Война и блокада

«Крымская война, – констатирует советский историк, – показала ошибочность многих дипломатических прогнозов обеих сторон относительно роли экономического фактора в англо-русских отношениях; заинтересованность в экономических связях не предотвратила конфликта, однако оказалась сильнее намерений обойтись без торговли с Россией и осуществить полную экономическую блокаду» [480]. Стратегия Николая I в черноморском конфликте была построена на двух ошибочных положениях. Во-первых, что турецкие сухопутные войска будут легко разгромлены, а во-вторых, что Англия не вмешается в борьбу иначе как дипломатическими средствами. Что касается турецкого флота, то его можно было вообще не принимать во внимание. Превосходство русской черноморской эскадры было подавляющим. После катастроф при Чесме и Наварине турецкое морское командование не решалось на активные действия против русских.

Однако реальные события развивались по совершенно иному сценарию. Турецкие силы на Дунае оказались в состоянии дать отпор русской армии. Вместо быстрой и легкой победы, за которой должен был последовать марш на Константинополь, начались затяжные сражения с переменным успехом. Пытаясь найти выход из стратегического тупика, российское командование усилило давление на турок в Азии, где под Ахалцихе удалось, наконец, одержать сухопутную победу, и нанесло удар по турецкой эскадре, базировавшейся у Синопа. Эти тактические успехи обернулись стратегической катастрофой.

Синопский бой в советской и российской историографии принято преподносить как выдающееся достижение. Официальная трехтомная история русского флота пишет о «смелости и решительности тактического замысла сражения», называет его «высшим достижением» военно-морского искусства [481]. Причем не только отечественного, но, по всей видимости, и мирового. Однако даже в России далеко не все оценивали результаты сражения столь высоко. Напоминая, что по числу орудий крупного калибра линейные корабли адмирала Нахимова имели над турецкими фрегатами и корветами трехкратное преимущество, морской историк Виталий Доценко констатирует, что на самом деле командующий флотом «не понимал сущности морской войны, искусства ведения морского боя» [482]. Он не сумел ни четко определить направление главного удара, ни поставить ясные задачи перед своими кораблями. А про боевой приказ Нахимова, которым так часто восхищаются авторы патриотических книжек, Доценко замечает: «Присутствует прекрасная форма изложения, причем заимствованная из известного «сигнала» Нельсона, одержавшего победу при Трафальгаре, но отсутствует главное – замысел флагмана» [483].

Победа в Синопском бою была одержана просто потому, что проиграть его при имевшемся соотношении сил было совершенно невозможно. Один из ветеранов Крымской кампании, адмирал И.Ф. Лихачев напоминал: «Наша эскадра была вдвое сильнее неприятельской материально и, конечно, в несколько раз сильнее ее в нравственном отношении. Следовательно, особого «геройства» тут не представлялось, и «свет» этим «удивлен» так же быть не мог» [484].

Еще более категорично высказывался Ф. Энгельс: «Победа при Синопе не доставляет славы русским. В то же время турки сражались с почти неслыханной храбростью, ни один корабль не спустил флага на протяжении всего боя» [485]. Во время битвы город Синоп был превращен в руины, а лучший из российских линейных кораблей 120-пушечный «Ростислав» получил серьезные повреждения и был отведен в Севастополь на ремонт (иностранная пресса даже писала о его гибели).

В Западной Европе сообщение о Синопском бое вызвало массовое сочувствие к туркам, подвергшимся атаке у собственного побережья. Особенно острой критике подверглось британское адмиралтейство, поскольку находившийся в Черном море английский флот ничего не предпринял для защиты Оттоманской эскадры. После Синопа вступление Британии в войну было уже неизбежно – кабинет министров не только должен был заботиться от политических и экономических интересах империи на Востоке, но и находился под сильнейшим давлением общественного мнения, настроенного крайне антирусски.

