В том, чтобы убить себя, есть что-то глупое, банальное, нелепое. Но убить свою прежнюю жизнь - это совсем другое дело. Начать новую. С понедельника

Нелепо и глупо вдвойне. Впрочем, принимая такое решение, ты запускаешь процесс, который теперь уже не в силах, ни остановить, ни просто контролировать. Он идет своим ходом, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни тем более благословения. Стоит тебе встать на другую дорогу, и теперь это уже другая игра, другая реальность, другой мир. Как тебе будет в этом мире? Если ты думал, что будет легче, ты ошибался...

Ева проснулась от над­садного, нервного звон­ка в дверь. Кто-то настойчиво жал на кнопку, словно случилось что-то страшное, требующее незамедлительной реакции. Первая мысль Евы была: «Пожар!» Спросонок ей вдруг представи­лось, что сейчас она откроет дверь, а там - на лестничной клетке - целая команда пожарных в желто-красных костюмах, в шлемах и с кис­лородными аппаратами за спиной.

- Глеб? - Ева не могла поверить своим глазам. - Что ты тут делаешь? Который сей­час час?

- Половина второго, - сухо сказал Глеб и, без всякого разрешения, прошел в кварти- РУ-

- Глеб, а-лё... - недовольно протянула Ева, проводив его взглядом до комнаты. - Второй час ночи. Ты меня разбудил...

- А я из-за тебя не ложился, - резко от­рубил Глеб. - А на «а-лё» ты не отвечаешь.

Тут Ева вспомнила, что она как выключила телефон еще вчера вечером, так и не включа­ла весь день. Но если раньше она почувство­вала бы себя неловко в такой ситуации, то сей­час - нет.

- Я, кажется, просила тебя не звонить... - устало сказала она. - Между нами все конче­но. Ты разве забыл?..

Ева даже удивилась тому, насколько легко она это сказала. А значит, и правда - между ни­ми, действительно, все кончено. Ева поняла это вдруг, внезапно, как откровение... И испытала на­стоящий шок. Она никогда бы не поверила в то, что это могло случиться так быстро. И так... без­болезненно.

Еще сутки назад это казалось ей это почти невозможным. Решение уйти от Глеба она при­нимала с такой мукой, с таким предельным на­пряжением воли. А тут, вдруг, ничего не чувству­ет, в душе ни малейшего волнения. Одно толь­ко недовольство, что он пришел среди ночи, разбудил ее, ведет себя так, будто это его дом.

Понурив голову, но все-таки сдерживая свое нарастающее с каждой секундой раздражение, Ева прошла по коридору и остановилась у две­ри в гостиную.

- Глеб, уходи... - сказала она.

Глеб сидел на диване. Сгорбившись. Глядя в пол.

- Не уйду, - тихо ответил он, а через се­кунду, пока Ева набирала в грудь воздух, что­бы послать его ко всем чертям, добавил: - Я больше никуда не уйду. Никуда и никогда. И те­бя не пущу.

Ева громко выдохнула, словно у нее внутри, вдруг, лопнул воздушный шарик.

- Что ты сказал?..

Еве почудилось, что ей... почудилось. Как долго она ждала этих слов! Как они были нуж­ны и важны ей раньше! Как она хотела, чтобы Глеб, если и не говорил этого, то хотя бы, вре­мя от времени, так думал! Хоть иногда! Но нет, ничего подобного она никогда от него не слы­шала. Никогда!

- Я сказал, что я не уйду, и ты не уйдешь, - повторил Глеб. - Я люблю тебя. Очень. По-настоящему. Всегда любил. Но боялся тебе признаться. Себе боялся... Боялся, что это прав­да. Но это правда. Сегодня я это понял. Стал звонить тебе. А телефон выключен. Звоню, зво­ню... И испугался. Ева, я никогда в жизни так не боялся! Просто до ужаса, до дрожи. Только подумал, что тебя потеряю, прямо упало все внут­ри! Ева, прости меня! Прости!

Глеб бросился к ней, упал на колени, обнял, прижался... Он дрожал, как осиновый лист. Дрожал от напряжения, от ужаса. Он дрожал и держал ее так, словно боялся, что если сей­час выпустит - Ева пропадет, как мираж, на­всегда.

Ева смотрела на Глеба и не могла поверить своим глазам, ушам - ничему. Это был самый настоящий шок!

- Глеб, я не понимаю, что случилось... - только и смогла сказать она.

- Золото мое, я... я... - Глеб разрыдался. - Я виноват. Я подлец... Я подлец... Я столько лет тебя мучил. Измывался... Столько лет! Я знаю, что ты никогда меня не простишь. Никогда. Потому что так нельзя... Нельзя, как я себя вел... Это ужасно. Представить себе не могу, что ты вытерпела! Прости меня, если можешь... Про­сти! Только не гони, Ева! Христом Богом мо­лю - не гони...

И тут Ева дрогнула. Тень ужаса легла на ее лицо. «Христом Богом молю...» Сегодня Ева приняла решение, сегодня она клялась Богу, что больше никогда не будет с мужчиной. Она обе­щала, что теперь она принадлежит только Ему, только Богу. И вдруг... Глеб...

- Глеб, - прошептала она, - ты опоздал... Ева взяла его руки, которыми он обвил ее за

талию, и, преодолевая усилие, отняла их от себя.

- Опоздал?.. - Глеб поднял на нее свои заплаканные, свои самые красивые на свете за­плаканные глаза. - Ева, что ты говоришь?! Как опоздал?! Почему?..

- Не могу тебе этого объяснить... - Ева отошла к окну и задрожала всем телом. - Про­сто... Просто мы уже никогда не сможем быть вместе.

- У тебя есть кто-то другой? - Глеб так и стоял на коленях, растерянно глядя на Еву. - Кто-то... Давно?

Еву потрясло то, как он это сказал - поте­рянно, обескураженно, беспомощно. В его голосе не было и нотки, которая сказала бы о ревности, о неприязни, о негодовании. В нем была только эта потерянность, эта обескураженность, эта бес­помощность. Он действительно был раздавлен ее признанием. Он не ревновал, он погибал...

- Да, - пробормотала Ева, не понимая, как она может объяснить Глебу то, что с ней про­изошло сегодня. - Точнее - нет, - попра­вилась она. - Точнее - не совсем. Точнее - это не то, что ты подумал... Глеб, прости. Прав­да. Я не могу. Еще сегодня утром могла. А сей­час уже все, нет, не могу.

- А-а-а!!! - Глеб заорал так, словно на его груди раскаленным железом выжгли огромное клеймо. - Я проклят... Проклят! Проклят!

