покрытых мехом тельца. Вместо споррана у него висел, причем на груди, а не на животе, кожаный кошель на удивление хорошего качества по сравнению с прочей амуницией. На завязке кошеля болталась целая коллекция странных металлических побрякушек: религиозные медали, старые форменные военные пуговицы, потертые монеты и три либо четыре прямоугольных кусочка металла, темно-серых и с некими загадочными знаками, вырезанными на их поверхности.

Пока это странное создание шустро пробиралось между каменными выступами, Джейми поднялся ему навстречу, и мужчины тепло обнялись, награждая при этом друг друга крепкими тумаками по спине — странное приветствие, принятое у особей мужского пола.

— Ну, как дела в доме у Мунро? — спросил Джейми, отступив и разглядывая своего старого приятеля.

Мунро помотал головой и издал какой-то непонятный кулдыкающий звук. Затем, приподняв брови, он кивнул в мою сторону и помахал своими корявыми руками; в этом, как ни странно, изящном жесте заключался явно выраженный вопрос.

— Моя жена, — слегка покраснев, представил меня Джейми, и в его словах гордость соединилась со стыдливостью. — Женился два дня назад.

Мунро встретил новость еще более широкой, чем прежняя, улыбкой и отвесил чрезвычайно сложный изысканный поклон, коснувшись сначала головы, потом сердца и губ и в заключение почти распростершись по земле у моих ног. Проделав свой ошеломительный маневр, он вскочил на ноги с ловкостью акробата и дал Джейми еще одного тумака — на сей раз в качестве поздравления.

После этого Мунро принялся изображать руками необычайный балет, указывая то на себя, то на лес, то на меня, потом снова на себя, используя такую массу жестов, что я едва могла уследить за его летающими руками. Мне приходилось видеть и раньше общение глухонемых, но никогда оно не совершалось так быстро и грациозно.

— Вот оно что! — воскликнул Джейми.

Как видно, настал его черед дать приятелю тычок в виде поздравления. Не случайно мужчины так нечувствительны к поверхностной боли, подумалось мне. Закалились, постоянно колошматя друг друга.

— Он тоже женился, — объяснил мне Джейми. — Шесть месяцев назад, на вдове… причем на толстой вдове, — дополнил он, истолковывая выразительный жест Мунро. — У нее шестеро детей, живет внизу в деревне Дублайрн.

— Как славно, — вежливо сказала я. — Кажется, им всем будет что поесть. — Я показала на кроликов, свисавших с пояса у Мунро.

Тот в мгновение ока отвязал одну из тушек и вручил ее мне с таким сияющим доброжелательством, что не принять подарок я не могла и улыбнулась в ответ, про себя надеясь, что на кролике нет блох.

— Свадебный подарок, — сказал Джейми. — И такой приятный. Ты должен позволить нам ответить любезностью на любезность.

С этими словами он извлек бутылку эля из углубления во мху и вручил ее Мунро.

Любезности продолжались в том же духе: втроем мы уселись распить третью бутылку. Джейми и Мунро принялись обмениваться новостями и сплетнями, и разговор не казался менее свободным оттого, что по-настоящему говорить мог лишь один из собеседников.

Я почти не принимала участия в беседе, так как не могла читать знаки Мунро, хотя Джейми и пытался подключить меня, кое-что переводя, а кое-что поясняя.

Джейми ткнул пальцем в прямоугольные кусочки свинца, прикрепленные к завязке кошелька.

— Чтобы все по закону? — спросил он. — Или это на случай, когда игра идет плохо?

Мунро наклонил голову и закивал, словно чертик из коробочки.

— Зачем они? — поинтересовалась я.

— Это габерланзии.

— Ах вот оно что! — сказала я. — Прошу прощения, что спросила.

— Габерланзии — это разрешения на нищенство, англичаночка, — объяснил Джейми. — Они действительны только в границах одного прихода и один день в неделю, когда попрошайничество разрешено. Каждый приход имеет свою собственную габерланзию, так что нищие одного прихода не имеют права попрошайничать в других и рассчитывать там на милостыню.

