2015-10-22
267
После туманной и дождливой ночи неожиданно проглянуло солнышко и высушило грязные мокрые улицы. У пробудившейся пасторши; спавшей каким-то необычным для не„ сном, было радостно и легко на сердце. Е„ не давила леденящая тоска, которая стала теперь е„ верным спутником с самой смерти пастора, что она, кстати, тщательно скрывала от Дженни.
Не сразу сообразила леди Катарина, где она. И только когда Дория распахнула окно в сад и в комнату ворвались солнечные лучи, аромат цветов и щебетанье птиц, она поняла, где она, и вспомнила вс„ пережитое минувшей ночью. К е„ удивлению, эти воспоминания не вызвали в ней уже привычного страха и отчаяния. Ни поведение Бонды, ни клятва, которой е„ связал Браццано, не смутили е„ души, точно между нею и им встала какая-то заградительная стена.
Совершив свой туалет и одевшись с помощью Дории в скромный и элегантный ч„рный костюм и ч„рную шляпу с траурным крепом, леди Катарина совершенно четко в первый раз поняла, что носит траур, который они с Дженни сбрасывали уже много раз, что она вдова и уже немолодая женщина. Е„ вчерашние морщины и повисшие щ„ки несколько разгладились за ночь, и она уже не была так страшна, как вчера, когда сидела у камина. В е„ рыжих волосах появилась седина, отчего они потеряли свою кричащую яркость. И в этой смягч„нной раме лицо е„ выиграло - пасторша вс„ ещ„ была красива своеобразной красотой.
|
|
|
- Ну, вот мы и кончили завтракать, леди Катарина, перейд„м теперь в соседнюю комнату, скоро к вам выйдет Ананда.
- "Ананда, Ананда", - как бы силясь что-то вспомнить, повторила за Дорией пасторша. - Кто этот Ананда? Это имя мне что-то говорит, и вместе с тем никакой образ не связывается в моей памяти с этим именем.
- Ананда очень большой друг лорда Бенедикта. Он поедет с вами в судебную контору. Да вот и он сам.
Приветливо поздоровавшись с обеими женщинами, Ананда передал Дории просьбу лорда Бенедикта пройти к леди Цецилии, где она найд„т Алису и его самого. Услышав имя леди Цецилии, пасторша вскрикнула, пошатнулась и упала на стул, не имея сил удержаться на ногах. - Что вас так испугало? - спросил Ананда. - Нет, ничего, просто я так измучена всевозможными горестями за последнее время, что имя, произнес„нное вами и не имеющее, конечно, ко мне никакого отношения, заставило меня что-то вспомнить.
- Не знаю, право, как такая добрая и смиренная душа, как сестра вашего мужа, могла доставить кому-то тяжесть и скорбь. Но что е„ встреча с вами, как и ваша встреча с Алисой очень важны для вас, - в этом нет сомнения.
- Значит, мой муж был прав, разыскивая свою сестру? Значит, она действительно у него была?
|
|
|
- Почему же вы не верили своему мужу? Ведь ещ„ в Венеции, когда вы были невестой, ваш муж рассказывал вам о печальном исчезновении из дома его сестры.
- Да, да, он говорил мне. Но... но... Браццано мне объяснил, что у Эндрью Уодсворда никогда сестры не было, что это психический заскок, своего рода ненормальность.
Лицо пасторши выражало полное недоумение, она смотрела на прекрасного собеседника, словно прося его помочь разобраться в истине.
- Вам ведь, леди Катарина, ваши любовь и доверие к Браццано принесли немало горя. По всей вероятности, вы не раз имели возможность убедиться в его лживости и жестокости к вам, равно как и к вашим дочерям. Пусть же встреча с сестрой вашего мужа и племянником Генри будет для вас рубиконом в жизни. Воочию убедившись во лжи Браццано, отрекитесь от него и всей его шайки вместе с Бондой.
- Если бы вы только знали, мистер Ананда, как разрывается на части мо„ сердце! Я больше ни минуты не могу жить подле этих гнусных людей. Но ведь я сама их призвала и своими собственными руками отдала им сво„ любимое дитя.
Как же мне теперь жить? Как вырвать у них Дженни?
- Прежде чем думать об этом, надо самой утвердиться на какой-то нравственной платформе, чтобы цельность мысли и чувства могла настроить на творчество ваш организм. За двумя зайцами погонитесь, - без всего останетесь. Соберите все силы вашей любви, чтобы помочь нам сейчас спасти Алису. Найдите в себе не раскаяние в том, что были неверной женой, плохой матерью, а радость, что можете возвратить вашему мужу часть верности, передав Алисе свою запоздалую помощь и заботы.
У Дженни - вам это лучше других известно - есть живой отец, и он ни перед чем не остановится, чтобы доказать свои права на не„. Если вы прежде не понимали, что Дженни унаследовала довольно отцовских качеств, то за последнее время должны были в этом убедиться. Чувствуете ли вы ещ„ в себе мучительную связь с Браццано?
- Нет, нет! На мне точно пуды тяжести лежали, как вериги давила ужасная клятва, данная Браццано. Но стоило мне провести одну только ночь в доме лорда Бенедикта, и вс„ ушло, точно мне развязали крылья, мне теперь легко, я перестала его бояться.
- Если это так, то вам сейчас следует думать не о борьбе с Браццано, а как защитить Алису. И первым делом должна быть ваша радостная встреча с леди Цецилией, ваше признание е„ полноправной владелицей капитала, переданного ей по завещанию вашим мужем.
- Бедная моя голова, мистер Ананда. Я, конечно, не собираюсь соглашаться с ложью Браццано, намерений которого до сих пор не понимаю. Но как же я могу е„ признать, если никогда е„ не видела?
- Важно ваше желание не спорить с очевидностью. Важны ваши верность и стойкость, если вы убедитесь, что леди Цецилия не может не быть вашей родственницей. Важно, чтобы в вас не было половинчатости и сомнений.
Остальное предоставьте нам.
Ананда встал и предложил леди Катарине спуститься вниз, где он познакомит е„ с леди Цецилией и ещ„ кое с кем. Они прошли по залитой ярким солнцем боковой лестнице вниз, и леди Катарина, ослепленная бившими ей прямо в глаза солнечными лучами, не сразу могла разглядеть, кто стоит перед ней в тени комнаты. Но одну фигуру она увидела ясно, это была е„ дочь в траурном платье. "Алиса", - крикнула мать, протягивая к ней обе руки.