Ева обернулась и увидела, как Глеб, раздира­емый болью, рвет на себе рубаху. Сколько в нем было боли...

Ева бросилась к нему, кинулась, упала перед ним на колени и стала утешать. Словно в послед­ний раз... Словно он уходил на войну или под­нимался на эшафот. Она обнимала и целовала его так, словно прощалась с ним перед смер­тью...

- Глебушка, милый, родной мой... Глебуш­ка... - Ева заливалась слезами. - Не печалься так, пожалуйста! Пожалуйста, не надо! Ты бы все равно не был со мной счастлив... Это тебе сейчас так кажется, что ты что-то ценное потерял.

А это не так. Совсем не так! Я простая. Я обыч­ная. Тебе другая нужна. Та, что тебя любить будет, взамен ничего не требуя. А я ведь тре­бовала... И дальше бы требовала. Я тяжелый че­ловек, Глеб. Тяжелый...

- Господи, солнышко ты мое, да что ты го­воришь такое! - Глеб обнимал ее с такой си­лой, с такой страстностью, что сердце букваль­но выпрыгивало у Евы из груди. - Ты самая лучшая! Лучше тебя никого нет и не будет ни­когда! Только ты могла столько вытерпеть... Только ты. Из любви, из сострадания. Ты же видела, что со мной происходит, все понима­ла... Я же мизинца твоего не стою! Что ты го­воришь?!

- То и говорю, Глеб, - шептала Ева, пы­таясь остановить его руки - его любящие, за­ботливые, нежные руки. - То и говорю... Дру­гая тебе нужна. Другая... Та, что тебя любить будет... А я не любила, нет. Я это тоже только сегодня поняла. Я не любила, а ждала любви, Глеб. А это другое! Это эгоистичное, злое... И я такая, Глеб. Я злая... И я жестокая...

- Солнышко мое, золотце, не наговаривай на себя... - умолял Глеб. - Не наговаривай. Это неправда. Это ты просто из доброты... Из-за доброты своей! Ты не хочешь, чтобы я тебе больно делал, потому что нельзя столько боли терпеть. Нельзя и не вытерпишь... И только потому ты на себя наговариваешь, чтобы я по­думал, что ты плохая, и ушел. Но я прошу, про­сти меня... Не гони, Ева. Не гони! Я больше никогда... Слышишь меня?.. Я никогда не сде­лаю тебе больно! Никогда! Ева! Никогда!

- Нет, Глеб, я тебе правду говорю... - сле­зы лились у Евы из глаз, слезы страдания и боли. Вся душа ее в эту секунду разрывалась на час­ти. - Ты просто не знаешь, какая я... Не зна­ешь. Я сегодня тебе с Борисом изменила... По­шла и переспала с ним. Я грязная, Глеб, я пло­хая. Я порченая...

Глеб продолжал обнимать ее... Он целовал ее в губы, в глаза, в шею... Он целовал ее грудь. Каждой частичкой своего тела Ева чувствовала его страстное дыхание, его прикосновения, его напор... Глеб повалил ее на пол. Ева сдавалась, она не могла противостоять его чувственности. Такому желанному, такому страстному, любя­щему...

- Не-е-е-ет!!! - заорала Ева в последнюю секунду. - Глеб, нет!!!

Ева вывернулась, оттолкнула Глеба. Как ра­неная птица, она отползла в сторону и запахну­ла халат.

- Ева, неужели ты меня никогда не про­стишь?!. - застонал Глеб и закрыл лицо рука­ми. - Никогда...

- Лучше б я умерла сегодня... - Ева впи­лась себе в волосы и тянула их так, словно хо­тела вырвать с корнем. - Лучше бы я умерла! Господи, за что?! За что?! Это испытания, да?! Я должна пройти эти испытания?..

- Ева, какие испытания?! О чем ты?! Я те­бя люблю! Я просто тебя люблю! Это я, Ева, это я... - кричал Глеб, но Ева его уже не слы­шала.

- Я пройду, слышишь меня, я пройду! - прошептала она, глядя куда-то вверх, потом по­вернулась к Глебу и простонала: - Изыди...

Испытания, которым подвергается душа, когда на­ступает ее время, мучительны. Этого нельзя представить, к этому нельзя приготовиться. Если душа встала на путь своего внутреннего перерождения, ей предстоят поистине адские муки... «И Ад следовал за ним...»

Это иллюзия, что можно взять и выпрыгнуть из своей телесной оболочки, покончить со всем старым, прошлым и начать новое, иное. Это миф. Это только иллюзия. Прежнюю жизнь из перерождающейся души вырывают с мясом, с кровью, тянут за жилы.

И здесь не помогут ни медитация, ни упражнения, ни молитвы. Здесь не пройти проторенной дорогой. Здесь вообще нет никакого обходного пути. Страдание - от края до края. Страдание, льющееся через край. Стра­дание, которое должно, просто обязано казаться бес­предельным и неизбывным.

А иначе... Иначе неправда, игра в поддавки. Если же игра, поддавки, то все придется пройти заново, с самого начала, полный круг. Ни рождения, ни смерти без боли не бывает. А тут и рождение, и смерть. Все вместе, одно с другим, одно к другому.

Если ты решился перепрыгнуть через себя, при­готовься сломать себе шею!

Ева не помнила, как Глеб ушел. У нее по­мутился рассудок. Она стонала так, словно черти в аду живьем сдирали с нее кожу, драли ее баг­рами, жгли на медленном огне, обгладывали кос­ти. Перед глазами одно за другим проходили ужасающие видения. Ева не могла понять их смысл, как будто запуталась в собственном сне.

Ей мерещились святые мученики, скорбно идущие сквозь бушующее пламя. Ей виделись гневные ангелы, рассыпающие вокруг себя стол­пы смертоносного огня. Затем звезда упала с неба и, обратив воды в пар, подожгла землю. Покойники встали из своих гробов и орали ис­тошными голосами, рассыпая вокруг себя стол­пы серы.

Земля стала огненно-красной, словно один ги­гантский кратер вулкана. Воздух раскалился и плавился прямо на глазах у Евы. Люди метались меж горящих развалин, наскакивая друг на друга с дикими криками и воем. Женщины и мужчи­ны, старики и дети... Время от времени что-то взрывалось, к небу вздымались облака пепла.

Тут же Ева видела перед собой искаженные лица своих прежних знакомых. Она понимала, кто они, но не могла их узнать, настолько они были изуродованы. От невыносимой жары ко­жа на их телах вздувалась и лопалась, плавились глаза и горели кости. Стоны и крики слились в один протяжный вой, взрывы стали звучать ка­нонадой.

