2015-10-22
299
историков, руководствующихся одинаковыми критериями приемлемости
предположений. Из того, что некоторая теория приемлема, не следует, что
люди ее действительно принимают, ибо приемлемость теории означает не
то, что она правильна, а то, что она удовлетворяет критериям теоретично-
сти. Теория флогистона, например, с точки зрения науки приемлема как
теория, хотя ее больше уже никто не принимает. Действительно, как раз
благодаря ее научной приемлемости, ее никто больше не принимает: если бы
* Здесь: кажущийся достоверным, поскольку не доказано обратное (лат.). — Прим. перев.
108 Артур Данто. Аналитическая философия истории
она не удовлетворяла критериям научности, она бы уже давно была отброшена
по совершенно иным основаниям. Если бы она не удовлетворяла этим критери-
ям, она и не считалась бы научной теорией. Таким образом, разногласия по по-
воду предположений также не говорят в пользу исторического скептицизма. Та-
кие разногласия в принципе устранимы, если имеются общие критерии прием-
|
|
|
лемости предположений. И трудно сомневаться в том, что время от времени мы
изменяем наши предположения относительно рационального человеческого
поведения. Поэтому мы можем не обращать внимания на такого рода разногла-
сия как не имеющие отношения к историческому релятивизму.
Наконец, могут существовать разногласия еще более фундаментального типа.
Люди могут расходиться во мнениях относительно самих критериев, в соответ-
ствии с которыми они оценивают теории, включая даже общие философские
концепции. Примером столь фундаментального расхождения вполне может слу-
жить так называемый конфликт между наукой и религией. Расхождения такого
рода столь глубоки, что нет никакой общей основы, к которой могли бы апелли-
ровать оппоненты. Мне кажется, это можно связать с теми моральными сообра-
жениями, на которые ссылается Уолш. Существуют различия в убеждениях и
установках—различия столь фундаментальные, что мы можем назвать их прин-
ципиальными расхождениями. Быть может, здесь лучше говорить об опреде-
ленных базисных решениях, которые оказывают влияние на все решения, при-
нимаемые на других уровнях. Разногласия такого рода устраняются только тог-
да, когда одна из сторон решает перейти в лагерь оппонентов и изменяет свои
фундаментальные воззрения. В самом общем виде можно было бы сказать, что
наши убеждения в конечном счете зависят от этих базисных решений, а сами
эти решения, в некотором важном смысле, являются произвольными. Они про-
извольны в том смысле, что осуществляются не в соответствии с какими-то кри-
териями, ибо именно от них зависит, какие именно критерии мы принимаем.
|
|
|
Достигнув этого пункта, теперь, я думаю, мы можем завершить наше рассмот-
рение, указав на то, что все эти факты не служат достаточным основанием для
скептицизма в отношении истории. Не потому, что история не зависит от этих
базисных решений, а потому, что любая познавательная деятельность от них
зависит. Нельзя быть скептиком в отношении истории, не будучи скептиком в
отношении ко всему остальному, и это делает невозможным особый историчес-
кий скептицизм. Представьте человека, вздыхающего о том, как плохо быть фран-
цузом, ибо все французы умирают. Его легко успокоить, указав на то, что умира-
ют не только французы. Если он продолжает настаивать, утверждая, что ему это
известно, но сожаление вызывает лишь то, что умирают французы, мы можем
возразить: что это за странный предрассудок, выделяющий именно французов?
Точно так же обстоит дело с историей. История не в большей и не в меньшей
степени испытывает воздействие релятивизирующих факторов, чем наука. И если
кто-то говорит, что особые сожаления этот факт вызывает именно в связи с ис-
торией, то можно ответить, что это не более чем неоправданный предрассудок.
Глава VI. Свидетельства и исторический релятивизм 109
Аргумент Уолша не доказывает почти ничего, поскольку пытается дока-
зать слишком много. Если бы кто-то доказал, что невозможно высказать ни
одного истинного утверждения, то отсюда, конечно, следовало бы, что нельзя
высказать истинных утверждений о прошлом. Но зачем называть это истори-
ческим скептицизмом? Это скептицизм ueberhaubi * и мы не обязаны разби-
раться с ueberhaubt скептицизмом.