— Система с некоторой претензией на гибкость, как мне кажется, — заметила я, приглядываясь к четырем «лицензиям» Мунро.

— А, так Мунро — случай особый. Он был захвачен турками в плен на море. Много лет был гребцом на галере, а потом еще некоторое время рабом в Алжире. Там он и потерял язык.

— Они… его отрезали? — Мне чуть не сделалось дурно.

Джейми, казалось, ничуть не был обеспокоен, он ведь знал Мунро не один год.

— Да. И к тому же сломали ногу. И спину, верно, Мунро?.. Нет, — поправился он после целой серии знаков Мунро. — Со спиной произошел несчастный случай, это произошло, когда он спрыгнул со стены в Александрии. А еще ступни ног, это уж турки довершили.

Я больше ни о чем не хотела знать, но и Мунро и Джейми не терпелось сообщить мне.

— Ладно, — сдалась я. — Что же случилось с его стопами?

С чувством откровенной гордости Мунро сбросил битые-перебитые деревянные башмаки, потом чулки и продемонстрировал широкие, вывернутые носками наружу ступни с огрубевшей толстой кожей, на которой ярко-белые рубцы чередовались с темно-красными участками.

— Кипящее масло, — сказал Джейми. — Таким способом они вынуждают христиан перейти в мусульманскую веру.

— Весьма действенное средство убеждения, — сказала я. — И поэтому несколько приходов разрешают ему просить милостыню? За то, что он принял мучения во имя христианской веры?

— Совершенно верно.

Джейми был явно доволен тем, что я быстро разобралась в ситуации.

Мунро также выразил свое восхищение еще одним глубоким восточным приветствием-поклоном, за которым последовали жесты весьма выразительные, чтобы не сказать нескромные, во славу моих физических совершенств.

— Спасибо, дружище. Я тоже считаю, что могу ею гордиться, — сказал Джейми, заметив мое недовольство, и повернул Мунро спиной ко мне, так что я больше не видела его жестикуляции. — Ну а теперь расскажи мне, что там делается в деревнях.

Мужчины придвинулись поближе друг к другу и продолжили свой странный на вид разговор с новой энергией. Участие Джейми в этой беседе почти ограничивалось нечленораздельным мычанием и междометиями, выражающими одобрение или интерес, и потому я смогла уловить лишь немногое, постепенно переключившись на совсем другое занятие — собирала незнакомые и странные маленькие горные растения на том карнизе, где мы сидели.

Я собрала порядочный букетик, когда разговор кончился и Мунро собрался уходить. Поклонившись мне в последний раз и стукнув Джейми по спине, он заковылял к обрыву и исчез за ним так же быстро, как мог бы юркнуть в свою норку один из убитых им кроликов.

— У тебя просто замечательные друзья, — сказала я.

— Да, Хью — прекрасный парень. В прошлом году я охотился с ним и еще несколькими ребятами. Теперь он нищенствует по закону, и его работа вынуждает его переходить из прихода в приход. Благодаря этому он отлично знает все, что происходит в границах Арды и Честхилла.

— В том числе и кое-что о Хорроксе?

Джейми кивнул:

— Да. И он передаст ему весточку от меня, чтобы договориться о месте встречи.

— И таким образом обвести Дугала вокруг пальца, — заметила я. — Если у него была мысль удержать тебя от оправдания при помощи Хоррокса.

Джейми снова кивнул, и улыбка тронула утолки его губ.

— Примерно так.

Мы снова вернулись в гостиницу только к ужину. На этот раз, однако, большой вороной конь Дугала и лошади его спутников стояли во дворе гостиницы и с аппетитом жевали сено.

