2015-10-16
246
И только после того, как я позавтракал и уселся со своим банджо в саду перед домом, укоризненный голос прошептал мне на ухо, что я не имею права так весело чирикать после такого, в сущности, похмельного краха. Ведь ночью совершилось преступление, трагедия вошла в дом. Какие-нибудь десять часов назад на моих глазах разыгралась сцена, после которой, будь я тонкой натурой — а мне нравится считать себя тонкой натурой, — солнце для меня погасло бы навсегда. Два любящих сердца, с одним из которых я учился в начальной школе, а потом в Оксфорде, схлестнулись в моем присутствии в борцовском поединке и, нанеся друг другу тяжкие побои и укусы, в злобе расстались, и, судя по нынешнему раскладу, расстались навсегда. А я, беспечный и толстокожий, наигрываю себе на банджо разудалую песенку.
Нет, так нельзя. Я заиграл «Слезы сердца», и меня охватила возвышающая душу грусть.
Надо что— то делать, это ясно. Обдумывать планы, исследовать возможности.
Однако положение сложное, тут я не обманывался. Если исходить из моего опыта, то когда кто-то из моих приятелей рвет дипломатические отношения с дамой сердца или, наоборот, она рвет отношения с ним, обычно это происходит в загородном доме, где они оба гостят, или хотя бы и он, и она живут в Лондоне, так что устроить их встречу и соединить руки, одаривая благосклонной улыбкой, не составляет никакого труда. Но с Чаффи и Полиной Стоукер этот номер не пройдет. Судите сами: она на яхте, по сути, в кандалах. Он в замке на берегу, в трех милях от нее. И если кто-то хочет соединить их руки, требуется куда более мобильный отряд челночной дипломатии, чем я. Правда, за прошедшую ночь старикашка Стоукер стал относиться ко мне немного лучше, однако он не проявил никакого желания пригласить меня совершить прогулку на его яхте. А у меня нет ни малейшей надежды связаться с Полиной и попытаться ее образумить, положение такое, будто она и не уезжала из Америки.
|
|
|
Н— да, задача не из легких, я пытался подойти к ней и так, и эдак и вдруг услышал, как садовая калитка отворилась -по дорожке шел Дживс.
— А, Дживс, — бросил я.
Возможно, мой тон показался ему несколько небрежным, но я, черт возьми, этого и хотел. Меня задели за живое его необдуманные и безответственные высказывания относительно моих умственных способностей, которые передала мне Полина. Он уже не в первый раз позволяет себе подобную дерзость, но нельзя же безнаказанно оскорблять людей.
Впрочем, если Дживс и почувствовал мое осуждение, то притворился, будто ничего не заметил. Он был, по обыкновению, спокоен и невозмутим.
— Доброе утро, сэр.
— Вы сейчас с яхты?
— Да, сэр.
|
|
|
— Мисс Стоукер была там?
— Да, сэр. Она вышла к завтраку. Я несколько удивился, когда увидел ее. Она как будто бы планировала остаться на берегу и встретиться с его светлостью.
Я насмешливо хмыкнул:
— Они и встретились, не сомневайтесь.
— Простите, сэр?
Я отложил банджо и смерил его суровым взглядом.
— В хорошую передрягу вы втянули нас всех нынешней ночью! — сказал я.
— Простите, сэр?
— Заладили как попугай «простите» да «простите». Извольте лучше объяснить, почему вы вчера вечером не отговорили мисс Стоукер плыть на берег?
— С моей стороны, сэр, было бы непозволительной дерзостью помешать молодой леди в осуществлении плана, на который она возлагала такие большие надежды.
— Она говорит, вы поддерживали ее и словом, и делом.
— Нет, сэр. Я просто выразил понимание, когда она сформулировала свою цель.
— Вы сказали, я буду счастлив предоставить ей свой дом для ночлега.
— Она уже решила, сэр, что будет искать у вас прибежища. И я всего лишь позволил себе высказать мысль, что вы сделаете все возможное, чтобы помочь ей.
— А вы знаете, к чему привела ваша самонадеянность? Меня начала преследовать полиция.
— Полиция, сэр?
— Да, полиция. Не мог же я лечь спать в доме, где шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на какую-нибудь девицу, будь они все неладны. Ну, я и пошел ночевать в гараж. Через десять минут там появился сержант Ваулз.
— Я не знаком с сержантом Ваулзом, сэр.
— Да еще в сопровождении констебля Добсона.
— Констебля Добсона я знаю. Славный малый. Он ухаживает за горничной из Чаффнел-Холла, Мэри. Это такая девушка с рыжими волосами, сэр.
— Дживс, подавите в себе желание обсуждать цвет волос у горничных, — холодно прервал я его. — Это не имеет никакого отношения к делу. Помните о главном. А главное в том, что я провел бессонную ночь и за мной гонялись жандармы.
— Мне очень печально это слышать, сэр.