Однако я хотел обсудить два различия, предложенные Бирдом. Первым явля-
ется его различие между историей и наукой. Оно оказалось неоправданным. Это
различие опирается на совершенно ошибочное понимание науки, на предположе-
ние о том, что наука в отличие от истории (и это недостаток истории) не пользует-
ся универсальными схемами организации своего материала, выходящими за пре-
делы данного. Мы устранили это различие, указав на то, что использование таких
организующих схем является неотъемлемой чертой эмпирического знания. Вто-
рое различие Бирд проводил в самой истории — различие между историей, ис-
пользующей такие схемы, и историей, не прибегающей к ним. Возникает вопрос:
может ли, хотя бы в идеале, существовать история второго типа? Теперь я могу
констатировать, что такого различия нет. Это вытекает из полученных нами ре-
зультатов, так что новые аргументы здесь не нужны. Тем не менее вопрос заслу-
живает специального рассмотрения, в ходе которого меня будут интересовать два
пункта. Во-первых, модель исторического исследования, неявно представленная
в языке Бирда, содержит существенную ошибку. Согласно этой модели, существу-
ет история-как-реальность и имеется история-как-свидетельства, а задача исто-
рика заключается в том, чтобы (посредством истории-как-мысли) воссоздать пер-
вую с помощью второй, хотя здесь никогда нельзя достигнуть полного успеха. Я
попытаюсь показать, что мы не можем этого сделать, хоть и по иным причинам,
нежели просто вследствие недостатка документов. При этом я постараюсь пред-
ставить, каким могло бы быть совершенное описание. Поняв, почему невозможно
совершенное описание, мы осознаем, я надеюсь, почему такое описание не может
быть идеалом для истории и что историк по самой сути своей деятельности обя-
зан стремиться не к воссозданию, а к некоторой организации прошлого. Я попы-
таюсь показать, что это не зависит от профессиональных интересов историка, по-
этому, если я прав, исторический релятивизм будет, наконец, доказан. Он будет
доказан в том смысле, что при самом общем подходе он оказывается справедли-
|
|
|
вым и что мы не можем представить себе историю без организующих схем, а эти
схемы — вне зависимости от специфически человеческих интересов.
Второй мой тезис таков. Различие между историей и наукой состоит не в
том, что история использует, а наука не использует организующих схем, выхо-
дящих за пределы данного. Их использует и та и другая. Разница заключается
в том, какого вида организующие схемы они используют. История рассказы-
вает истории.
* Вообще или общий (нем.). — Прим. перев.
по Артур Данто. Аналитическая философия истории
Глава VII
•.
История и хроника
Я начал свое рассуждение с того, что историк стремится высказывать
истинные утверждения относительно прошлого. Вопреки некоторым фило-
софским аргументам в пользу обратного, я придерживаюсь той точки зре-
ния, что, в принципе, он может достичь в этом успеха. И если я прав, вопрос
заключается не в том, могут ли историки высказывать такого рода утвержде-
ния, а в том, действительно ли они достигают в этом успеха. Я не ставлю под
сомнение, что это им действительно удается, однако мне хотелось бы рас-
смотреть, что еще можно сказать относительно тех видов утверждений, фор-
мулирование которых является целью историков. В большинстве случаев
утверждения, высказываемые историками, могут рассматриваться как под-
робные ответы на вопросы, которые я называю «историческими» 1. Эти воп-
росы имеют вид: «Что произошло в л:?», где х обозначает определенное мес-
то в определенный промежуток времени в прошлом. Ответы даже на одни и
те же исторические вопросы могут различаться по степени точности и под-
робности. Так, например, на вопрос «Что произошло в Ватерлоо в 1815 году?»
можно было бы ответить просто: «Наполеон потерпел поражение». И этот
ответ может быть вполне приемлем, если этим исчерпывается то, что хотел
знать человек, задавший этот вопрос, поскольку люди обращаются к истори-
ческим вопросам с различным количеством предварительной информации.
Действительно, существуют целые тома, отвечающие на тот же самый воп-
|
|
|
рос, что и высказывание «Наполеон потерпел поражение». Таким образом,
можно указать целый спектр утверждений, относящихся к одному и тому же
историческому вопросу, которые различаются между собой по степени под-
робности. Эти высказывания будут относиться к одному и тому же событию,
например битве при Ватерлоо, но будут сообщать разное количество сведе-
ний о нем. На противоположном полюсе по отношению к лаконичному ут-
верждению «Наполеон потерпел поражение» будет находить утверждение,
которое можно назвать максимально подробным описанием битвы при Ва-
терлоо. Именно этот полюс будет интересовать нас далее.