Сам Дугал находился в доме, смывая кислым элем набившуюся в горло за дорогу пыль. Он кивнул мне и повернулся к племяннику, чтобы приветствовать его, но не произнес ни слова, а просто стоял и, склонив голову набок, насмешливо разглядывал Джейми. Наконец он заговорил.

— Так вот в чем дело, — сказал он удовлетворенно, как человек, решивший трудную задачу. — Теперь я понял, чего ты от меня добивался, парень.

Он повернулся ко мне.

— Вы когда-нибудь видели оленя-самца в конце гона? — спросил он доверительно. — Бедные животные в это время не спят и не едят по нескольку недель, потому что не могут зря тратить время, которое им нужно либо для того, чтобы драться с другими самцами, либо для того, чтобы обхаживать самок. К концу сезона от них остаются кожа да кости. Глаза ввалившиеся, а единственной частью тела, которая все еще действует…

Конец фразы потонул во взрыве всеобщего хохота; Джейми тем временем тащил меня по лестнице вверх. К ужину мы не спускались.

Гораздо позже, уже полусонная, я почувствовала руку Джейми на своей талии, щеку обожгло его горячее дыхание.

— Кончится ли это когда-нибудь? Мое желание обладать тобой?

Он провел рукой по моей груди.

— Даже когда мы не вместе, я хочу тебя так сильно, что у меня теснит грудь и пальцы болят от желания дотронуться до тебя снова.

Он взял в темноте мое лицо в обе ладони и провел большими пальцами по бровям.

— Когда я обнимаю тебя обеими руками и чувствую, что ты дрожишь, как сейчас, от желания… Боже мой, я так хочу, чтобы ты вскрикнула и открылась для меня, радуясь мне. И когда я вхожу в тебя, мне кажется, что вместе с моим членом я отдаю тебе душу.

Он накрыл меня своим телом, я раздвинула ноги и слегка вздрогнула, когда он вошел в меня. Джейми тихонько засмеялся.

— Мне тоже немного больно. Перестать?

В ответ я обвила ногами его бедра и притянула его к себе.

— А ты хотел бы перестать?

— Нет. Я не могу.

Мы засмеялись оба, продолжая медленно двигаться, целуя и лаская друг друга.

— Я понял, почему церковь называет это таинством, — задумчиво проговорил Джейми.

— Это? — удивилась я. — Почему же?

— Я чувствую себя, как сам Бог, когда я в тебе.

Я так расхохоталась, что он едва не вышел из меня. Перестал двигаться и ухватил меня за плечи.

— Что тут смешного?

— Трудно представить себе Бога, который занимается этим.

Джейми возобновил свои движения.

— Но если Бог создал человека по своему образу и подобию, я думаю, у него есть член.

Он вдруг тоже начал смеяться, нарушив свой ритм.

— Но ты не слишком напоминаешь мне Пресвятую Деву, англичаночка.

Мы вздрагивали от смеха в объятиях друг у друга и смеялись, пока не кончили и не разомкнули объятия. Восстановив силы, Джейми шлепнул меня по бедру.

— Встань на колени, англичаночка.

— Зачем?

— Если ты не хочешь воспринимать меня в одухотворенной сути, тебе придется познакомиться с низменной стороной моей натуры. — Он куснул меня за шею. — Кем ты хочешь меня видеть — конем, медведем или псом?

— Ежом.

— Ежом? А как ежи занимаются любовью?

Нет, подумала я. Не стану этого делать. Ни за что. Но все-таки сделала. И ответила ему, беспомощно захихикав:

— Очень осторожно.

Джейми повалился на кровать, задыхаясь от смеха. Потом перевернулся, встал на колени и потянулся к столику за коробочкой с огнивом. Янтарно-рыжий ореол обрисовал его фигуру на фоне темной стены, когда позади него загорелся фитиль и по комнате начал разливаться свет.

Он снова плюхнулся на кровать у меня в ногах и с веселой усмешкой глядел на меня — я все еще тряслась на подушке от приступов неудержимого хохота. Джейми провел тыльной стороной ладони по лицу и принял притворно строгое выражение.

