Направление миграций в степях Евразии и сопредельных регионах

До недавнего времени в археологии бронзового века евразийских степей противоборствовали две гипотезы: миграционистская и автохтонистская. Важ­нейшим достижением последнего десятилетия явилось утверждение нового взгляда на процесс культурообразования: в истории степей выделяются перио­ды, видимо, связанные с внедрением принципиально важных культурных до­стижений (утверждение оседлого скотоводства и смена его кочевым, переход к металлургии бронзы или железа, освоение колесниц или верховой езды), когда плавное развитие культур в степях прерывается, происходят существенные пе­редвижения этнических групп и перегруппировка культурных признаков, в ре­зультате чего на основе сходных компонентов, удачно названных В.С.Бочкаре-вым «блоками культур", формируются новые культуры, специфика которых обусловлена различной степенью участия субстратных элементов и взаимодей­ствующих культур, соприкоснувшихся в процессе корпоративной миграции.

Во второй четверти II тыс. до н.о. на широкой территории евразийской степи происходили существенные этнические передвижения, видимо, связанные с массовым внедрением пастушеского скотоводства, металлургии бронзы и кон­ных колесниц (карта VII). Полтавкинская культура, сформировавшаяся на ос-

нове ямной, из Среднего и Нижнего Поволжья распространяется в Южное Приуралье и Северный Прикаспий вплоть до Мангышлака [Федорова-Давыдо­ва, 1964, с. 23—90; Кузьмина, 1976, с. 25, 26; материалы разведок И.Б.Василь­ева, А.Н.Мелентьева, В.Д.Белецкого; Васильев и др., 1986; Проблемы древней истории, 1990]; на Дону отмечается передвижение катакомбных племен [Кияш-ко, 1974, с. 18; Братченко, 1976, с. 117-118; Качалова, 1972]; в Поволжье появляется катакомбная, а затем многоваликовая керамика, движутся на восток абашевцы [Качалова, 1976а; Малов, 1986; Кузьмина О., 1979; Качалова, Василь­ев, 1989]. В результате этих смещений и ассимиляционных процессов форми­руются новые культурные образования. В истории евразийских степей можно условно выделить два периода: первый — XVII—XVI в. до н.э. — период рас­пада старых культур и формирования в результате ассимиляции и интеграции двух больших новых культурных общностей: срубной в европейской степи и лесостепи и андроновской — в азиатской; второй период — XV—XIII в. до н.э. — время стабилизации сформировавшихся срубной и андроновской общно­стей и экстенсивного расширения их территории путем освоения новых земель (колонизация) и вытеснения и подчинения аборигенного населения, воздейст­вие которого обусловливает сложение локальных вариантов культуры.

По мнению специалистов в южнорусских степях срубная культурная об­щность формируется на полтавкинской основе при воздействии катакомбного, многоваликового и абашевского населения [Мерперт, 1985; Мерперт, Качалова, Васильев, 1985, с. 10-28; Кузнецов, 1989]. Что касается пастушеских культур азиатской части степи, то их происхождение остается дискуссионным ввиду слабой изученности предшествующих комплексов эпохи энеолита и ранней бронзы. В XVII—XVI в. до н.э. на Южном Урале, в Зауралье и Северном Казахстане формируются памятники петровского типа [Зданович, 1973а; 1973в; 1988; Зданович Г., Зданович С, 1980; Генинг, 1975а; 1977; Смирнов, Кузьмина, 1977] ¹. Г.Б.Зданович [1973в, с. 40,41; 1988] предполагал формирование пет­ровских памятников на местной энеолитической основе типа Вишневки, хотя отмечал и некоторое влияние западной абашевской культуры. В.Ф.Генингом [1977] и независимо К.Ф.Смирновым и мною [Смирнов, Кузьмина, 1977, с.26-33] выявлены западные элементы, участвовавшие, наряду с местным субстра­том, в формировании синташтинского и новокумакского (петровского) комп­лекса. К их числу принадлежат такие важнейшие этнически определяющие признаки (не выявленные в местном энеолите, развитие которых к западу от Урала прослеживается с IV—III тыс. до н.э.), как подкурганный обряд захоро­нения, устройство в могиле сложного деревянного сооружения, обычай совер­шать ритуальные захоронения животных, культ коня и повозки. Весьма пока­зательно обусловленное методом формовки сходство петровских и полтавкин-ских баночных и горшковидных сосудов с уступом на плечике. Другим важней­шим компонентом петровского комплекса является абашевский, на что указы­вают находки сосудов своеобразной абашевской формы с венчиком с карнизом, типы украшений, некоторые черты погребального обряда (глиняная площадка над могилой). Сходство с культурой многоваликовой керамики документирует­ся распространением в петровских комплексах горшков, подражающих много-

валиковым по форме и орнаментации налепными валиками, шишечками-нале-пами, елкой, разделенной вертикальными линиями, и пр. [Смирнов, Кузьмина, 1977, рис. 9].

На петровской основе формируется алакульский тип. По моему мнению, основанному на анализе керамики, в Центральном и Восточном Казахстане одновременно оформляются памятники федоровского типа. Дальнейшее разви­тие представляется как сложный и длительный процесс взаимодействия этих двух групп населения друг с другом и с соседними инокультурными племенами, в результате чего в процессе ассимиляции и интеграции формируется андро-новская культурная общность. После стабилизации обстановки и унификации срубной общности — в европейской и андроновской — в азиатской степи начи­нается освоение новых территорий — колонизация. Срубники продвигаются по долинам рек на север глубоко в лесную зону, на запад, осваивая значительную часть территории Украины [Березанская, 1972; 1978; Березанская и др., 1986] и Крым. Отдельные волны срубного населения движутся и на юго-восток. Ог­ромные территории сказываются освоенными андроновцами (карта VIII): они продвигаются на север вплоть до лесной зоны [Сальников, 1967], расселяются по всему Казахстану [Сорокин, 1966; Маргулан и др., 1966]. Продвижение алакульцев с запада на территорию Центрального Казахстана, видимо, вызывает частичную миграцию федоровцев на восток - в Восточный Казахстан и далее в Приобье и Минусинскую котловину. Этот путь расселения федоровцев под­тверждается при анализе керамики: наиболее чистые комплексы фиксируются в Центральном Казахстане; в Восточном Казахстане выделяется группа ранних могильников, по обряду и керамике близких центральноказахстанским; ранние памятники верхнего Приобья несут следы сходства с восточноказахстанскими, а на периферийных памятниках предтаежной зоны и на Енисее отчетливо вы­ступают черты сильного воздействия местных аборигенных культур. На основ­ной же андроновской территории Казахстана интенсивно идут процессы интег­рации федоровского и алакульского населения, при которых складываются па­мятники смешанных типов [Кузьмина, 1985а]. В Приуралье формируется ши­рокая зона смешанных срубноандроновских памятников [Членова, 1981], анд-роновские влияния распространяются вплоть до Поднепровья [Кузьмина, 19876].

На чем основана хронология культур евразийской степи? Как известно, здесь нет ни письменных документов, ни закладных камней, ни печатей, явля­ющихся основой создания хронологических схем в Египте и Передней Азии, ни гадательных костей и сосудов с надписями, служащих базисом хронологии Китая. Территории эти удалены от центров письменных цивилизаций, наконец, нет и многослойных поселений, что создает большие трудности при реконст­рукции этапов развития культур и их датировании. И вместе с тем за последние десятилетия достигнуты большие успехи в уточнении дат культур евразийских степей. Хронология зиждется на создании цепочек памятников по взаимовстре­чаемости типов. С.В.Киселев [1960] синхронизировал евразийские степные бронзы с Китаем и на этом основании удревнил их на два столетия. А.И.Тере-ножкин [1965] предпринял синхронизацию с европейской шкалой и утвердил

длинную хронологию памятников Украины. Длительная дискуссия по поводу даты ключевого комплекса — Бородинского клада — закончилась победой сто­ронников системы длинной хронологии [Бочкарев, 1968; 1986, с. 78—111; Бе-резанская, 1982, с. 26, 39-41; Черных, Кузьминых, 1989, с. 256-263].