«Господи, за что?! - закричала Ева, вскинув руки и взывая к багровым небесам. - Как мо­жешь Ты допустить, чтобы твои дети так стра­дали?! Неужели у Тебя совсем нет сердца?!»

«Я не могу желать им зла, - ответило ей не­бо, пронзаемое тысячью грозовых молний. - Но Я не могу остановить то зло, которое люди делают себе сами...»

«Господи, но почему Ты не научишь их?! По­чему Ты не скажешь им, как они должны жить, чтобы не было зла?!» - кричала Ева, силясь пе­рекричать грозовые раскаты.

«Это бессмысленно, они не желают слушать...» - ответил голос, и земля под Евой дрогнула, тек­тонические слои пришли в хаотическое движе­ние.

«Но почему?! Неужели люди не будут слу­шать Тебя, если Ты заговоришь с ними так, как сейчас говоришь со мной?!» - кричала Ева, чувствуя, что земля ходит под ней ходуном.

«Бессмысленно, - повторил голос. - Бес­смысленно. Они все знают и без Меня. Они знают, что должны противостоять злу, а не быть злом. Они все знают, Ева. Ужас в том, что Я бо­лее ничего не могу сказать им. Нет ничего крас­норечивее ныне, чем Мое молчание. Но даже его они не хотят слышать...»

Тут Ева увидела, что на нее бежит женщи­на. От нестерпимой жары ее глаза уже вытек­ли из орбит, волосы горели, подобно факелу, а лопающаяся кожа слезала с ее тела огромными лоскутами. Она орала истошно, а затем, вдруг, остановилась почти прямо напротив Евы, с си­лой вырвала из своей груди сердце и бросила его в сторону. Она обмякла, села - спокойная и счастливая, как будто собралась собирать цве­ты на лесной поляне.

Картина была просто безумной. Едва сдер­живая подступивший к горлу приступ рвоты, Ева отвернулась. Но зрелище, которое открылось ее взору теперь, было еще ужаснее. Обезумевшие от боли люди бежали, но кто-то споткнулся, упал, а вслед за ним, на него, друг на друга повали­лись еще десятки других. Их тела, столкнув­шись, стали рассыпаться прямо на глазах у Евы, как прогоревшие поленья - на сотни пылаю­щих угольков.

«Господи, но почему?! - закричала Ева. - Почему Ты не заставишь небеса разверзнуть­ся? Почему Ты не прольешь на землю реки во­ды?! Почему не потушишь этот огонь?! Поче­му?!»

«То, что ты видишь, Ева, не внешнее, а внут­реннее... - печально ответили небеса. - Я мо­гу пролить на людские головы океаны вод, но и капля моей росы не может упасть на их души... От Древа Познания они вкусили плода свобо­ды, и ты видишь, как они распорядились ею...»

Ранним утром Ева, так и не сомкнув глаз, вы­шла из дома. Наугад она села в какой-то трам­вай и, бессмысленно уставившись в окно, доехала до конечной остановки. Там ее попросили вый­ти, и она пошла пешком. Вероятно, она была в дороге около двух часов. Быть может, чуть боль­ше. И вот, наконец, увидела перед собой сте­ны храма.

Это был хорошо известный в городе женский монастырь - намоленный, святое место. Ког­да Ева поняла это, ее глаза как-то сами собой намокли от слез. Бог привел ее к дверям своего храма! Она оказалась здесь нечаянно-негадан­но, ее словно привели сюда за руку. Да, перед Евой дом, в котором она проведет остаток сво­ей жизни.

И еще Ева внутренне очень обрадовалась, по­няв, что этот монастырь - ближайший храм от того места, где вчера ей явился Ангел... А зна­чит, она теперь всегда будет рядом. Сможет хо­дить туда на службы. Все как-то само собой со­впало. Было в этом что мистическое, таинствен­ное и прекрасное. Разомкнутые пути сходятся...

Ева толкнула тяжелую дубовую дверь и во­шла внутрь монастыря. Там было тихо, холодно, пусто. И пахло ладаном... Ева прошла по длин­ному коридору, надеясь отыскать человека, ко­торому она могла бы рассказать о своем жела­нии остаться в монастыре. Но не встретила ни единой души. Словно подземелье, словно место для последнего упокоения.

И тут Ева увидела то, чего никак не ожида­ла... Не верила своим глазам! Остолбенела.

Перед ней стояла та старуха, которую она повстречала вчера на набережной. Та, которая остановила ее в последнюю минуту перед прыж­ком с моста, перед смертью. Эта встреча была такой неожиданной, такой странной, что холо­док пробежал у Евы по спине. Она останови­лась как вкопанная, не зная, что сказать, как се­бя вести...

- Пришла, дура! - в обычной своей манере заорала на нее старуха. - Пришла ведь! А за­чем?! Спрятаться решила?! От себя не убе­жишь, дура! Нечего тебе здесь делать! В миру дела свои реши для начала, а затем сюда при­ходи! А пока не решила - нет тебе здесь ме­ста! Все! Чего смотришь?! Сказала тебе - пошла вон отсюда! Во-о-он!!!

Старуха орала, трясла руками и, указывая Еве на дверь, топала ногами так, словно ее по­ставили на раскаленную сковороду.

- Но... - прошептала Ева, осознавая, что ее планам стать монахиней не суждено сбыться.

Все ее существо сжалось от ужаса. - Но по­чему?..

- Ага! - продолжала кричать на нее ста­руха. - Боишься?! И чего ты испугалась, ду­ра?! Боишься, что в мир надо возвращаться! Значит, ты не к Богу пришла, а от мира свое­го сбежала! А коли Бог таким твой мир сде­лал, значит, надо это зачем-то! А ты бежишь! Кого обдурить надумала?! Не-е-е... Бога не проведешь!

- Нет у меня больше дел в мире... - голос Евы, вдруг, стал жестким. - Нет!

От гнева и отчаяния Ева ощутила в себе ог­ромные силы. Почему эта старуха понукает ею?! Как она может ей приказывать? Что она вооб­ще понимает?!

- Это ты у них пойди поспрошай - нет у тебя дел аль есть... - недовольно проворчала старуха, продолжая указывать Еве на дверь.

Впрочем, старуха явно сразу стала чуть по­спокойнее. Она словно испугалась Евы или за­метила что-то, чего Ева не поняла.