Иногда утверждают, что задача историка состоит не просто в том, чтобы
формулировать истинные утверждения относительно прошлого, но в том, что-
бы формулировать, в идеале, максимально подробные утверждения. В даль-
нейшем я постараюсь ответить на вопрос, могут ли в принципе историки до-
биться успеха на этом полюсе спектра утверждений, если допустить, что наш
вывод об их успехе на другом полюсе правилен.
Ч. Бирд с сожалением замечает, что это невозможно. Хотя, как правило,
такое положение является следствием того, что всегда остается часть исто-
Глава VII. История и хроника 111
рии-как-реальности, в отношении которой мы не располагаем историей-как-
свидетельствами, по крайней мере такими свидетельствами, о которых нам
было бы известно 2. Таким образом, если изначально существуют пробелы в
истории-как-свидетельствах, имеются и соответствующие пробелы в исто-
рии-как-мысли, то есть пробелы в нашем знании о прошлом. Так что в дей-
ствительности мы никогда не обладаем совершенным знанием об истории-
как-реальности, и иногда под историческим релятивизмом Бирд имеет в виду
то, что наше знание о прошлом определяется корпусом источников, которы-
ми располагают историки. Однако можно задаться вопросом, действительно
ли только с этим обстоятельством связано отсутствие у нас совершенного
знания о прошлом. На этот вопрос нельзя ответить до тех пор, пока мы не
будем располагать более ясным, чем сейчас, представлением о том, чем яв-
ляется совершенное знание. Однако проблема определения совершенного
знания возникает не только в отношении объектов прошлого — объектов,
которые из-за их принадлежности прошлому мы не можем наблюдать непос-
редственно, а должны познавать, опираясь на то, что доступно нашему вос-
приятию. Эта проблема встает и в отношении объектов, доступных нашему
непосредственному наблюдению. В отношении таких объектов, я полагаю,
не возникает проблемы со свидетельствами, поскольку нам доступны, или в
принципе могут быть доступны, для тщательного изучения сами эти объек-
ты. Возникающие в этом случае трудности должны быть связаны с чем-то
иным. Я полагаю, они связаны с тем, какое значение мы придаем выраже-
нию «совершенное знание о*». Что, например, означает обладать совершен-
ным знанием об Эмпайр стейт билдинг, или о яблоке, лежащем на столе, или
о Бриджит Бардо? И если у нас возникают трудности при определении «со-
вершенного знания» в отношении современных нам объектов, сожаления о
том, что мы не обладаем совершенным знанием о прошлом, не слишком убе-
дительны, поскольку эта проблема связана не с прошлым или настоящим, а с
самим понятием совершенного знания.
Подобные сожаления являются, однако, интересным симптомом реляти-
визма. Это помогает нам понять, что не устраивало Бирда в профессии исто-
рика. Проблема не только в том, что он осознавал недостатки истории по
сравнению с наукой; он считал ее несостоятельной и в достижении собствен-
ного, не выражаемого явно идеала — дать совершенное описание событий,
для которых мы в лучшем случае располагаем несовершенными описания-
ми. Вину за это он возлагал на историю-как-свидетельства вместо того, что-
бы поставить под сомнение идеал как таковой. Представьте себе художника,
приверженного теории искусства как подражания. Он так одержим идеей
подражания реальности (оставаясь при этом постоянно неудовлетворенным
теми возможностями воспроизведения предметов, которые предоставляет
искусство), что признает только сами предметы пригодными в качестве под-
ражаний самим себе. И вот он пытается быть до конца последовательным,
112 Артур Данто. Аналитическая философия истории
воссоздавая пейзаж при помощи настоящих деревьев, настоящей воды и
настоящих птиц. Полный успех был бы, конечно же, полным поражени-
ем, поскольку в результате всех этих усилий он создал бы не произведе-
ние искусства, а его предмет, и задача создания живописного полотна
все еще оставалась бы не выполненной. То, что картина не является пред-
метом, который она изображает, — не недостаток, а необходимое усло-
вие существования картины как таковой. Ошибкой было бы полагать,
что все, что присутствует в предмете, должно быть воспроизведено на
картине. Вполне достаточно, чтобы то, что изображено на картине, при-
сутствовало в предмете или как-то ему соответствовало. Картины, по
самой своей природе, оставляют изображаемые предметы вовне. Это
справедливо и в отношении истории событий. Бирд не осознает, что, даже
если бы мы смогли все прошлое увидеть своими глазами, любое наше
описание обязательно было избирательным, оно подчеркивало бы одни
детали и упускало другие, а также предполагало бы некоторые крите-
рии оценки значимого. Так что наш рассказ о прошлом никогда не мо-
жет включать в себя все, если только мы не зададимся целью потерпеть
неудачу, пытаясь достигнуть этого. Нельзя не признать, конечно, что
существуют пробелы в дошедших до нас свидетельствах и существуют
вопросы, на которые мы хотели бы получить ответы, но не можем — из-
за недостатка материала. Но этот неоспоримый факт лишь скрывает
подлинную причину недовольства Бирда. Здесь напрашивается сравне-
ние с человеком, который очень хотел бы заняться живописью, он не мо-
жет этого сделать, так как на улице идет дождь или закрыт магазин,ко-
торый торгует красками. Однако было бы бессмысленно упоминать о
подобных обстоятельствах, если бы речь шла о художнике, который пред-
ставляет живопись как точное копирование изображаемых предметов. В
его случае невозможность носит логический, а не случайный характер.
