2015-09-06
3222
Понятие «конституционализм» имеет немало трактовок. Распространенное формально-юридическое определение конституции как основного закона, принимаемого в особом порядке и обладающего высшей юридической силой, отнюдь не является универсальным. Существуют совершенно разные подходы к пониманию задач конституционного строительства, соотношения конституционного и государственного права, роли конституционализма в закреплении правового статуса личности. В то же время очевидно, что по своему происхождению конституционализм является феноменом правовой культуры именно западного общества, и его эволюция неразрывно связана с развертыванием процесса модернизации – становления и поэтапной трансформации индустриальной общественной системы.
Становление конституционализма, как особого типа правового сознания, началось еще в XVI-XVII вв. с развертыванием процесса секуляризации общественного сознания. Сложнейшая ментальная перестройка европейского общества основывалась на распаде традиционной картины мира, образа богоданной, непротиворечивой в своем глубинном смысле реальности. Человек из объекта и орудия «промысла Божьего» превращался в своих глазах в активного субъекта, имеющего полное право распоряжаться собственной судьбой и отстаивать собственные интересы в общении с другими людьми. Христианская конфессиональная культура не утрачивала, конечно, свое мировоззренческое значение, но переставала быть системой априорных, не подлежащих сомнению и переосмыслению норм. Образ Бога, интуитивно доступный и понятный средневековому человеку, приобретал все более абстрактные черты. Из области органического, иррационального мироощущения он вытеснялся в сферу вербально-логического мышления, рационального миропонимания. Сама вера постепенно становилась не только делом совести, но и предметом осмысленного выбора каждого отдельного человека. Поэтому она быстро утрачивала свою семиотическую функцию, а церковь, веками являвшаяся универсальным коммуникатором в европейском обществе, приобретала черты закрытого сословно-корпоративного института. На смену универсализму религиозных норм приходил универсализм норм права.
Преодоление «закрытой» сословно-корпоративной правовой культуры и оформление универсалистского представления о праве было тесно связано с признанием самодостаточности индивидуального опыта личности. Эта установка нашла выражение в концепциях естественных прав и народного суверенитета. Естественным, т.е. врожденным и неотчуждаемым, признавалось право каждого человека на самосохранение и самореализацию, осознанный свободный выбор собственной судьбы. Равенство людей в естественном стремлении к отстаиванию собственного интереса способствовало созданию гражданского сообщества, основанного на договорном принципе отношений. Правомерным в таком сообществе становилось поведение, позволяющее человеку добиваться своей цели, не нарушая естественного права остальных людей. Источником права соответственно признавалось не чье-либо волеизъявление, а сам естественно возникший порядок гражданских взаимоотношений. В качестве суверена, т.е. верховного и абсолютно легитимного носителя власти, также рассматривалось конкретное гражданское сообщество (народ, нация), имеющее право учреждать такую форму правления, которая отвечала бы его интересам.
Принцип народного суверенитета и представление об учреждающей функции гражданского сообщества заложили основу конституционной идеологии. Однако для окончательного становления доктрины конституционализма необходимо было решить явное противоречие, возникающее в рамках новой системы правопонимания. Быстрая эмансипация личности и различных социальных групп вызывала нарастающую конфликтность в обществе. Реализуя свое естественное право «быть собою», человек рисковал оказаться в ситуации «войны всех против всех». Поэтому гражданское общество было заинтересовано в наличии нейтрального арбитра, жесткого и последовательного в своих властных действиях. В такой роли и представлялось государство. Однако превращение государства в абсолютного властителя также противоречило интересам гражданского общества. Тем самым, возникло амбивалентное отношение к государству – в нем видели залог социального порядка и, одновременно, естественную угрозу интересам личности. Конституционализм стал доктриной, призванной решить эту проблему на основе принципа правового формализма.
Сущность принципа правового формализма заключалась в отделении процесса правотворчества от государственной бюрократии. Государство становилось лишь одним из субъектов открытого правового пространства наряду с индивидами и социальными группами. Его деятельность должна была стать подзаконной. Поэтому наряду с текущим законодательством, воплощающим государственную волю, складывалось «основное законодательство», или конституционное право, не подлежащее изменению в силу тех или иных государственных интересов. Конституционное право должно было принять на себя функции универсального коммуникатора в обществе, не усредняющего индивидуальные и групповые интересы, но обеспечивающего их сопряженность, соотнесенность с универсальными нормами поведениями.