- У каждого свой крест, - сжимая челю­сти, почти проскрежетала Ева. - Если у ко­го-то проблемы - это его дело. У меня же боль­ше никаких дел в мире... - тут она на секун­ду запнулась, но исправилась и продолжила: - В миру нет. И я не сбежала, я приняла реше­ние уйти. Это разные вещи!

Произнося эти слова, словно стреляя из пи­столета с глушителем, Ева все больше и боль­ше начинала верить в собственную правоту. Хватит на нее вешать проблемы всех кого ни по-падя! Хватит! То, что Ева видела сегодня, ее ви­дение разбудило в ней это чувство, подтолкну­ло к этим мыслям.

Проще всего занять позицию, что ты отве­чаешь за всех людей, с которыми тебя сводит судьба, мучиться этим, переживать за них. Но что, если они сами палец о палец не ударили, что­бы все у них было хорошо?.. Что, если они сами свою жизнь в грязь втоптали?.. Что, если они сами не хотят себе добра?! Что можно с этим сделать?!

Вот тот же Глеб... Да, он замечательный. Да, Ева любила его до беспамятства. Да, она даже была с ним счастлива. Но где он-то был все это время? Где он был?! Почему нужно было ждать столько лет? Зачем он ее так мучил? Как она теперь вообще может ему верить?! Он говорит, что он понял. А что он понял?! Ева все это ему говорила тысячу раз!

И сейчас эта старуха пытается ее убедить, что Ева должна решать какие-то «свои» дела с людьми «в миру». Но у Евы нет с ними больше никаких дел, и если она не хочет иметь с ними дел - все, кончено. Более того, у всех этих «дел», по сути, нет никакого решения. Они никогда не решатся, потому что сами эти люди... наплева­ли на свою жизнь.

С каждой минутой Ева все больше, все яс­нее, все четче понимала, что с ней случилось. Она должна раз и навсегда отказаться от мнимой от­ветственности за других людей. Она должна взять свою, личную, подлинную ответственность за себя. В конечном счете, весь этот мир - это только ее жизнь. Остальные люди живут... в сво­их мирах.

Ева много раз слышала про теорию, которую называют солипсизмом, - мол, никто из нас не знает, есть ли у другого человека сознание. Не является ли это чужое сознание некой галлюци­нацией, плодом ее фантазии, опрометчивым до­пущением? Да, мы не знаем, живут ли другие люди. Может быть, и нет. Может быть, это только иллюзия.

В конце концов, мы никогда не можем почув­ствовать боль другого человека. А что, если он и вовсе ее не испытывает, а только изобража­ет, пародирует, играет с нами в такую игру. От­куда мы знаем, что вокруг нас, вообще, живые люди? Что, если все они - нечто вроде «ап­паратов», неких «снарядов», чтобы испытывать нас, быть нашим духовным заданием?..

Это кажется полным бредом. Но так может быть. Что, если они не живые?..

Ева сама не заметила того, что погрузилась в свои раздумья, буквально выпала из разгово­ра. Она стояла посреди монастырского коридора как в забытьи, в некой прострации...

- Да, Ева, плохи твои дела... - вдруг ска­зала старуха. Сказала тихо, спокойно, печаль­но, без осуждения. Лишь констатация факта. - Хуже, чем я думала... Иди, мать. Иди...

Она махнула рукой, повернулась и пошла прочь. Буквально через мгновение она исчезла. Словно растворилась в холодном, чуть влажном воздухе монастырской кельи...

Момент кризиса... Душа обнаруживает свое полное одиночество. Помещенная в оболочку тела, она лишена своей прежней связи не только с миром Красоты, но и с другими душами. Тело - одиночная камера. Вот почему человек часто с такой неистовой жаждой нуж­дается в физической близости с другим человеком. Слов­но он может прорваться сквозь свое тело, через другое тело и коснуться души...

Но, когда душа обнаруживает свое полное оди­ночество, она перестает верить в то, что у других людей вообще есть душа. В первый миг это «откровение» об­легчает ее страдания. Ведь если у других нет души, то о них можно просто не думать. Другие нужны нам толь­ко затем, чтобы через их душу ощущать собственную, чтобы дать своей душе жизнь. Если же у других нет души, то все проще.

Можно спрятаться", уйти внутрь себя, жить своим миром, организовать его так, как тебе того хочется, как тебе будет удобно. И ни о ком не думать! Какое сча­стье... Которое очень быстро оборачивается кошмаром. Это ведь только кажется, что думать о других людях, заботиться о них, переживать за них - это труд. На самом деле, другие люди в жизни человека - это един­ственная возможность обрести собственный внутренний смысл.

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет...»

Ева вышла из дверей монастыря с четким, ясным, абсолютно осознанным желанием - «за­вершить все дела» в миру. Действительно, если бы она собралась уйти из мира, она должна была бы снять все связанные с ней вопросы. Пере­дать, так сказать, дела и должность... С работы уволиться, закрыть счет в банке, что-то решить с квартирой. Уходить - так уходить! А то это как-то не по-настоящему, игра какая-то.

В конце концов, старуха, может быть, пра­ва... Все нужно делать последовательно. Ева при­няла решение посвятить себя Богу. Бог послал ей прекрасного Ангела, принявшего ее обет. Те­перь Ева освободится от всего мирского, очис­тится от житейской суеты. После этого придет в монастырь - не в этот, так в другой, - сме­нит имя и... Тут мысли ее обрывались, начина­лась какая-то пустота.

Там, за этим решением, было что-то, чего Ева не могла пока ни понять, ни представить. Само решение - уйти из мира, перестать жить сво­ими чувствами к мужчинам, как это было прежде, посвятить себя своей собственной душе - было Еве абсолютно понятным. Непонятно - что дальше? Как это - жить с Богом, в Боге?.. Но пока не начнешь так жить, не узнаешь. А на­чать можно, только закончив прежнее.

В Еве появилась какая-то удивительная ре­шительность, какая-то особенная внутренняя свобода, приподнятость духа.

Меньше чем через час Ева входила в здание, где располагался «Центр Модной Индустрии Ро­диона Шкловского»... Это ее работа, с которой она решила проститься в первую очередь. На входе, правда, ее смутили несколько вещей. Во-первых, рабочие суетились на верхотуре, разби­рая стильную вывеску заведения. Зачем Шклов­скому это понадобилось? Ребрендинг?.. С чего? Впрочем, какое ей теперь дело?..