— В конце концов появился Чаффи. Он совершенно неправильно истолковал происходящее и непременно захотел отнести меня в спальню, снять башмаки и уложить в постель. И пока он со мной возился, в спальню впорхнула мисс Стоукер в моей лиловой пижаме.
— В высшей степени огорчительно, сэр.
— Еще бы. Ох, Дживс, и поссорились же они.
— Что вы говорите, сэр.
— Орут друг на друга, глаза сверкают. В конце концов Чаффи свалился с лестницы и скрылся в ночи, глубоко несчастный. И вот теперь вопрос — вопрос вопросов, я бы сказал: как помочь беде?!
— Сложившееся положение надо основательно обдумать, сэр.
— То есть у вас пока нет никакого плана?
— Ведь я только что узнал об этом событии, сэр.
— Верно, я и забыл. Вы разговаривали сегодня с мисс Стоукер?
— Нет, сэр.
— По-моему, вам не стоит идти в Чаффнел-Холл и уговаривать Чаффи. Я много думал над всем этим, Дживс, и понял, что уговаривать придется мисс Стоукер, уговаривать, убеждать, доказывать или, если хотите, умасливать и уламывать. Ночью Чаффи оскорбил ее в лучших чувствах и, чтобы она смягчилась, придется положить немало тяжкого, изнурительного труда. С Чаффи все гораздо проще. Не удивлюсь, если он уже сейчас мысленно мордует себя за вполне кретинское поведение. Пусть он денек спокойно поразмыслит обо всем в одиночестве и к вечеру убедится, что напрасно обидел девушку. Идти к Чаффи и уговаривать его — пустая трата времени. Оставим его в покое, время излечит рану. Вам бы лучше поскорей на яхту и взяться за дело с другого конца.
— Я сошел на берег, сэр, вовсе не для того, чтобы беседовать с его светлостью. Еще раз повторяю, сэр, я ничего не знал о разрыве, пока вы мне сейчас не рассказали. Я пришел сюда, чтобы передать вам письмо от мистера Стоукера.
Ну и удивился же я.
— Письмо?
— Вот оно, сэр.
Я как в тумане открыл конверт и прочел письмо. Не могу сказать, чтобы после прочтения туман рассеялся.
|
|
|
— Очень странно, Дживс.
— Простите, сэр?
— Это приглашение.
— В самом деле, сэр?
— Именно, Дживс. Он приглашает меня на ужин. «Дорогой мистер Вустер, — пишет папаша Стоукер, — буду очень рад, если вы согласитесь поужинать сегодня с нами чем бог послал на яхте. Вечерний костюм не обязателен.» Это я передаю вам суть. Подозрительно, Дживс.
— В высшей степени неожиданно, сэр.
— Забыл сказать вам, что в списке моих ночных гост числится и этот самый Стоукер. Вломился в дом, вопил что его дочь у меня, обыскал все комнаты.
— Возможно ли, сэр?
— Никакой дочери он, конечно, не нашел, потому что она уже была на полпути к яхте, и он вроде бы сообразил, что позорно сел в лужу. Присмирел и уходил уже совсем другим человеком. Даже говорил со мной вполне вежливо, а я-то был готов поклясться, что вежливое обхождение ему вообще неведомо. Неужто этим объясняется его неожиданный приступ гостеприимства? Сомневаюсь. Не могу сказать, что ночью он был дружелюбен, скорее чувствовал себя виноватым. И я не заметил никаких признаков того, что он собирается завязать со мной пламенную дружбу.
— Возможно, сэр, беседа, которую я имел сегодня утром с этим джентльменом…
— А, так это вы способствовали возникновению бертрамофильских настроений?
— Сразу же после завтрака, сэр, мистер Стоукер послал за мной и спросил, правда ли, что я раньше был у вас в услужении. Сказал, что вроде бы ему помнится, будто он видел меня в вашей квартире в Нью-Йорке. Я ответил утвердительно, и тогда он стал расспрашивать меня о некоторых эпизодах из вашей жизни.
— О кошках в спальне?
— И о происшествии с грелкой.
— Похищенную шляпу не забыл?
— А также о том, как вы спускались по водосточной трубе.
— И что же вы?…
— Я объяснил ему, что сэр Родерик Глоссоп предвзято истолковал эти происшествия, сэр, и рассказал, как все было на самом деле.
— А он?
— По-моему, он был удовлетворен, сэр. Видимо, он считает, что был несправедлив по отношению к вам. Сказал, разве можно верить тому, что говорит сэр Родерик, которого назвал лысым чьим-то там сыном, не могу вспомнить чьим именно. И как мне представляется, сэр, вскоре после нашей беседы он и написал это письмо, сэр, где приглашает вас к ужину.
|
|
|
Я был доволен своим слугой. Когда Бертрам видит, что добрый старый дух вассальной верности сеньору не угас, он радуется, смотрит на это с одобрением и выражает свое одобрение вслух.
— Благодарю вас, Дживс.
— Не за что, сэр.