Находки псалиев и предметов с микенским декором дали возможность не­посредственно увязать их с Микенами [Лесков, 1964; Смирнов, Кузьмина, 1977, с. 40-50; Кузьмина, 1980а]. Последующие исследования на Украине и в По­волжье [Археология Украинской ССР, с. 355, 356, 457, 482, 498; Васильев, Кузьмина, Семенова, 1985, с. 60—82] позволили создать достаточно надежные ряды памятников, синхронизировав их на основании импортов и взаимовстре­чаемости типов, прежде всего, металлических изделий и псалиев, с западноев­ропейской шкалой Г.Мюллера-Карпе и Г. фон Брюнна. Таким образом, в на­стоящее время в развитии культур бронзового века евразийских степей выде­ляется несколько последовательных этапов, хорошо синхронизированных друг с другом и опирающихся на хронологию Микен и других европейских культур на Западе и аньянского Китая на Востоке (табл. V).

Евразийские степные племена оказали большое влияние на исторические судьбы Средней Азии, где около середины II тыс. до н.э. происходят крупные перемещения различных групп населения и освоение новых территории. Про­цессы интеграции отчетливо выступают в тазабагьябской культуре. Она лока­лизуется в Южном Приаралье [Толстов, 1948, с. 67; 1962, с. 47-60; Итина, 1977]; как особый ее вариант М.А.Итина [1967, с. 76; 1977, с. 232[ и Е.Е.Кузь­мина [19686, с. 307] рассматривают памятники низовий Зеравшана (рис. 45, 2-4; 6; 8-11; 46), где она сменяет заманбабинскую культуру [Гулямов и др., 1966; Кузьмина, 1958], носители которой уходят на юг (следы заманбабинских влияний, на наш взгляд, прослеживаются в бишкентской культуре Южного Таджикистана). Как установлено С.П.Толстовым [1962, с. 57,59] и МАИтиной [1977, с. 139, 140, 176], тазабагьябская культура сформировалась в результате синтеза местной суярганской культуры и возобладавших пришлых срубных и андроновских элементов, скрещение которых началось еще в процессе миграции в Приуралье и Западном Казахстане. Эта гипотеза подтверждается антрополо­гическими данными: серия тазабагьябских черепов отличается смешанностью, преобладают черепа, близкие заволжским [Трофимова, 1961].

Культура Заравшана представлена материалами могильников Гурдуш (Гуд-жайли) и Кызыл-Кыр и многочисленных стоянок на Махан-Дарье [Гулямов и др., 1966], и Дарья-сае (Мадами), где открыты следы металлообработки. Как и тазабакгьябские, эти комплексы с керамикой без налепного валика датируются XV—XIII вв. до н.э.

Переход к отгонной (яйлажной) форме скотоводства позволяет пастушеским племенам впервые подняться на горные пастбища. Самый высокогорный мо­гильник расположен на Тянь-Шане в Арпе на высоте 3600 м над уровнем моря. Он принадлежит федоровскому населению (каменные ограды, кремация, горш­ки с гребенчатым декором); федоровские горшки известны в Киргизии также с Иссык-Куля и из погребения в Пригородном [Бернштам, 1952, с. 19-20, Ко-жемяко, 1960, с. 103—104]. Ранним памятником Семиречья является могильник

Мыншункур [Карабаспакова, 1991]. О проникновении алакульцев свидетельст­вует поселение у Беловодской крепости [Кузьмина, Мокрынин, 1985]. Заселе­ние Семиречья, по-видимому, происходило из Центрального Казахстана. Наи­более многочисленны в Киргизии и Южном Казахстане могильники семиречен-ского типа (рис. 26; 58, 1, 2, 4, 5), сложившегося в результате ассимиляции (Таш-Тюбе, Таш-Башат, Кулан-сай, Беш-Таш, Тегерменсай, Джазы-Кечу, Чон-Кемин, Алакуль). Смешанное население унаследовало от одних своих предков обряд кремации, цистовую конструкцию могил и формовку сосуда, начиная с круглого дна, от других - обряд трупоположения, форму горшка с уступом, бедно орнаментированного преимущественно гладким штампом или без декора [Кожемяко, 1960; Абетеков, 1963; Кузьмина, 1970; Кожомбердыев, Галочкина, 1972; Галочкина, 1977]. Памятники датируются примерно XIII в. до н.э. на основании поздних типов металлических изделий и совместной встречаемости семиреченской керамики с посудой с налепным валиком на поселениях Джал-Арык, Каинда и Бишкек [Кузьмина, 1970]. Родственные семиреченским мо­гильники Вуадиль, Карамкуль и Арсиф открыты в Южной Фергане [Гамбург, Горбунова, 1956; 1957; Пиотровский, 1973] и датируются эпохой поздней брон­зы по типу стрелы. Большим своеобразием отличаются памятники южной Фер­ганы, выделенные Б.А.Литвинским [1962] в кайраккумскую культуру. Они представлены разновременными поселениями бронзолитейщиков и одиночными разнотипными погребениями. Фрагментарность материала не позволяет указать четкие культурно определяющие признаки и приходится констатировать лишь принадлежность к андроновской общности.

Единичные позднефедоровские находки есть в Ташкентском оазисе: трупо-сожжение во Вревской (рис. 45, 7), сосуды в Зангиата, на дороге Ташкент-Чим­кент (рис. 25,5,7), невыразительные фрагменты на Ахангаране, Чильдухтароне, Серкали. В горах, окружающих оазис — в Аурахмате, Искандере, Бричмулле, Газалкенте известны курганы с трупоположениями [Воронец, 1951, с. 68, 69; Литвинский, 1962, табл. 109; Дуке, 1979, с. 44, рис. 45; Рахимов, 1970, с. 41]. Они датируются позднеандроновской эпохой по типу браслетов с литыми рож­ками [Кузьмина, 1966, с. 71, 72].

Районы Памира и Припамирья также были освоены позднефедоровскими племенами, хоронившими умерших по обряду кремации и ингумации в сопро­вождении бедно орнаментированной деградировавшей керамики типа II (мо­гильники Кокуйбель-су, Кзыл-Рабат, Жарты-Гумбез, Южбок). Пастухи в горах обитали в пещерах (Ак-Танга, Куртеке), в долинах - на поселениях (у совхоза им. Кирова, у Джиликульской переправы, Кара-Буры: Саксанохур [Литвин­ский, 1962, с. 246-248; 1963, с. 121, 501; 1972, с. 16, 17, 29, табл. 66; Литвин­ский, Ранов, 1964; Литвинский, Соловьев, 1972, с. 41 и сл.; Бабаев, 1980, с. 75—87; 1984, с. 104—106]. На горных тропах у перевалов открыты петроглифы, аналогичные тяныпанским и казахстанским, отмечающие пути передвижений.

На юге Таджикистана андроновское население вступило в контакт с земле­дельцами бактрийского варианта культуры Анау этапа Намазга VI на позднем (молалитепинском) этапе ее развития (рис. 48). Особый интерес представляет могильник Тандыр-Йул, где рядом с погребениями с земледельческой керами-

кой XIII—XI в. до н.э., сделанной на гончарном круге, открыты два захороне­ния, сопровождающиеся позднефедоровскими горшками и серьгой с раструбом [Виноградова, Кузьмина, 1986]. В могильниках Дашти-Кози и Кумсай в закры­тых комплексах сочетается гончарная керамика с федоровскими сосудами, ви­сочными кольцами, украшениями и чертами обряда [Исаков, Потемкина, 1988; Виноградова, Пьянкова, 1990]. На поселениях Кангурт-Тут и Тегузак андро-новская керамика сочетается с земледельческой, причем в шурфе Тегузака она составляет 43% [Пьянкова, 1981, с. 78]. В Кангурт-Туте найдены также кости лошади, фигурка коня, литейная форма кинжала позднеандроновского типа. Металлические изделия по форме и составу (высокооловянистая бронза) ти­пичны для восточноандроновской металлургической провинции (рис. 53, 4, 5, 7—11, 18, 20—23, 25, 26, 31). Верхняя дата этих памятников и поселения у совхоза им. Кирова, давшего чистый позднефедоровский комплекс и зеркало с петелкой, устанавливается XI—IX в. до н.э. по металлу и находкам в кроющем слое керамики типа Яз I-Тилля, найденной на Карим- Берды в комплексе с кельтом позднего типа, что свидетельствует о доживании федоровцев вплоть до предсакской эпохи [Kuzmina, Vinogradova, 1983]. Архитектура Тегузака и Кан-гурт-Тута — большие дома с глинобитными стенами на каменном фундаменте — находит аналогии, с одной стороны, в Центральном Казахстане, с другой - в Свате (в Алиграме и Бир-Кот-Гхундай) [Маргулан, 1979, с. 299, Stacul, 1978, с. 137], что указывает на возможное направление этнических передвижений.