- Я здесь, мамочка, - услышала она сзади голос дочери. Повернувшись и очутившись между двумя Алисами, пасторша закрыла рукой глаза и прошептала: - Матерь Божья, да что же это такое? Уж не чары ли это? - Успокойтесь, леди Катарина, - сказал лорд Бенедикт, - леди Цецилия в самом деле разительно похожа на вашу дочь, но вс„ же только через двадцать лет Алиса будет видеть себя такою в зеркале.
Пасторша почувствовала, что лорд Бенедикт взял е„ под руку. Она благодарно взглянула на него и сама удивилась, как ей стало легко и непривычно радостно и какая сильная привязанность рождалась в ней к этому человеку, так недавно казавшемуся всех страшнее.
|
|
|
- Позвольте познакомить вас, - продолжал лорд Бенедикт, - с вашей родственницей, леди Цецилией Уодсворд, по мужу - леди Ричард Ретедли, баронессой Оберсвоуд. А это е„ сын Генри, ваш племянник. Это брат мужа леди Ретедли, капитан Джемс Ретедли. Остальных вы знаете.
Лорд Бенедикт, продолжая держать под руку пасторшу, подош„л снова к леди Цецилии, взял и е„ под руку и усадил обеих женщин в кресла по обе стороны от себя.
- Вы вс„ ещ„ не можете опомниться от изумления, леди Катарина, что фамильное сходство может быть таким очевидным. Я думаю, любому эксперту было бы достаточно увидеть вместе этих женщин, - прибавил он, уступая сво„ место Алисе.
Поговорив о ч„м-то с Анандой, лорд Бенедикт вышел из комнаты.
- Алиса, простишь ли мне когда-нибудь мои грехи перед тобой? - взяв ручку дочери и глядя в е„ прелестное лицо, тихо спросила мать.
- Мама, дорогая, - опускаясь перед ней на колени и прижимая е„ руки к своим губам, отвечала Алиса, - вы так страдали, что волосы ваши поседели, лицо осунулось, а меня не было рядом, чтобы за вами ухаживать и вас защищать. Боже мой, кто измерит грехи дочери, покинувшей мать в беде!
Из глаз Алисы готовы были брызнуть сл„зы. Она не отрываясь смотрела в новое для не„, страдальческое и постаревшее и такое тихое, без всегдашнего раздражения лицо матери.
- Где же были мои глаза, дочка, что я не видела, как ты прекрасна? Как спало мо„ сердце, что не слышало, как звучит твоя любовь? И подумать только, ведь что же я должна была сделать через час,- в ужасе говорила пасторша.
- Встань, друг Алиса, - раздался голос лорда Бенедикта. - Я хочу познакомить вас всех с моими друзьями, приехавшими сегодня ночью. Вот это сэр Ут-Уоми, которого некоторые из вас уже знают. А это дядя Ананды, князь Сенжер. Оба они принимают близкое участие в судьбах всех, кто собрался здесь сейчас. Приободритесь, друзья. Перестаньте плакать. В данную минуту нет иных возможностей провести в жизнь завещание пастора, нежели мужественно собрать все свои силы, спокойствие и радость любви к нему. Ни в какие мрачные или трагические моменты жизни нельзя забывать самого главного: радости, что вы ещ„ живы, что можете кому-то помочь, через себя принеся человеку атмосферу мира и защиты.
|
|
|
Каждый из вас сейчас вступает на новую ступень жизни. А в этот миг вам предстоит встретиться со злом. Не с тем абстрактным злом в образе сатаны, о котором вам рассказывали бабушки. Но с тем обычным злом, которое ходит среди нас на двух ногах, таких же как и ваши, и плет„т сеть лжи, раздражения, предательства и лицемерия.
Что главное для вас при этой встрече? Полное бесстрашие, такт и самообладание. Но силы эти совсем не то, что является результатом вашей воспитанности. Это аспекты той живой ЛЮБВИ, что вы носите в себе. Идите же бороться и побеждать любя. Сострадание к лжецам и обманщикам, точно такое же, как и ко всем страдающим добрым людям, это вовсе не сл„зы. Сострадать - значит прежде всего мужаться. Так мужаться, чтобы бесстрашное ваше, чистое сердце могло свободно изливать свою любовь. А любовь, пощада и защита - далеко не всегда ласковое, потакающее слово. Это и укор, и поднятие чужой мысли через себя в более высокие сферы, это и удар любящей руки, чтобы, видя, как падает дух человека, своей силой подкинуть ему огня.
Сейчас мы едем в судебную контору. Вас, леди Катарина, повезут мой друг Ананда вместе с Дорией. Прошу вас, не отпускайте руки Ананды ни на миг. Вот вам браслет, он защитит вас от каверз Бонды, когда вы будете ставить свою подпись под заявлением у адвоката. Остальные знают, как себя вести, и поедут со мной и сэром Ут-Уоми. Через четверть часа мы двинемся в путь.
Леди Катарина, Алиса и Цецилия с Генри, а также Джемс Ретедли объединились вокруг Ананды, словно это был их общий центр, остальные - подле князя Сенжера, сэра Ут-Уоми и лорда Бенедикта.
Проснулась вскоре и Дженни в то светлое утро, но проснулась она от стука в дверь. На вопрос сонного Армандо, в ч„м дело, слуга отвечал, что дядя просит своего племянника немедленно прийти по очень важному делу, совершенно неотложному. Чертыхнувшись, Армандо вс„ же стал сейчас же одеваться, так как хорошо знал, что Бонда не будет беспокоить его без серь„зных на то оснований. Ему было досадно покидать молодую жену, в которой он наш„л больше, нежели ожидал. На вчерашнем обеде он заключил с Дженни безмолвный союз, поняв и оценив е„ хитрость, ум и коварное притворство. Он не сомневался, что хотя Дженни его и не любит, но будет заодно с ним сейчас, ненавидя Бонду с яростью тигрицы, что связывает е„ с союзником-мужем крепче любви.