— Вы достойны благодарности. Конечно, мне в общем-то безразлично, считает меня папаша Стоукер чокнутым или нет. Я ведь что хочу сказать? Если ваш кровный родственник имеет обыкновение ходить на руках, а вы беретесь ставить диагноз, кто псих, а кто нет, негоже вам надуваться от спеси и изображать из себя…
— Arbiter elegantiarum [14], сэр?
— Именно, Дживс. Поэтому с одной стороны меня мало волнует, как старикашка Стоукер оценивает мои умственные способности. Пусть думает, что хочет, какое мне дело? Но если отвлечься от этой точки зрения, нельзя не признать, что эту перемену отношения следует приветствовать. Она произошла как раз вовремя. Я приму приглашение. Буду считать его…
— Amende honorable [15], сэр?
— Я хотел сказать — пальмовой ветвью.
— Или пальмовой ветвью. По сути, это одно и то же. Но я склонен считать, что в сложившихся обстоятельствах чуть более уместно французское выражение, в нем содержится сожаление по поводу случившегося и желание загладить вину. Но если вы предпочитаете «пальмовую ветвь», сэр, конечно, пусть будет «пальмовая ветвь».
— Спасибо, Дживс.
— Не за что, сэр.
— Наверно, вы догадываетесь, что сбили меня с толку и я напрочь забыл, что хотел сказать?
— Прошу прощения, сэр. Очень сожалею, что перебил вас. Насколько я помню, вы говорили, что намерены принять приглашение мистера Стоукера.
— А, да. Ну так вот. Я приму его приглашение — как пальмовую ветвь или как amende honorable, это совершенно неважно, Дживс, и к чертям все эти тонкости…
— Безусловно, сэр.
— А сказать вам, зачем я его приму? Потому что получу возможность повидаться с мисс Стоукер и выступить в роли адвоката Чаффи.
— Понимаю, сэр.
— Конечно, мне будет нелегко. Не представляю, как подступиться к делу.
— Если вы позволите мне дать вам совет, сэр, я думаю, что наиболее благоприятный отклик у юной леди вызовет сообщение о болезни его светлости.
— Он здоров как бык, и она это знает.
— Он заболел после разлуки с ней вследствие тяжелого нервного потрясения.
— А, понял! Сознание помутилось?
— Совершенно верно, сэр.
— Покушается на собственную жизнь?
— Именно так, сэр.
— Думаете, ее доброе сердце растает?
— Весьма высокая степень вероятности, сэр.
— Тогда я буду действовать в этом направлении. Тут в приглашении сказано, что ужин в семь. Не рановато ли?
— Полагаю, сэр, такое время было назначено, учитывая интересы юного мистера Дуайта. Будет праздноваться день его рождения, о котором я вам вчера говорил.
— Ну да, конечно. А потом будут выступать негры-менестрели. Ведь они точно придут?
— Да, сэр. Они приглашены.
— Вот бы мне встретиться с музыкантом, который играет на банджо. У них есть особые приемы, хочется их перенять.
— Без сомнения, сэр, это можно будет устроить.
Он произнес это довольно сдержанно, чувствовал, что разговор принимает нежелательное направление, я это понимал. Старая рана все еще болела.
Что ж, в таких случаях, я считаю, лучше всего действовать прямо и открыто.
— А я, Дживс, делаю большие успехи на банджо.
— Вот как, сэр?
— Хотите, я сыграю вам «Кто разгадает любовь»?
— Нет, сэр.
— Ваше отношение к этому музыкальному инструменту не изменилось?
— Нет, сэр.
— Жаль, что у нас здесь вкусы не сходятся.
— Очень жаль, сэр.
— Нет так нет. Я не обижаюсь.
— Надеюсь, что нет, сэр.
— Но все равно обидно.
— Чрезвычайно обидно, сэр
— Ладно, передайте старику Стоукеру, что я буду ровно в семь, в парчовом камзоле и пудреном парике.
— Передам, сэр.
— Может быть, мне следует написать ему короткий вежливый ответ?
— Нет, сэр. Мне поручили принести от вас устный ответ.
— Тогда ладно.
— Благодарю вас, сэр
Соответственно в семь ноль-ноль я ступил на борт яхты и отдал шляпу и легкий плащ проходящему мимо морскому волку. Сделал я это со смешанными чувствами, потому что в душе бушевали противоборствующие настроения. С одной стороны, беспримесный озон Чаффнел-Реджиса вызвал у меня добрый аппетит, а Дж.Уошберн Стоукер насколько я помнил по своим визитам в его дом в Нью-Йорке, кормит своих гостей на славу. С другой стороны, всегда чувствовал себя в его обществе немного настороженно и вовсе не надеялся, что сегодня от этой настороженности избавлюсь. Если хотите, можно выразить это так земной, плотский Вустер с удовольствием предвкушал роскошный ужин, а вот его духовную ипостась все это слегка коробило.