Основной целью конституционализма оставалась защита гражданского общества от угрозы государственной тирании, закрепление правого характера государственности. Поэтому первоначально конституционное строительство сосредоточилось на проблемах государственного устройства, распределении властных полномочий, определении процессуальных особенностей их осуществления, границ государственной компетенции, стратегических целей государственной политики. К началу ХХ в. в развитии конституционализма наступил перелом. Правовая культура индустриального общества окончательно вытеснила остатки сословно-корпоративного мышления. Идея народного суверенитета восторжествовала как универсальная основа правовой идеологии. Отныне любая политическая система могла быть признана легитимной лишь на основе провозглашения принципа «народовластия». Даже при сохранении монархического строя ключевыми задачами власти стали признаваться защита интересов народа. Апелляция (реальная или формальная) к мнению народа, стремление опереться на систему народного представительства или на механизм прямой политической мобилизации масс вошли в обязательный арсенал всех ведущих политических сил. На протяжении ХХ в. даже самые жесткие диктатуры рассматривались их создателями как системы «подлинного» народовластия. Но проблема заключалась в возможности совершенно разной трактовки самого понятия «народ», определении границ правосубъектности индивида, социальных групп и нации в целом.
Либеральная конституционная модель. Либеральная традиция конституционного строительства сформировалась на протяжении XIX в., а ее основополагающие принципы были сформулированы еще в период американской Войны за независимость и Великой французской революции. Первый опыт конституционного строительства отразил мировоззренческие особенности классического либерализма с присущими ему представлениями о свободе человека как важнейшей ценности, общественном договоре как основе политической организации любого сообщества, состязательном стиле жизни как залоге общественного прогресса и социальной справедливости.
Либеральная конституционная доктрина опиралась на идею естественной правосубъектности индивида – представление о естественном, т.е. прирожденном и неотчуждаемом праве человека на сохранение собственного «Я», независимого от чьих-либо мнений и суждений. Предполагалось, что люди совершенно равны в своей естественной правосубъектности, и их свобода «быть собой» ограничивается лишь пределами аналогичной свободы других индивидов. Вся совокупность общественных отношений рассматривалась с этой точки зрения как проявление договорного принципа, т.е. результат компромисса различных интересов. Основой общественного прогресса считалось свободное самовыражение каждого члена общества, обеспечение суверенитета личности. Идея же национального суверенитета в либеральной традиции закрепилась лишь как признание права гражданского (договорного) сообщества на самоопределение. Создание конституции – высший акт народного волеизъявления – трактовалось как переломная точка в истории общественного договора, переход от эпохи насилия и деспотизма к узаконенным принципам гражданского равноправия и свободы.
Либеральные конституции провозглашали принцип национального суверенитета и признание непреходящей ценности естественных прав человека. Но перечень закрепленных в них прав и обязанностей гражданина оказывался невелик. Прямое регулирование этой сферы рассматривалось как косвенное ограничение социального творчества личности, права индивида на самореализацию. Гарантируя те или иные права и свободы, либеральные конституции не столько формировали индивидуальный правовой статус, сколько обеспечивали наиболее общие принципы правовой защищенности личности. Человек тем самым не ставился в жесткую систему правоотношений, предполагающую сочетание обоюдных прав и обязанностей. Основным правилом оставался принцип «можно делать все, что прямо не запрещено законом». Наиболее эффективной мерой правового регулирования считалась судебная защита интересов отдельного человека в контексте конкретного правонарушения, а не создание законов, предписывающих общеобязательные правила поведения в самых разных сферах общественной жизни.
Примечательно, что либеральная конституционно-правовая доктрина изначально не была ориентирована на ввод всеобщего избирательного права. Идеалом считался строй цензовой демократии, где принцип суверенитета народа являлся скорее общей декларацией, нежели реальным основанием государственной жизни. Провозглашая народ источником власти, либералы рассматривали в качестве носителя власти лишь корпус избирателей – граждан, обладающих активным избирательным правом. Настороженное отношение к идее всеобщего избирательного права и длительное сохранение цензовых ограничений диктовались уверенностью в том, что эффективно участвовать в общественной жизни может лишь человек, способный принимать ответственные решения, обладающий в силу своей образованности необходимой политической грамотностью, в силу оседлости – интегрированный в реальные социальные структуры, в силу достаточного материального достатка – имеющий конкретные личные интересы и не склонный к опасному для общества радикализму. Тем самым, в качестве полноправного гражданина рассматривался социально успешный индивид, доказавший своим статусом умение распоряжаться свободой и заинтересованность в защите соответствующих принципов общественного устройства.
