Книга третья 19 страница

— А ты что предлагаешь? Потанцевать?

— Сыч в Турции на них набрёл, так сразу в плен сдался. Говорит, как-то уж совсем стрёмно, поединок с женщиной. Каковой бы её ни считали… Может, и тебе сразу лечь на лопатки?

— Ты же мне поруку принёс! И сдаться советуешь?

— Ослаб послал с порукой, — доверительно признался опричник, чего явно не имел права делать. — С ним не поспоришь… Думал, откажешься! И будешь прав. Никто и осудить не посмеет. Ладно с омуженкой побороться в их праздник, на росной траве. Сыч говорил, ретивые они, неугомонные… Но не в дубраве же брататься!

— Пусть явится в рощенье. Там посмотрим…

Приближённые к Ослабу старые иноки знали все скрытые, тайные мотивы его поведения и действий. Должны были знать. Видимо, этот заведовал карательными делами и в тонкости иных не вникал. Или искусно хитрил.

— Да не хорохорься ты! Явится — смотреть будет поздно. А если не явится? Омуженкам и Ослаб не указ… Если опозорить тебя замыслила? Они же чародейки! Поди узнай, что на уме… Ну, придёт Дива, и что делать станешь?

— Я помню, что делают на ристалище, — заверил Ражный. — Вот и пойду рубаху примерять.

На сей раз опричник и вовсе вроде бы раскрылся.

— Говорят, схватки эти потешные! Ни кулачного зачина, ни сечи. Начнёшь с братания и им же закончишь… Говорят, для забавы старца придумано! Другие считают, в наказание строптивых. Дескать, с бабой драться позорно… Иные и вовсе думают, испытание! Выйдет аракс супротив или нет… Ты хоть соображаешь, по каким местам бить-то её можно? За что хватать?

— Главное, ввязаться. Там найду места…

— Это тебе не Судный поединок, Ражный! — как-то зло восхитился инок.

— И не с волком — с богиней! А если уродом сделает? Всю жизнь картинки рисовать станешь, как твой родитель?

— От судьбы не уйдёшь…

В искренность опричников поверить было трудно, однако этот будто бы по-стариковски растерялся и лишь руками развёл.

— Ну, гляди!.. Мой тебе совет: подумай, прежде чем принимать поруку… Ну уж если вздумалось попытать счастья — срок оттяни! До лета немного и осталось. В Купальскую ночь сама с небес спустится. И прямо в руки…

— Передай старцу: завтра на рассвете буду в дубраве.

Инок попытался заправить вату в дыры на безрукавке, но потом вдруг содрал с себя рваньё и отшвырнул в сторону.

— Запомни, у омуженок тоже своя волчья хватка есть! От них уязвимые места не скроешь. Эти ведьмы по яйцам бьют! Для них устав не писан. Если тебя в Сиром на ветер не поставили — здесь могут оскопить. Соображаешь, от чего удержать хочу?

— Ничего, постараюсь уберечься, — заверил Вячеслав. — А за советы благодарствую.

И направился вниз по склону Дивьей горы.

Молчун лежал на тропе и ждал. При появлении вожака встал и затрусил впереди, словно показывая дорогу.

Машина вдовы стояла во дворе, однако самой в доме не оказалось, хотя дверь была не заперта. Ражный огляделся с крыльца и пошёл к сараю. Сёстры заканчивали работу, домывали чан, сразу вдвоём — видимо, успели помириться. От кипятка клубился туман, однако не такой, чтобы скрыть обнажённых девиц: распаренные, розовые и влажно блестящие, они скоблили стенки и дно, поэтому не заметили, когда вошёл Ражный. А он чуть не рухнул на пол, споткнувшись о бочку, лежащую на боку сразу за высоким порогом. И чертыхнулся, отчего девицы встрепенулись и торопливо стали напяливать на себя мокрые сарафаны.

— Где тётка? — глухо спросил он.

Арина откинула с лица слипшиеся волосы.

— Ой, мы тебя потеряли! Надо срочно спустить вино в погреб!..

И ступила на лестницу.

Ражный не дослушал, перескочил бочку и вылетел из парного, липкого пространства. Он понимал, что суетиться не следует, но солнце садилось, а до рассвета требовалось подготовиться к схватке, в первую очередь отпариться в бане и надеть чистую рубаху — непременный обряд перед пиром, будь он Свадебным или Судным. В общем, как перед смертью…

Вместе с солнцем стремительно падала температура. Арина настигла его уже возле бани, босая, в прилипшем к телу сарафане. Она даже волка не опасалась, бредущего всюду вслед за вожаком.