Но то, что случилось во-вторых, - было уже по-настоящему странным... С ней подчеркнуто любезно поздоровался охранник, чего раньше ни­когда не случалось. Более того, он встал, вытя­нулся и назвал Еву по имени-отчеству: «Здрав­ствуйте, Ева Витальевна! Прошу вас!» Он про­водил ее до лифта, вызвал его, дождался, пока ошарашенная, ничего не понимающая Ева вошла внутрь, и, лишь когда дверцы начали закрывать­ся, одобрительно кивнув головой, вернулся к сво­ей стойке.

«Откуда он знает мое отчество?» - недо­умевала Ева, пока ехала на пятый этаж.

Впрочем, когда Ева вышла из лифта, ее удив­ление стало только расти. Администратор, имени которой Ева никогда не знала, едва завидев ее, радостно закричала и начала прямо прыгать на месте:

Ева Витальевна! - девушка выскочила из-за своей стойки. - Господи, а мы вас обы­скались! Какое счастье! Я сейчас сообщу Роди­ону Аркадьевичу! Сейчас! Минуту! - админи­стратор убежала за стойку и продолжала тарато­рить уже оттуда: - Он вас целый день разыс­кивает, Ева Витальевна! Сейчас!

- А что, собственно, случилось? - Ева по­дошла к столу администратора и заглянула за стойку. - Зачем он меня разыскивает?..

Девушка подняла на Еву глаза и некоторое время смотрела на нее с явным недоумением.

- А-а, я поняла... - неловко улыбнулась она после затянувшейся паузы. - Вы меня ра­зыгрываете! Понятно... Все-все! Поняла! Я зво­ню... - девушка весело покачала головой из сто­роны в сторону и продолжила деловито нажи­мать на клавиши телефона. - Кстати, я вас поздравляю! Да, забыла! Очень-очень! Я так гор­да за вас!

- Меня? За меня? - глаза Евы чуть не вы­пали из орбит.

- Ну, конечно! - уверенно сообщила ад­министратор, и тут на другом конце провода ей ответили. - Алё, Ленусь! Да, это я, Кира. Ева Витальевна пришла! - торжествующе сооб­щила она секретарю Шкловского. - Передай Родиону Аркадьевичу! Да, прямо передо мной стоит! Да!

Последние слова были произнесены неизве­стной Еве девушкой-администратором с таким восторгом, будто Ева - американская супер­звезда, наподобие Мадонны.

- Кира, успокойтесь, пожалуйста... - стро­го попросила ее Ева. - Вы мне можете объяс­нить, что случилось? Я, правда, не понимаю.

- Э-э... - протянула Кира. Больше ее лицо не выражало радости, одна сплошная растерян­ность. Выждав секунду, она забормотала: - Ева Витальевна, простите меня. Я, наверное, что-то не так сделала или сказала? Извините...

- Кира, что тут происходит? - теряя вся­кое терпение, отрубила Ева.

- Вы теперь здесь хозяйка... - Кира рас­терянно развела руками, показывая на апарта­менты офиса.

- Хозяйка?.. - рассмеялась Ева. - Нет, Кира. Вы что-то перепутали. Я занимаюсь от­дельными проектами, как партнер. Я не рабо­таю у Родиона, чтобы он мог меня повысить...

- Но... - все лицо Киры выразило нелов­кость, досаду, недоумение. Она чуть помычала, но, не решившись продолжать эту дискуссию, просто спросила: - Ева Витальевна, коррес­понденцию вам куда доставлять?..

- Мне? - Ева удивилась. - Корреспон­денцию? Вы же знаете, в каком я кабинете обычно работаю...

Ева пожала плечами и быстрым шагом напра­вилась к себе.

Сейчас Ева оформит расторжение кон­тракта с подрядчиком, а потом обсудит это со Шкловским. Благо он уже в курсе, что Ева при­ехала в офис. Родион, конечно, покричит, как обычно, но потом они «тихо-мирно» разойдут­ся. Он сразу знал, что Ева долго у него рабо­тать не будет. Так что, ничего чрезвычайного... Через пару-тройку часов Ева уже освободит свой кабинет и сама, наконец, освободится от того, что называется «работой».

Рассуждая подобным образом, Ева даже не заметила, как, миновав длинный коридор, ока­залась у двери своего кабинета. Она достала ключ и начала уже открывать замок...

Странный шум заставил ее обернуться. Это Кира, торопясь, гремела огромной тележкой с какими-то конвертами, письмами, бандеролями... Еве, вдруг, почудилось, что Кира направляется со всем этим «богатством» именно в ее кабинет. Она даже думала задать соответствующий во­прос, но не стала.

«Почудится же такое...» - подумала Ева и вошла в кабинет.

- Ева Витальевна, не закрывайте, пожалуй­ста! - послышался голос Киры.

Ева выглянула в коридор.

- В смысле? - не поняла Ева.

- Это вам почта... - Кира показала на те­лежку.

- Мне?! - Еве, вдруг, стало дурно.

В этот момент все двери офиса, как по ко­манде, одна за другой стали открываться, а из них, так же одно за другим, появлялись доволь­ные и непривычно любезные лица сотрудников «Центра Модной Индустрии Родиона Шклов­ского». Не желая привлекать всеобщее внима­ние, Ева пропустила Киру в кабинет без каких-либо дальнейших расспросов.

- Ева Витальевна, вам лучше разобрать или так оставить? - смущенно спросила Ки­ра.

- Нет, Кира, спасибо, - растерянно от­ветила Ева. - Я сама справлюсь.

Кира выскочила из кабинета, как ошпарен­ная. Ева потянулась к первому же письму, тор­чавшему из тележки. Это было приглашение от одного из модных домов Франции. В следую­щем конверте - огромный, толстый глянцевый журнал, где на обложке была Ева... Ее презен­товали как самого модного современного рос­сийского дизайнера одежды. Третье письмо было... от Дениса Ткачева. Она любила его еще в школе, потом их дороги разошлись – он уехал учиться в Америку, Ева поступила в Ин­ститут культуры.

«Милая, золотая Евочка!.. Ты, наверное, удивишься моему письму, - Ева на мгнове­ние оторвалась от чтения и взглянула на ог­ромную тележку писем. - Но я решил тебе написать и надеюсь, что ты не сочтешь меня за сумасшедшего. - Ева снова посмотрела на тележку с письмами. - Понимаю, что все это странно. Но я должен об этом сказать. Я люблю тебя, Ева. Любил ли я кого-нибудь еще за эти долгие годы? Нет. С тех пор как мы рас­стались, я любил и продолжаю любить толь­ко тебя! Тебя одну! Ты самый важный чело­век в моей жизни, самая прекрасная женщи­на, которую мне только доводилось встре­чать...»