Судя по тому, что я знаю о пожилых американцах, их существует два вида. Старик-американец первого вида — дородный, в роговых очках, само дружелюбие. Встречает вас, как родного сына: не дав вам опомниться, принимается трясти шейкер для коктейлей, с веселым смехом наливает вам один бокал, другой, третий, хлопает вас по спине, рассказывает анекдот про двух ирландцев, Пэта и Майка, — словом, жизнь для него сплошной праздник.
В американце второго вида преобладают холодные глаза стального цвета и квадратная челюсть, и он относится к английскому кузену с подозрением. Никаких шуток и прибауток. Он все время поглощен собственными заботами. Говорит мало. Судорожно вздыхает. И время от времени вы ловите на себе его взгляд, и тогда вам кажется, будто на вас глядит из приоткрытых створок раковины холодная и скользкая устрица.
Дж. Уошберн Стоукер был от рождения несменяемым вице-президентом этого второго вида, или, если угодно, класса.
Потому, увидев, что сегодня он не такой мрачный, как всегда, я почувствовал большое облегчение. Конечно, приветливой его манеру никто бы не назвал, но было видно, что он изо всех сил старается быть приветливым — в той мере, в какой ему это доступно.
— Надеюсь, мистер Вустер, вы не возражаете против тихой семейной трапезы? — спросил он, пожав мне руку.
— Ничуть. Очень рад, что вы пригласили меня, — ответил я (дескать, знай наших, мы в куртуазности никому не уступим).
— Только вы, Дуайт и я. Моя дочь не выйдет. Голова разболелась.
Удар прямо поддых. Значит, моя экспедиция лишилась всякого смысла, если называть вещи своими именами.
— Вот как? — отозвался я.
— Боюсь, она слегка переутомилась ночью, — проговорил папаша Стоукер, и в глазах у него мелькнуло знакомое рыбье выражение, так что я, читая между строк, догадался: Полину наказали и отправили спать без ужина. Старик Стоукер не принадлежал к современным отцам с широкими взглядами. Как я уже имел повод отметить, ему была явно свойственна пуританская суровость отцов-пилигримов, высадившихся некогда на диких берегах Америки. Короче говоря, он считал, что свою семью надо держать в ежовых рукавицах.
Поймав этот взгляд, я почувствовал, что мне трудно сформулировать вежливый вопрос:
— Значит, вы… э-э… значит, она… э-э…
— Да. Вы оказались правы, мистер Вустер. Она плавала ночью в заливе.
В его глазах снова плеснулась рыба. Так, Полина нынче вечером в большой немилости, это ясно, хорошо бы замолвить словечко за беднягу, но ничего не приходило в голову, на языке вертелось «Кто поймет этих девушек», но я не решится произнести это вслух.
В этот миг стюард объявил, что кушать подано, и мы двинулись в столовую.
Должен признаться, я несколько раз сожалел во время ужина, что из-за событий, значение которых никак не следует преуменьшать, за столом не присутствуют обитатели Чаффнел-Холла. Вы, конечно, усомнитесь в искренности этого моего заявления, ведь общеизвестно, что, если за столом отсутствуют сэр Родерик Глоссоп, вдовствующая леди Чаффнел и отпрыск последней, Сибери, вечер пройдет необыкновенно приятно. И тем не менее я предпочел бы их общество. Обстановка была такая гнетущая, что вся еда приобретала вкус золы. Если бы этот грубиян Стоукер не совершил столь диковинный поступок и сам не пригласил меня на яхту, я бы заключил, что его от одного моего вида тошнит. Он сосредоточенно жевал в мрачном молчании, явно поглощенный собственными тайными мыслями. А если что-то и произносил, то вроде как через силу и ужасно свысока. Можно сказать, сквозь зубы цедил, во всяком случае, очень близко к этому.
Я изо всех сил старался поддерживать разговор. И только когда этот мальчишка Дуайт удалился из-за стола и мы стали закуривать сигары, я наткнулся на тему, которая вызвала у хозяина интерес, он оживился, даже настроение поднялось.
— Славная у вас яхта, мистер Стоукер, — сказал я.
В первый раз за все время в его лице появились признаки жизни.
— Одна из лучших в мире.
— Я мало плавал на яхтах. И никогда не был на такой большой, если не считать яхт-клуба на острове Уайт.
Он знай себе дымит. Зыркнул в мою сторону глазом и шарнире, потом снова заговорил:
— Удобная вещь яхта.
— Еще бы.
— Можно разместить массу друзей
— Да уж.
— И отсюда им не так просто удрать, не то, что на суше.
Странное представление о гостеприимстве, но, думаю гости от такого мрачного зануды, как Стоукер, буквально разбегаются, он наверняка не раз от этого страдал. Вот уж поистине дурацкое положение: вы приглашаете кого-то погостить к себе в загородный дом на недельку, а назавтра перед ленчем обнаруживается, что гость тихонько улизнул на поезде.
— Желаете осмотреть судно? — спросил он.
— С удовольствием.