Ведь он хочет не заниматься живописью, а быть Богом, живопись для
него — неудовлетворительное faute de mieux *. Это известная платонов-
ская позиция, усматривающая скандал в том, что изображение кроватей
не есть сами эти кровати и тем более не кровать как таковая **. Бэко-
новское отношение к науке, разделяемое Бирдом и лежащее в основе од-
ного из его необоснованных противопоставлений, усугубляется плато-
новским отношением к искусству или к истории, которое составляет ос-
нову другого его необоснованного противопоставления. История-как-
мысль представляет собой лишь несовершенное подражание истории-как-
реальности. При этом эпитет «несовершенное» используется не для того,
чтобы отличить одни подражания от других, а чтобы охарактеризовать
* За неимением лучшего (франц.). — Прим. перев.
'* Платон. Государство. Кн. 10, разд. II. Искусство как подражание подражанию идее //
Платон. Собр. соч. в 4 т. М., 1994, т. 3, с. 391—393. — Прим. ред.
Глава VII. История и хроника 113
подражания как таковые: подражание х не является самим х. В нем чего-
то недостает. Так что мы не располагаем совершенными описаниями,
хотя это отчасти и зависит оттого, что описание х не есть само х. В дей-
ствительности, описание х только и может быть описанием, если суще-
ствуют характеристики х, которые не включены в него.
Мы еще вернемся к понятию совершенного описания. Обратимся те-
перь к другому взгляду на задачу историка. Согласно этой позиции, сто-
ронники которой также в какой-то степени разделяют идеал подражания
прошлому, перед историком^ стоят более сложные задачи, чем создание
описания, пусть даже совершенного описания прошлого (или фрагмента
прошлого). Наряду с формулированием истинных утверждений относи-
тельно прошлого, по их мнению, историки стремятся также давать интер-
претации прошлого. И даже если бы мы располагали совершенным опи-
санием, нам бы еще только предстояло дать интерпретацию. Создание
описаний — это лишь более скромный уровень в историческом исследо-
вании: именно этим занимаются авторы хроник. Такое разделение я не
могу принять, поскольку я настаиваю на том, что история составляет одно
целое в том смысле, что ничто в ней нельзя было бы с полной увереннос-
тью назвать чистым описанием по сравнению с чем-то еще, что называет-
ся интерпретацией. Ибо заниматься историей — значит использовать об-
щие [overarching] концепции, которые, по выражению Бирда, выходят за
рамки данного 3. Понимать, что дело обстоит именно так, значит счи-
тать, что история как подражание прошлому или как воспроизведение про-
шлого — недостижимый идеал. Приняв во внимание вышесказанное, мы
сможем вернуться к понятию совершенного описания, но уже понимая оши-
бочность этого понятия. Я постараюсь показать, что причины, по кото-
рым мы не способны создать совершенное описание прошлого, не столь
связаны с самим понятием описания, или с какой-либо особенностью про-
шлого, или с пробелами в дошедших до нас свидетельствах, но, что гораз-
до важнее, они имеют отношение к определенным особенностям будуще-
го. Я берусь утверждать, что в конечном счете совершенное описание про-
шлого невозможно по тем же причинам, по которым невозможна спеку-
лятивная философия истории. В связи с этим мне предстоит вступить в
довольно сложную полемику, однако вначале я постараюсь защитить точ-
ку зрения, согласно которой история составляет одно целое. Это рассуж-
дение займет весь объем данной главы, поскольку эта проблема требует
обращения к большому количеству вопросов.