В дверь кабинета постучали. Все, что Ева смогла сделать, - это только поднять глаза на дверь. Ответить она уже не могла, у нее словно пропал голос. А в голове был туман, как после тяжелого пьяного застолья.

- Евочка, дорогая! - в дверь ввалился увалень Шкловский, счастливый, как опивший­ся валерьянкой кот. - Наконец-то! А то мы тебя потеряли! Просто потеряли! Ева, а я зво­ню-звоню... И почему ты сразу ко мне не при­шла? Как будто мы неродные! А что ты такая недовольная? Что-то не так?

- Родион, я решила уволиться... - пробор­мотала Ева сдавленным голосом.

Полноватый, вечно молодящийся Шклов­ский смотрел на нее испуганным взором секун­ды две, а то и три. Его лицо успело несколько раз поменять свое выражение, словно не зная, на каком из них следует остановиться, а потом он расхохотался.

- Развела! Вот развела! - он выставил впе­ред указательный палец и, тыкая им в Еву, во­сторженно вопил: - А я ведь чуть не купился! Правда! Вот какая, а! Шутки шутит!

- Родион, какие шутки? - Ева попятилась назад. - Я серьезно...

- Да ладно!.. - Родион, очевидно, смутил­ся, но всячески старался не показать этого. - Я не поверю, что ты вот так меня высадишь... Ева, нет. Не может быть... Ты шутишь!

- Я... - Ева не знала, что на это ответить, потому что совершенно перестала понимать, что происходит. - Родион, ты ко мне шел с какой-то целью, так?

- Ну, конечно... Да, - Родион засуетил­ся. - Вот принес тебе все документы. Цветы. Заносите! - крикнул он кому-то в дверь.

Тут же в этих самых дверях появились «Ленусь» - секретарь Шкловского - и два «доб­ра молодца» с какими-то просто гигантскими, виртуозными букетами, которые напоминали большие карнавальные или даже сказочные шля­пы.

- А вот документы... - Шкловский раз­вернул перед Евой большую кожаную папку. - Вот, теперь это стопроцентно «Центр Модной Индустрии Евы Истоминой». Я пока остаюсь генеральным директором, если, конечно... - Шкловский замялся, но быстро взял себя в руки и нарочито весело продолжил: - Ну, я наде­юсь, ты пошутила. В общем, я - гендиректор, а ты - акционер. Хозяйка, в общем.

- Хозяйка?.. - Ева снова попятилась, за­пнулась о стол и, чуть не упав, села в кресло. - Ты меня разыгрываешь, да? Какая я хозяйка? Мы работаем по контракту... Я собираюсь этот контракт...

- Знаешь, Ева! - сказал вдруг Шкловский с интонацией разбитного гуляки. - А давай мы сегодня это дело отпразднуем! Прямо сейчас! Махнем в ресторан... Выпьем! Посидим! Я так по тебе соскучился на самом деле, Ева! Ты себе не представляешь! Ты же женщина моей меч­ты, на самом-то деле!

- Родион, ты в своем уме?..

- Ева, ну раньше-то я не мог тебе это го­ворить... - Шкловский начал тут же оправды­ваться, вид у него был жалкий, а его игра, как ни странно, казалась абсолютно правдоподоб­ной. - Это выглядело бы, что я... Ну, как бы это сказать?.. В общем, служебное положение, то-другое. А теперь, когда мы с тобой в равном положении... Не в равном, конечно, - тут же оговорился он, - ты ведь еще у нас и гений. Ну, по крайней мере, я могу попытать свое сча­стье. Вдруг, я тебе тоже небезразличен...

Шкловский совсем сдулся и выглядел как жалкий, побитый дворовый кот...

- Этого просто не может быть... - про­шептала Ева, глядя в окно. После «откровений» Шкловского ее стало слегка подташнивать. - Этого просто не может быть... Бред какой-то. Или сон. Да, это просто сон. Мне это снится.

Ева тупо уставилась на тележку с корреспон­денцией. Потом посмотрела на письмо от Де­ниса, которое все еще держала в руках, и поло­жила его в сторону.

- Поверить не можешь, да?

- Родион, кто все это устроил? - Ева по­смотрела на него. - Всего ты мне, конечно, не объяснишь. Но хотя бы часть... Как случи­лось, что ты продал свой бизнес? Мне важно понять.

- Ева, ну, тебе, наверное, лучше знать... - Родион, казалось, действительно не знал, что на это ответить. - Это большая покупка. Хорошие деньги. Я даже и думать не стал. Вчера пред­ложили, сегодня с утра все закончили. И я же не знал, что ты покупаешь. Покупала инвести­ционная компания... Я много запросил?

- Вчера предложили, сегодня все закончи­ли?! - Ева побагровела от страшной догадки. - Инвестиционная компания?! «Медиал-Финанс Групп»?!

- Ну, конечно, - Родион только и смог, что пожать плечами. - «Медиал-Финанс». Какая еще может быть?

- Бли-и-ин! - Ева схватилась за голову. - Это же Зацепина компания!

- Да, Бориса Зацепина, - покачал голо­вой Родион. - А какая разница? Она же для тебя эту покупку сделала... Или я что-то не так понимаю?..

- Разница?! - заорала Ева. - Какая раз­ница?!! Все ты правильно понимаешь, вот в чем проблема! Все правильно! Это Борис купил твою компанию для меня!

Ева вскочила, схватила свою сумочку и, тол­кнув Шкловского по дороге, пулей вылетела из кабинета. Она неслась со скоростью света. Ей было нужно, во что бы то ни стало, сбежать от­сюда, выйти прочь из этого здания, освободить­ся. Ей становилось в нем душно, как будто жут­кий приступ у астматика... Удушье.

Лифт сразу не открыл двери, а Ева не стала ждать. Она бросилась на лестницу и побежала вниз. По дороге она дважды падала, подверну­ла ногу, но продолжала бежать. Вниз, прочь, на улицу...

На улице, прямо перед выходом, ее ждал Борис. Ева заметила его еще из холла сквозь стеклянные двери.

- Борис, как ты мог?! Зачем?!! - она на­кинулась на него с кулаками. - Ты с ума со­шел?!! Это просто свинство с твоей стороны! Свинство!

- Ева, прости... - Борис принимал ее уда­ры и обвинения без всякого сопротивления, словно был к этому абсолютно готов, словно и не ждал другой реакции. - Прости...

- Простить? - Ева оторопела. - Ты спя­тил, да?! Ты тратишь несколько десятков мил­лионов долларов на меня, а потом говоришь - «прости»?! Ты рехнулся...