— Буду рад показать его вам. Сейчас мы находимся в салоне.
— А-а.
— Я покажу вам каюты.
Он встал, и мы пошли по коридорам и переходам. Подошли к какой-то двери. Он открыл ее и включил свет.
— Одна из наших самых больших кают для гостей.
— Здесь очень славно.
— Войдите, посмотрите хорошенько.
Я не понимал, чего тут, собственно, рассматривать, все и с порога видно, но спорить в таких случаях не принято.
Я прошелся по каюте, потыкал пальцем матрас.
И в эту минуту дверь захлопнулась. Я быстро обернулся — старик исчез.
Странно, решил я. Более чем странно. Я подошел к двери и повернул ручку.
Дверь, будь она трижды проклята, была заперта.
— Эй! — крикнул я.
Никакого ответа.
— Эй! Мистер Стоукер!
Тишина, и какая глубокая.
Я сел на кровать. Что ж, надо все основательно обдумать.
ГЛАВА 12. Не жалейте ваксы, Дживс!
Положение вещей мне очень не нравилось. Я растерялся, решительно не понимал, что все это означает, но это бы ладно: меня охватила тревога. Не знаю, читали ли вы «Семеро в масках»? Потрясающий детектив, зубы все время стучат от ужаса, волосы дыбом, и там есть такой частный сыщик Дрексдейл Йитс, он однажды ночью спускается в погреб за уликами, и только нашел две-три, как вдруг — бам! — железная дверь погреба захлопывается, он заперт в ловушке, а с той стороны кто-то зловеще хихикает. Его сердце на миг остановилось, и мое сейчас тоже. Если не считать зловещего хихиканья (кстати, Стоукер, вполне возможно, и хихикал, только мне не было слышно), я оказался точно в такой же ловушке. И так же, как бесстрашный Дрексдейл, я чувствовал, что мне грозит опасность.
Конечно, если бы что-то подобное случилось в одном из загородных домов, где я бываю гостем, и рука, повернувшая в замке ключ, была рукой моего приятеля, все объяснялось бы проще простого — это всего лишь веселый розыгрыш. У меня пруд пруди друзей, для которых нет большего развлечения, чем втолкнуть вас в какую-нибудь комнату и запереть дверь. Но к нынешнему случаю эта разгадка не подходила. Старик Стоукер не проявлял склонности к проказам. Можете говорить что угодно об этом типе с рыбьими глазами, но я никогда не поверю, что он любит шутки и безобидные затеи. Если папаша Стоукер укладывает своих гостей на холодное хранение, это не сулит им ничего доброго.
Что ж удивительного, если Бертрам сидел на краешке кровати, уныло посасывал сигару, и душу его грызла тревога. Вспомнился троюродный брат Стоукера, Джордж. Вот уж настоящий шизик. И кто знает, может быть, шизофрения у них в роду? Сейчас Стоукер запирает людей в каютах, но скажите, где гарантия, что потом он не ворвется к ним с пеной у рта, с дикими озверевшими глазами и не порубит на куски топором?
Поэтому когда замок щелкнул и дверь открылась, явив на пороге моего хозяина, скажу вам честно: я призвал на помощь все свои силы и приготовился к худшему.
Однако его вид меня немного успокоил. Физиономия хмурая, это верно, но ничего сатанинского. Взгляд твердый, пены у рта нет. И по-прежнему курит сигару, я счел это добрым знаком. Лично я никогда не встречал маньяков-убийц, но мне кажется, первое, что они сделают, прежде чем прикончить человека, так это выбросят сигару.
— Ну-с, мистер Вустер?
Я никогда не знаю, что следует отвечать, когда тебе говорят «ну-с», и потому ничего не сказал и сейчас.
— Я должен принести извинения за то, что так внезапно вас покинул, — продолжал Стоукер, — но мне надо было распорядиться, чтобы начинали концерт.
— Очень интересно послушать, — сказал я.
— Увы, — ответил папаша Стоукер. — Не удастся.
Он рассматривал меня с задумчивым видом.
— Будь я помоложе, свернул бы вам шею, — признался он.
Мне не понравилось направление, которое принял наш разговор. В конце концов, человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, и кто поручится, что у него не возникнет бредовая идея, будто он мой ровесник? Один из моих дядюшек в возрасте семидесяти шести лет под влиянием старого выдержанного портвейна залезал на деревья.
— Послушайте, — сказал я вежливо, но не без некоторой, как бы вы определили, настойчивости, — я знаю, что позволяю себе посягать на ваше время, но, может быть, вы все-таки объясните, что все это значит?
— А вы сами не знаете?
— Понятия не имею.
— Даже не догадываетесь?
— Провались я на этом месте.
— В таком случае лучше всего начать с самого начала. Вы, вероятно, помните, что я посетил ваш коттедж прошлой ночью?
Я подтвердил, что не забыл его визита.
— Я думал, моя дочь находится в вашем коттедже. И обыскал его. Но никакой дочери не нашел.