Основным объектом конституционного регулирования оказывалась система государственной власти. Впоследствии либеральный вариант государственного строительства получил название правового государства. Его особенностями стали взаимная ответственность власти и граждан, наличие эффективных механизмов контроля за деятельностью властных структур, избираемость ключевых лиц в государственной властной иерархии, гласность в деятельности государственных органов, равенство перед законом всех лиц, включая представителей любых государственных структур, верховенство конституции по отношению к текущему законодательству, независимость судебной власти. Ключевая роль отдавалась принципу верховенства права – преобладанию естественного права над любыми иными формами регулирования общественных отношений, в том числе государственным законодательством.
Либеральная конституционная модель формировала наиболее жесткий вариант правового государства, предполагающий минимальное политическое воздействие на сферу гражданских отношений. Создавалось «государство – ночной сторож», т.е. система властных институтов с предельно ограниченными возможностями политического насилия по отношению к индивиду, предназначенная для активных действий лишь в экстремальных, чрезвычайных обстоятельствах. Политическое «ослабление» государства обеспечивалось ролевой автономией отдельных звеньев властной системы. Законодательная и исполнительная ветви власти, правящие политические группировки и официальная оппозиция, многочисленные звенья судебной системы, верхние эшелоны государственного управления и органы местного самоуправления, административно-территориальные единицы ставились в четко очерченные рамки конституционных полномочий и во многом блокировали активность друг друга. Тем самым ликвидировалась возможность формирования какого-либо очевидного «полюса власти», эпицентра политической активности в государстве, обеспечивалась соревновательность политического процесса.
Классический вариант «ослабления деспотии государства» был реализован в американской конституции. Он получил название «сдержек и противовесов» и предполагал образование трех относительно автономных ветвей власти (законодательной, исполнительной, судебной) в сочетании с федералистской системой государственного устройства. Другой вариант жесткой системы разделения властей сложился в Великобритании. Здесь не возникла практика «сдержек и противовесов», но особое значение приобрел принцип независимости судебной власти. Английские суды сохранили ключевую роль в регулировании системы правоотношений благодаря практике судебных прецедентов и уникальному правилу, согласно которому решение суда может преодолевать действие закона при рассмотрении конкретного случая. Показательно также, что в Англии, США и других странах со схожей правовой системой судам общей юрисдикции была предоставлена функция конституционного контроля.
Приоритет принципа разделения властей прослеживался и на уровне местного самоуправления. В странах с либеральной конституционной системой местные представительные органы получали значительную автономию (без прямого подчинения нижестоящих органов вышестоящим). Характерной чертой властной системы стало отсутствие на местах уполномоченных представителей правительства, опекающих местные представительные органы. Вслед за английской традицией в либеральной конституционно-правовой доктрине закрепился принцип деволюции – практика делегирования правительством широких полномочий отдельным частям государства («субнациональным единицам»).
Важнейшим элементом системы разделения властей в либеральных конституционных системах являлась специфическая партийная модель. Само современное понятие «партия» неразрывно связано с генезисом либеральной государственности. Предтечами политических партий стали парламентские группировки в Англии в XVII-XVIII в., политические клубы эпохи Великой французской революции. С XIX в. партийное строительство оказалось неразрывно связано с формированием представительной системы власти, основанной на полномочиях народных избранников, депутатов. Свободное образование партий, явочный характер их формирования (без предварительного разрешения властей, хотя и с последующей регистрацией в установленном порядке), их открытое участие в избирательном процессе и последующем осуществлении властных полномочий, гласность взаимоотношений партий с электоратом стали основными принципами политической жизни в странах с либеральными режимами.
Очень скоро стало очевидным, что либеральная конституционная модель способствует, как правило, формированию двухпартийных систем. При формальном закреплении принципа многопартийности лишь две партии получали реальную возможность бороться за преобладание в государственно-политической системе. Конкуренция правящей и оппозиционной партий (в функциональном плане, вне зависимости от нюансов их идеологического противоборства) позволяла закрепить «сдержки и противовесы» в высшей политической элите. Сосредоточение эпицентра избирательных кампаний вокруг конкуренции двух партий обеспечивало достаточную состязательность политического процесса, а их преобладание в парламенте создавало преемственность государственного курса. Характерно, что в повседневной практике наибольшую политическую активность проявляла именно оппозиционная партия, выступающая как важнейший инструмент общественного контроля над действиями государственной власти. Правящая же партия оказывалась заложником системы «государства – ночного сторожа» и была относительно ограничена в проявлении политической инициативы.