Если на востоке Средней Азии расселение на юг шло из Казахстана, то на западе - в Закаспии - распространялись пастушеские племена из Восточной Европы и Приуралья. О продвижении на юго-восток срубно-андроновского населения свидетельствует цепочка стоянок у родников и древних колодцев. Одна группа памятников концентрируется в Северном Приаралье (рис. 44) [Формозов, 1947; 1951; Гликман и др., 1968; Виноградов и др., 1973]. Другие стоянки тянутся цепочкой вдоль берега Каспия — в песках Сам, на Мангыш­лаке, Красноводском полуострове, вдоль чинка Усть-Урта, по нижнему и сред­нему Узбою и выходят на окраину песков рядом с земледельческими оазисами Южного Туркменистана (рис. 49; 50, 1—39) [Толстов, 1958, рис. 22; Итина, 1958, рис. 6; 12; Кузьмина, 1963а]. Керамика степного типа найдена и в слое земледельческих поселений Анау, Елькен, Намазга, Серманча, Теккем [Pumpelly, 1908, с. 142,143, табл. XV, 7-9; Марущенко, 1959, табл. V; Куфтин, 1954, с. 25; Ганялин, 1956; 1959; Щетенко, 1972]. Степные стоянки открыты на Мургабе, а керамика - в слое поселений Аучин, Тахирбай 1, 3, 11, 13, 15, Гонур 1, Тоголок 2, 3, 8, 12, 13, 17, 21, 31 и Таип (рис. 50, 40-53). Отдельные находки известны на Келифском Узбое и в Северном Афганистане (рис. 50, 54-57) [Массой, 1959; с. 27,116, табл. XI; Сарианиди, 1975; 1977, рис. 65; 66; 1990, с. 54, 55, 110, табл. XII, XIV, XV; IIV; Кузьмина, 1963а; Кузьмина и др., 1979; Масимов, 1979, с. 121, рис. 6, 30-36].

На стоянках представлена грубая лепная керамика без декора или с бедным геометрическим узором и налепным валиком. По шкале, разработанной для срубной культуры Поволжья [Агапов и др., 1983], она соответствует посуде этапов III, IV (ивановского - ХН-Х в. до н.э.) и V (нурского - IX в. до н.э.).

По андроновской шкале это типы алексеевский и донгал. Найдены также ка­менные стрелы, дротик (Бала-Ишем) и копье (Ашгабад), по типу и составу металла (оловянистая бронза) типичные для степных культур (рис. 53, 3, 13).

А.М.Манделыптам [1966а, с. 240-242; 19666, с. 105-108] открыл могиль­ники Патмасай и Каралемата-сай в Больших Балханах и Гызылгы-кум и Парау I, II у Кизыл-Арвата с трупоположениями и сосудами, аналогичными поселен­ческим (рис. 47, 1, 2, 9, 12, 13). Каменные конструкции могил и роль огня в ритуале указывают на андроновское влияние, но курганный обряд погребения, ориентировка на восток и северо-восток и керамика дают основания признать могильники позднесрубными. Антропологический тип пришельцев - протоев-ропеоидный, характерный для пастухов евразийской степи, отличен от доли-хокранного типа анауских земледельцев [Гинзбург, Трофимова, 1972, с. 69, 70].

Отмеченный погребениями и стоянками путь отражает реальную дорогу, по которой происходило переселение на юг степного скотоводческого населения из Поволжья и Западного Казахстана, где следует искать его генезис, так как его культура имеет там многовековое предшествующее развитие.

Другой, самый восточный, форпост распространения памятников срубной культуры - это Ташкентский оазис. Здесь открыты погребения в Юнги-Юле, Ореховском [Оболдуева, 1955, с. 145, 146], у Сараагачских Минвод, в Ходжи-кенте и Кызыл-Ту, типичные для срубной культуры по керамике и обряду (курган, грунтовая могила, северная или восточная ориентировка, иногда нали­чие охры). С ней же связаны и топор Чимбайлыкского клада [Кузьмина, 1966, с. 92, 93], и находки единичных сосудов в Ак-Тепе, Той-Тепе, у Ангрена в Пайкенте (рис. 47, 3—6, 8, 10, 11). Южнее, в районе Самарканда, распростра­нены погребения смешанного типа: федоровские украшения сочетаются в Му-минабаде [Аскаров, 1969] с алакульским обрядом и срубным сосудом, в Чак-ка — со срубным обрядом и разнотипной посудой. На Зеравшане открыты погребение Сай-Гус, могильник Сиаб; на поселении Саразм IV встречена степ­ная керамика, возможно, ранняя [Аванесова, 1985; 1987; 1991]. Памятники Среднеазиатского Междуречья были выделены мной в междуреченский локаль­ный вариант. Но фрагментарность материала и отсутствие публикаций не по­зволяют дать его исчерпывающую характеристику.

Продвижение пастушеских племен с севера не носило, вероятно, характера однократной массовой инвазии, а было длительным постепенным процессом. В XVI—XIII в. до н.э. пастушеские племена уже вступили в контакты с земле­дельцами оазисов юга Средней Азии, что доказывается немногочисленными находками степной керамики без налепного валика в нижней части культурного слоя Намазга VI (XVI—XIII в. до н.э.) на анауских поселениях Анау, Елькен, Таил, Гонур I (табл. IV, рис. 52) [Кузьмина, 19636, с. 149-154;Сарианиди, 1975; Масимов, 1979, с. 121, рис. 6, 30-36] и появлением изготовленных на гончарном круге сосудов Намазга VI на поселениях тазабагьябской культуры Кокча 15 и 15а в Хорезме [Итина, 1977, с. 69,72,193, рис. 18,8] и лазуритовых и бирюзовых бус по всему андроновскому ареалу.

Свидетельства продвижения на юг пастушеских племен открыты и в Афга­нистане на поселении Шортугай [Francfort, 1977; 1989, рец. на эту кн.: ВДИ.

Схема IV. Распределение типов авдроновской керамики в культурном слое земледельческих поселений:

1 — стратиграфическая колонка культурных слоев земледельческого поселе­ния; 2 — андроновская керамика без налепного валика; 3 — позднеандронов-ская керамика с налепным валиком.

1992, № 4]. Систематизируя материалы Шортугая, А.-П.Франкфор объединяет выделенные строительные горизонты в два основных этапа. Первый — это по­селение городского типа с развитой архитектурой и строительными традициями хараппского облика с керамикой, изготовленной на гончарном круге и включа­ющей специфически хараппские формы и мотивы орнамента [Francfort, 1989, табл. 32-38, 43, 46-47, 52-54, 59-61], а также столь характерные для циви­лизации в долине Инда печати, бусы и изделия из раковины [Francfort, 1989, табл. 80, 81, 1—14, 75]. По-видимому, общность типов транспорта и единство ряда керамических форм и металлических изделий свидетельствуют об актив­ных связях жителей хараппской колонии с земледельческим населением юга Средней Азии на первом этапе обитания памятника. Общие типы позволяют синхронизировать Шортугай (этап А) - Хараппа - Намазга V-VI — Мунди-гак IV - Шахри-Сохта III—IV - Яхья IVB - Бампур V-VI - Кулли-Шах-дад-Гиссар ШС. Отстаивая систему длинной хронологии, А.-П.Франкфор дати­рует первый этап 2200—2000 гг. до н.э., когда поселение было покинуто.