— Приготовься, женщина! Настал час, когда я должен утвердить над тобой свою власть мужа.

— Вот как?

— Да!

Он бросился на меня, ухватил за бедра и раздвинул их. Я пискнула и попыталась перевернуться на спину.

— Не надо, не делай так!

— Почему?

Он вытянулся во весь рост у меня между ногами и смотрел на меня искоса. Бедра мои держал крепко, чтобы я не могла их сдвинуть.

— Скажи мне, англичаночка, почему ты этого не хочешь?

Он потерся щекой о внутреннюю сторону моего бедра; отросшая щетина уколола нежную кожу.

— Ну скажи честно: почему?

Он потерся другой щекой. Я дала ему пинок и попыталась извернуться, но безуспешно.

Я опустила лицо на подушку, прохладную по сравнению с моей горящей щекой.

— Ну хорошо, если ты хочешь знать, то… — забормотала я, — не думаю… нет, я просто боюсь, что… словом, запах…

Мой голос потонул в растерянном молчании.

Джейми зашевелился и приподнялся. Обнял меня за бедра, снова прижался щекой и смеялся до слез.

— Господи Иисусе, англичаночка, — выговорил он наконец, радостно фыркнув, — да знаешь ли ты, что надо делать первым долгом, когда знакомишься с новой лошадью?

— Нет, — ответила я, совершенно сбитая с толку.

Он поднял руку, показав мягкий пучок светло-рыжих волос.

— Ты несколько раз проводишь своей подмышкой ей по носу, чтобы она узнала твой запах, привыкла к нему и не была беспокойной. То же самое сделаешь ты со мной, англичаночка. Ты позволишь мне провести лицом у тебя между ног. И я после этого не буду норовистым.

— Норовистым!

Он опустил лицо и провел им осторожно назад и вперед, отфыркиваясь, как лошадь, которая к чему-то принюхивается. Я дергалась и колотила его по ребрам ногами — с тем же результатом, как если бы пинала кирпичную стену. Наконец он отпустил мои бедра и поднял голову.

— Теперь, — сказал он тоном, не допускающим возражения, — лежи спокойно.

Распластанная, я чувствовала себя покоренной и беспомощной — словно бы распавшейся на отдельные элементы. Дыхание Джейми веяло на меня то теплом, то холодом.

Я воспринимала окружающее как цепочку маленьких отдельных явлений: шершавое прикосновение подушки, вышитой цветами, запах горелого масла от лампы, мешавшийся с запахом ростбифа и эля, слабо долетавшие веяния свежести от букета полевых цветов в стакане, прохладное прикосновение деревянной стены к подошве левой ноги, крепкие руки у меня на бедрах. Ощущения кружились и объединялись за моими опущенными веками в некое подобие сияющего солнца, которое то увеличивалось, то уменьшалось и в конце концов бесшумно взорвалось, оставив меня в теплой и пульсирующей тьме.

Смутно, словно издали, я услышала, как Джейми сел.

— Ну, так-то немного лучше, — произнес задыхающийся голос. — Стоит потратить силы, чтобы ты стала покорной, согласна?

Кровать скрипнула под тяжестью опустившегося на нее тела, и тут же голос, уже с более близкого расстояния — где-то у меня над ухом, — проговорил:

— Надеюсь, ты живей, чем кажется?

— Господи Иисусе, — только и сказала я.

Над ухом раздался коротенький смешок.

— Англичаночка, я ведь говорил, что чувствую себя, как Бог, но никогда не утверждал, что стал им.

Позднее, когда солнечный свет сделал тусклым сияние лампы, я пробудилась от наплывающего сна, услыхав, как Джейми повторяет еще раз:

— Исчезнет оно когда-нибудь, Клэр? Желание исчезнет?

Моя голова снова упала ему на плечо.

— Я не знаю, Джейми. Правда не знаю.