Я великодушно крутанул в воздухе рукой:
— Мы все порой ошибаемся.
Он кивнул:
— Верно. И я ушел. А знаете, мистер Вустер, что произошло после того, как я покинул вас? Возле садовой калитки меня остановил сержант вашей местной полиции. Мое появление показалось ему подозрительным.
Я сочувственно взмахнул сигарой.
— С этим Ваулзом надо что-то делать, — заметил я. — Он совершенно невыносим. Надеюсь, вы сразу же поставили его на место.
— Зачем же. Он всего лишь выполнял свой долг. Я объяснил ему, кто я и где живу. Услышав, что я прибыл с яхты, он попросил меня пройти с ним в полицейский участок.
Я изумился.
— Какая неслыханная наглость! Вы хотите сказать, он задержал вас? Не может быть!
— Нет, он не имел ни малейшего намерения арестовать меня. Он хотел, чтобы я установил личность человека находящегося под стражей.
— Все равно это нахальство. Почему они побеспокоили для этой цели вас? И потом, кого здесь вы можете опознать? Ведь вы только что появились в этих краях и никого не знаете.
— Ну, тут как раз все оказалось просто. Они арестовали мою дочь Полину.
— Что?!
— Вот так-то, мистер Вустер. Этот сержант Ваулз был вчера ночью в своем саду за домом — если вы помните, он соседствует с вашим, — и вдруг увидел, как из окна на первом этаже вашего дома вылезает какой-то человек. Он выбежал из сада и поймал этого человека. Пойманным оказалась моя дочь Полина. На ней был купальный костюм и принадлежащий вам плащ. Так что, видите, вы сказали мне правду, что, может быть, ей захотелось поплавать.
Он аккуратно стряхнул пепел с сигары. Мне со своей не нужно было ничего стряхивать.
— За несколько минут до моего прихода она, конечно же, находилась у вас. Надеюсь, мистер Вустер, теперь вы понимаете, почему я сказал, что свернул бы вам шею, будь хоть немного помоложе.
Что я мог ему ответить? Увы, случается и такое.
— Сейчас я немного успокоился, — продолжал он, — и, стал смотреть на дело трезво. Да, говорю я себе, мистер. Вустер не тот человек, которого лично я выбрал бы себе в зятья, но раз уж мне его навязали, ничего не поделаешь. Рад заметить, что вы хотя бы не слабоумный кретин, каким я вас считал раньше. К тому же мне объяснили, что те истории, из-за которых я разорвал в Нью-Йорке вашу помолвку с Полиной, чья-то глупейшая выдумка. Так что будем считать, что все обстоит как три месяца назад и что Полина не писала вам никакого письма с отказом.
Когда сидишь на кровати, очень трудно покатиться кувырком, иначе я бы покатился, да еще как лихо. Казалось, чья-то невидимая рука нанесла мне удар в солнечное сплетение.
— Вы хотите сказать…
Он вонзил свой взгляд прямо в мои зрачки. Жуткий взгляд, ледяной и в то же время испепеляющий. Если это тот самый знаменитый Взгляд Босса, о котором кричат все рекламные объявления в американских журналах, то будь я проклят — мне никогда не понять, зачем так трепетно ловят его молодые честолюбивые клерки, желающие поступить на службу. Взгляд прошил меня навылет, и я потерял нить своих рассуждений.
— Полагаю, вы хотите жениться на моей дочери?
Да. конечно… еще бы… ну что можно сказать в ответ на такую реплику? И я промямлил:
— Э-э… м-м-м…
— Боюсь, я не могу с уверенностью утверждать, что понимаю точный смысл ваших междометий «э-э» и «м-м-м»… — проговорил он, и я надеюсь, вы тоже обратили внимание на его речь. Этот тип провел в обществе Дживса всего сутки, может, чуть больше, и вот вам пожалуйста — говорит прямо как он, только Дживс время от времени вставлял бы «сэр». Просто в глаза бросается. Помню, я как-то пустил пожить к себе на неделю Китекэта Поттер-Перебрайта, и на следующий же день он пустился обсуждать со мной чей-то там невыявленный интеллектуальный потенциал. И это Китекэт, который до тех пор изъяснялся лишь односложными словами, а когда ему пытались втолковать, что существуют в языке и другие, посложнее, он лишь со смехом отмахивался — дескать, ладно, издевайтесь. Так что видите, влияние быстрое и несомненное…
Однако на чем, бишь, я остановился?
— Боюсь, я не могу с уверенностью утверждать, что понимаю точный смысл ваших междометий «э-э» и «м-м-м», — говорил Стоукер, — однако буду исходить из предположения, что самому вам он ясен. Не стану притворяться, будто я в восторге, однако нельзя иметь в этой жизни все. Какой по вашим представлениям должна быть помолвка?
— То есть как — помолвка?
— Должна ли она длиться долго или быть короткой?