Ева дернулась, как скаковая лошадь, которую схватили на всем скаку под уздцы. Замерла, одернула пиджак и нервной походкой пошла прочь.

- Ева, прости..

- Да пошел ты! - рявкнула она, не обора­чиваясь и сбавляя шаг.

- Ева, ты думаешь, я ничего не понимаю?! - крикнул ей Борис вслед, крикнул так, слов­ но и не рассчитывал на ответную реакцию, крик­нул просто потому, что ничего другого ему не ос­тавалось. - Я знаю, что это свинство. Знаю. Но я знаю и другое...

- Что? - Ева остановилась и повернулась к нему. - Что ты знаешь?!

- Я знаю, что ты гордая. По-настоящему. По-хорошему. И ты бы никогда не пошла за меня, зная, что мы неравны из-за этих черто­вых денег. Тебе гордость, человеческая гордость не позволила бы. И что мне делать? Скажи?.. Пожертвовать все, раздать? Я могу... Я готов. Просто я подумал, что лучше я тебе половину отдам. Потому что это теперь только твое! - он показал рукой на огромное здание «Центра Модной Индустрии». - И, вдруг, ты согла­сишься. И тогда ты сможешь любить меня, не думая о том, что кто-то будет думать... Или что я буду думать... Или что ты сама будешь думать, что есть в этом что-то неправильное. Ну, не хо­чешь... Не хочешь, так давай это все пожерт­вуем кому-нибудь к чертовой матери!.. А? По­жалуйста... Только не бросай меня... Не бросай. Я не переживу...

Борис тихо опустился на колени. Вокруг шли люди. Одни оглядывались, другие делали вид, что происходящее их совсем не занимает. А Бо­рис так и стоял - на коленях, прямо посреди улицы, понурив голову... словно ожидая своего приговора, высшей и неотвратимой меры нака­зания.

У Евы затряслись коленки и подогнулись но­ги. Она только сейчас поняла, что произошло. По крайней мере, то, что во всем этом безумии связано с Борисом и покупкой для нее «Цент­ра Модной Индустрии».

«Пожертвовать все, раздать? Я могу... Я го­тов, - крутилось в голове Евы, повторялось отзвуками, словно эхо. - Я знаю, что ты гор­дая. Ты бы никогда не пошла за меня, зная, что мы неравны из-за этих чертовых денег... Не хо­чешь, так, давай это все пожертвуем кому-ни­будь к чертовой матери!.. А? Пожалуйста... Только не бросай меня... Я не переживу...»

Борис словно заглянул ей в самое сердце. Конечно, Ева никогда так себе это не объ­ясняла. Она говорила себе, что просто не лю­бит Бориса. Но на самом деле, она думала, что никогда не сможет его полюбить. А это раз­ные вещи... Именно из-за этих «чертовых де­нег».

Но вчера, когда она была у Бориса, Ева по­няла, что может любить этого человека. Может! Сильно, страстно, по-настоящему. И только в последний момент ощущение этого неравенства, этой «неправильности», как сказал сейчас Бо­рис, заставило ее вновь одуматься и передумать. И вновь бежать... Бежать от любви.

А он - Борис - не обиделся. Хотя мог. Имел полное право. Она поступила с ним отвра­тительно, низко, подло. А он... Он просто взял и совершил поступок. Самый настоящий. Муж­ской. Еве всегда казалось, что для мужчин, в глу­бине души, деньги, статус и просто хороший быт важнее, чем любимая женщина.

Любовь для мужчины - что? Увлечение, страсть, развлечение... А деньги и статус - это возможности. Возможность иметь увлечение, страсть, развлечение... Все это хорошо при усло­вии хорошего быта. Поэтому понять мужчин можно. Но Еве было тягостно, когда она пони­мала эту сторону мужской натуры. Ей станови­лось невыносимо больно.

Глеб мог месяцами жить за счет Евы - спо­койно, без всяких угрызений совести. Он «ис­кал работу». Пока Ева работала, обихаживала его, следила за домом. «Искал работу»... Вы­пить, загулять с друзьями... Или с подругами. А появлялись деньги - ну и все. Это «его день­ги», «как хочу, так и трачу». Ева привыкла. И не ждала другого.

Поэтому поступок Бориса, каким бы глу­пым, нелепым, дурацким и невозможным он ни казался, был для нее Поступком. Конечно, она откажется от всего, что он для нее сделал. От этой безумной покупки. Но сам факт! Причем, не высказанный, а совершенный. И без всякой уверенности в том, что Ева ответит ему взаим­ностью...

Не чувствуя себя, Ева пошла навстречу Бо­рису - милому, родному, любимому, замеча­тельному человеку... Она словно шла по воде, в толще воды. Каких-то десять метров, которые разделяли их друг от друга, казались ей длин­ной, бесконечно длинной дорогой. Такой, какой и должна быть дорога к настоящей любви...

Она дошла, встала рядом с ним на колени... Положила свою голову ему на плечо. Заплака­ла.

- Ты правда меня так любишь?.. - про­шептала Ева, чувствуя, как непрошеная слеза сбегает у нее по щеке.

- Правда, - ответил Борис.

Он сказал это так спокойно, так уверенно, так чисто, что Ева расплакалась еще больше. От счастья...

Как же душа мечтает о легком исходе! О том, что все, наконец, решится в какой-то момент само собой, чудесным образом... Она ищет возможность пройти лег­ким путем, не понимая, что легкость - это движение вниз, с горки, под гору. На гору, в гору, вверх - это всегда труд. И если тебе, вдруг, стало легко, спокойно... Если ты испытываешь счастливую беззаботность... Если, вдруг, тебе все стало «ясно и понятно» в этой жизни... ты или достиг просветления, или катишься в пропасть.

То, что мы часто ошибочно принимаем за «белую полосу», - лишь искушение. Искушение - почивать на лаврах. Возможно, для кого-то это и плохая новость. Но кто виноват в том, что правда для человека - это плохая новость? Душа приходит в этот мир работать, в этом смысл. Выходные, перекуры, отпуска случаются. Но «окончательной победы» не будет до той поры, по­ка весь мир вокруг тебя не переменится. Пока не про­будится последнее живущее существо.

Но ведь так хочется легкого решения! Так хочется понятности! Но есть еще и обязательства. Обязательства души перед миром Красоты. Мы недаром, не просто так, не для развлечения оказались здесь, в наших телах. Тела даны нам для работы. Тот, кто забывает об этом, - обрекает себя на новые круги страдания.