Тон британских газет напоминал позднейшую риторику времен «холодной войны». То, что происходит в Крыму, писал «The Economist», – не просто столкновение держав, это конфликт «между несовместимыми между собой принципами народного самоуправления и самовластья» [486]. О том, насколько соответствуют этим замечательным принципам союзники Великобритании – Оттоманская Турция и далеко не демократический режим Наполеона III во Франции, лондонские газеты предпочитали не вспоминать. «The Spectator» гордо сообщал в 1856 году про «волю народа к войне, единодушие нации, которая во имя общей цели готова отбросить в сторону все межпартийные разногласия и различия интересов. Мы преодолели наши прежние иллюзии относительно России; мы научились ценить дружбу наших верных союзников» [487].

Одним из самых яростных «ястребов» выступал Карл Маркс, доказывавший необходимость широкомасштабной войны против царя: «Без сомнения, турецко-европейский флот сможет разрушить Севастополь и уничтожить русский черноморский флот; союзники в состоянии захватить и удержать Крым, оккупировать Одессу, блокировать Азовское море и развязать руки кавказским горцам. То, что должно быть предпринято в Балтийском море, так же самоочевидно, как и то, что должно быть предпринято на Черном море: необходимо любой ценой добиться союза со Швецией; если понадобится, припугнуть Данию, развязать восстание в Финляндии путем высадки достаточного количества войск и обещания, что мир будет заключен только при условии присоединения этой провинции к Швеции. Высаженные в Финляндии войска угрожали бы Петербургу, в то время как флоты бомбардировали бы Кронштадт» [488] [Относительно Финляндии Маркс явно заблуждался. К середине XIX века и финны, и даже финляндские шведы были лояльными подданными царя. Любопытно, что при всем своем радикализме Маркс не выступил за предоставление финнам независимости].

Надо отдать должное стратегическому мышлению великого экономиста – многие из предсказанных им действий и в самом деле были предприняты англо-французским командованием, но в значительно меньших масштабах.

Между тем викторианская Англия совершенно не собиралась всерьез враждовать с царской Россией. Именно это приводило в ярость радикальных публицистов XIX века, которые, подобно Марксу, видели в петербургской империи главную опору европейской реакции. Потому Маркс последовательно разоблачает подход лондонского кабинета к Крымской войне, доказывает, что Британская империя ведет войну понарошку, не желая всерьез сокрушить мощь царской армии. Что, разумеется, было справедливо: в Лондоне вовсе не добивались разгрома России и тем более не собирались способствовать крушению царизма и отмене крепостничества. Но, с другой стороны, Петербург явно не желал мириться с привычным для России положением в миросистеме. Следовательно, его необходимо было поставить на место. Для чего в Крым и был отправлен ограниченный контингент британских войск.

«Атаковать Севастополь было необходимо не только для того, чтобы захватить главную крепость России на Востоке и базу Черноморского флота, – писал британский журналист. – не менее важно было заставить царя бросать свои силы в разные концы его огромной территории, достичь которых оказывалось куда проще для великих морских держав Запада, нежели для самих русских» [489].

Появление английской эскадры на Балтике, у Соловков, бомбардировка Одессы и даже неудавшийся десант на Камчатке служили этой цели. Британская империя не собиралась воевать на Дальнем Востоке или в Балтийском море, она лишь демонстрировала свою мощь и готовность нанести удар в самых неожиданных местах. Как замечает Покровский, подобная тактика оказалась весьма эффективной. С одной стороны, русское правительство вынуждено было распылять свои силы, не зная точно, где будет нанесен главный удар. С другой стороны, высадка в Крыму оказалась для петербургского правительства в значительной мере неожиданной: оно было отвлечено операциями союзников на других направлениях.