Либеральный конституционализм был в минимальной степени ориентирован на правовую регламентацию деятельности партий. Централизованному регулированию, как правило, подлежали лишь некоторые аспекты финансовой деятельности партий и их участие в избирательной кампании. Подобная особенность законодательства объяснялась тем, что партии не рассматривались в качестве политических корпораций, призванных защитить чьи-либо групповые интересы. Партийная система, с точки зрения либеральной доктрины, представлялась как пространство политической самореализации индивида – и в плане организации, и по основным задачам. Правовое обеспечение деятельности партий поэтому было связано с защитой политических прав и свобод личности, а не созданием для партий каких-либо особых условий функционирования. Такой подход предопределил и организационные особенности партийного строительства – формирование партий на основе так называемой «электоральной модели» (ориентация на активную работу с избирателями, но без массового членства, наличия большого количества партийных функционеров и создания разветвленной региональной системы).
В целом, при формировании либеральной модели государственности круг объектов конституционно-правого регулирования был предельно сужен. Основной целью конституционного правопорядка становилось не моделирование целостной системы общественных отношений, а закрепление ключевых принципов социального взаимодействия, обеспечение свободы самовыражения человека, его защищенности от диктата общества и государства.
Либеральная конституционная модель впервые была реализована в США. Некоторые конституционные акты эпохи Великой французской революции, конституция Бельгии 1830 г., конституции, возникшие в результате национально-освободительных революций в латиноамериканских странах в ХIХ в., а также конституционный строй Великобритании и ее доминионов воплотили принципы этой модели. Расцвет либерального конституционализма был связан с формированием индустриального общества, качественным завершением процесса модернизации. Но уже к началу XX в., по мере того как западная цивилизация приближалась к рубежному этапу в своей истории, либеральная конституционная модель оказалась неадекватна новым реалиям общественной жизни. На протяжении ХХ в. она сохранилась лишь в странах так называемой англосаксонской правовой семьи, где либеральный конституционализм органично сочетался с историческими особенностями правовой культуры общества.
Авторитаризм и тоталитаризм ХХ в. Альтернативный типконституционного строительства сложился в странах «второго эшелона», перешедших на рубеже XIX-XX вв. к форсированной модернизации. В условиях крупномасштабных общественных реформ здесь складывалась двойственная ситуация, когда на фоне нарастающей политической активизации народных масс резко возрастала роль тех элитарных групп, которые имели непосредственный доступ к государственной власти и оказывали решающее влияние на определение политического курса. Традиционное представление о государственной власти как части богоданного порядка вещей уступало идее национального суверенитета, права народа на политическое самоопределение. Но в условиях неразвитости гражданского общества процесс системных реформ провоцировал не демократизацию, а скорее персонификацию власти, усиление вертикального соподчинения и расширение прямых функций центральных государственных органов.
При всем различии идейно-политических программ властвующих элит в странах ускоренной модернизации их позиции были едины в попытке представить некий проект целенаправленного общественного развития, определенный вариант ответа на «ситуацию вызова». Эпицентр политической жизни и правового строительства переносился на закрепление «общенационального» характера государственной стратегии. При этом основным субъектом властных отношений провозглашался народ – органическое сообщество, чья единая воля, интересы, историческая судьба предопределяли задачи текущих реформ. Таким образом, быстрое огосударствление общественно-политической жизни сочеталось с закреплением народовластия, отказом от традиционного сакрального представления об источнике власти. На этой основе и произошло формирование так называемой этатистской конституционной модели (фр. «etаt» – государство).
Складывание этатистского конституционализма в большинстве случаев происходило на основе авторитарной модели государственности. «Авторитарный синдром» появлялся в тех странах, которые, вступив на путь «догоняющего развития», не достигли еще значительных успехов в модернизации социальной структуры общества и обновлении массового сознания. Политическое поведение масс оставалось весьма апатичным, основанным на идеалах патернализма, религиозных представлениях, этических ценностях. Реформаторская деятельность обновленной государственной элиты встречала позитивную реакцию только в том случае, если она была основана на апелляции к традиционным мировоззренческим ценностям. Любое нарочитое реформаторство, ссылки на «прогрессивный опыт» воспринимались негативно. По мере же развертывания общественных реформ и нарастания связанных с ними противоречий в массах крепло желание увидеть во главе государства «сильную руку», способную навести «порядок», защитить «устои».