— Если не спустить бочку в холод, — трагично залепетала она, — не остановить бурное брожение!.. Вино прокиснет! Если уже не прокисло!

— Могли бы каменку растопить! — совсем не к месту и незаслуженно укорил Ражный, врываясь в парилку.

— Здесь и так жарко!.. Вячеслав?..

— Вам жарко!

Сгрёб охапку дров, затащил в баню и стал набивать топку. Молчун неожиданно дёрнул его за полу шинели и заворчал.

— Тебе-то чего? — огрызнулся Ражный.

— Хочет, чтоб ты не суетился, — вдруг объяснила Арина. — И выслушал!

— Потом! — отмахнулся он. — Сейчас времени в обрез!

Не суетиться не получалось, подстёгивала мысль о близком поединке. Вообще-то араксы начинали готовиться к нему за трое суток, поочерёдно и с чувством исполняя уставные предписания, дабы привести в лад душу, разум и тело. Накануне схватки всё имело сакральное значение и смысл, вплоть до мелочей, по которым гадали, как сложится пир.

—Мы сами хотели спустить,— дрожащим голосом умоляла Арина.—

Пробку забили!.. Через порог не смогли перекатить. Тётка Николая приехала и куда-то ушла с этим, с любовником своим…

Ражный вдруг вспомнил, что это у него пятый поединок и на подготовку к каждому не хватало времени. Всё делалось наскоро, впопыхах—соблюсти уставные правила не позволяли мирские причины.

—А если испортится?!—ужаснулась невеста.—Значит, кто-то из нас потерял честь? Скрыл порочность? Волк опять дёрнул его за полу.

—И ты в это веришь?—наконец-то услышал её Ражный.

—Не верю! Но слух по воинству разнесётся,ославят, замуж не возьмут… А какой позор родителям?! Знаешь, куда отправляют блудных девиц?!

—Дальше Сирого не пошлют…

—Если бы… В женский монастырь! Спаси нас, Вячеслав! Мы же тебя спасли. Если тебе поруку принесли и поединок завтра, то прежде нужно долги раздать. Она была дочерью аракса, обычаи знала и укор был справедливым. Ражный растопил каменку и побежал к сараю. Старая нестандартная бочка литров на двести сама весила, пожалуй, как содержимое, поэтому сёстры и не смогли одолеть высокий порог. Вячеслав вынес её из сарая, хотел укатить в погреб, но Арина повисла на руках.

—Надо стравить воздух на улице! Там высокое давление! Углекислота. Если что, весь погреб зальём. Хуже шампанского!..

Ражный попытался раскачать и выдернуть пробку, но девицы постарались от души, заколотили так, что не зажмёшь в руку.

— Просверлим! — нашлась Арина, кидаясь к сараю. — Дрель принесу!..

Спасла бы дрель или нет, неизвестно, однако Вячеслав уже вошёл в раж, уцепил пробку пальцами, чуть раскачал и вырвал! И в тот же миг пожалел об этом: фонтан взметнулся метра на три вверх, и через несколько секунд бочка укрылась растущим облаком пены. Сёстры возникли на пороге сарая, когда возле погреба восстала кроваво-красная гора.

— Это конец, — проговорила Ульяна. — Самое ценное вино, вино девичьего целомудрия…

Арина схватила руками ком пены, поднесла к лицу.

— Это уже не целомудрие… Уксус!

Её сестра впадала в отчаяние.

— Потому что там одни дрожжи! Из жмыха! Тётка нам подстроила!..

Ражный разгрёб пену, вставил пробку и забил её кулаком. Арина ужаснулась, но сказать ничего не успела, поскольку пущенная с откоса, бочка уже неслась к речке, набирая скорость, — тем же путём, каким катилась каменная глыба. Невесты послушали глухой стук, затем грохот камней и протяжный всплеск.

— Концы в воду, — заключил Вячеслав, когда стало тихо. — Валите на меня. Тяжёлая, не удержал. Виноват…

И вместе с бочкой укатились в реку суета и желание хоть что-то успеть перед поединком. Даже волк успокоился, отошёл и лёг, положив морду на лапы.

