Ноябрь 1884, Египет

В те времена еще не была проложена железная дорога из Порт-Саида, и единственный способ, которым мы могли добраться до Каира, - это ехать вниз по Суэцкому каналу до Исмаилии и там сесть на поезд до столицы. Путешествие по каналу мы проделали на маленьком пароходике типа буксира... Каждый вечер он отправлялся из Порт-Саида в полночь и прибывал в Исмаилию ранним утром...

...В золотой дымке египетского утра мы сошли на пристани Исмаилии. У нас было несколько часов до отхода поезда, поэтому нам показалось разумным отправиться в отель и позавтракать... Потом без особых происшествий мы заняли места в поезде.

В этом путешествии госпожа Блаватская... одарила нас самыми мрачными прогнозами о нашей будущей судьбе.

"Э-э, вы, европейцы, - сказала она, - полагаете, что вступите на тропу оккультизма и с триумфом пройдете через все ее опасности; вы мало представляете себе то, что вам предстоит; вы не сосчитали, как это сделала я, количества скелетов по сторонам этой тропы. Индийцы знают, чего там можно ждать, и они уже прошли все проверки и испытания, подобные которым вам не снились даже в самых жутких ваших кошмарах; но вы, бедные, слабенькие существа, что можете сделать вы?"

Она продолжала, как Кассандра, изрекать пророчества со сводящей с ума монотонностью, но ее слушатели относились к ней слишком уважительно, чтобы попытаться переменить тему. Мы располагались в четырех углах купе, госпожа Блаватская - лицом по ходу поезда, и мистер Оукли сидел напротив нее с отрешенным видом раннехристианского мученика; в то время как миссис Оукли, обильно уливаясь слезами и сохраняя на лице выражение постоянно растущего ужаса, сидела напротив меня...

В те дни... поезда обычно освещались чадящими масляными лампами, и в крыше каждого купе имелась большая круглая дыра, в которую носильщики вставляли эти лампы, пробегая по крышам вагонов. Это, однако, был дневной поезд, там не было лампы, и сквозь эту дыру можно было видеть синее небо. Случилось так, что я и мистер Оукли сидели откинувшись назад, каждый в своем углу, так что мы оба... увидели нечто вроде шара из белого тумана, который образовывался в этой дыре, и через мгновение он сгустился и превратился в сложенный листок бумаги, который упал на пол купе. Я вскочил, подобрал его и отдал госпоже Блаватской, считая само собой разумеющимся, что любое подобное сообщение должно предназначаться ей. Она развернула его и прочла, и я заметил, как она вдруг покраснела.

"Уф, - произнесла она, - вот что я вынуждена терпеть за свои старания предупредить людей о тех неприятностях, которые им предстоит испытать", - и швырнула эту бумажку мне.

"Могу я это прочитать?" - спросил я, и она тогда сказала: "А как вы полагаете, зачем я вам это отдала?"

Я прочитал ее и обнаружил, что это записка, подписанная Учителем Кут Хуми, в которой очень тактично, но тем не менее достаточно решительно говорилось о том, что она совершенно напрасно, имея рядом столь оптимистичных и готовых трудиться кандидатов, преподносит им такую непроницаемо мрачную картину того пути, который, каким бы трудным он ни был, в конце концов приведет их к неописуемому блаженству. В конце этого послания приводилось по нескольку слов похвалы каждому из нас, причем мы были названы по именам...

Едва ли мне стоит говорить, что все мы почувствовали большую радость, подъем духа и наполнились благодарностью; но несмотря на то, что вряд ли порицание в данном случае можно было выразить более тактично, было ясно, что госпожа Блаватская не вполне оценила его положительность. До начала нашего разговора она читала какую-то книгу, обзор которой она намеревалась поместить в "The Theosophist", и она все еще сидела с открытой книгой на коленях и ножом для разрезания бумаги в руке. Теперь она возобновила свое чтение, стряхивая пустынную пыль (которая влетала потоками в открытое окно) со страниц своей книги с помощью ножа. Когда в окно ворвался особенно сильный порыв, мистер Оукли вскочил и хотел было закрыть окно, но госпожа Блаватская недружелюбно взглянула на него и произнесла с непередаваемой язвительностью: "Неужели вас так раздражает эта пыль?" Бедный мистер Оукли отпрянул назад в свой угол, как улитка в свой домик, и до самого прибытия в Каир наша руководительница не произнесла больше ни слова. Пыль на самом деле довольно сильно раздражала, но после этой ее выходки мы решили, что лучше перетерпеть все это молча...

ИЗАБЕЛЬ КУПЕР-ОУКЛИ^[76]