Второй этап памятника отражает принципиально новую культуру, распро­странение которой связано с северо-восточной Бактрией. Это происхождение имеет комплекс керамики, находящий аналогии в Дашлы и Салпалли. А.-П.Франкфор допускает эламоязычность бактрийского населения, что согласу­ется с выводами Д. Мак Альлина, вслед за И.М.Дьяконовым [1967, с. 85—87, 108—112] предполагающего разделение эламского и дравидского языков ранее 3000 г. до н.э. На Шортугае в верхнем (IV) этапе второго периода открыты погребения бишкентской культуры, содержащие керамику типа бактрийского варианта Намазга VI, сделанную на гончарном круге, вместе с лепной посудой [Francfort, 1989, табл. XI, XXV], что характерно и для могильников Таджики­стана [Пьянкова, 1989, рис. 61—63, табл. 77, 15, 17, 78, 1]. Найдена также андроновская керамика федоровского типа (рис. 52, 24—33). Это лепные, иног­да лощеные, сосуды без орнамента и фрагменты, украшенные характерным для позднефедоровских комплексов декором, выполненным зубчатым и гладким штампом по косой сетке [Francfort, 1989, с. 80, 242, табл. 58, 1, 3, 4, 12—15, XXVI, 1, 5, XXVII, 3].

Особую типологическую группу составляет лепная посуда с налепным ва­ликом под венчиком или орнаментом, имитирующим налепной валик [Francfort, 1989, табл. 58, 6-9, XXVII, 1]. Из вещевого материала с комплексом степной керамики соотносится бронзовая двулопастная стрела со скрытой втулкой [Francfort, 1989, IV период, табл. 78, 3], металлические изделия [Francfort 1989, с. 208, табл. 75], сделанные из бронзы (период III) или из сложного сплава с мышьяком и оловом (периоды III, IV), в отличие от изделий этапа А, изготов­ленных из меди и из мышьяковистой бронзы, что характерно для металлурги­ческого производства всех земледельческих центров Средней Азии и культуры Заман-Баба; что же касается памятников бишкентской культуры, то для них типично такое же, как в Шортугае, сочетание вещей из мышьяковистой бронзы и из подлинной оловянистой бронзы; последние, как правило, принадлежат к андроновским типам [Кузьмина, 1966, с. 86—91; Терехова, 1975; Рузанов, 1982; Пьянкова, 1989, с. 86].

В верхних слоях Шортугая, по заключению палеоботаника Г.Викокса (Francfort, 1989, с. 180, табл. 65) представлены злаки, имеющие североевразий­ское происхождение: просо и шестирядиый ячмень.

Интересно стратиграфическое положение андроновской керамики. Один фрагмент найден в верхнем (II) периоде хараппского поселения, все остальные относятся ко второму этапу: часть в III периоде и вдвое большее число — в последнем — IV периоде обитания памятника, где они сосуществуют с бишкен-тскими закрытыми комплексами. Устанавливается такая последовательность культур: (этап А) - I и II периоды - Хараппа - Намазга V; этап В - III период - бактрийский вариант Намазга VI и андрон; IV период - бактрийский вариант Намазга VI — андрон-бишкент.

А.-П.Франкфор, принимая непрерывность обитания памятника после ухода хараппского населения, что доказывается, на его взгляд, сохранением некоторых гончарных и строительных традиций (крупноформатный кирпич) и отстаивая систему длинной хронологии, датирует этап В 2000—1700 гг. до н.э., используя калиброванные даты по С и подчеркивая несовместимость предлагаемой им хронологической шкалы с принятой в нашей отечественной науке. Что касается полученных 16 дат [Francfort, 1989, с. 241, табл. 81], то они не выглядят слишком убедительно ввиду большого разброса и перекрывания: период I — 4075-3725 (2850-2090 гг. до н.э.), период II - 4375-3710 (3340-2060 гг. до н.э.), период III - 3620-3050 (2850-940 гг. до н.э.), период IV - 3640-3535 (2160—1680 гг. до н.э.). То же справедливо и для серии дат памятников анд­роновской и бишкентской культур (Приложение). Поэтому целесообразнее об­ратиться к сравнительно-историческому анализу и синхронизации комплексов. Предлагаемая А.-П.Франкфором относительная хронология и синхронизация памятников раннего этапа Шортугая бесспорны. У сторонников длинной хро­нологии не вызывает сомнений и нижняя дата - конец III тыс. до н.э., хорошо согласующаяся с началом этапа Намазга V по хронологической шкале В.М.Мас-сона [1956], принятой большинством отечественных ученых. Однако, думается, нет достаточных оснований относить время проживания хараппцев в Шортугае только к началу эпохи Намазга V, конец которой определяется 1700-1600 гг. до н.э., синхронизируясь с наиболее принятой верхней датой существования цивилизации Мохенджо-Даро [Бонгард-Левин, Ильин, 1985, с. 92-95; Елиза-ренкова, 1989, с. 432, 434]. При этом следует подчеркнуть, что последняя условна и колеблется в представлении разных ученых от XVII до XII в. до н.э. и зиждется в основном на датировках по С¹⁴ или общих соображениях: в пользу даты XVII—XVI вв. до н.э. свидетельствуют находки хараппских печатей в касситском слое в Месопотамии и фаянсовых бус микенского типа в Хараппе. В.М.Массон [1959, с. 109 и сл.], отмечая кризис городской цивилизации в конце эпохи Намазга V, подчеркивал, что в эпоху Намазга VI жизнь городских центров продолжалась, а ремесло достигло даже более высокого уровня. В.И.Са-рианиди [1977, с. 151—155] видит в эту эпоху расцвет городской культуры и в Маргиане, и в Бактрии — расцвет, обусловивший формирование бактрийского государства в предахеменидскую эпоху.

Схема V. Синхронистическая таблица

Южносреднеазиатская хронологическая система основана на анализе стра­тиграфии большого числа памятников, давших последовательную мощную сви­ту слоев, свидетельствующих о длительном бытовании этапов Намазга V и Намазга VI (табл. IV; V). Верхний хронологический репер — ахеменидская эпоха — VI в. до н.э. Преемственность традиций производства бактрийской белой гончарной керамики от эпохи бронзы до Ахеменидов несомненна [Кузь­мина, 1971в; 1972а; 19726]. Этот тезис получил надежное подтверждение в результате независимого анализа массового керамического материала [Сариани-ди, 1977, с. 116; Cattenat, Gardin, 1977]. Это исключает датировку конца эпохи Намазга VI 1700 г. до н.э. Хронология Намазга VI и его бактрийского варианта корректируется совместными находками степной и земледельческой керамики на поселениях Шортугай, Джаркутан и Кокча 15 и 15а; в бишкентских поселе­ниях и могильниках; в могильниках Джаркутан IV, Бустан 3 и Бустан 6, наряду с господствующим обрядом трупоположения, зафиксировано несколько случаев трупосожжения, на самом поселении Джаркутан открыто два каменных ящика с трупосожжениями, гончарная керамика с налепным валиком с косыми насеч­ками, а главное, в храме, в священном колодце найдена керамика степного типа и керамические алтари с андроновским орнаментом; в могильниках Дашти-Кози и Кумсай (рис. 48), давших сочетание позднефедоровской керамики среднеази­атского варианта и моллалинской позднего этапа Намазга VI (Кумсай), федо­ровских серег с раструбом, браслетов, бус, бляшки с петелкой (Дашти-Кози) с импортными украшениями, а главное, сосуществование в Дашти-Кози черепов средиземноморской расы (7 женских, 2 мужских) и андроновских (3 мужских), что ярко отражает процесс ассимиляции [Рахманов, 1982, с. 15—19; Аскаров, 1989, с. 158—166; Исаков, Потемкина, 1988, с. 145—167; Виноградова, Пьянко-ва, 1990; Пьянкова, 1986].

В то же время на севере — на собственно андроновских памятниках выяв­лены следы взаимодействия с земледельцами: на позднефедоровском поселении Павловка в Северном Казахстане найдена гончарная керамика типа поздней Намазга VI (Малютина, 1985; 1991); многочисленны находки каменных бус, особенно из лазурита и бирюзы, изготовленных ювелирами Намазга VI, на памятниках степной зоны Средней Азии (могильник Гурдуш, стоянки на Ма-хан-Дарье и др.) [Гулямов и др., 1966, с. 202. табл. XXIII, XXIV]; подобные каменные бусы изредка встречаются на северных памятниках от Урала до Си­бири (Синташта, Алабуга, Ушкатта, Киимбай, Урал-сай, Аксайман, Боровое, Нуртай, Ростовка, Сопка 2); на андроновских памятниках кожумбердинского и атасуского типов распространены бронзовые бляшки со сложными узорами, имитирующими бронзовые и каменные печати земледельцев Маргианы и Бак-трии периода Намазга VI; намазгинского типа булавки с биспиральной головкой найдены в Фергане (Хакский клад), Хорезме (литейная форма Кокча 15а), Северном Казахстане (имитация из могильника Боровое) [Кузьмина, 1988в]. Однако количество импортов на севере в XV-XIII в. до н.э. столь ничтожно, что оно указывает на спорадический характер контактов с земледельцами. Лишь в четвертой четверти II тыс. до н.э. пастушеские племена начинают широко осваивать среднеазиатские пустыни и высокогорья.