— В том смысле, что…
— Лично я предпочитаю короткие помолвки. Думаю нас нужно обвенчать как можно скорее. Надо будет разузнать, как скоро это можно провернуть в Англии. У нас, в Америке, вас окрутил бы первый попавшийся священник, однако, боюсь, здесь так не получится. Существуют разные формальности. И пока эти формальности выполняются, вы, конечно, останетесь моим гостем. Увы, я не могу, предоставить вам возможность свободно передвигаться по яхте, ведь вы довольно ненадежный молодой джентльмен, вдруг вспомните, что у вас еще с кем-то назначено свидание, — такая, видите ли, незадача, вам непременно нужно уехать. Я сделаю все возможное, чтобы обеспечить вам максимальный комфорт на несколько ближайших дней вашего пребывания в этой каюте. Вот здесь в шкафу есть книги — полагаю, вы умеете читать? — на столе сигареты. Через несколько минут я пришлю к вам моего человека, он принесет пижаму и прочее. А сейчас, мистер Вустер, я желаю вам покойной ночи. Мне надо возвращаться на концерт. Как ни приятно мне беседовать с вами, я не могу не присутствовать на праздновании в честь дня рождения сына, согласитесь.
Он приоткрыл дверь, выскользнул в щелку, и я остался один.
Знаете, я за свою жизнь два раза оказывался в камере и два раза слышал, как поворачивается ключ в замке. О первом случае напомнил Чаффи, я тогда и в самом деле уверял мирового судью, будто живу в Далидже. Второй раз я попал в кутузку — забавно, оба случая произошли ночью после Гребных гонок, — когда мы с моим старым другом Оливером Сипперли хотели взять себе на память каску полицейского, но в ней, как на грех, оказалась его голова. Оба инцидента кончились моим заключением под стражу, так что матерый рецидивист вроде меня должен был бы, на ваш взгляд, чувствовать себя среди решеток и запоров просто в родной стихии.
Однако сейчас я попал совсем в другую историю. Раньше мне грозил лишь умеренных размеров штраф. Сейчас надо мной навис пожизненный приговор.
Человек посторонний, придя в восторг от редкой красоты Полины да еще узнав, что ей предстоит унаследовать более пятидесяти миллионов долларов, наверняка сочтет мои душевные муки и нежелание жениться на ней чистейшей блажью. Мне бы ваши заботы, скажет этот посторонний. Но никуда не денешься: я терзался, и терзания мои были ужасны.
Мало того, что я сам не хотел жениться на Полине Стоукер, существовало еще одно серьезнейшее препятствие к этому браку: я отлично знал, что и она не хочет выходить за меня. Конечно, во время последней встречи с Чаффи она чуть не разорвала его на части, выгнала взашей в великом гневе и ярости, но я был уверен, что в глубине сердца она его по-прежнему любит, и нужно лишь немного поработать штопором, вино вырвется на свободу. И Чаффи ее тоже любит, хоть и свалился с лестницы и потом горестно ушел в ночь. Так что если взвесить все до единого обстоятельства как с одной стороны, так и с другой, то получается: женившись на этой самой Полине, я не только погублю свою жизнь, но и разобью сердце и ей, и моему школьному другу. По-моему, вполне достаточная причина для мук и терзаний, даже не пытайтесь убедить меня, что я не прав.
Во всей этой тьме брезжил только один луч света — старый хрыч Стоукер пообещал, что пришлет своего человека с ночными принадлежностями. Может быть, Дживс что-нибудь придумает.
Впрочем, я не особенно-то верил, что даже Дживс способен вызволить меня из нынешней передряги, тут любой букмекер без колебаний принял бы ставку сто против одного. С этими мыслями я докурил сигару и растянулся на кровати.
Я нервно теребил пальцами покрывало, и тут дверь открылась, деликатное покашливание возвестило, что Дживс в каюте. Он принес охапку всякой одежды и белья. Положил нее на стул и посмотрел на меня с сочувствием, так бы я это определил.
— Мистер Стоукер поручил мне отнести вам пижаму, сэр.
Я издал протяжный стон.
— Мне не пижама нужна, Дживс, а крылья. Вы в курсе последних событий?
— Да, сэр.
— Кто вам рассказал?
— Меня информировала мисс Стоукер, сэр.
— Вы с ней беседовали?
— Да, сэр. Она сообщила мне о плане, который разработал мистер Стоукер.
В первый раз за все время, что началась эта бредовая история, во мне шевельнулась надежда.
— Послушайте, Дживс, мне пришла в голову одна мысль. Ей-богу, все не так скверно, как мне казалось.
— Вы так думаете, сэр?
— Да. А вы разве не согласны? Старый хрыч Стоукер может сколько угодно… э-э…
— Грозить, сэр?
— Мечтать, Дживс. Пусть он мечтает, пусть он грозит нам, что поженит нас, но ничего у него не выйдет. Мисс Стоукер и слушать не станет, скажет «нет» — и все. Можно подвести лошадь к алтарю, Дживс, но пить ее не заставишь.