Уже первый опыт формирования авторитарной государственности (режимов Ю.Пилсудского в Польше, М.Хорти в Венгрии, М.Примо де Ривера в Испании) показал наиболее характерные особенности авторитарной модели государственности. Ускоренными темпами происходил демонтаж сословной властной системы. Но многопартийность, парламентаризм приобретали формальный, декларативный характер. Этнокультурный национализм, представление о народе как внеклассовой органической общности, патриархальные нравственные ценности становились ключевыми идеологическими ориентирами политической жизни. Это обеспечивало новым режимам широкую социальную опору. Впрочем, сам характер этой поддержки оставался в большей степени моральным, нежели политическим. Опорой авторитарных режимов становились армейские и монархические круги, нередко – церковные иерархи, государственная бюрократия.
Система вождизма была ключевой чертой авторитарных диктатур. Правда степень персонификации власти в конкретных случаях существенно разнилась. В тех случаях, когда диктаторский режим сохранял прогрессистскую ориентацию, а основной целью реформ становилось ускорение модернизации социально-экономической системы, личная роль вождя значительно возрастала. Классическим примером такой «прогрессистской» диктатуры стал режим М.Примо де Ривера в Испании, а последим в ХХ в. – режим генерала А.Пиночета в Чили. В тех случаях, когда авторитарные диктатуры приобретали консервативную направленность и были ориентированы на приостановку реформ, степень персонификации власти существенно снижалась. Нередко складывались даже «диктатуры без диктаторов», где за власть с переменным успехом боролось несколько кланов консервативной элиты.
Формирование диктатур особого типа – тоталитарных – было связано с обострением социальных противоречий в ходе ускоренной модернизации. Характерно, что все страны, где складывались подобные режимы, не только прошли длительный период социально-экономических реформ, но и уже встали на путь построения демократической государственности. В Европе толчком к формированию тоталитарных режимов послужила Первая мировая война и революционная волна 1917-1919 гг. В эти трагические годы в политическую жизнь европейских стран ворвалась маргинальная масса. Надежды либеральных политиков на то, что система представительной демократии, парламентаризма и многопартийности станет надежной преградой на пути радикального протестного движения, оказались иллюзией. Растущая активность маргинальных масс была направлена во внеправовое русло, зачастую оказывалась связана и с прямым насилием.
Тоталитарная государственность имела две ярко выраженные формы. По основному субъекту общественно-политической жизни их можно охарактеризовать как «этократия» и «партократия». Этократические («государственнические») режимы базировались на фашистской идеологии. В классическом варианте они сложились в Италии и Австрии, Испании и Португалии. Фашистская конституционная доктрина основывалась на органическом правопонимании. В качестве естественной, «изначальной» рассматривалась правосубъектность народа, а не личности. Именно народ, как органическое сообщество, объединенное своей исторической судьбой, верой, духом, этнической природой, объявлялся источником власти и права.
Поскольку личность человека рассматривалась лишь как проявление «народной души», фашистский конституционализм утверждал тотальность, всеохватывающую значимость «воли народа». Благодаря своему нерасторжимому единству с народом индивид должен был обрести «подлинную свободу», гарантии своих прав и соответствующие обязанности перед обществом. Категория естественных прав и свобод человека, договорной принцип правоотношений, представление о демократии как представительном правлении большинства членов гражданского общества трактовались не только как грубое искажение истинных принципов политической жизни, но и прямой вызов. «Врагом народа» объявлялся любой человек, противопоставляющий свой интерес, свое мнение «воле народе». Независимый образ мышления становился составом преступного деяния.
Политическая система фашистских этократических режимов строилась на основе тотального огосударствления всех сторон общественной жизни. Государство принимало на себя всю полноту ответственности за определение путей общественного развития, обеспечение социальной справедливости и солидарности, защиту общенародных интересов во внутренней и внешней политике. Важнейшей опорой режима становилась система вождизма – авторитарного единовластия лидера нации. Фашистский вождизм опирался как на традиционные институты – армию, бюрократический аппарат, церковь, так и на новые – однопартийную систему и систему государственного террора. Армия и бюрократия обеспечивали управляемость общества, причем важным элементом бюрократической системы становились и органы сословно-корпоративного представительства. Классическим примером в этом плане может служить конституция Австрии 1934 г., в соответствии с которой парламент был заменен советом корпораций. Подобные институты приобретали лишь управленческие и совещательные функции. Политическое представительство интересов народа осуществляла фашистская партия и связанные с нею массовые общественно-политические организации. Однопартийная система являлась и инструментом насаждения в обществе единой идеологии, и ярким проявлением «единства народной воли». Но в действительности фашистские партии так и не становились действительно массовыми, общенародными. В их ряды первоначально вливались революционно настроенные маргинальные группы населения, ставшие социальной опорой фашизма, а впоследствии – непосредственно связанные с режимом чиновники, офицеры, служащие, предприниматели. Идеология партии становилась официальной, но для большинства населения важнейшим духовным авторитетом оставалась церковь.