Ты выйдешь за меня?-тихо спросил Борис. Но Ева не услышала. Хотя услышала, конеч­но, но не поняла вопроса. Она была как во сне, в какой-то прострации. Она наслаждалась чув­ством женщины, которую понимают, любят, о которой заботятся. Ева так давно не испытывала ничего подобного! Возможно, никогда не испы­тывала. И она переживала момент абсолютного блаженства, «женского счастья».

- А, Ева? Выйдешь?.. - повторил Борис.

- Выйти? - Ева словно очнулась от забы­тья и оглянулась вокруг. - Куда?

- Замуж... - улыбнулся Борис и погладил Еву по голове. - За меня...

- Замуж?.. - Ева сейчас и сама мечтала об этом, но не как о возможном, а как раз наобо­рот - как о невозможном. Она думала о своем семейном счастье с Борисом как о чем-то пре­красном, чего у нее никогда теперь не будет. Она словно прощалась с мечтой, но без отчаяния, даже без горечи, просто тихо прощалась. - Я не могу...

- Не можешь? - Борис чуть отстранил­ся, чтобы увидеть лицо Евы, чтобы заглянуть ей в глаза. - Но почему?

Ева отняла голову и продолжала смотреть на него все с тем же недоумением.

- Я уже... - Ева не знала, как ей это ска­зать, как объяснить Борису то, что с ней случи­лось вчера в храме. - Моя душа принадлежит...

- Душа? - переспросил Борис и тут же об­легченно выдохнул. - Я говорю о свадьбе, Ева. О замужестве. Душа - это душа. Если нуж­но, для тебя я перейду в любую веру...

- Да, - Ева как-то странно качнула голо­вой в знак согласия, - это душа. И она при­надлежит Богу.

- На это я и не претендую. Только на ру­ку, - Борис поцеловал Еве руку, - и еще на сердце.

- Ты не понимаешь, Борис. Ты опоздал, - отрицательно покачала головой Ева. - Все при­надлежит Богу.

- Ева, ты о чем?..

- Я... - протянула Ева.

Она и вправду не знала, что ответить, как объяснить... Еще секунду назад она мечтала о счастливом браке. Только что она обнимала Бо­риса и думала о том, какой замечательный по­ступок он совершил, с каким вниманием он к ней относится. И вдруг, она отказывает ему... Но как она может иначе? Ведь она заключила свой за­вет с Богом.

И тут случилось то, чего Ева никак не ожи­дала.

- Ева... - послышалось откуда-то сбоку.

- Глеб... - прошептала Ева, не веря сво­им глазам.

- Извини, я звонил тебе, - сказал Глеб, глядя на нее закрасневшимися, почти стеклян­ными глазами. - Ты так и не включила теле­фон...

Было понятно - он хотел сказать ей что-то совсем другое. Готовился. Но вся эта ситуация... Такая дурацкая, такая неловкая и вместе с тем такая говорящая - Ева обнимает мужчину, стоя вместе с ним на коленях посреди улицы. И по­тому Глеб стал говорить о чем-то стороннем, словно оказался здесь случайно.

- Глеб, ты все не так понял... - попыта­лась оправдаться Ева. - Борис... Он...

- Ева, не унижайся, не надо, - попросил Глеб. - Я все понял.

- Глеб, нет! - закричала Ева.

У Глеба было такое лицо, словно он сейчас пойдет и покончит с собой. Прямо где-то здесь же, за углом.

- Ну, все понятно... - сказал Борис, подни­маясь с колен. Его лицо стало непроницаемым. - Ева, ты могла мне так и сказать. Если ты ре­шила к нему вернуться, я это приму. Я пойму.

Теперь Ева стояла перед ними двумя на ко­ленях. И у нее не было ни сил, ни желания под­ниматься. Напротив, она хотела лечь, прямо здесь. Лечь вот так и умереть.

- Ева, я включу твой телефон и уйду, лад­но? - попросил Глеб и нагнулся, чтобы взять ее сумочку.

Ева не сопротивлялась. Он достал ее смарт­фон и включил аппарат. Но как только он за­работал, пикая, одно за другим на него стали приходить sms-сообщения. Они приходили и от­крывались в новых окнах... Любовные послания. Одно за другим... Нежные. Страстные. Кто-то писал, смущаясь, кто-то - восхищаясь, кто-то - почти требуя.

Глеб стоял и против воли смотрел на эту рос­сыпь любовных признаний. Смотрел, не в силах оторваться и не веря своим глазам. Откуда ему было знать, что все эти мужчины лишь сейчас поняли, как они любят Еву. Те, что знали ее годы, и те, для кого она была лишь случайной знакомой, сегодня нашли способ сообщить Еве о том, что она лучшая женщина на Земле, и предложить ей все, на что они только были спо­собны.

Нет, Глеб этого не знал. Не знал этого и Бо­рис.

Ревность? Негодование? Презрение? Ничего подобного. Ужас. Один только ужас.

Ужас от сознания того, насколько далека от них теперь та женщина, которую они хотят и не могут заключить в свои объятья. Обнять, что­бы уже никогда не отпускать. Никогда. Пото­му что она - их счастье. А то, что она их лю­бит или, может быть, когда-то любила, - это то лучшее, что есть или было в их жизни. Са­мое страшное - терять любовь. И пережива­ли ужас - мужественно, с достоинством, но ужас.

- Что там?! - закричала Ева, увидев, что Борис и Глеб, как загипнотизированные, уста­вились на экран ее телефона. - Глеб, дай мне сюда!

- Тебе пишут... - пробормотал Глеб. - Тебе пишут, что тебя любят...

Растерянный, раздавленный... Он протянул Еве телефон.

Ева пришла в ярость. Непонятную, необъяс­нимую, съедающую ее изнутри ярость. Она вско­чила, выхватила свой телефон из рук Глеба и со всей силой ударила им об асфальт. Корпус без­винной электронной игрушки разлетелся на мел­кие части, но и в таком виде аппарат продол­жал надрывно пикать. Признания, просьбы о прощении и приглашения к новым встречам про­должили сыпаться одно за другим.

- Проклятие! - прокричала Ева и опро­метью бросилась на проезжую часть.

Зеленый BMW с наглухо тонированными стеклами затормозил перед Евой в самое по­следнее мгновение. Огромная скорость, дикий скрежет тормозов... Он встал перед Евой как вкопанный. Еще каких-то несколько сантимет­ров, доля секунды - и он сбил бы Еву насмерть. От ужаса Ева сначала уткнулась руками в ка­пот, но уже через мгновение, словно вытащив се­бя за волосы из состояния паники, подбежала со стороны пассажирского места, открыла дверь и села внутрь. Еще мгновение, и машина рва­нула с места.