Игорь — маленький агрессор

Мальчишка лет четырех-пяти устойчиво стоял на толстеньких, пожалуй что коротковатых ногах посреди кабинета и смотрел на меня с недоверием и интересом. Смотрел прямо, не отводя взгляда и при этом не исподлобья, не изображая буку. Сильно смотрел, ничего не скажешь.

Отец и мать, молодые, но не слишком, чем-то похожие друг на друга (наверное, вместе учились на одном курсе в техническом институте, там и познакомились, — предположила я; впоследствии мое предположение подтвердилось) расположились в креслах справа и слева от меня.

— Игорек, иди сюда! — позвала мать. — Садись ко мне.

Мальчик никак не отреагировал на призыв, даже не повернул головы. Продолжал стоять, широко расставив ноги, и изучать обстановку.

— Я слушаю вас…

— А при нем можно? — мать с сомнением взглянула на сына.

Я еще раз оценила мальчишку, его позу и взгляд.

— Можно, — произнесла я, стараясь вложить в свой голос как можно больше уверенности (которой на самом деле не испытывала — откуда мне знать, какая именно проблема привела ко мне молодую семью?) — Пусть послушает.

— Понимаете, он очень агрессивен, — вступил в разговор отец. — Я пришел, потому что жена не справляется, а я просто не знаю, как поступить.

— Как проявляется эта агрессивность? Не путаете ли вы ее с упрямством?

— Нет, нет! Упрямства тут тоже хватает, но это… это совсем другое!

— Опишите, пожалуйста. Желательно с примерами.

— Да вы знаете, все очень просто, — отец снова взял инициативу в свои руки и для ясности выставил перед собой ладонь и начал загибать сильные поросшие рыжеватыми волосками пальцы. — Он бьет всех детей на площадке и в садике и отбирает у них игрушки — это раз. Лезет даже на более старших и дерется отчаянно. Берет не силой даже, а вот этим вот наскоком. Часто старшие уступают ему, чтоб не связываться, я так понимаю. Не делает никаких различий между мальчиками и девочками — это два. Я объяснял ему тысячи раз, но все бесполезно. Дерется дома — это третье и последнее. Меня вроде бы побаивается, мать вполне может ударить, а с бабушкой вообще ведет себя так, что у меня волосы дыбом встают. Да, забыл, собаку лупцует почем зря — это четыре. Слов, когда злой, вообще не выбирает: может и матом покрыть, и обозвать как угодно. У нас в семье этого нет, дед только иногда, мой отец, если выпьет, но крайне редко. Да Игорь и видит его два раза в месяц. Приносит из садика или с улицы, не знаю. Бабушка говорит: он маленький, не понимает. Но я вам скажу: ерунда все это! Все он прекрасно понимает, употребляет все это всегда к месту и по назначению. Когда спокойный, говорит совершенно нормально.

— Когда это поведение возникло?

— Да сразу. Всегда такой был. Сначала думали, маленький, поумнеет — пройдет. А теперь видим: само не проходит, надо что-то делать.

— Надо, — согласилась я, и именно в этот момент Игорь сделал какие-то окончательные выводы относительно моей персоны и перестал меня рассматривать.

— У тебя машины есть? — негромко спросил он. Голос у него оказался низкий и такой же выразительный, как и взгляд. — Или только куклы? Для девчонок? — Он обвел рукой кабинет, где на тумбочках действительно были рассажены куклы.

— Есть две машинки. Они вон в том ящике.

— Можно? — почти вежливо уточнил Игорь. Никакой расторможенности, так часто характерной для неврологически нездоровых, агрессивных детей, не умеющих сдерживать проявления своих чувств, в нем не было и в помине.

— Можно.

Игорь аккуратно открыл ящик, достал обе машинки и прицеп к одной из них.

— Вот такая у меня есть, — объяснил он мне, указывая пальцем на одну из машин. — А вот такой нет. Я даже такой не видел. Хорошая машина. Она, наверное, доски возит, да?