Молодож„ны, перекидываясь шутками в адрес Бонды, лениво поднялись и, полуодетые, решили выпить шоколаду. Но первое супружеское утро им не удалось провести в мире и тишине. Не успели они приняться за шоколад, как к ним ворвался Бонда.
- На каком основании вы переехали? Что за своеволие? Вы ждете, вероятно, чтобы я поучил вас послушанию, - принялся орать Бонда, подражая Браццано.
Глаза Дженни засверкали, но это была уже не та бешеная и не владевшая собой Дженни, которая сидела в карете день назад. Она сжала руку мужа, утихомиривая его, весело засмеялась и сказала:
- Неужели вам, дядюшка, охота быть смешным? Посмотрите на себя в зеркало.
Вы как будто всю ночь бродили в тумане по грязи.
И Дженни, продолжая смеяться, показала Бонде пятна грязи на его плаще.
Бонда, по рассеянности охвативший тот же плащ вместо другого, приготовленного ему слугой, подозрительно и зло посмотрел на Дженни.
- У вас вс„ глупости на уме. Где бы я ни бродил, - это никого не касается. А вот где бродит ваша маменька - никому неизвестно.
Дженни, обеспокоенная этими словами, скрыла сво„ волнение.
- Что же тут удивительного, наверное маме стало скучно в одиночестве, и она уехала к кому-нибудь из своих друзей.
- Скажите пожалуйста, любящая мамаша соскучилась без своего ненаглядного детища! Быть может, она отправилась к лорду Бенедикту, желая повидать сво„ брошенное дитя?
- Да возможность для не„ проникнуть в дом лорда Бенедикта абсолютно равна возможности сделаться вам статуей Мадонны, - хохотала Дженни.
Бонда, успокоенный таким категорическим заявлением, вс„ же старался показать, что он очень обеспокоен.
- Не понимаю вас, дядюшка,- говорила Дженни, брезгливо морщась от запаха винного перегара, распространяемого Бондой. - Чего вы волнуетесь? Мама так ненавидит всех Бенедиктов, что вытащит оттуда Алису из одной только мести.
Ну, а я знаю достаточно мамин характер. Если уж она что-то решит, - умр„т, а до конца дойд„т. А тут и для не„, и для меня - е„ идола - вопрос жизни и смерти.
На лице Дженни мелькнуло выражение такой беспощадной вражды, что жестокий Бонда, и тот внутренне усмехнулся и поздравил себя с верным союзником, в которого он успел превратить упрямую и своевольную Дженни.
- И вы уверены, очаровательная племянница, что ваша маменька будет точна во вс„м, что касается моих указаний?
- Думаю, что она будет там раньше вас, а тем более нас, особенно если вы будете продолжать мешать нам одеваться, - вс„ так же мрачно отвечала Дженни.
- Ухожу, через полчаса зайду. Мы поедем вчетвером, Анри будет тоже. А вес„лый Марто займется другим, не менее вес„лым делом, - нагло хохоча, прибавил Бонда.
- Неужели вы не оставили, дядюшка, своей вздорной мысли о нападении на особняк лорда Бенедикта? - досадливо морщась, спросил Армандо.
- Я не обязан отчитываться перед тобой в своих действиях, мой милый. И в мои распоряжения не вмешивайся.
- Мой муж совершенно прав. Стремиться проникнуть в дом лорда Бенедикта среди белого дня, против его воли, это просто смешно. Да и что вам там нужно, раз Алиса будет в конторе?
- Вот если бы вы и ваша маменька были женщинами тактичными, я не должен был бы разыгрывать комедию нападения на пустой дом. Просто одна из вас могла бы оставить там кое-что, что мне необходимо.
- Ну, а вы, я повторяю, если вы не будете тактичны и не покинете нас сию же минуту, мы опоздаем, - зло огрызнулась Дженни. - И не возьму в толк, почему непременно ехать всем вместе? Если что-то помешает нам, - вы-то будете вовремя. И наоборот.
- Нет уж. Мы вместе будем в конторе, таков мой приказ. Без мужа вы теперь неправомочны. А ваша маменька, конечно, не решится действовать без вас и будет ждать, как бы мы ни опоздали.
Множество мыслей мелькало в голове у Дженни. Е„ собственное поведение по отношению к матери сейчас казалось ей не только чересчур жестоким, но и небезопасным. Дженни перебирала в уме знакомых матери и решала, куда бы могла пойти пасторша. Нечто похожее на жалость и раскаяние мелькнуло в е„ эгоистической душе. Подгоняемая мужем, Дженни одевалась, совсем забыв о трауре и о том человеке, завещание которого она собиралась теперь оспаривать. Она надела серый костюм с апельсиновой отделкой, что вовсе не шло к е„ рыжим волосам и делало е„ бледнее и старше. Но страсть к ярким расцветкам победила протесты Армандо, советовавшего жене одеться в ч„рное.
Наконец вся компания уселась в карету и покатила. Армандо, посмотрев на лица своих спутников при дневном свете, был потряс„н их помятыми щеками, тусклыми глазами и вялостью. Переведя взгляд на Дженни, он даже отодвинулся, так она была неинтересна в ошейнике из апельсинового рюша и в спускавшихся со шляпы лентах, широких и ещ„ более ярких. Обладая природным вкусом, Армандо дал себе слово взять в руки свою супругу в этих делах.
Не проделала коляска и полдороги, как что-то случилось с одной из лошадей. Длительная задержка вывела из себя Бонду. Он предлагал дойти пешком до первого кэба, но Дженни не желала мокнуть под дожд„м, сменившим утреннее солнце. Они явились в контору, опоздав на полчаса.
Старый адвокат, возмущ„нный таким нарушением порядка и приличий, по совету лорда Бенедикта вс„ же сдержал свой вспыльчивый характер и не сделал замечания неаккуратным клиентам. Более воспитанный Армандо прин„с извинения адвокату, объяснив опоздание тем, что лошадь, запряж„нная в их карету, упала. Анри тем временем впился глазами в свою будущую жену, пораженный е„ красотой. Привыкнув слышать, что Алиса дурнушка, он искал другую подходящую женскую фигуру, боясь, что красавица, стоящая рядом с высоченным красавцем, окажется не Алисой. Дженни тоже уставилась на сестру, необычайно интересную в сво„м простом траурном платье. Е„ злоба вспыхнула вновь, она раскаивалась, что не надела траура, и еле ответила презрительным кивком на ласковый привет Алисы. И вс„ оглядывалась по сторонам, не обнаруживая матери.