Разделение на историю и хронику, или, в более уничижительных выражени-
ях, на всего лишь хронику и собственно историю можно часто встретить в тру-
дах по философии истории, и вводится оно с различными целями. Кроче, напри-
мер, использует это различие для разделения описаний фрагментов прошлого, к
которым мы испытываем живой интерес, и описаний, которые не вызваны та-
114 Артур Данто. Аналитическая философия истории
ким интересом, последние представляют собой хроники 4. Академическая исто-
рия в таком случае является хроникой, хотя Кроче делает свою позицию куда ме-
нее интересной, когда замечает, что мы ни при каких обстоятельствах не пишем
историю того, к чему не испытываем интереса. Таким образом, вся история, если
воспользоваться его знаменитой фразой, это современная история. В таком слу-
чае, даже если бы мы захотели, не смогли бы создать хронику. Кроче способен
вызвать ярость своим непостоянством в суждениях, и сложно приписать ка-
кое-либо одно значение этой его знаменитой фразе. Иногда он не имеет в виду,
что историческое сочинение должно отвечать некоторому современному ин-
тересу, и говорит лишь о том, что оно должно сообщать нечто такое, что имеет
аналог в современном опыте. А если аналог обнаружить не удается, тогда это
хроника, а не история. В конце концов, он никогда не утверждал, что все хро-
ники — это «современные» хроники. Но помимо наличия той или иной связи
с настоящим, для Кроче не существует другого различия между историей и
хроникой, тем более формального различия. Хроника, пишет он, это «мертвая
история», тогда как история — «живая хроника», что в некотором роде напо-
минает высказывание о том, что человек — это живой труп, тогда как труп —
это мертвый человек. Как бы там ни было, этот тип различения [истории и
хроники] не представляет для нас интереса.
Более уместным представляется следующее различение. Как полагают, хро-
ника представляет собой всего лишь сообщение о том, что произошло, и не бо-
лее того. Будучи утверждением какой угодно степени сложности, она располага-
ется в спектре, один из полюсов которого представлен «совершенным описани-
ем». Действительно, «совершенное описание», если бы таковое было возможно,
все же оставалось бы всего лишь хроникой, поскольку оно отличалось бы от
других утверждений, представленных в данном спектре, только количественно,
вмещая в себе больше деталей, по сути, вмещая все детали. Таким образом, са-
мая лучшая из хроник все равно не была бы историей в собственном смысле
слова, тогда как некоторое описание может быть историей, даже включая мень-
шее количество деталей, чем совершенное описание. Для настоящей истории
хроника выступает как своего рода подготовительные упражнения. Свою соб-
ственную задачу история видит в том, чтобы придать смысл фактам, уже сооб-
щенным в хронике, или распознать в них этот смысл. Примерно такой позиции
придерживается, по всей вероятности, проф. Уолш, который рассматривает два
возможных направления в работе историка:
«Первое заключается в том, что историк ограничивается (или должен
ограничиться) точным описанием произошедшего, создавая повество-
вание, которое может быть названо простым повествованием о событи-
ях прошлого. Следуя второму направлению, он выходит за рамки такого
рода простого изложения и стремится не только сообщить, что произош-
ло, но и, в каком-то смысле, объяснить происшедшее. Во втором случае
Глава VII. История и хроника \ 15
повествование, которое он создает, можно назвать "значимым" в отли-
чие от "простого"» 5.
Таким образом, хроника будет представлена простыми повествованиями, а
собственно история будет выражать себя в виде значимых повествований. Именно
эту позицию мне хотелось бы проанализировать.
Прежде всего, я высказал бы предположение, что какое бы историческое
сочинение мы ни взяли в качестве примера хроники или хотя бы близкого к хро-
нике сочинения, ему недостаточно удовлетворять следующим двум условиям,
которые являются необходимыми для любого исторического сочинения: любое
историческое сочинение должно: (а) сообщать о действительно имевших место
событиях и (Ь) сообщать о них в том порядке, в котором они произошли или,
скорее, предоставлять нам достаточно сведений, чтобы мы могли сказать, в ка-
ком порядке эти события произошли.
