Мальчишка тотчас вырвался из цепких рук

— А вы, собственно, кто? — взвинтилась юная мамаша с карапузом впереди себя. — Чего встреваете?

— Не в свое дело…

Бабки зашумели и разом смолкли, как только услыхали тихое гульновское:

— Мы из милиции.

— Ага.

— Ну, значит, вам и разбираться.

— Вовремя успели.

Запыхавшийся дед одной рукой пригреб к себе виновника скандала, а другой, опершись на свою внушительных размеров палку, нервно дернул в сторону горластой бабки:

— Не замай!

— Тоже мне, начальник! — шепеляво огрызнулась та, взглянув на Климова из-под платка. — Тут и другие есть.

«Не глаза, а омуты с водяными-лешими», — подумал Климов.

Выслушав претензии старух, приняв к сведению их общественный наказ почаще забирать мальцов в колонию, чтоб знали страх, Климов заставил нарушителя дворового покоя попросить прощения и, когда тот заробевшим голосом шепнул: «Я больше не буду…» — обратился к удовлетворенно загомонившей общественности со своей просьбой. Не видел ли кто, не замечал ли случайно в городе или же у них в микрорайоне парня в мохеровой кепке бурачного цвета, в черных вельветовых джинсах и нейлоновой куртке болотного цвета. Не зеленой, а именно болотной. Отвратно-болотной. Очень нужно его разыскать.

— Убивец? — испуганно воззрилась на него бабка в плюшевой тужурке и меленько перекрестилась. — Нет, не знам.

Отвечала она почему-то за всех.

Остальные промолчали.

Зато встрепенулся дедок. Он пригладил свои желтые прокуренные усы и многозначительно кхекнул. Он, видимо, еще не отошел от вспыхнувшей обиды на старух, трепавших его внука, и выступил вперед с таким видом, словно давно и бесповоротно решил: если его соблаговолят выслушать, он скажет, а просто так болтать не будет.

— Значит, так.

Видя заинтересованность Климова, он полез в пальто за сигаретой, вытащил ее из глубины нагрудного кармана, но прикуривать не стал. Должно быть, посчитал, что пускать дым в одиночку не шибко культурно. Он лишь понюхал ее и сказал, что есть резон подумать. Старики, они любят во всем искать смысл.

Крепкие ноги и большие руки при широкой грудной клетке, жесткие сивые волосы, выбившиеся из-под кепки, говорили о том, что один из его предков непременно был кузнец или рыбак. Медленная, слегка скандированная речь окрашивалась глубоким гортанным смешком.

— Что они, фефелки тусклые, на свете видят? Задницы невесток да горшки внучат. Им уже один собес ночами снится…

Климов не перебивал. Как ни странно, бабки тоже не перечили. А дедок покхекивал, нюхал сигаретку да выталкивал из горла старческий смешок, и тогда лицо его, особенно у глаз и вокруг рта, покрывалось легкой сетью морщин. И даже когда он прибегал к весьма живописным словосочетаниям, состоящим из запасов бывших моряков, речь его была исполнена незлобливостью и благодушным зубоскальством.

— А я вот, — по-стариковски хвастался дедок, и такие же, как его усы и ногти, словно тоже прокуренные, никотинно-желтые глаза смотрели на Климова, — по тому, какая у кого шляпа, могу сказать о характере. — Он снова понюхал сигарету и самодовольно усмехнулся. — Например, люди деловые любят шляпы с твердыми полями, а военные предпочитают козырьки. — При этом он многозначительно взглянул на Климова с Гульновым, лукаво сощурился. — А художники, артисты, птахи вольные, носят береты, нечто этакое, несуразное и на особинку, хотя иной из них готов напялить шляпу мягкую, желательную по натуре, только где ее найдешь? Это и для дамочек проблема…

«Черт возьми, о чем мы с ним толкуем?» — мысленно подосадовал Климов и подумал, что лишь блаженные могут болтать о всякой всячине, о пустяках. О шляпах, о беретах… Но виду не подал. Хотя его самого подмывало возразить, что не надо путать мягкий характер и мягкий берет, но болтать о всякой всячине опять же могут лишь блаженные, словно это является главным смыслом их жизни.

— А взять, к примеру, кепку, — толковал дедок и поднял повыше подбородок, — кто ее приладил для себя? Рабочий человек. Где руки вытереть, а где воды черпнуть. Не без того. Опять же и под голову удобно, если что… А всякий там мохер, верблюжью шерсть, шапчонки клоунские пялят на себя пижоны вроде Витьки Пустовойта из пятого подъезда… К нему такие ходят, из мохера. Бродяги все, как один.