Бонда, такой грубый, властный и самонадеянный всего минуту назад, стал выглядеть каким-то оробевшим, стоило ему встретиться взглядом с лордом Бенедиктом. Он вспомнил свою беспомощность перед дверью пасторского дома, и ему почудилось, что опасность исходит именно от этого великана, которого Браццано обрисовал ему как ничтожного английского глупца.
- Разрешите, лорд Бенедикт, начать, - обратился старый адвокат к Флорентийцу, поклонившись ему, как главному лицу.
- Я протестую, - заявил Бонда. - Нельзя начинать дело о завещании, когда нет главного заинтересованного лица, жены пастора.
- Вы ошибаетесь, - вежливо ответил ему адвокат. - Леди Катарина Уодсворд давно здесь. И только е„ любезности вы обязаны тем, что мы всех вас ждем.
Она сказала нам, что е„ дочь Дженни вчера вышла замуж, и по сути дела она уже не имеет права голоса в сегодняшнем разбирательстве, но...
- Если она не имеет, - перебил его Бонда, - по весьма умным английским законам, то муж е„, мой племянник, имеет это право. И от его имени я протестую.
- Во-первых, вашему племяннику не нужен опекун, потому что он совершеннолетний и может сам говорить за себя. Во-вторых, в той части, которая будет разбираться сегодня, завещание касается дочерей лорда Уодсворда только до их замужества. Такова воля завещателя. И дочь его Дженни, вышедшая замуж, не имеет права голоса в признании наследницей леди Ретедли, урожд„нную Цецилию Уодсворд. Повторяю, мы ждали вас только по желанию леди Катарины и Алисы Уодсворд. А так как последняя несовершеннолетняя, то с согласия и любезности лорда Бенедикта, е„ опекуна.
- Я не вижу здесь своей матери, если мои глаза вообще что-нибудь видят, - иронически заметила взбешенная Дженни, уязвленная в самое сердце шуткой, сыгранной с нею Бондой, который уверил е„, что сила е„ влияния в решении вопроса о завещании удвоится с момента е„ выхода замуж.
Бонда, очевидно, не ожидал такого поворота дела, поспешив связать Дженни с Армандо узами нерасторжимого английского брака.
- Я здесь, Дженни, - послышался слабый голос, так мало походивший на могучий голос пасторши. И к столу адвоката подошла поддерживаемая Анандой и Дорией тень той, что Дженни привыкла звать матерью.
У Дженни и всех е„ спутников вырвались испуганные восклицания. Увидев вместо матери седое привидение, Дженни не смогла удержать дрожи страха и раскаяния. Ища выхода этим чувствам, она обрушилась всей силой ненависти на лорда Бенедикта, считая его причиной такой перемены в матери. А Бонда и оба его приятеля, увидев Ананду, почувствовали, как плохо держит их земля. Когда адвокат спросил пасторшу, призна„т ли она леди Цецилию единственной наследницей капитала, завещанного ей пастором, и отказывается ли она от процентов с него, леди Катарина ответила, что против очевидного спорить не может.
- Да неужели же вы, мама, не видите, что вас одурачили? На кого вы похожи? Где вы были вс„ это время? Вы, верно, провели ночь в аду. Какую ещ„ леди Цецилию вам подсунули эти люди?
Дженни была уже так одержима раздражением, что никакие старания мужа привести е„ в чувство не помогали. Адвокат попросил мистера Тендля пригласить из соседней комнаты сестру пастора Уодсворда и е„ сына Генри.
Через минуту в комнату вошла леди Цецилия Уодсворд под руку с сэром Ут-Уоми, рядом были Генри и капитан Джемс Ретедли. Увидев входившего сэра Уоми, Бонда тяжело опустился на стул. А Дженни застыла в безмолвном изумлении, когда увидела двух Алис, стоявших рядом, только разного возраста.
- Я повторяю свой вопрос, леди Катарина Уодсворд, призна„те ли вы леди Цецилию Ретедли тем самым лицом, которому ваш муж завещал капитал? Отказываетесь ли вы от процентов, на которые заявили свои права?
- Признаю и отказываюсь, - тихо и внятно произнесла пасторша.
- Опекун несовершеннолетней Алисы Уодсворд, лорд Бенедикт, призна„те ли вы и ваша подопечная леди Цецилию Ретедли родной сестрой пастора и согласны ли на вручение ей немедленно всего завещанного ей капитала?
- Я признаю леди Цецилию своей родной т„ткой и прошу вручить ей давно принадлежащий ей капитал, - ответила Алиса.
- Я же, как опекун Алисы Уодсворд, даю вам юридическое право на немедленное вручение леди Цецилии всего капитала.
В бешенстве Бонда бросился к пасторше, чтобы схватить е„ за руку, но тотчас же отлетел в сторону и едва устоял на ногах, споткнувшись о табуретку. Бонда отлично понял, что табуретка тут ни при ч„м, что именно толчок, исходивший от Ананды, заставил его покачнуться в тот момент, когда он хотел схватить руку пасторши, чтобы накинуть на не„ ожерелье для Алисы.
Помня, как печально окончилась для Браццано его борьба с сэром Уоми в Константинополе, Бонда не решился больше действовать сам. Он сунул ожерелье в руки Дженни и приказал ей, стараясь говорить как можно тише, подойти к Алисе, приласкать девушку и набросить ей ожерелье на шею. Зная цену висевшего на е„ собственной шее собачьего ошейника Бонды и ненавидя сестру со всей злобой, на которую она была способна, Дженни очень хотела выполнить его приказание.
- Алиса, подойди, пожалуйста, ко мне. Мне надо тебе кое-что сказать, да и обнять тебя хочется. Мы так давно с тобой не виделись.
Видя, что Дженни сделала несколько шагов по направлению к Алисе, пасторша выказала явные признаки беспокойства. Но лорд Бенедикт продолжал держать Алису под руку, та не трогалась с места, и пасторша успокоилась и даже улыбнулась Алисе.