— Вполне возможно, — согласилась я.

Игорь, видимо, посчитав разговор законченным, опустился на ковер и принялся, сдержанно гудя, возить машинки по полу и строить для них из кубиков гараж. Меня удивило, что за все время он не только словом, но даже взглядом не обратился к присутствующим родителям.

А мы с матерью и отцом продолжали наш разговор.

Беременность матери протекала нормально, Игорь родился в срок, но с обвитием пуповиной. Однако асфиксии вроде бы не было, и специалисты роддома классифицировали роды как нормальные. В полтора месяца заболел сначала бронхитом, а потом пневмонией. Следом присоединилась кишечная инфекция, и первые полгода жизни малыша родители вспоминают как один непрерывный кошмар. По словам мамы, напуганной, в свою очередь, врачами, жизнь ребенка все время висела на волоске. Он то задыхался от скопившейся мокроты, то синел, то начинались судороги от высокой температуры, то рвота или понос и связанное с ними обезвоживание. Молодая мать так уставала, что, едва ребенок хоть на минуту успокаивался, тут же валилась без сил. Муж помогал ей по мере возможности, но как раз в это время он писал диплом и сам нуждался в помощи и внимании, которого, естественно, жена не могла ему предоставить.

— Я с Мишей даже минутки побыть тогда не могла, — вспоминает мать Игоря. — Только мы соберемся о чем-нибудь поговорить, просто рядом побыть, так он сразу орать начинает… Как нарочно, честное слово…

Когда Игорю исполнилось полгода, папа, несмотря на все трудности, успешно защитил диплом, а сын поправился и больше никогда за всю свою короткую жизнь не болел ничем более существенным, чем ОРЗ. Терапевты, наблюдавшие ребенка в первые полгода его жизни, расценивали такую метаморфозу как редкую удачу.

И вот теперь непонятная агрессивность и даже жестокость ребенка… По рекомендации участкового педиатра родители обращались к невропатологу. Он записал в карточке ММД (минимальная мозговая дисфункция), выписал что-то гомеопатическое и успокаивающее и дал направление на электроэнцефалограмму, чтобы исключить судорожную готовность и очаговые поражения головного мозга. Энцефалограмма была сделана, никаких отклонений на ней не выявили. Заключение специалистов приклеили в карточку. Гомеопатическое средство сначала вроде бы оказало какое-то действие («То ли было, то ли жене показалось», — уточнил отец), но потом все вернулось на круги своя…

— Радости никакой от него нет, — смущенно потупясь, сказала мама. — Вроде бы и смышленый он, и развит нормально… Я его иногда даже боюсь. Как посмотрит иногда…

Я согласно кивнула. Взгляд этот я уже видела. Но бояться собственного пятилетнего ребенка — это вроде бы уже через край. Есть что-то еще, о чем мне не рассказали? Что-то ужасное, что заставит думать не о психологе, а о психиатре? Да нет, вроде бы не похоже. Мама — да, но отец не стал бы скрывать и самого плохого…

— А вы разделяете мнение жены? — обратилась я к отцу.

— Да, то есть нет… Не совсем, — смешался Миша. — Я его не боюсь, конечно, но как бы это сказать… не понимаю, что ли…

— Чувствуете себя обескураженным? — подсказала я.

— Вот, вот, — обрадовался отец Игоря. — Именно так, как вы сказали.

— А бабушки-дедушки?

— Они сначала его во всем оправдывали, а теперь говорят, что он психически больной… и… — мама Игоря собиралась еще что-то сказать, но потом вроде бы передумала. А я не уцепилась за это «и…», упустила его из виду и, как впоследствии выяснилось, существенно осложнила для себя понимание ситуации.

Итак, мать побаивается своего пятилетнего сына, отец обескуражен им, а бабушки с дедушкой считают его психически больным. При этом специалисты не находят никаких существенных отклонений от нормы… Что же за маленькое чудо (или чудовище?) привели ко мне на прием?