Невесты переглянулись и повисли у него на шее. Но молча, без восторга и воплей, как и положено будущим жёнам засадников. Он обнял сестёр, погрел их на груди и отстранил.

— Ты никому не скажешь? — молитвенно спросила Ульяна.

— Никому.

— Всё равно нужно посмотреть, — промолвила Арина. — Вдруг бочка уцелела?.. Эх, укатилось свадебное вино, расплескалось целомудрие!

— Разбилась, — уверенно и клятвенно заявила её сестра. — Бочка разбилась! Я слышала. Вином целомудрия напоили Аракс.

Гора пены растаяла, превратившись в небольшое кровяное пятно на камнях.

— Замойте следы, — посоветовал Ражный и пошёл в дом.

Котомка с имуществом так и висела на крючке возле лестницы. Он достал облачение поединщика, разложил на кровати и не спеша осмотрел. Латаная рубаха могла выдержать ещё не одну схватку, хотя швы слегка под растянулись, особенно у шеи и на рукавах, с портами вообще ничего не сделалось, вот рукавицы начали трескаться на сгибах и с тыльной части, но он вспомнил, что кулачного зачина не будет, и откинул их в сторону. Пояса же, добытого в турнирном поединке с Сычом, хватит ещё и внукам побрататься на ристалищах…

Вячеслав аккуратно сложил одежду в котомку, спустился вниз и, увидев на столе свой нетронутый завтрак, вспомнил, что ничего сегодня не ел, но махнул рукой: сейчас и вовсе лучше держать желудок пустым, всё равно промывать придётся…

Солнце село, и сразу же навалилась темнота. В баню он заглянул, чтобы взять горящую головню. Для того чтобы вытопить по-настоящему, надо ещё раз набить каменку дровами, выждать, когда прогорит до пепла, после чего дать выстояться. Готова будет не раньше, чем за полночь, когда нужно стоять у Поклонного дуба…

Он спустился к реке и сначала развёл костёр на траве, у самой воды, уровень которой подскочил более чем на метр. Волк остался сидеть на ступенях, наблюдая за приготовлениями, и в отсветах огня казался отлитым из бронзы. Ражный нарвал осоки на мочалку, сбросил шинель, разделся и, умывшись пламенем, ступил в Дивью реку. Или, точнее, в Аракс, как его называли в древности. Вода показалась тёплой и ничуть не перехватывала дыхание. Он забрёл по грудь, щупая дно ступнями, однако ила в этой суровой реке не было, только камень и песок.Тогда он нырнул, набрал пригоршню дресвы—всё, что угодило под руки,—и стал мыться. Растирал голову, шею, плечи, грудь и чувствовал,как разгорается кровь, а очищенная кожа начинает дышать окружающим пространством—воздухом и водой.

За полчаса он отмочил, отмочалил, отскрёб с тела всю накопившуюся грязь вместе с омертвевшей кожей и вышел из воды словно новорождённый — розовый, очищенный плотью Аракса. Подбросил дров в костёр и лёг на землю, раскинув руки. Влажная трава вокруг сначала высохла, затем начала буреть от источаемого жара. И когда подъёмная сила оторвала его от земли, остался чёткий отпечаток человеческого тела…

Он слышал шорохи шагов сестёр, крадущихся к берегу, хромое шарканье ног вотчинницы на лестнице. Слышал их разговор о том,что надо бы достать уцелевшую бочку с вином целомудрия из реки. Он слышал, как его ругала вдова, что бочку не удержали чуть не сгубил свадебный напиток. Мол, хорошо, что упала в ледяную воду, а то бы, оставшись на берегу, вино скисло и опозорило невест. Потом его вместе с волком окликали по именам, звали поднять бочку и, не дозвавшись, сами попытались вкатить её нагору, под «раз- два—взяли!», но скоро оставили затею. И снова принялись искать по всему берегу, звать, причём ходили мимо, рядом с костром, но почему-то словно ослепли, не видели даже огня на траве или находились в ином пространстве…

Он не внимал ни голосам, ни звукам, ни прочей суете, ибо мир сузился до круга, освещаемого пламенем, и что находилось вне его, перестало существовать.