- Я очень рада, милая Дженни, что ты хочешь со мной поговорить. Но я не считаю уместным беседовать с тобой здесь. Ты можешь посетить меня в доме моего опекуна, и мы с тобой провед„м там времени столько, сколько ты захочешь.
Дженни сделала ещ„ несколько шагов, но на лице е„ уже читался страх.
- Подойдите сюда и перестаньте так бояться этих людей, стоящих за вашей спиной, - сказал лорд Бенедикт. - Здесь, в мо„м присутствии, никто из них ничего сделать вам не может.
Дженни послушно подошла к Алисе, глядя на лорда Бенедикта.
- Действуйте же, - крикнул ей в бешенстве Бонда. Он хотел сам подбежать к Дженни, но сэр Ут-Уоми стоял на его пути. Армандо и Анри тоже пытались было к ней приблизиться, но взгляд Ананды не давал им двинуться с места.
- Протяните мне обе ваши руки, несчастная Дженни, - снова раздался голос Флорентийца. - Держите ту отвратительную вещь, что дал вам Бонда, превращая вас в одну из самых злобных и гнусных предательниц.
Когда Дженни протянула руки, в которых сверкало ожерелье Бонды, Флорентиец коснулся его палочкой. Оно свернулось, точно горящая бумага, бесшумно разорвалось пополам и упало на пол, превратившись в порошок. Бонда, Армандо, Анри - все издали крик ужаса.
- Вы видите, Дженни, чего стоят уверения ваших приятелей и чего стоит самая их власть, - снова сказал лорд Бенедикт.
Несчастная Дженни схватила собственное ожерелье, стала его рвать во все стороны, натирая свою нежную шею. Бонда и Армандо, оба хотели броситься на несчастную, и выражение лиц достаточно ярко передавало их чувства и намерения. Но взгляд Флорентийца пригвоздил их к месту, всего в шаге от бесновавшейся Дженни.
- Сейчас вы убеждаетесь, Дженни, как ничтожна для силы света власть тьмы и зла. И тем не менее вас она держит в плену и владеет вами, как жалкой рабой. Одно мгновение любви и самоотвержения помогло вашей матери перешагнуть ту ужасную черту, за которой гибнете вы. Перестаньте терзать этот страшный ошейник. Его сила в вашей злобе. Если бы ещ„ минуту назад, когда этот злодей дал вам то, что теперь превратилось в кучку серой золы, вы пожалели бы ни в ч„м неповинную сестру, я мог бы ещ„ спасти вас. Теперь же, только во имя любви и чистоты того человека, в доме которого вы выросли и которого звали отцом...
Слова лорда Бенедикта были прерваны диким хохотом Бонды и раздирающими рыданиями пасторши. От прикосновения Ананды е„ рыдания стихли. А хохот уродливо раскрывшего рот Бонды внезапно оборвался. В наступившей тишине лорд Бенедикт продолжал:
- Защита пастора, его мольбы о вашем спасении - вс„ рушится перед стеной вашей собственной злобы, зависти и раздражения. Вс„, что во имя того чудесного человека, которого вы звали отцом, я могу еще сделать для вас, это не оставить вас навеки рабой в руках этих людей. Я могу дать вам возможность и надежду вырваться из сетей зла, если когданибудь сердце ваше откроется для любви и доброты. Повернитесь ко мне спиной.
Когда Дженни повернулась, лорд Бенедикт вложил в руку Алисы свою палочку и сказал ей:
- Хочешь ли, Алиса, помочь сестре и открыть ей путь в твой дом, когда отчаяние пробудит в е„ сердце любовь и она станет взывать к милосердию?
Алиса ответила утвердительно. Тогда лорд Бенедикт взял е„ руку с палочкой в свои и коснулся ожерелья на шее Дженни. Дженни громко вскрикнула, вздрогнула, и в тот же миг е„ ожерелье оказалось на полу в виде кучки битого стекла. - Повернитесь ко мне и подойдите ближе, Дженни. Дженни почти вплотную подошла к Алисе. Лорд Бенедикт, вс„ так же держа руку Алисы в своих, велел ей коснуться концом палочки груди Дженни и медленно, глядя ей в глаза, сказал:
- Любовь сестры и любовь пастора защищают вас от вечной гибели. Помните о Свете на пути каждого человека даже в самые мрачные минуты его жизни.
Помните, что жизнь - это доброта и милосердие. Достигают истинных результатов в жизни только с их помощью. Нет для человека безнад„жности, милосердие не знает пределов и у пощады нет отказа. Ничья злая, жадная и наглая рука никогда не положит на вас ярма. Вы не будете е„ рабой. И всякая злоба найд„т в вас сообщницу и рабыню только тогда, когда вы сами выберете е„ в спутницы, допуская в свои дела и привлекая е„ своим раздражением, предательством и ложью.
Идите. Вы выбрали себе путь добровольно, трижды оттолкнув руку помощи, что я вам протягивал. Вы связали себя с вашими сообщниками более крепкими канатами, чем это ожерелье, которому вы приписывали магическую силу.
Магической силой было ваше злое сердце. Идите, защищенная от вечного порабощения. Но помочь себе вы можете только сами, привлекая подобное.
Перестаньте бояться гадов, вертящихся вокруг вас. В близком будущем они задохнутся в кольце собственного зла. Но вся ваша жизнь станет адом, если вы не пойм„те, что постоянная фальшь вашего поведения, ваша ненависть или полное равнодушие к людям делают вас рабой собственных страстей.
Дженни стояла, безмолвно глядя в лицо лорда Бенедикта. - И вс„ же я ненавижу Алису, ненавижу даже мать, изменившую мне для вас, и... ненавижу вас. Не верю ни в какую вашу силу. Просто ваши штуки сильнее, чем фокусы Бонды. Но Бонда не самый главный член в своей акционерной компании, а простой исполнитель, как и ваши клерки вроде мистера Тендля. - со злобным сарказмом заключила свою тираду Дженни, поглядев на горестно слушавшего е„ Тендля.- Вы не сомневаетесь, конечно, - минуту помолчав, запальчиво продолжала Дженни, - что я никак не могу оказаться в роли прислужницы, исполняющей чужую волю. Вроде моей сестрицы и всех этих безвольных людей, окружающих вас в сию минуту. Я сама буду иметь штат собственных слуг.