Как и планировали союзники, к моменту их высадки в Крыму военные силы Николая I были рассредоточены по огромной территории его империи. Советские историки, описывая эту войну, постоянно подчеркивают тактические просчеты, совершенные англо-французским командованием (которое к тому же плохо координировало взаимодействие сторон на поле боя). Правда, и русские генералы проявили себя далеко не с лучшей стороны. Однако решающее значение имело вовсе не то, насколько успешным было взаимодействие англичан и французов под Альмой и Балаклавой или у стен Севастополя. И даже не то, чьи генералы совершили больше ошибок. Исход войны предопределило стратегическое превосходство Британии – великой военно-морской державы – над континентальным государством. Стратегическая инициатива неизменно находилась в руках западных союзников. Британцы имели абсолютную свободу маневра, а русские вынуждены были сидеть и ждать удара. При этом направление удара было выбрано исключительно точно. Большой сухопутный поход против России обрекал бы англичан и французов на повторение неудачи Наполеона. С другой стороны, одной лишь морской блокадой дело было решить невозможно, тем более что затяжная война была невыгодна Англии. Надо было поставить на место «зарвавшихся» петербургских политиков и как можно скорее восстановить нормальные отношения, прерванные войной. Экспедиция в Крым полностью соответствовала этой стратегии: потеря черноморских крепостей и флота была для Российской империи крайне болезненна, но само по себе Черноморское побережье не было символически важно для национального сознания, удалено от основных центров мобилизации русской армии и доступно для западного флота. Было ясно, что русские не будут бороться за Севастополь с тем же упорством, с каким сражались под Москвой в 1812 году.

Боевые действия не велись в том единственном месте, где между российскими и британскими владениями существовала сухопутная граница, – на Аляске. Эта территория, называвшаяся тогда Русской Америкой, была в военном отношении практически беззащитна. Однако вторжения не последовало. Вместо этого было заключено соглашение между русско-американской компанией и английской компанией Гудзонова залива, по которому Аляска и западная часть Канады объявлялись на время войны нейтральными территориями. Однако события Крымской войны в полной мере выявили неспособность России защищать свои американские владения и подготовили их передачу Соединенным Штатам. Именно во время Крымской кампании в США заговорили о том, чтобы купить Аляску. На первых порах Петербург отказывался, тем более что прямой британской угрозы территории не было. Но первый шаг был сделан, и некоторое время спустя Русская Америка перестала существовать.

Крымская война оказалась первым вооруженным конфликтом между крупными европейскими державами со времен падения Наполеона. И в России, и в Британии она породила собственную патриотическую мифологию. Показательно, что описания сражений, данные русскими, английскими и французскими историками, разнятся настолько, что невозможно порой даже установить диспозицию войск, которая теоретически должна быть единой во всех трех версиях. Англичане воспели атаку Легкой бригады под Балаклавой, а отечественные историки, художники и писатели запечатлели героическую оборону Севастополя [Любопытно, что оба патриотических мифа оказались связаны с поражением. Атака Легкой бригады была совершенно бессмысленной и закончилась катастрофой, а Севастополь пал под ударами союзников. При этом успешная атака Тяжелой бригады под той же Балаклавой не потрясла воображения современников. Как и успешные действия русских войск в Азии. Возможно, здесь сказывается один из стереотипов эпического мышления, в соответствии с которым, начиная со средневековой «Песни о Роланде», именно в поражении героизм демонстрируется в наибольшей степени]. В любом случае, однако, исход военных действий хорошо известен: русские войска принуждены были покинуть Севастополь. Черноморский флот был полностью затоплен своими на севастопольском рейде, не сделав ни одного выстрела по французам и британцам. Что, впрочем, объяснимо: против новых боевых пароходов парусные суда не имели никаких шансов – так же, как винтовые истребители времен Первой мировой войны – против реактивных машин. При уничтожении флота потопили даже личные вещи моряков и большое количество пушек, необходимых для обороны города [Западноевропейский флот все же получил возможность во время Крымской войны показать свое техническое превосходство, когда в октябре 1855 года французские броненосные батареи и английские парусники расстреляли русский форт Кинбурн и вынудили его спустить флаг].

На первых этапах войны союзники, осаждавшие Севастополь, испытывали серьезные трудности со снабжением, особенно зимой, которая оказалась в Крыму куда холоднее, чем ожидали англичане и французы. Однако в ходе военных действий эти проблемы понемногу решались, а положение российской стороны делалось все более тяжелым. Один из участников севастопольской кампании рассказывал на страницах шотландского журнала, что «трудно было представить себе больший контраст, чем между поездом, который резво несся от Балаклавы к нашему лагерю, подвозя провизию и боеприпасы для осаждающих, и арбами, которые унылым караваном тащились по крымским степям для того, чтобы снабжать осажденных» [492].

Хотя сражения в Крыму были весьма ожесточенными, ни России, ни западным союзникам полномасштабная война не была выгодна. Русская внешняя торговля осуществлялась на иностранных, преимущественно британских, судах. Война в Крыму ставила под удар эту систему. Как выяснилось, не только Россия, но и Англия страдала от прекращения торговли. Британские промышленники были заинтересованы в том, чтобы бесперебойно получать русское сырье и продовольствие, независимо от того, как складывались дела на Востоке. Дж. Рикардо, сын знаменитого экономиста, выступая в парламенте, предупреждал, что в противном случае производству будет нанесен серьезный урон. 1853 год был рекордным по количеству русского товара, закупленного английскими предпринимателями, которые явно стремились создать на случай войны запасы необходимого им сырья. Поборники свободной торговли выступали за сохранение связей с Россией при любых обстоятельствах. Решение было найдено, когда лондонский кабинет министров признал право нейтральных судов перевозить товары из России во время войны. Это был беспрецедентный шаг, противоречивший всей предшествующей английской практике [Показательно, что это был уже второй (после каспийского предприятия 30-40-х годов XVIII века) случай, когда интересы российской торговли заставляли британских лидеров отступать от собственных морских норм] [493]. Свои услуги в качестве посредников предложили Соединенные Штаты. Проблема в том, что к 50-м годам XIX столетия США не располагали значительным торговым флотом, который мог бы компенсировать потери от прекращения непосредственного товарообмена между «житницей Европы» и «мастерской мира». Фактически масштабы русско-американской торговли в годы войны даже сократились. Зато увеличился вывоз русских товаров через сухопутную границу в Пруссию, откуда они уже по морю шли в Западную Европу. Вывозя русские товары из прусского Мемеля, американцы одновременно предлагали свои корабли англичанам и французам для транспортировки войск, вывоза раненых, подвоза припасов и т.д.

В самих Соединенных Штатах наибольшую симпатию к России испытывали, разумеется, южане. Аристократов-плантаторов и помещиков-крепостников объединяло некое подобие классовой солидарности. В свою очередь, в Петербурге считали, что именно консервативный рабовладельческий Юг, а не демократический промышленный Север является союзником в конфликте с либеральной Англией. На самом деле, однако, ситуация была не столь проста. Плантационное хозяйство Юга было, как и крепостническое земледелие России, гораздо теснее связано с британским капиталом и ориентировано на мировой рынок. Напротив, промышленный Север стремился с помощью протекционизма оградить себя от английских товаров: именно здесь возникала сила, которая перехватит у Британии лидерство в мировой капиталистической системе. Крымская война была одним из первых (хотя, разумеется, не решающих) шагов в этом направлении. Как отмечал Маркс, она вызвала в Соединенных Штатах «неслыханный подъем их судостроения и торговли судами и обеспечила им сбыт для некоторых видов сырья, поставлявшихся ранее главным образом или исключительно Россией»1. Особенно выиграли торговцы хлебом (тоже главным образом северяне), возместившие на английских рынках недостаток русского зерна. Неудивительно, что мир между Англией и Россией в Соединенных Штатах восприняли, по словам русского дипломата, «не без доли плохого настроения» [494]. Прекращение войны для многих здесь означало конец посреднических барышей.

На Крымской войне нажились и прусские предприниматели, переправлявшие русское сырье и продовольствие сухим путем. Через Пруссию в Англию шли лен, конопля, сало и другие товары. Берлин выступил и в качестве финансового посредника. Во время войны царское правительство продолжало размещать свои займы на европейских денежных рынках, причем в них участвовал, наряду с прусским, также английский и французский финансовый капитал. Довоенные займы России продолжали свободно котироваться на лондонской бирже. В свою очередь, царское правительство продолжало платить своим врагам по старым займам. Неудивительно, что петербургские чиновники удовлетворенно констатировали: британская торговая блокада существует «лишь на бумаге» [495].