Далеко за полночь Ражный пришёл в дубраву и только там обрядился в облачение поединщика. После омовения и очищения огнём все запахи воспринимались остро, ярко, как в знойный летний день, хотя с рассветом потянул студёный ветерок и на синем от цвета лаванды ристалище выпал белёсый иней. Он не ступал на этот цветочный ковёр, хотя, пос тарой традиции, мог искрестить его своими следами вдоль и поперёк по праву первого, явившегося в рощенье. Говорят, нетронутая ногой, отдохнувшая от битвы земля напитывала аракса силой тех, кому приходилось здесь единоборствовать и побеждать.

Он уступил это право сопернику,точнее,сопернице…

Молчун сел под столбом солнечных часов, однако был не единственным зрителем; все другие до поры незримо таились среди деревьев, присутствие людей выдавали вороны, рассевшиеся на нижних ветвях дубов.

Соперница появилась на восходе, причём двигалась от солнца, пронизывающего дубраву багровым и уже слепящим огнём. Казалось, она нисходит вместе с утренним светом, божественно сияющая, пока недосягаемая и воздушная. На её плечах был длиннополый плащ,покрывающий всё тело, но не синий, а показалось, кроваво-золотистый в лучах утреннего солнца. На миг Ражному почудилось, Белая Дива исполинского роста и телосложения, однако это был обман зрения, поскольку на краю поля плащ обрушился к ногам, и он увидел тонкую фигуру, обтянутую рыбьей кожей. И когда она пошла на середину ристалища, рассмотрел, что змеиное свечение шкуры исходит только от ног. Всё, что выше, покрыто мелкой чешуёй кольчуги с коваными латами, закрывающими грудь. Трёхсоставная треугольная пластина крепилась ниже узкого кожаного пояса—предохраняла лоно…

На голове отсвечивал кольчужный главотяжец, а на груди висел лунообразный нож в ножнах, осыпанных сверкающими самоцветами. Он хотел спросить, зачем она взяла на поединок омуженский засапожник—оружие запрещалось брать на ристалище, каким бы ни был поединок. И не успел, точнее, подумал и в тот же миг забыл о ноже. Перебивая багровое солнце, засветились две голубые звезды, словно догорающие в утреннем небе, и Ражный не узнал её—скорее угадал и непроизвольно, без какой-либо надежды окликнул:

—Лела?.. И только тогда пошёл навстречу. Она не отозвалась, замерла на середине ристалища. Ражный шёл и не чуял ног, точнее, земли под босыми ступнями. Его мотало по сторонам, как если бы он ходил по воде,—опоры не было! И следов на траве не оставалось!

Соперница тоже парила, не касаясь синего ковра лавандового поля, и балансировала раскинутыми руками. Ступала на цыпочках по воздуху и явно делала это впервые…

Он встал напротив Лелы и, подвешенный, без единой точки опоры, потянулся, чтоб взять её за пояс, но ладонь натолкнулась на незримую стену. Дива стояла потупившись, чуть шевелились губы—то ли говорила ему что-то, то ли молилась перед схваткой.

Между ними лежала длинная тень от солнечных часов, перечеркивающая ристалище. Время словно делило их существование,творило два не соединимых пространства, вставало последним барьером перед схваткой. Оно, время, позволяло ещё сделать выбор: или развернуться и уйти, или соединить эти пространства.

Ражный переступил черту, достал соперницу правой рукой, возложив на шею, левой нащупал жёсткую плоть пояса. Это была изначальная стойка для братания. Лела проделала тоже самое, подняла веки и вдруг отрицательно мотнула головой. Глаза и губы её оказались совсем близко, и он понял знак: для того чтобы начать поединок, требовалось земное притяжение и опора. А не было ни того, ни другого, и от всякого резкого движения или толчка они бы в тот же миг взлетели ещё выше.

Мало было просто воспарить над землёй, требовалось ещё научиться летать, и чтобы просто устоять на ногах, оставалось крепко держаться друг за друга…

И это состояние было непривычным и даже забавным для обоих, потому что Лела вдруг засмеялась и будто шутя опрокинула Ражного на спину. Однако он не коснулся земли, а саму соперницу отбросило вверх, и если бы не успела схватиться за его шею, вознеслась бы до вершин дубравы, поскольку крепчайший трофейный пояс оказался у неё в руке, разорванный напополам. Отбросив его, Лела беспомощно уцепилась за рубаху на груди, но она расползлась, превратившись в распашонку.