Снова хохот Бонды прервал Дженни, но одного жеста лорда Бенедикта было достаточно, чтобы он замолчал и скорчился.
- Знайте же, Дженни, что во имя любви и прощения пастора оскорбленный и столь презрительно разглядываемый вами Тендль будет тем человеком, который когда-нибудь спас„т вас и привед„т к Алисе. В том, чьей слугой вам придется быть и какой ужас ждет вас там, куда вы попад„те, Дженни, очень скоро в этом вы убедитесь сами. Помните только, что закон пощады защитит вас тогда, когда вы начн„те творить любя, а не ненавидя, как делаете это сейчас. Лорд Бенедикт повернулся к Бонде и его спутникам: - Чтобы вы не смогли позабыть, как склонились перед силой добра, идите отсюда прочь, непрестанно кланяясь в пояс. И до т„мной ночи изображайте китайских болванчиков. Бойтесь новой встречи со мной или с кем-либо из тех, кто близок мне. Что же касается купленной вами банды, то ей проникнуть в дом не удалось, конечно.
И за попытку ворваться в мою личную комнату ваш, Бонда, пьяница Мартин уже дорого поплатился. А чтобы не нарушать ничем тишины, - говорить иначе, как ш„потом, и не смейте.
Внезапно Дженни и трое е„ спутников стали кланяться в пояс. Их усилия преодолеть сгибавшую их спины силу выражались в такой комической форме, что Генри, за ним Тендль, все клерки, наконец, сам старый адвокат и капитан - все покатились со смеху. Алиса и леди Цецилия в ужасе закрыли лицо руками.
Дория успокаивала бившуюся в истерике пасторшу.
В одно из мгновений, когда ему удалось разогнуться и он решил, что внимание Ананды ослаблено, Бонда бросил вер„вку, как лассо, в сторону пасторши. Но вер„вка, не коснувшись е„ шеи, была поймана Анандой и отброшена назад: она охватила шею Бонды, его руки, талию. Бонда вскрикнул, упал, терзая на себе вер„вку, так же как терзала здесь же недавно Дженни сво„ ожерелье.
- Иди, злодей, в этом украшении. И пусть оно давит тебя, как символ того зла, что натворил ты в жизни. Один только Браццано теперь сможет снять е„ с тебя. И то потому, что чистая душа дала ему слезу милосердия и поцелуй любви. Вот эта-то капля чистого милосердия и сможет тебе помочь. Но сумел ли ты выслужиться перед Браццано так, чтобы он захотел тебе помочь, - это уже твой вопрос.
- У лорда Бенедикта нам пощады не будет, - взмолилась рыдающая Дженни.
Она протянула руки к сэру Уоми. - Пощадите нас вы. Не делайте меня и людей этих посмешищем в первый же день моей супружеской жизни. Я... я...
ненавидеть вас не могу. Мне смотреть в ваши глаза страшись, точно в них я читаю весь ужас своей судьбы. Но... я преклоняюсь перед вами, я молю вас, помогите.
- Скажите, бедняжка, можете ли вы вспомнить хотя бы одно существо, которому вы помогли? - спросил сэр Уоми. Его голос, и всегда ласковый и нежный, походил теперь на звуки мелодичной арфы. - Знаете ли вы, что человек это арфа Бога, струны которой славят мировую Жизнь. Знаете ли вы, что сл„зы и скорби людей это пыльца Господня, превращающая человека в чудесный цветок.
Знаете ли вы, что каждая встреча это крылья, предназначенные для того, чтобы собирать пыльцу Господню в чашу своего сердца и изливать е„ как любовь, как отклик радости на скорбящую землю.
Пусть сегодня, в чаше моего сердца, смешается яд вашей злобы и сл„з с моим состраданием. И пусть ужас той минуты, когда жалкое существо назовет вас дочерью, вступит в мо„ сердце и в н„м найд„т утешение. Идите. Я взял на себя - во имя безмолвных просьб вашей матери, сестры и т„тки - ваше наказание. Но я сам освободить вас от него не могу. Мой брат и Учитель Флорентиец, молю тебя, разреши мне принять участие в борьбе Ананды и пощади ещ„ один раз этих несчастных, - низко кланяясь лорду Бенедикту, сказал сэр Уоми.
- Да будет, как ты желаешь, мой друг и брат, - возвращая ему поклон, ответил Флорентиец. - Но если хоть один ещ„ раз кто-то из ваших приятелей, Дженни, осмелится коснуться Алисы или вашей матери, то и вы, и они иначе чем на четвереньках передвигаться не смогут до конца своих дней. Ступайте. Ты же, злодей, - обратился он к Бонде, - молчи сегодня весь день. И говорить будешь потом только ш„потом. Сними свою вер„вку и брось е„ в камин.
Отерев пот, градом катившийся с их лиц, Дженни и е„ спутники поспешили покинуть контору.
Выполнив все необходимые формальности, поддерживая до крайности потряс„нных Алису и леди Цецилию и почти лишившуюся чувств пасторшу, обитатели дома лорда Бенедикта возвратились к себе.
За эти несколько часов их отсутствия всегда тихий и спокойный дом превратился в лагерь, осаждаемый со всех сторон. Не прошло и получаса с момента отъезда лорда Бенедикта, как к главному крыльцу особняка подкатили три большие кареты с людьми в маскарадных костюмах. У когото из ряженых были в руках музыкальные инструменты, кто-то пел песни - словом, карнавальная сценка была разыграна так удачно, что полисмены не остановили шумную компанию, решив, что это знать развлекается столь оригинальным способом.
Вес„лая компания принялась стучать в двери не только дверным молотком, но и палками и кулаками, барабанить в окна холла, выказывая нетерпение.
Одновременно у других дверей толпились нищие, якобы привлеч„нные вес„лым праздником в надежде получить щедрую милостыню.
Князь Сенжер приказал слугам оставаться на своих местах. Амедея и Сандру он поставил в холле у самых дверей и дал им пульверизаторы, сказав, что если снаружи будут очень уж безобразничать, то следует брызнуть в замочную скважину. Смеясь, он объяснил, что для жизни и здоровья жидкость абсолютно безвредна, но запах е„ невыносим. Кроме того, картон и бумага расползутся и руки почернеют. Это перепугает хулиганов.