Стабильность фашистских режимов зависела не от степени политической мобилизации народа, а от умения вождя балансировать между всеми государственно-политическими институтами, использовать их влияние для укрепления своей личной власти. Большую роль играло и формирование государственной системы террора – органов полицейского контроля, политического следственного аппарата, концентрационных лагерей. Главной функцией этой системы была «санация» – «очищение» общества от нелояльных элементов. Причиной преследований становились не только преступные деяния, но и «преступный образ мысли», убеждения, не соответствующие фашистской идеологии. Террор должен был изолировать политически активных членов общества, способных стать реальной оппозицией «народному режиму».
В целом, вся политическая организация фашистских режимов была направлена на уничтожение автономности гражданского общества от государства, тотальное насаждение государственного контроля. Но по мере сглаживания социальных конфликтов, вызванных ускоренной модернизацией, умиротворения маргинальной массы фашистский тоталитаризм начинал «остывать». Снижение роли партии сопровождалось усилением позиций церкви и армии. Все менее жесткой становилась система террора. В государственной пропаганде идея «тотальной революции» сменялась идеалами социальной справедливости, труда во благо народа, солидарности, укрепления культурных и религиозных традиций. Все это превращало фашистские режимы в особую разновидность авторитарных диктатур, имевших возможность поэтапной интеграции в общую западную модель развития. Подобную эволюцию во второй половине ХХ в. продемонстрировали Испания и Португалия.
Иную специфику имели «партократические» тоталитарные режимы, возникшие в Германии, СССР и странах, близких к советской модели развития. В их конституционно-правовой доктрине понятие «народ» сужалось до определенной социальной группы, которая объявлялась высшим субъектом правоотношений и подлинным носителем народного суверенитета. В Третьем Рейхе в этой роли представлялась арийская раса, в СССР – «трудовой народ». Правовой статус отдельного человека определялся уже не только его идеологической лояльностью, но и принадлежностью к классу-гегемону. Тем самым, возникал очевидный дуализм правовой доктрины, обосновывавшей как суверенность национального государства, так и его вторичность по отношению к «подлинным народным интересам».
Государственно-политическая структура «партократических» режимов характеризовалась особым статусом партии. Принцип партийности становился ключевым и в общественно-политической жизни, и в конституционно-правовом строительстве. Партия получала полную монополию власти, а ее организационная структура дублировала систему государственно-бюрократического управления и военного командования. Церковь же, как носитель «конкурирующей идеологии», вытеснялась на периферию общественной жизни. Принцип партийности полностью менял систему вождизма. Легитимность личной власти вождя определялась уже не его личной харизмой, а статусом партии. Сам вождизм из единоличной диктатуры превращался в иерархичную мобилизационную систему – партийные «вожди» появлялись на всех уровнях политической и социальной организации общества (вплоть до отдельных предприятий и уличных кварталов). Партийная система дополнялась многочисленными общественно-политическими организациями, которые охватывали практически все лояльные к режиму слои населения. Для некоторых категорий населения принцип партийности становился обязательной нормой (офицерский корпус, чиновничество, преподавательский состав). Под тотальный идеологический контроль попадало подрастающее поколение (например, «гитлерюгенд» в Третьем Рейхе, пионерская организация в СССР). Идеологические приоритеты появились и в деятельности репрессивного аппарата. Террор должен был не только карать «врагов народа», но и оказывать воспитательное влияние на лояльную часть общества. Таким образом, если партия превращалась в ядро государства, то спецслужбы становились оплотом партийной системы.