XII—IX в. до н.э. — период перехода к яйлажной форме скотоводства, ос­воения верховой езды, появления железа и других инноваций в культуре и активного движения на юг (карта IX). В степи распространяется керамика с налепным валиком (рис. 51). Она характерна для культуры ноа в Румынии, позднесрубных сабатиновского и белозерского этапов на Украине, IV - хва-лынского (ивановского) этапа в Поволжье, позднеандроновских памятников алексеевского типа, представленных на Урале, во всем Казахстане, на Алтае и в Семиречье [Кривцова-Гракова, 1948; Потемкина, 1979; Образбаев, 1958; Зда-нович С., 1979; Маргулан и др., 1966; Маргулан, 1979; Черников, 1960; Мо­гильников, 1976; Бернштам, 1952 и др.].

В культурном слое периода Намазга VI в южном Туркменистане присутст­вует лепная керамика степного типа на поселениях в подгорной полосе Копет-Дага Анау, Елькен, Намазга, Серманча, Теккем и в Мургабском оазисе — Аучин, Тахирбай 3, 13, 15 и др.(рис. 52) [Массон, 1959, с. 27, 116, табл. IX; Кузьмина, 1963в; Кузьмина, Ляпин, 1984; Сарианиди. 1975]. В конце периода Намазга VI площадь многих поселений сокращается, другие забрасываются. В Намазга, Елькене, Теккеме степная керамика с налепным валиком перекрывает культурный слой поселений земледельцев (табл. IV), а поселение Теккем по­гибает от пожара, и на пепелище пастухи устраивают свою стоянку [Ганялин, 1956, с. 36]. Эти факты — яркое свидетельство того, что вторгшиеся с севера скотоводческие племена способствовали гибели культуры земледельцев, види­мо, переживавшей внутренний кризис. Продвижение на юг пастушеских пле­мен, форсировавших Аму-Дарью, фиксируется и в Афганистане, где обнаруже­ны захоронение коня в могиле (Дашлы 19) и степная керамика, аналогичная среднеазиатской [Сарианиди, 1977, с. 148, рис. 66], а на поселении Шортугай в кроющем слое — керамика с налепным валиком [Francfort, 1981; 1989].

Продвижение степных племен на юг Средней Азии и в Афганистан подтвер­ждается и многочисленными находками металлических изделий андроновских типов, изготовленных из высокооловянистой бронзы (рис. 53). Они представ­лены в случайных сборах: двулезвийные ножи в Ташкентском оазисе и в Ар-саф-сае в Фергане, кельты в Варахше и на Кулин-Тепе у Регара, копья в Самарканде и Маргелане, дротики в Ашгабате и в Бала-Ишем, стрелы в Узбе­кистане, в Кур-Теке на Памире и у колодца Куин-Кую в Каракумах [Кузьмина, 1966, табл. IV, 7,12, VI, 13,19, 20, 28, 53, 57-59, VIII, 14, X, 27]. Аналогичные типы обнаружены на земледельческих поселениях Туркменистана: дротик най­ден Б.А.Куфтиным на вышке поселения Намазга-депе, стрелы - в Овадан-Депе и на южном холме Анау [Кузьмина, 1966, табл. VI, 5,14,15,27]. Многочислены андроновские металлические изделия в комплексах памятников бишкентской культуры. Это кинжалы из могильников Тулхар, Тигровая Балка и случайная находка из Вахшувара; литейная форма ножа с поселения Кангурт-Тут; одно-лезвийные ножи из могильников Бишкент II, Нурек, поселения Кангурт-Тут, стрела из Тулхара и кельт из Карим-Берды [Мандельштам, 1968, табл. IV, 1, 3-5, VIII, 7; Ртвеладзе, 1981; Виноградова, Кузьмина, 1986, рис. 6, 2, 4; Древ­ности Таджикистана, рис. с. 27, N 28; Pjankova, 1986, рис. 73, 1]. В смешанных могильниках, сочетающих в обряде и инвентаре черты культуры Намазга VI,

бишкентской и андроновской федоровского типа, Тандырйул, Кум-сай и Дащ-ти-Кози многочисленны андроновские украшения: специфические височные серьги с раструбом, височные подвески, браслеты, бусы, бляшки с петелькой [Виноградова, Кузьмина, 1986, рис. 6, 1; Виноградова, Пьянкова, 1990, рис. 3, 4; Исаков, Потемкина, 1988]. Андроновский металл известен и на земледельче­ских поселениях Бактрии и Маргианы: это кинжал с Дашлы 3 и стрелы с Тоголок 15 и Шортугая, а также ножи, кинжалы, втульчатые копья, навершие в виде протомы коня из случайных находок в Южной Бактрии [Сарианиди, 1977, рис. 36; 1990, табл. ХС, 9; Francfort, 1989, табл. 78, 3; Amiet, 1977, рис. 15, 8]. Особый интерес представляет церемониальный бронзовый топор из слу­чайных находок в могильниках Южной Бактрии [концовка — см. Bactria. An Ancient Oasis Civilisation from the Sands of Afghanistan. Venetia, s.a., p 164, fig. 101]. Лезвие завершено головой коня со стоячей гривой. Такая трактовка изо­бражения лошадей специфична для андроновских жезлов (ср.: рис. 55, 6, 7). Северное степное происхождение этой стилистической манеры бесспорно дока­зывается многочисленными изображениями на петроглифах Казажстана [Пят-кин, Миклашевич, 1990, рис. 1,2]. Вероятно, оттуда же приводили в Бактрию и самих коней.

Кинжал с упором из Кангурт-Тута находит многочисленные аналогий по всему Казахстану, в том числе — в комплексах поселений с керамикой с налеп-ным валиком Алексеевка, Челкар, Елизаветинский прииск, Сталинский рудник, Атасу, Ильинка, Кент [Кривцова-Гракова, 1948, рис. 20; Оразбаев, 1958, табл. VIII, 13, IX, 4-6; Зданович С, 1979; Маргулан, 1979, рис. 136, 3; Матющенко, 1973, рис. 2, 5; Генинг, Ещенко, 1973, рис. 4,10; Варфоломеев, 1987, рис. 6, 2], а также в позднесрубных комплексах Поволжья и Украины вплоть до Поду-навья (типы 34, 36 по Е.Н.Черныху [1976]), в том числе — в кладах Малые Копани, Головурово, Лобойково, Кабаково, Соколены, Волошское, Красный Маяк, что определяет датировку среднеазиатского экземпляра ХИ-Х вв. до н.э.

Кинжалы Тулхара, Вахшувара и Дашлы 3 характерны для Восточного Ка­захстана [Черников, 1960, с. 164: табл. LXIV, 2-4], другой вариант есть на поселении Новоникольское [Зданович, 1988, табл. 10, 21]. Варианты, сопоста­вимые с однолезвийными ножами Кангурт-Тута, Нурека, Бишкента, известны в Семиречье и на казахстанских поселениях (Кент) [Варфоломеев, 1988, рис. 3 и др.]. Ближайшую аналогию кельту со сквозной втулкой из Карим-Берды составляет экземпляр из клада Палацы в Восточном Казахстане [Черников, 1960, табл. X, 4], включающего также кинжал карасукского типа с грибовидным навершием и браслет с коническими спиралями, типичный для позднеандро-новских и дандыбаевских погребений. Наконец, разные типы втульчатых стрел с выступающей или скрытой втулкой принадлежат к категории оружия, которое развивалось в андроновской культуре, начиная с петровской эпохи (Синташта) и до поздней бронзы, когда варианты, аналогичные среднеазиатским, представ­лены в комплексах с керамикой с налегшими валиками по всему андроновскому ареалу: поселения Алексеевка, Саргары, Кент, Малокрасноярка и другие [Крив­цова-Гракова, 1948, рис. 33, 1; Зданович, 1988, табл. 10, 8-10; Варфоломеев, 1988, рис. 4, 2].