Артура князь Сенжер поставил у боковой двери, дав ему такой же пульверизатор, и велел завернуть болты на железной двери ч„рного хода. Сам он стал рядом с Артуром, словно чего-то выжидая.
Среди нищих особенно выделялся монах; то моля о корке хлеба, то кощунствуя и хохоча, он потешал собравшийся вокруг сброд. Подговаривая оборванцев шуметь как можно больше, он стал перелезать через железный забор.
Толстый прут был вырван из каменного фундамента заблаговременно принес„нными с собой инструментами, и оборванец в рясе очутился в саду. Приказав спутникам орать ещ„ громче, он стал красться вдоль стены к кабинету лорда Бенедикта, будучи, очевидно, очень хорошо осведомл„н о его расположении.
Князь Сенжер велел Артуру обрызгать ближайших бродяг и повторить маневр, когда их сменят другие. Сам же отправился в кабинет Флорентийца, подош„л к окну и укрылся за портьерой. Его тонкий слух различал сквозь толстые стены крадущиеся шаги. Сквозь небольшую щ„лку между портьерой и окном князь Сенжер видел, как бродяга прильнул к стеклу, убедился, что в комнате никого нет, и через миг в его руке сверкнул алмаз, которым он стал вырезать стекло. Быстро и ловко справившись с этой задачей, он влез внутрь. Прислушиваясь, бродяга стал осматривать прекрасную комнату. Затем он снял грязные туфли и подош„л к двери, ведущей в соседнее помещение. Вытащив из кармана связку отмычек, он приготовился уже открывать замок, как вдруг тихий и властный голос пригвоздил его к месту:
- Остановись, несчастный, кинь то, что держишь, в камин и стой там, если не желаешь, чтобы тебя сейчас же раздавила плита, которая на тебя спускается.
Вскинув голову, бродяга едва успел отскочить и хотел было броситься на стоявшего посреди комнаты невысокого стройного человека. Но тут же схватился за горло, как будто его что-то душило, и поспешно направил свои шаги к камину. Там он сел на медную реш„тку, не имея сил держаться на ногах.
Бродяга попытался спрятать отмычки в карман, но огненный взгляд т„мных глаз незнакомца ж„г его. Весь дрожа, он послушно положил связку в камин, но вс„ ещ„ не теряя самообладания и бормоча какие-то заклятия, стал шарить у себя на груди и вытащил из-под рясы какой-то треугольник, направив его остри„м во вс„ так же спокойно стоявшего посреди комнаты князя Сенжера.
Держа свой треугольник, в котором чтото сверкало, он почувствовал себя увереннее и осмелился взглянуть на своего визави. И был огорошен тем, что незнакомец добродушно смеется. Бешенство вырвалось десятком грязных ругательств из уст Мартина, ибо это был он, предводитель всей банды.
- Ты что смеешься? Верно, не чуешь, что приш„л твой последний час. Мой камень мигом свалит тебя с ног, хоть ты и разоделся в роскошный костюм. Ну, вались, говорю. - И злодей вытянул свою руку по направлению к стоявшему князю.
Лицо князя стало серь„зно и даже сурово. - Если ещ„ одну минуту ты промедлишь, - снова закричал Мартин, - я свистну и позову сюда моих товарищей. Тогда тебе несдобровать.
- Попробуй, - тихо ответил ему князь, едва подняв кисть руки в сторону Мартина. Тот не устоял на ногах и сел на медный лист у камина, с трудом дыша и покрывшись потом.
- Куда ты осмелился проникнуть, несчастный? И что ты взял на себя? Что руководило тобой, когда ты соглашался осквернить эти комнаты?
- Бонда обещал мне целое состояние, если я отобью кусок зел„ной чаши с мраморного стола в той комнате, - весь дрожа от страха, ответил Мартин. - О, не приближайтесь, только не приближайтесь! - в ужасе закричал он, увидев, что князь сделал шаг по направлению к нему.
- У тебя ещ„ есть время раскаяться. Ты ещ„ можешь осознать весь ужас того, что делаешь сейчас, увидеть, среди какой грязи ты жив„шь. Сложи всю дребедень, которой тебя наградил Бонда, в камин, обещай мне трудиться честно, и я спасу тебя от твоей страшной шайки. Я дам тебе возможность снова стать человеком и почувствовать радость освобожденной и чистой жизни.
- Как бы не так! Сил„нки-то не хватает одолеть мой камень, так блеешь овечкой. Держись крепче.
И злодей попытался снова вытянуть руку со своим треугольником. И снова тот же мягкий жест князя заставил его отд„рнуть с проклятием руку.
- В последний раз я тебе предлагаю, хочешь ли ты начать чистую, новую жизнь? Ты убедился сейчас, что злодейство бессильно против любви, е„ знаний и силы. Взгляни внимательно в сво„ сердце. Что ты там видишь? Что есть там, кроме лжи, предательства, измены? Просмотри всю свою жизнь. С тех пор как ты предал мать, ограбил сест„р, бросил женщину с реб„нком в нужде и голоде, было ли счастье в твоей жизни? Радовался ли ты хоть раз? Неужели жизнь в вечном страхе прельщает тебя? Сегодня ты приш„л грабить и кощунствовать.
Завтра пошлют убивать, тоже пойд„шь?
Бродяга молчал, опустив голову, и угрюмо смотрел в пол. Ни один мускул на его лице не говорил о том, что он сожалеет о погубленной жизни. Недоумение оттого, что противник осведомл„н о его прошлой жизни, тупое упорство, жестокость и хитрость мелькали на его лице, он как-то фыркнул и дерзко сказал:
- Ладно, вижу, что ты, брат, из нашей же компании и сумел раньше меня залезть сюда. Я согласен поделиться с тобой всем, что раздобудем здесь и получим от Бонды. Но вс„, что я унесу с мраморного стола в той комнате, - только мо„. Я должен убить Ананду, он насолил немало нашему дорогому Браццано.
Мартин не докончил своего торга. Сенжер медленно поднял вверх руку и так же медленно и внятно заговорил:
- Милосердие не знает наказания. Запомни: вс„, что совершается с человеком, он творит для себя сам. Как бы безмерно грешен ни был человек, мгновение его до конца самоотверженной любви выносит его из кольца преступлений и ошибок и сливает со светлыми силами. Стоило тебе воззвать к Любви, - и она вырвала бы тебя из когтей смерти во зле. Но ты уже не можешь воскреснуть к Любви. В тебе омертвела та частица Жизни, что да„тся каждому.