В целом «партократическая» политико-правовая модель разительно отличалась не только от либерально-демократической государственности, но и от фашистских режимов. При высокой степени мобилизации общества она неизбежно провоцировала крайнюю агрессивность, наднациональные мессианские устремления. Консолидация подобных режимов оказывалась неразрывно связана с подготовкой к «тотальной войне», «мировой революции», «великому скачку». В своем движении к мировому господству Третий Рейх оказался уничтожен совместными усилиями СССР и его западных союзников. Советская система во второй половине ХХ в. продемонстрировала возможность эволюции «партократии» к авторитарной государственности. Но внутренняя противоречивость и мобилизационная ориентация официальной идеологии, самодовлеющее значение принципа партийности воспрепятствовали поэтапной интеграции социалистического строя в западную модель развития. В ходе восточноевропейских «бархатных революций» и распада СССР произошел крах социализма как мировой системы. В современном мире этатистская конституционная модель сохраняется лишь в нескольких небольших маргинальных государствах, а также Китае, где она тесно связана с многовековыми традициями конфуцианской правовой культуры.
Основные направления современного конституционного строительства. Первые попытки выработать новую конституционную модель, сочетающую либеральный подход с принципом этатизма, были предприняты в период между двумя мировыми войнами (Веймарская конституция в Германии, конституция 1920 г. в Австрии, конституционное строительство в скандинавских странах). Но в полной мере доктрина либерально-этатистского конституционализма сложилась лишь во второй половине ХХ в. Признанными образцами ее реализации стали действующие конституции ФРГ, Франции, Италии, Испании, Греции.
Создание конституций нового поколения, как правило, происходило в условиях серьезных политических потрясений, на фоне радикального обновления государственной системы. Идеологическое обоснование новой модели конституционализма несло отпечаток конфронтации, нарочитого отказа как от либеральных традиций правопонимания (ассоциировавшихся прежде всего с американским влиянием), так и от наследия тоталитарной эпохи. Однако в действительности либерально-этатистский конституционализм унаследовал важнейшие черты обеих систем.
С либеральной традицией новую конституционную доктрину сближало признание естественной правосубъектности человека. Провозглашение и защита естественных прав человека становились важнейшей задачей конституционного регулирования. Соответственно признавалось преобладание в обществе договорных правоотношений, а также необходимость построения правового государства, способного занять позицию нейтрального арбитра по отношению к гражданскому обществу. Либерально-этатистский конституционализм сохранил органическую трактовку принципа народного суверенитета (правда, в смягченной версии). Народ рассматривался в качестве не только источника власти, но и реального субъекта конституционных правоотношений, обладающего определенными интересами, целями, правами и обязанностями. Субъектами конституционно-правовых отношений становились и иные социальные общности – этнические, конфессиональные, региональные, профессиональные сообщества, половозрастные группы, а также семья. В системе правоотношений, призванной не только гарантировать защищенность гражданского общества, но и обеспечить субъектность всех этих сообществ, государство явно выходило за рамки действий нейтрального арбитра. Оно приобретало черты «социального» – несло ответственность за соблюдение общих принципов социального взаимодействия, обеспечение общенациональных интересов. Компетенция государства, как и сфера прямого конституционно-правового регулирования, распространялась на все области жизни, включая экономические и социальные отношения, любые формы политической активности, важнейшие элементы духовной культуры. Но в отличие от этократической модели социального государства все эти действия не приобретали характер тотального давления на человека, не вытесняли индивидуальную волю и свободное самоопределение членов общества.
Формируя правовой статус человека, либерально-этатистские конституции закрепляли очень широкий круг прав, обязанностей и свобод. Причем использовался так называемый «позитивный» способ регулирования правосубъектности (человек «может», «вправе», «имеет право»). Такой подход предполагает не только провозглашение того или иного конституционного права, но и наличие некоего субъекта, несущего ответственность за реализацию данного права и получающего необходимые полномочия (в такой роли, как правило, и выступало «социальное государство»). Все это позволяло не только защитить индивида от дискриминации, но и поместить его в многогранное и «плотное» правовое пространство. Конституция, как основной закон общества, утрачивала декларативный характер и оказывалась насыщена нормами, тесно связанными с реальной практикой общественной жизни, с текущим законодательством. Задачами конституционного строительства становились обеспечение социальной солидарности в обществе, сотрудничества различных слоев общества, формирование здоровой и безопасной среды обитания, защита идеологического и культурного плюрализма, свободы совести, равноправия и защищенности всех видов собственности, права на труд и на образование, свободы научной, художественной и иной творческой деятельности.