Орудия андроновских металлургов известны также в Синьцзяне (рис. 54). Это кельт из Ксинталы, кельт-лопатка из Урумчи, втульчатое долото из Синь-юаня и прочие, а также великолепный клад из Агершена, включающий 3 вис-лообушных топора с гребнем, кельт-молоток, 5 долот и 3 серпа [Антонова, 1988; Debaine-Francfort, 1988, табл.И, 2, рис. 9, 3, 5; 1989, табл.И, 5, 6, рис. 20], находящих ближайшие аналогии в кладах Семиречья эпохи поздней бронзы, прежде всего — в Шамшинском (рис. 43) [Кузьмина, 1966. с. 94—96; Кожом-бердиев, Кузьмина, 1980], что указывает на связи Синьцзяна с Семиречьем.

Возможно, к более древней эпохе относится могильник Гумугоу у Лобнора, датируемый по С—14 XVII в. до н.э. [Вань Биньхуа; Каогу, 1986; Кучера, 1988; Debain-Francfort, 1988]. В нем открыты обозначенные деревянными кольцами захоронения людей европеоидного, в том числе андроновского, антропологиче­ского типа. Захороненные одеты в островерхие войлочные колпаки андронов­ского типа, кожаные сапоги, при них положены украшения, мешочек с эфедрой и кости крупного и мелкого скота и верблюдов.

Есть свидетельства контактов андроновского населения и с иньским Китаем. Проблема культурного взаимодействия Китая с северными и западными реги­онами, поставленная в XIX в., остается дискуссионной. Распространение в Ань­яне развитого бронзолитейного производства, состав и типы бронзовых изделий [Childe, 1956; Loehr,1949; Dewall, 1964; Erdberg, 1962], происхождение коне­водства и конструкция колесниц [Кожин, 1968; 1969; 1977; 1988; Кузьмина, 1977; Piggott, 1978; Варенов, 1980; Chaughnessy, 1988] породили гипотезу о западном импульсе, способствовавшем формированию китайской цивилизации [Li Chi, 1957; Киселев, 1960; Watson, 1961; Кузьмина, 1973; Кучера, 1977; Варенов, 1983; Крюков, Сафронов, Чебоксаров, 1978]. В противовес ей есть изоляционистская автотхонистская концепция [Barnard, 1961; Kwang Chili Chang, 1968].

Для определения путей и времени установления западных связей Аньяна существенны: а) анализ новейших археологических данных; б) типологическая класификация массовых материалов; в) лингвистические и мифологические свидетельства.

В последние годы в Китае открыты новые богатые погребения. Особенно интересны захоронения императрицы Фу Хао в Аньяне; Да-сы Кун, погребения 51,1024; Сяо-Тун и Лю-Цзяхе в районе Пекина, датируемые XIV—XIII вв. до н.э. по сосудам и другим вещам с именами [Хэнань чуту, 1981]. Комплексы включают колесницы, богатые наборы оружия, а также кельты, кельты-лопатки, однолезвийные ножи с кольцевыми и зооморфными рукоятями, аналогичные степным, и специфически андроновские втульчатые стрелы, круглые зеркала с петелькой.

Фу Хао была женой вана У-дина, по происхождению — принцессой, при­бывшей с севера. Дата погребения по традиционной хронологии — XIV или XIII вв. до н.э. (в зависимости от принимаемой хронологической ситемы). Датировка по С-14 - 1205-140 г. до н.э. (без дендрохронологической калиб-ровки). В комплекс погребения Фу Хао на императорском кладбище в Сяо Туне в столице иньского Китая Аньяне входят каменные фигурки людей и коней,

сопоставимые с андроновскими, нефритовые кольца и пластины, напоминаю­щие сейминские, выгнуто-обушковый нож и бронзовое зеркало андроновского типа [Хэнань чуту, 1981].

В Китае известны также единичные находки золотых серег с раструбом федоровского типа. Классификация аньянских комплексов позволяет выявить в них: 1. местные хорошо датируемые типы, в том числе вещи с императорским именем; 2. импортные втульчатые двулопастные стрелы, копья, ножи, золотые височные кольца андроновского федоровского типа [Ларичев, 1961; 1976; Ва-ренов, 1983; 1987; 1989а6 б; Lin Yun, 1986; Вэнь У, 1979, № 2].

А.В.Вареновым выделена в Аньяне группа бронз, которые можно отнести к типам баоде и шилоу, происходящих из северо-западных провинций [Варенов, 1987, с. 199, рис. 7]. Именно в эти комплексы входят вещи, сопоставимые с западно-сибирскими и андроновскими (рис. 54): копья и, что особенно важно, чуждые Китаю втульчатые двулопастные стрелы, однолезвийные ножи с зоо­морфными навершиями; федоровского типа золотые височные кольца с растру­бом (существенно при этом, что золотые вещи в собственно китайских комп­лексах не встречаются).

С андроновским воздействием можно связать появление в Аньяне опосред­ствовано через Северный и Западный Китай и Синьцзян коня и конных колес­ниц, что подтверждается данными языка (название коня, иероглиф колесница) [Поливанов, 1968; Pulleyblank, 1966], историческими сведениями о захвате ко­лесниц и оружия на севере [Ping Ti Но, 1975] и мифологией: образы крылатых небесных коней, коней-грифонов и единорогов и их названия заимствованы в индоиранском [Waley, 1955; Dewall, 1964; Pulleyblank, 1966].

Эти данные доказывают установление контактов населения евразийских сте­пей и Южной Сибири с Центральной Азией и Китаем, позволяя датировать сопоставляемые памятники XIV—XIII вв. до н.э. по традиционной китайской хронологии (возможность использования китайских дат по С-14 с учетом вно­симой китайскими физиками поправки, отличной от калибровки Либби, оста­ется дискуссионной, лучше согласуясь с длинной хронологией Аньяна (1300— 1027 г. до н.э.). Таким образом, андроновская хронология устанавливается по трем линиям синхронизации: западноевропейской, южносреднеазиатской и ки­тайской, что дает возможность взаимопроверки независимо полученных хроно­логических систем.

Металлические изделия типов, характерных для позднеандроновской метал­лургической провинции, распространялись вплоть до Северного Индостана: это кельт с поселения Гхалигаи в Свате [Stacul, 1967, рис. 12h] и кельт из Курук-шетры - места битвы ариев, описанной в Махабхарате, по мнению Д.Гордона [Gordon, 1958, с. 138, рис. 1], принесенный ариями с прародины.

С продвижением пастушеских племен на юг, вероятно, связано и появление на поселении Пирак в Белуджистане фигурок лошадей и двугорбых верблюдов [Jarrige, Santoni, 1979, с. 177-179, рис. 94-95] и распространение на севере Индостана в том числе — в Тхоре (рис. 34, 15), изображений колесниц на петроглифах, стилистически сходных не с переднеазиатскими профильными, а

с андроновскими плановыми [Касамби, 1968, с. 123; Кузьмина, 1980в, с. 34; Lai, 1961, рис. 5, 6; Jettmar, 1985].

В конце II тыс. до н.э. на юге Средней Азии, в Иране и Афганистане распространяется орнаментация посуды налепными валиками. Сосуды с вали­ками найдены в Тепе Гияне (рис. 51, 57, 58), откуда происходят также типично степные двукольчатые удила, псалии и бляшки с петелькой [Contenau, Ghirshman, 1935, с. 8,13], что Р.Гиршман первоначально связывал с миграцией всадников-иранцев из степей. В Афганистане на Тилля-Тепе присутствует леп­ная керамика с налепными валиками [Сарианиди, 1972, рис. 7, 2, 9, 1, 12, 1, 22, 4]. Аналогичная посуда входит в комплексы XI—IX в. до н.э. Туркмении (Яз I), Узбекистана (Кучук), Таджикистана (Карим- Берды, где найден также кельт казахстанского типа) [Массон, 1959; Аскаров, Альбаум, 1979, Виноградо­ва, Кузьмина, 1986]. Распространение на юге моды на орнаментацию посуды налепными валиками, технологически не оправданной на гончарной керамике и представляющей имитацию лепной, и появление металлических изделий, при­надлежащих и по типу, и по составу (высокооловянистая бронза) к продукции северных металлургических очагов и не имеющих прототипов в переднеазиат-ских культурах, указывают на основное направление миграций в XII—IX в. до н.э., шедших с севера на юг, с территории степей.