В этом поединке невозможно было уложить соперника на лопатки. И всё равно Ражный перевернулся и, оказавшись сверху, так же легко разорвал кольчугу от оплечья до подола с латами, прикрывающими лоно. Между обнажённых персей остался только омуженский нож в искристых ножнах…

***

Он уснул тут же, на ристалище, накрепко замкнув в объятьях свою соперницу, ибо в тот миг это была единственная его точка опоры.

Просыпание и приземление было одновременным, медленным и лёгким. Их будто качало на волнах, постепенно прибивая к берегу по долгой песчаной отмели. Даже во сне он ощущал её тело и не размыкал рук, но в какой-то миг, очарованный, утратил чувствительность, соперница выскользнула, и в её деснице оказался отсвечивающий жёлтым засапожник.

— Зачем тебе нож? — наконец-то спросил он, испытывая при этом полную безмятежность.

— Это не нож, — вымолвила Лела, паря над ним белёсым облаком. — Это луна. Я коснусь ею твоих запястий и исполню тебя силой исполинской.

Он вспомнил о чародействе Белых Див и сам подставил руки. От прикосновения луны он испытал сладострастное желание потянуться, как после глубокого сна. И потянулся, растягивая сухие жилы. А волны меж тем всё ближе и ближе подносили его к незримому берегу. Когда он ощутил спиной зыбучий, ласкающий тело песок, ещё некоторое время не чувствовал земного тяготения. Вместо луны в руке Лелы появился серебряный кубок, и в полусонном состоянии он пил вино необычного терпкого и будоражащего вкуса.

— Это вино девичьего целомудрия, — будто бы говорила она. — У нас Пир Свадебный…

Это уже был не сон и ещё не явь, поскольку он пытался перехватить её руку и не мог шевельнуть даже пальцем. А Лела прикладывала бокал к его губам, после чего пила сама, улыбалась и ещё что-то ему нашёптывала при этом.

Стряхнув остатки сна, Ражный попытался сесть и не смог, поскольку вместе с земным притяжением утратил чувствительность тела, и только острая боль резала те места, которых касалась луна. В это время из дымчатой дубравы выскочил Молчун и принялся зализывать лодыжки ног и запястья рук.

Лела стояла рядом на коленях и рвала на ленты свой багровый плащ. Сначала он слышал лишь характерный треск ткани, а потом и свой голос:

— Где мы?

— Ты уснул на ристалище, — сказала Лела и принялась бинтовать лентой его воздетую правую руку, как бинтуют рану.

— А что со мной?

— Ты победил меня, Ражный! У нас Пир Свадебный.

— Но почему я на лопатках? И не могу шевельнуться?

— Не на лопатках — на исполинском правиле.

Он вскинул голову и вдруг обнаружил, что распят на косом кресте! Привязан, прибинтован багровыми лентами по рукам и ногам.

— Почему ты привязала меня?

— Чтоб не истекла твоя сила.

— Но я подняться не могу!

— Я ослабила твоё тело, — призналась она. — Подрезала сухие жилы. Волк залижет раны — встанешь исполином.

Он хотел спросить зачем, но в это время с дальнего края ристалища выступил Ослаб. Он брёл медленно, опираясь на посошки, и было впечатление, будто несёт на спине неимоверную тяжесть. На вид почти невесомый, он раскачивался по сторонам, едва передвигал ноги, горбился и оставлял глубокие, рваные следы на лавандовом поле.

Ражный ждал, вскинув голову, как ждут казни под вознесённым топором на плахе.

Старец приблизился к нему и посмотрел сверху угасающим, мутным взором умирающего орла. Тяжкие свои посошки в руки отрока вложил — плющит ладони, но ещё терпимо. Потом свалил с плеч грузную котомку, кое– как извлёк свёрток из белёной холстины, сделал рывок и возложил на грудь. Малый на вид, он оказался таким тяжким, будто чугунной плитой придавило — дух не перевести и слова не сказать! Ослаб же, облегчённый, невесомый, побрёл назад, в дубраву, не касаясь земли. Казалось, чуть оттолкнётся ногами — и воспарит. Но его безвольные руки напоминали распущенные крылья одряхлевшей птицы…

Ражный проводил старца взглядом, кое-как раздышался.

— Что он на грудь положил? — прохрипел. — Будто камень…

Белая Дива развернула холстину.

— Это тяжелее камня. Это Книга Нечитаная…

2013 г.