Итак, распространение прямого конституционно-правового регулирования на все сферы общественных отношений позволяло не только установить правосубъектность личности и основных социальных групп, но и смоделировать важнейшие механизмы социального взаимодействия, закрепить целостную систему ролевых отношений и, тем самым, преодолеть спонтанный порядок саморазвития гражданского общества. Это придавало конституционной доктрине более идеологизированный характер и требовало усиления политической роли государства. Соответственно менялась трактовка принципов представительной демократии, разделения властей, правовой государственности. При сохранении трех классических «ветвей» (исполнительной, законодательной, судебной) система разделения властей утрачивала строго пропорциональный характер. Вместо «сдержек и противовесов» формировался определенный эпицентр важнейших властных полномочий. Классическим примером такого подхода стала конституционная модель ФРГ, где главенствующей политической фигурой стал глава правительства и лидер парламентского большинства – канцер. Французская конституция 1958 г. образовывала такой же мощный эпицентр власти вокруг избираемого на прямых общенародных выборах президента.
Нарушение принципа «разделения властей», понимаемого в духе «сдержек и противовесов», позволяло либерально-этатистским конституциям создавать необходимую правовую базу для проведения более целенаправленной, «позитивной» государственной политики, превращения государства в активную силу общественных преобразований. Но возникающая угроза этатизма потребовала создания эффективных «противовесов». В этой роли выступила прежде всего система конституционного правосудия. Ее принципы сформулировали в 1920 г. австрийские юристы Кельзен и Эйзенман. В отличие от либеральной модели, где функция конституционного правосудия возлагалась на суды общей инстанции, новые европейские конституции создавали специализированные органы, выделенные из системы правосудия. Подобные Конституционные суды не имели полномочий в сфере текущей правоприменительной практики и концентрировали свои усилия на контроле действий самой государственной власти.
Специфический характер в рамках либерально-этатистской конституционной модели приобрела система местного управления. Вслед за французской юридической практикой здесь закрепились принципы «деконцентрации» и «децентрализации». Деконцентрация власти представляла собой передачу полномочий по представительству интересов правительства особым государственным чиновникам «на местах». Децентрализация подразумевала передачу полномочий по самоуправлению тем местным органам власти, которые непосредственно избирались гражданами. Подобная двойная система регионального управления позволяла обеспечить сочетание прямого государственного управления на местах и самоуправление региональных сообществ.
Большое значение для оформления либерально-этатистских конституционных систем приобретала деятельность политических партий. Отказываясь от тоталитарной однопартийности, новая конституционная модель не могла вернуться и к либеральной трактовке партийной жизни как спонтанного проявления политической инициативы гражданского общества. В условиях концентрации власти и проведения активной социальной политики партии становились ключевыми субъектами не только политического процесса, но и осуществления государственных властных функций. Поэтому в новых конституционных системах их деятельность подлежала детальному регулированию и жестким ограничениям в вопросах финансирования, организационного построения, пропаганды радикальных политических идей.
В странах с либерально-этатистской конституционной моделью не получила развитие «двухпартийная система», основанная на взаимном сдерживании двух лидирующих партий. На политической арене неизменно присутствовало несколько активных общенациональных партий, реально претендующих на «вхождение во власть». На первый взгляд, это свидетельствовало о последовательной децентрализации партийной системы и значительном идейно-политическом плюрализме в обществе. Однако в действительности многопартийность была направлена на концентрацию политического процесса. Каждая из партий стремилась создать для себя прочную, преемственную социальную базу и выдвигала идеологическую программу, призванную консолидировать «свой» электорат. В этих условиях гражданская активность человека оказывалась связана не с реализацией индивидуальных прав на свободу слова и совести, а с выбором «своей» партии.
Конституционное регулирование могло искусственно менять масштаб «самоопределения» граждан в рамках партийно-политического спектра. При вводе пропорциональной избирательной системы шанс закрепиться «во власти» получали даже небольшие партии, представлявшие интересы локальных социальных групп. Вектор политического интереса отдельного человека тем самым смещался к насущным, практическим проблем собственной жизни. Переход к мажоритарной или смешанной избирательной системе, особенно с высоким барьером прохождения партий во второй тур выборов, позволял «укрупнить» масштаб политического диалога, давал дополнительные преимущества партиям, выражающим общенациональные интересы или полярные идеологические ориентиры. Соответствующим образом менялась и политическая атмосфера в обществе. В целом, благодаря подобным конституционным реформам государство получало возможность прямого влияния на гражданское общество с целью стимулировать те или иные социальные процессы.