Доказательства активизировавшихся контактов выявлены и в степной зоне. Посуда времени поздней Намазга VI, сделанная на гончарном круге или под­ражающая ей по форме, найдена на позднефедоровском поселении Павловка [Малютина, 1985; 1991]; позднем могильнике Таутары в Южном Казахстане [Максимова, 1962], на поселение Биен в Семиречье [Карабаспакова, 1987, с. 96] и в Центральном Казахстане на поселениях Кент и Мыржик и в могильнике Тасырбай [Варфоломеев, 1991, с. 15,17] в комплексе с алексеевской. Сочетание в Кенте большого числа изделий, надежно датирующихся по европейской шкале XII (ХШ)-Х вв. до н.э., дает основания для установления хронологии Намазга VI. Станковая посуда совместно с алексеевской встречена также на ряде посе­лений Алтая (Калиновка 4, Курейка 3) [Иванов, 1987; 1989; Удодов, 1988; Кирюшин, Лузин, 1990; Кирюшин и др., 1990, с. 117,122]. Обращает внимание то, что она есть только в районах рудных месторождений на торговых путях.

Керамика чустской культуры была найдена в погребении Дахана в Фергане [Салтовская, 1978] и в Центральном Казахстане в могильниках Актопрак и Мирзашокы [Варфоломеев, 1991, с. 16]. Таким образом, в эпоху поздней брон­зы фиксируются разносторонние контакты пастушеского и земледельческого населения.

Данные антропологии

Для верификации выдвинутой гипотезы большое значение имеют данные антропологии. В антропологических материалах могильников Тасты-Бутак, Турсумбай, Хабарное и др. находит подтверждение близкое родство западноан-дроновского населения со срубным в контактной зоне от Заволжья вплоть до Центрального Казахстана [Дебец, 1954, с. 489—492; Гинзбург, 1956а; Дурново, 1970; Алексеев, 19646, с. 22, 23, 1967; Рудь, 1981]. В то же время на большей

части ареала господствует европеоидный, но более массивный, так называемый памиро-ферганский или андроновский тип, зафиксированный на Урале, по все­му Казахстану, в Фергане и вплоть до Саяно-Алтая и Минусинской котловины [Дебец, 1948; Левин, 1954; Гинзбург, 1957; 1962а; Алексеев, 1961а; 1961в; 1967; Трофимова, 1962а; Гохман, 1973; 1980; Рыкушина, 1976; 1979]. Б Сибири этот тип появляется в результате миграции с запада, из Казахстана [Дебец, 1948, с. 70, 76; Дремов, 1973]. На северной периферии андроновского ареала отмеча­ются европеоидные черепа с незначительной примесью монголоидных черт, видимо, за счет участия сибирских народов [Дремов, 1972; Шевченко, 1976-1980].

Именно на основе андроновского типа формируется сакское население Ка­захстана и Средней Азии [Гинзбург, 1951; Рычков, 1964; Алексеев, 1969; Алек­сеев, Гохман, 1984, с. 21, 27, 35; Исмагулов, 1963; 1970; Тот, Фирштейн, 1970; Гохман, 1973; 1980]. Таким образом, антропологические данные подтверждают заключение о преемственности культуры ираноязычных саков и савромат с андроновской, полученное ретроспективным методом. На основании антропо­логических материалов подтверждается также близость и взаимовлияние сруб­ного и андроновского наделения в широкой контактной зоне и смешанный характер носителей тазабагьябской культуры, устанавливаемый по материалам могильника Кокча 3 [Трофимова, 1957; 1959; 1961; 1962].

Что касается формирования антропологического типа носителей срубной культуры, то новые материалы подтверждают выводы о прямой генетической преемственности срубного и полтавкинского населения Нижнего Поволжья и показывают, что определяющими в сложении катакомбной и особенно абашев-ской культурных общностей были западноевропейские связи [Шевченко, 1989, с. 129—130]. Этот вывод имеет большое значение для решения проблемы фор­мирования потаповского и петровского населения XVII—XVI вв. до н.э., отно­сящегося к кругу западных — европейских культур.

В Средней Азии во II тыс. до н.э. сосуществовало население, различное по своему происхождению. На юге — в предгорной полосе Туркмении, в Маргиане и Бактрии (Сапалли), а также в Фергане (Чуст, Дальверзин) обитало земле­дельческое население, генетически связанное с Передней Азией и Ираном [Capprieri, 1973], а также частично с северо-западным Индостаном, как полагает В.П.Алексеев [1990]. В степной зоне Средней Азии происходило смешение различных популяций. Черепа из погребений Муминабада относятся к восточ­но-средиземноморскому типу [Ходжайов, 1977, с. 9] и близки популяциям За-ман-Бабы, Чуста и Дальверзина, по В.В.Гинзбургу и ТАТрофимовой [1972, с. 77]. Один череп из Вуадиля аналогичен кокчинскому [Трофимова, 1960, с. 114; 1964, с. 11], другой напоминает афанасьевские [Гинзбург, 19566].

Другие материалы отражают бесспорный факт продвижения степного насе­ления на юг Средней Азии: черепа из могильников Туркмении Патма-сай и Каралемата-сай и из погребения на поселении Тахирбай 3 — протоевропеоид-ные, со срубными и андроновскими чертами [Гинзбург, 1959а, с.105—206]. Важ­нейшее значение имеет открытие А.Исаковым в могильнике Дашти-Кози, в материалах которого сочетаются элементы андроновской и моллалинской куль-

тур, серии из 12 черепов, из которых 3 мужских принадлежат андроновскому типу [Исаков, Потемкина, 1988].

Крайний рубеж продвижения андроновцев на юго-восток демонстрируют материалы могильника Гумугоу на берегу Лоб-Нора в Синьцзяне, включающие черепа близкие андроновским и афанасьевским [Debaine-Francfort, 1988, с. 16].

Миграция с севера групп пастушеского населения подтверждается данными поселения Шортугай в Афганистане. Здесь выявлены погребения бишкентской культуры, черепа из которых, по заключению Л.Буше, принадлежат к типу раннего некрополя Тулхара в Северной Бактрии и не имеют аналогий на юге [Francfort, 1989, с. 211—223]. Т.П.Кияткина первоначально допускала принад­лежность населения Тулхара к широколицему европеоидному типу степной полосы Евразии, однако, позже отказалась от этой точки зрения, подчеркивая уникальность тулхарской серии для II тыс. до н.э. [Кияткина, 1976, с. 16, 17, 61].

Продвижение пастушеских племен на юг - в северо-западный Индостан -фиксируют материалы могильников Гомала и Свата, культура которых отража­ет взаимодействие бишкентского и андроновского компонентов [Мандельштам, 1968; Литвинский, 1981; Пьянкова, 19826; Кузьмина, 1972а; 19726; 1975в]. Черепа из могильника Тимаргарха — это не имеющий аналогий в индо-пере-днеазиатском регионе северный архаический грубый массивный тип, близкий типу Таджикистана II тыс. до н.э. и типу саков Памира [Bernhard, 1967, с. 376]. Сходство с Тимаргархой черепов могильника Тигровая Балка отмечает и Т.П.Кияткина [1976, с. 23-25], сближая последние со срубными и тазабагьяб-скими, но подчеркивая и их различие (большая узколицесть таджикских). На­селение, оставившее более поздний могильник культуры Свата - Буткара II Д.Алчиати [Alciati, 1967] признает мигрантами из Ирана или из района между Каспийским и Аральским морями.

Существенно, что современные жители Гиндукуша — кафиры и дарды, со­храняющие архаичные индоиранские черты в языке и культуре [Fussmann, 1977], часто имеют светлые глаза и волосы [Herrlich, 1937], что указывает на генетическую преемственность популяций (вопреки мнению В.П.Алексеева [1990, с. 203], так как отличающая кафиров узколицесть может объясняться временнбй изменчивостью).