Сознание тво„ потухло, и жить тебе на земле больше не к чему. Тво„ сердце больше не способно к творчеству. Оно заботится только о себе одном, о своих скотских инстинктах. Человек, живущий во зле, одними личными страстями, не нужен жизни Вселенной, а потому не нужен и земле. Дабы оказать тебе последнее милосердие, приказываю тебе: вс„, что на тебе надето чужого, все украденные тобою у твоих же товарищей драгоценности сложи в камин. И уходи.
Ты слышишь, как твои сообщники убегают. Спеши. Если тебя застанет здесь хозяин дома, тебе придется плохо. Ступай домой, кое-как дополз„шь. Там расскажешь обо вс„м тем, кто был так жесток, что послал тебя сюда, и забудешь навсегда об этом доме. Помнить будешь только, что жить в мерзости нельзя. В тоске и страхе, ничем не удовлетворяясь, влачи свои дни, пока не смилостивится над тобою смерть.
Как дикий зверь, срывал с себя Мартин какие-тo мешочки, драгоценности, коробочки и бросал в камин.
- Возьми горящую свечу и подожги собственной рукой все свои яды и наговор„нные талисманы, жалкий пьяница и мелкий воришка.
Послушно, но с большим трудом Мартин старался исполнить приказание. Пламя разгоралось туго, вспыхивало и опять угасало. Наконец Сенжер оросил в огонь какую-то коробочку, раздался треск, от которого перепуганный Мартин бросился бежать. Он напрягал все силы, чтобы выбраться из окна, в которое так легко влез. И вс„ же никак не мог перебросить наружу тела. Он завизжал от ужаса и стал молить о помощи.
- Ступай, я сказал. Надень свои грязные туфли и уходи. Язвы на тво„м теле, что уже кровоточат, не мо„ тебе наказание, а результат ядов, что ты по своей невежественности носил на себе слишком долго. Твои сообщники сделали из тебя живой ходячий шкаф, в котором хранили свои сокровища. А ты, по глупости, погубил свой организм, и теперь спасения тебе нет.
Перепуганный, обессиленный и до последней степени расстроенный, Мартин выбрался из окна, с трудом пролез в проделанное им отверстие в заборе и шатаясь, как пьяный, потащился прочь. Странные, давно забытые мысли бродили в мозгу Мартина. Ни с того ни с сего он стал вдруг вспоминать сво„ детство, мать, как она его любила и ласкала и как он, подзуживаемый угрюмым соседом, старался ей дерзить и отвечать грубостью на е„ ласки и заботу.
Мартин не понимал, почему сосед радовался, когда он расстраивал свою мать. Но вкусные пирожки и конфеты, которыми его одаривали за каждую ссору с матерью, побуждали его искать вс„ новые предлоги для этого. Почему именно сейчас думал Мартин о сво„м одиночестве, о том, что во вс„м мире нет сердца, которое бы его любило, он и сам не знал. Всю свою жизнь он издевался над любовью. Никогда и не вспоминал, что у него где-то есть сын, а сейчас он дорого бы дал, чтобы иметь возможность назвать какое-то живое существо сыном.
Вс„ путалось в голове у несчастного. Он еле соображал, как найти дорогу в отвратительную харчевню, где несколько часов назад он оставил сво„ платье и весело кривлялся и кощунствовал, переодеваясь в рясу. Теперь хохот пьяных матросов, преграждавших ему дорогу и спрашивавших, где он так нализался средь бела дня, докучал ему и отравлял и без того тяж„лый путь. Еле живой добрался Мартин до своей гостиницы, мечтая о тишине, одиночестве и постели.
Больше всего он боялся сейчас встречи с Бондой или Дженни с е„ острыми глазами. Он даже не понимал хорошенько, почему он их так боится. Но мечтал об одном - как бы проскользнуть незамеченным.
Благополучно добравшись до своей комнаты, он решил, что Бонда с приятелями ещ„ не вернулся, бросился к вину, всегда ожидавшему его на столе, и повалился на постель с единственной мечтой: заснуть покрепче и ни о ч„м не думать. Мартину и в голову не приходило, что Бонда сидит в своих комнатах один, всеми брошенный, не имея сил выговорить ни слова. А Дженни с Армандо и Анри, изнур„нные, огорошенные и ещ„ более озлобленные, сидят у себя в ожидании обеда и каких-либо известий именно от Мартина.
Единственной мыслью Дженни в конце е„ первого дня супружеской жизни была мысль о мести изменившей ей матери и окончательно теперь ненавидимой ею сестре.
Больше ни о ч„м не думала Дженни. Только бы уничтожить силу лорда Бенедикта, не позволявшую ей добраться до Алисы.
Что же касается того милосердного, кому она сама призналась, что ненавидеть его не может, - о н„м она сейчас напрочь забыла.
Она унесла с собой из конторы ужасающий страх перед грозным лордом Бенедиктом и не менее жгучую к нему ненависть.
ГЛАВА 17
МАТЬ И ДОЧЬ. ДЖЕМС И АНАНДА. АНАНДА И ПАСТОРША. ЖИЗНЕННЫЕ ПЛАНЫ НИКОЛАЯ И ДОРИИ
На следующий день жизнь в доме лорда Бенедикта пошла обычным чередом, если не считать тяж„лой болезни пасторши, за которой ухаживали Алиса с Дорией и которую лечил Ананда под руководством своего дяди князя Сенжера.
Леди Катарина никого не узнавала, и в е„ расстроенном мозгу вс„ время мелькала тень пастора, побеждавшего в борьбе Браццано, о ч„м пасторша говорила в бреду.
Лорд Бенедикт заш„л к Алисе, нежно обнял е„, потряс„нную сценами в судебной конторе, и объяснил, что бред е„ матери отнюдь не отражает истины.
И что через несколько дней мать е„ будет здорова.
- Тебе же, Алиса, надо очень и очень подумать обо вс„м, что за последнее время тебе пришлось пережить, увидеть и наблюдать. Ты знаешь свой великий урок, знаешь, что предназначено тебе выполнить в это воплощение. