Тит Ливий. «Римская история от основания города»

В начале V в. до н. э. плебеи составляли основную часть римского войска. Используя это положение, они вели борьбу за свои права, угрожая уйти из Рима и основать новый город. Уход плебеев из Рима называют сецессией (от лат. – «уход, удаление»). Во время серьезных военных ос­ложнений плебеи предъявляли патрициям свои требования и удалялись на «Священную гору».

Но, с одной стороны, грозила война с войсками, с другой - внутри государства царило не­согласие вследствие непримиримой ненависти между патрициями и плебеями, преимущественно связанными долговыми обязательствами. Последние громко роптали, что, сражаясь в чужих краях за свободу и власть, они находятся в плену и угнетении у сограждан, что свобода плебеев в меньшей опасности на войне, чем во время мира, и среди врагов, чем среди сограждан; и это раздражение, которое само по себе было готово прорваться каждую минуту, разожгло крайне несчастное поло­жение одного человека. Какой-то старик, на котором видны были его страдания, бросился на фо­рум; одежда была запачкана грязью, еще более жалкий вид имело тело его, по бледности и худобе похожее на скелет; отросшая борода и волосы делали выражение лица его диким. Но при всем та­ком безобразии его можно было узнать; говорили, что он был ротным командиром, упоминали со страданием и о других его военных отличиях; сам он показывал раны на груди, свидетельствовав­шие о нескольких доблестных сражениях. Когда окружавшая его толпа, очень похожая на народ­ное собрание, спросила, откуда эта одежда и этот безобразный вид, он ответил, что задолжал, служа в сабинскую войну, так как вследствие опустошения поля потерял урожай, мало того, пожар истребил его дом, все имущество было расхищено, скот угнан и в это тяжелое время потребован был взнос на военные потребности. Увеличившийся от процентов долг сперва лишил его отцов­ской и дедовской земли, затем и остального имущества, и, наконец, точно тля, добрался и до тела: кредитор не только взял его в рабы, но отвел на работы в подземелье и предал на мучения. При этом он показал спину, обезображенную следами от недавно полученных ударов. Видя это и слы­ша его рассказ, народ поднимает страшный крик. И шум уже не ограничивается форумом, а рас­пространяется по всему городу. Должники в оковах и без оков вырываются отовсюду на улицу и взывают к квиритам о защите. Всюду являются готовые следовать за мятежниками; везде много­численные толпы по всем улицам с криком бегут на форум. Случайно находившиеся на форуме се­наторы, подвергаясь большой опасности, попали в эту толпу; и она дала бы волю рукам, если бы консулы Л. Сервилий и Ап. Клавдий не поспешили явиться для подавления мятежа. Тогда толпа обратилась на них и начала указывать на оковы и обезображенный вид свой; ссылаясь на службу в разных местах, они говорили, что вот-де до чего дослужились. Гораздо более угрожая, чем прося, они требуют созвания сената и окружают курию, собираясь сами решать и руководить об­щественным советом. Лишь очень немногие сенаторы, случайно подвернувшиеся, были собраны консулами; прочие боялись показаться не только в курии, но и на форуме, и по малочисленности сената не могло быть никакого совещания. Тогда народ решил, что над ним насмехаются и затяги­вают дело; не явившиеся сенаторы отсутствуют-де не случайно и не из страха, а чтобы затормозить дело; сами консулы отстраняются и, несомненно, издеваются над их бедственным положением. И дело было уже близко к тому, что даже высокое звание консулов не сдержит раздражения толпы, как наконец сенаторы собираются, не зная, что рискованнее: медлить или идти; когда же наконец собрание курни было многолюдно, то ни сенаторы, ни даже консулы не могли прийти к соглаше­нию между собой: Аппий, муж крутого нрава, полагал, что следует воспользоваться консульской властью: схватить одного-другого, и все успокоятся; Сервилий, более склонный к кротким мерам, считал и более безопасным, и более легким успокоить, а не сокрушить возбужденный народ.

Тем временем появилась другая, большая гроза: прискакали латинские всадники с страш­ной вестью, что вольски двигаются с армией осаждать город. Это известие произвело совершенно противоположное впечатление на патрициев и плебеев: так резко разделило несогласие одно госу­дарство на две партии! Плебеи радовались, говоря, что боги являются карателями гордости патри­циев, подстрекали друг друга не записываться в войско: лучше вместе погибать, чем поодиночке; пусть патриции служат, пусть берутся за оружие, чтобы одни и те же подвергались опасности вой­ны и пользовались выгодами от нее! Между тем сенаторы, опечаленные и напуганные двойной опасностью - со стороны граждан и со стороны врагов, стали просить консула Сервилия, который лучше умел ладить с народом, спасти государство, обуреваемое столь великими опасностями. То­гда консул, распустив сенат, является в народное собрание. Здесь он сообщает, что сенат озабочен улучшением положения народа; но обсуждению вопроса хоть и о большей, но все же о части го­сударства помешал страх за все государство. Да и невозможно, так как неприятель почти у ворот города, предпринять что-нибудь прежде войны; вместе с тем если бы и последовало от этой сторо­ны какое-нибудь облегчение, то и для плебеев не было бы почетно, что они взяли оружие за отече­ство лишь по получении награды, и для патрициев неприлично, что они позаботились о бедствен­ном положении своих сограждан под давлением страха, а не после, по доброй воле. Доверие к своей речи он вызвал эдиктом, которым запрещал кому бы то ни было держать римского гражданина в оковах или заключении, лишая его тем возможности записаться у консулов в войско, и владеть или продавать имущество воина, или докучать его детям или внукам, пока он находится в лагере. По издании этого распоряжения и бывшие налицо записывались в войско, и отовсюду со всего города бежали на форум для принесения присяги узники, вырывавшиеся из домов, так как право держать их было отнято у кредиторов. Таким образом, составился большой отряд, и доблесть и усердие его в войне с вольсками выделялись более всех других. Консул выводит войска против неприятеля и разбивает лагерь на небольшом расстоянии от него...

Затем патрициями овладел страх, как бы в случае распущения войска не начались опять тайные сходки и совещания. И вот, полагая, что, так как воины давали присягу консулам, то она для них обязательна и теперь, хотя набор произведен был диктатором, они приказали вести войска из города под предлогом возобновления эквами военных действий. Это распоряжение ускорило мятеж. И сперва, говорят, шла речь об убиении консулов, чтобы освободиться от присяги; но, уз­нав, что никакое религиозное обязательство не уничтожается преступлением, они по совету некое­го Сициния без позволения консулов ушли на Священную гору (она находится за Аниеном в 3000 шагов от города; это предание более распространено, чем сообщаемое Пизоном, что удаление по­следовало на Авентинский холм; здесь без всякого вождя, укрепив лагерь валом и рвом, забирая [с полей] лишь необходимое для пропитания, они держались несколько дней спокойно, никем не за­деваемые и не задевая никого. В городе распространилась сильная паника, и обоюдный страх дер­жал всех в напряженном состоянии: покинутые своими, плебеи опасались ярости патрициев, пат­риции боялись оставшихся.в городе плебеев, не зная, чего лучше желать: чтобы они оставались или уходили? Долго ли ушедшая толпа будет спокойна? Далее, что будет, если тем временем раз­разится какая-нибудь внешняя война? Тут, конечно, остается надежда лишь на согласие граждан! Правдой или неправдой, но его надо восстановить в государстве! Ввиду этого решено было отпра­вить к плебеям посредником Менения Агриппу, человека, обладавшего даром слова и приятного плебеям, из среды которых он сам происходил... Сравнивая, как похоже возмущение членов чело­веческого тела на раздражение плебеев против патрициев, он изменил настроение умов. Затем на­чались переговоры о примирении, и дано было согласие на выставленное плебеями условие, чтобы у них были свои неприкосновенные[85] магистраты, которые имели бы право подавать помощь про­тив консулов, и чтобы никто из патрициев не мог занимать эту должность. Таким образом, были избраны два народных трибуна - Г. Лициний и Л. Альбин. Они избрали себе трех товарищей; в числе их был и Сициний, виновник удаления; кто были два остальные, о том существует разногла­сие. Некоторые утверждают, что на Священной горе было выбрано только два трибуна и там про­веден закон о неприкосновенности их.

Хрестоматия по истории Древнего Рима/

под ред. С.Л. Утченко.

- М., 1962. - С. 54-58.