Таким образом, полученный методом совмещения индоиранской культуры с определенным хозяйственно-культурным типом вывод о существовании двух зон (пастушеской евразийской степной и земледельческой южно-среднеазиат­ской) подтверждается антропологическими материалами: на юге представлена средиземноморская раса, на севере — андроновский вариант протоевропеоид-ной, к которому восходит как кочевое, так и земледельческое население север­ных районов Средней Азии VIII—IV в. до н.э. [Ходжайов, 1977, с. 13; 1983, с. 100-102; Алексеев и др., 1986, с. 125-130]. Выдвинутые антропологами идеи пучка морфологических форм, связи андроновской и тазабагьябской серий по своему происхождению с севером и обусловленности этногенетических фактов принадлежностью к культурно-хозяйственному типу степей [Алексеев и др., 1986, с. 127] полностью соответствуют выводам, независимо полученным нами.

Что же касается территории Индостана и Ирана, то антропологи отмечают там смешанный характер современного населения [Алексеев, 1964а; 1981; 1990], что можно связать с продвижением на юг пастушеских племен. В Иране антропологически фиксируется в эпоху Ранний Железный век I, связанную с появлением серой керамики, продвижение населения с востока на запад - из Гиссар III в Хасанлу [Rathbun, 1964, с.43]. В.ИАлексеев [1981, с. 199-207] показал, что большинство современных народов, говорящих на индоевропей­ских языках, принадлежит к вариантам европеоидной расы, развитие которой на территории Европы прослеживается, начиная с эпохи неолита, и в значи­тельной мере восходит к кроманьонскому типу. Исключение составляют две группы: армяне, принадлежащие к арменоидному типу, сформировавшемуся в Передней Азии, и часть индоиранцев (группы современного населения Ирана и Северной Индии), отличающиеся большой смешанностью расовых типов, но в целом принадлежащие к европеоидному долихокранному типу, сформировав­шемуся в Передней Азии и фиксируемому на территории Ирана и юга Средней Азии по крайней мере с энеолита. В то же время другая часть индоиранцев -современные северные таджики и потомки древних иранцев узбеки, равно как древнее ираноязычное население большей части Средней Азии и евразийских степей (саки) принадлежит к иному антропологическому типу, отличающемуся массивным лицевым скелетом и родственному другим группам индоевропейско­го населения Европы, где этот тип сложился [Алексеев, 1981; Алексеев, Гохман, 1984]. Таким образом, говорящие на индоиранских языках народы формирова­лись в антропологической среде, составленной двумя европеоидными компо­нентами, различными по своему генезису, причем в палеоантропологических материалах есть «реальные доказательства исконного формирования северных групп древних иранцев на основе массивных европеоидных комбинаций», «аре­ал северного, более массивного компонента охватывал огромную область юж­норусских степей, Казахстана и северных районов Средней Азии, в пределах которой Северный и Южный Таджикистан представлял собой далекую южную периферию» [Алексеев, 1981, с. 203-204]. Основным компонентом сложения саков были носители андроновского типа. Из этого следует, во-первых, что кочевники евразийских степей саки были не эмигрантами из Передней Азии, а прямыми потомками андроновцев, во-вторых, что смешанный характер населе­ния Ирана и Индии, говорящего на индоиранских языках, есть следствие рас­пространения среди аборигенов нового населения, с которым, вероятно, и мож­но связать появление нового языка.

Этот вывод подтверждается данными индоиранской традиции. В Авесте арийцы описываются как высокие светлокожие и светловолосые люди, их жен­щины белые светлоглазые, с длинными светлыми косами (Ясна, 26, 3; Яшт, 5, 7, 15, 64, 78, 126; 13, 107; 17, 11) [Dhalla, 1922, с.23].

В Ригведе светлый цвет кожи, наравне с языком, служит главным признаком ариев, отличающим их от аборигенного населения даса — дасью — темнокожих, низкорослых и безносых, говорящих на другом языке и не поклоняющихся ведическим богам [Елизаренкова, 1972, с. 11; 1989, с. 433; Parpola, 1988]. Цвет кожи лежал в основе социального деления ведических ариев, общество которых

делилось на классы varna — буквально «цвет». Варны ариев жрецы-брахманы и воины-кшатрии или раджанья, противопоставлялись варне аборигенов — да-са, называвшихся, «чернокожие» (Ригведа, I, 130, 8).

Современные исследователи видят в дасах дравидов — создателей культуры и письменности Хараппы [Бонгард-Левин, Гуров, 1988, с. 65; 1990; Parpola, 1988], локализация прародины которых в Пенджабе подтверждается сохране­нием на севере дравидийской народности брагуи и культурной лексикой, отра­жающей древнее знакомство с производящим хозяйством и развитым ремеслом (причем некоторые термины позднее заимствованы в индийские языки [Sankalia, 1973] в процессе адаптации пришельцев к новой экологической ни­ше). Протодравиды генетически связаны с Передней Азией, возможно, родст­венны эламитам, и относятся к европеоидному переднеазиатскому антрополо­гическому типу [Алексеев, 1990, с. 170], причем у населения Хараппы была и австралоидная примесь.

В число даса могли также включаться представители народа мунда, относя­щиеся к австронезийской языковой семье, расселявшейся с юга Индостана. Антропологически мунда относятся к австралоидно-негроидной популяции и отличаются темной пигментацией кожи и уплощенным лицом.

Культура Индии сложилась в результате активного взаимодействия трех аборигенных этнолингвистических общностей: протодравидов Пенджаба, мунда юга и тибето-бирманцев северо-востока с пришедшими с северо-запада индоа-риями [Воробьев-Десятовский, 1956; Бонгард-Левин, 1979; 1981; Бонгард-Ле­вин, Гуров, 1988; 1990]. В современной Индии население северо-запада значи­тельно светлее южного, причем представители низших каст отличаются более темным цветом кожи, высшие же этнокастовые группы, возводящие свою ро­дословную к ариям, более светлым, а в среде брахманов изредка-встречаются даже светлоглазые.

В.П.Алексеев [1990, с. 161, 206] считает «недостаточно оправданным тезис Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова о расселении иранцев через западные районы Средней Азии и движении их вокруг Каспийского моря». Прародину индоиран-цев он локализует на севере и предполагает их продвижение из Средней Азии.

Индоиранская традиция о прародине

В мифологии народов как Ирана, так и Индии сохранились предания о приходе с легендарной северной прародины, проанализированные Г.М.Бонгар-дом-Левиным и Э.А.Грантовским [1976; 1983].

В Авесте отражено представление о родстве всех ираноязычных народов: по легенде их прародитель разделил землю между тремя сыновьями: Сайримой, от которого произошли савроматы (в историческую эпоху обитавшие от Дона до Урала), Турой, от которого произошли туранцы (Тураном называлась северная часть Средней Азии) и младшим сыном - Ираджем, родоначальником жителей Ирана [Christensen, 1934]. Есть в Авесте и предание о переселении родоначаль­ником Иимой своего народа на юг, вызванном перенаселением и наступившим на прародине похолоданием (Видевдат, II 3).

На северную прародину указывает и мифологема Авесты: в Ардвисур Яште

(V) богиня Анахита изображена в бобровой шубе. Такой атрибут божества мог возникнуть только в результате более древних представлений о связи богини — покровительницы вод с этим животным, обитающим в воде [Рапопорт, 1971, с. 31]. Кости бобра широко представлены в материалах андроновских поселений на Урале (Кипель, Ново-Бурино), в Притоболье (Алексеевка), Центральном (Шортанды-Булак) и Восточном Казахстане (Усть-Нарым, Малокрасноярка, Трушниково), на Оби в могильнике Пичугино найден череп бобра [Кривцова-Гракова, 1948, с. 102; Черников, 1960, с. 65; Цалкин, 19726, табл. 6; Макарова, 1974, с. 203; 1978, с. 138; Смирнов, 1975, с. 32; Мартынов, 1964а, с. 240; Потемкина, 1985, с. 309]. Ареал бобра в Старом Свете был ограничен лесной зоной; казахстанские находки фиксируют самые южные пределы распростране­ния этого вида, в настоящее время здесь уже не встречающегося [Скалон, 1951; Афанасьева, 1960; Кожамкулова, 1969, с. 23; Лычев, 1977; Лавров, 1981 и др.]. Значит, мифологический образ водной богини с бобром мог сложиться только в этой зоне. Следует отметить, что культ матери-бобрихи развит у финно-угор­ских народов — соседей древних иранцев, что позволяет предполагать древнее происхождение этого культа и указывает на его сложение в евразийской лесо­степной зоне по соседству с финно-угорскими народами.