Я исхожу из того, что эти необходимые условия непротиворечивы, что они
формулируют минимальные требования, которые мы предъявляем к историчес-
кому сочинению, хотя, вместе взятые, они не образуют достаточных условий для
того, чтобы назвать какое-либо сочинение историческим. Это легко продемонст-
рировать. Любой человек может сформулировать утверждение, удовлетворяющее
двум перечисленным условиям (а) и (Ь), но при этом оно не будет признано фраг-
ментом исторического сочинения. Вот пример такого утверждения:
S: Нарамсин построил Храм солнца в Сиппаре *, затем Филипп III
(Испанский) изгнал морисков **, затем Хусто Хосе де Уркиса раз-
бил войска Буэнос-Айреса при Сепеде ***, затем Артур Данто про-
снулся в семь часов утра 20 октября 1961 года.
S не только не является [простым] повествованием, но также нетрудно по-
казать, что и значимое повествование не может быть определено как утверж-
дение, удовлетворяющее условиям (а) и (Ь), а также еще одному необходимо-
му условию: (с) оно должно объяснять произошедшие события.
То, что утверждение, удовлетворяющее всем трем условиям, по-прежнему
не будет являться значимым повествованием, легко продемонстрировать, по-
скольку можно сформулировать утверждение, которое будет отвечать этим ус-
ловиям и при этом все-таки не будет [значимым] повествованием. Вот пример
такого высказывания:
5': Нарам-син построил Храм солнца в Сиппаре вследствие давления,
которое оказывали на него жрецы; затем Филипп III (Испанский) из-
* Древняя Месопотамия, кон. III тыс. до н.э. — Прим. перев.
** Испания, нач. XVII в.: мориски — мусульманское население Пиренейского п-ва, обра-
щенное в христианство. — Прим. перев.
*** Аргентина, XIX в. — Прим. перев.
116 Артур Данто. Аналитическая философия истории
гнал морисков из-за их религиозных убеждений; затем Хусто Хосе де
Уркиса разбил войска Буэнос-Айреса при Сепеде, поскольку его армия
была лучше вооружена; затем Артур Данто проснулся в семь часов утра
20 октября 1961 года, поскольку он хотел пораньше начать осмотр рас-
копок Черветери *.
Соответственно (а), (Ь) и (с) не образуют достаточных условий для значимо-
го повествования.
На это можно возразить, что эти примеры не являются корректными,
поскольку предполагалось провести различие между повествованиями, а ни
S, ни 5" повествованиями не являются. Это справедливая критика. Однако мне,
по крайней мере, удалось показать, что «N есть повествование» нельзя сво-
дить к «N удовлетворяет условиям (а),(Ь) и (с)», и в еще меньшей мере к «N
удовлетворяет условиям (а) и (Ь)». На данный момент этого достаточно. Если
мы полагаем, что целью историка является написание повествования, то оче-
видно, что его задачи не ограничиваются описанием имевших место событий
в том порядке, в каком они произошли, даже если, вдобавок, он объясняет,
почему произошли описываемые им события, и даже если он их объясняет
правильно, что не выполняется в случае 5". (Однако мы не можем назвать 5"
значимым повествованием не потому, что в нем приведены неправильные
объяснения). Чем бы ни являлись эти другие задачи историка, я полагаю, мне
удалось доказать, что они должны существовать.
Более того, я полагаю, мы можем согласиться с тем, что чем бы ни являлись
эти другие задачи, они в равной мере должны относиться и к простому и к
значимому повествованию, и, соответственно, не могут быть использованы для
проведения различия между простыми и значимыми повествованиями. Таким
образом, наша проблема состоит в том, чтобы выяснить, что это за задачи, и
затем, когда нам это удастся, установить, что же тогда позволяет различить эти
два типа повествований. Что касается второй части названной проблемы, то мне
бы хотелось обратить внимание на два момента, в которых не может состоять
различие, если мы полагаем, что различие между простым и значимым пове-
ствованием должно быть различием в рамках истории. Иначе это означало бы,
что одни историки создают простые повествования, а другие — значимые пове-
ствования или что одни историки создают повествования, которые с большим
основанием можно отнести к простым (или значимым), чем повествования,
создаваемые другими историками, но при этом все они занимаются историей.
Во-первых, значимое повествование должно быть чем-то меньшим по срав-
нению с субстантивной философией истории, поскольку имеется различие меж-