— Из моей недавней беседы с юной леди, сэр, я не вынес впечатления, что она против планируемого бракосочетания.
— Не может быть!
— Увы, сэр. Она, как бы это сказать, полна смирения и в то же время бросает вызов.
— Нет уж, Дживс, либо смирение, либо вызов.
— И тем не менее, сэр. Она ведет себя так, будто ничто на свете не имеет значения, все ей безразлично, однако я понял, что, соглашаясь на заключение брачного союза с вами, она руководствуется желанием бросить вызов его светлости.
— Бросить вызов, говорите?
— Да, сэр.
— То есть отомстить ему?
— Именно так, сэр.
— Черт знает какая глупость. Девица просто спятила.
— Общепризнанно, сэр, что в женской психологии много странного. Поэт Поуп…
— Дживс, ну при чем тут этот ваш поэт Поуп!
— Как угодно, сэр.
— Иногда можно часами говорить о Поупе, а иногда бывает совершенно не до него.
— Совершенно справедливо, сэр.
— Ну не хочу я на ней жениться, хоть головой в омут. А если она настроена непременно отомстить Чаффи, ничто меня не спасет. Мне крышка.
— Да, сэр. Хотя…
— Что — хотя?
— Видите ли, сэр, я тут подумал, что, в сущности, лучший способ избежать всех неприятностей и неудобств — это покинуть яхту.
— Яхту?
— Да, сэр, яхту.
— Покинуть?
— Покинуть, сэр.
— Не ожидал я от вас, Дживс, — у меня даже голос задрожал, — что вы в такую тяжелую минуту придете глумиться надо мной. Каким же способом я мог бы покинуть эту проклятую яхту?
— Это легко устроить, сэр, если вы согласитесь. Конечно, возникнут некоторые неудобства…
— Дживс, — сказал я, — я готов подвергнуться любым временным неудобствам, за исключением протискивания сквозь иллюминатор, в котором я просто застряну навеки, лишь бы выбраться из этой плавучей тюрьмы и почувствовать под ногами твердую землю. — Я замолчал и в волнении посмотрел на него. — Вы правда не шутите? У вас в самом деле есть план?
— Да, сэр. Я не решился вам сразу его предложить, потому что опасался: а вдруг вам не понравится идея покрыть свое лицо ваксой.
— Чем-чем?
— Времени очень мало, сэр, и я решил, что пользоваться жженой пробкой нежелательно.
Я отвернулся к стене. Все, это конец.
— Слушайте, Дживс, — сказал я. — Вы перебрали.
Меня как будто ножом полоснули, это было куда страшнее безвыходного положения, в котором оказался я: мои подозрения подтвердились, блистательный ум, восхищавший всех столько лет, увы, деградировал. Я из деликатности сделал вид, что объясняю его болтовню о жженой пробке и ваксе состоянием подпития, однако в глубине души был убежден: малый сошел с ума.
Дживс кашлянул.
— Позвольте мне объяснить вам. сэр. Негры-менестрели уже заканчивают свое выступление и скоро уплывут с яхты.
Я сел. Надежда снова разгорелась, угрызения совести вонзились в меня, точно зубы молодого бульдога в резиновую косточку: как же я был несправедлив к этому великому человеку! Я начал понимать, что замыслил его могучий ум.
— Вы хотите сказать?…
— У меня есть баночка ваксы, сэр. Я захватил ее с собой, предвидя подобный поворот событий. Не составит никакого труда покрыть ею ваше лицо и руки, так что, если вы встретите мистера Стоукера, он примет вас за одного из этих негров-менестрелей.
— Дживс!!!
— Если вы согласитесь на то, что я предложил, сэр, мне кажется целесообразным дождаться, пока эти чернолицые музыканты уплывут на берег. После этого я скажу капитану, что один из них, мой добрый приятель, заболтался со мной и не успел на моторную лодку со всеми. Не сомневаюсь, что капитан позволит мне доставить вас на берег в маленькой лодке на веслах.
Я глядел на него с восхищением. Уж сколько лет я его знаю, казалось бы, лучше некуда, сколько раз он спасал и выручал и меня, и моих друзей, я знаю, что питается он в основном рыбой, так что его мозг наверняка состоит из сплошного фосфора, и все равно этот высочайший взлет интеллекта ошеломил меня.
— Дживс, — сказал я, — я уже не раз говорил вам, но с удовольствием повторю: вы гений.
— Благодарю вас, сэр.
— Никто вам и в подметки не годится. Вы — единственный.
— Я стараюсь быть полезным, сэр.
— Думаете, прорвемся?
— Прорвемся, сэр.
— Берете план под свою личную ответственность?
— Да, сэр.
— Вы сказали, эта штука у вас с собой?
— Да, сэр.
Я плюхнулся на стул и поднял физиономию к потолку.
— Мажьте, Дживс, и не жалейте ваксы, чтобы вы сами меня потом не узнали.
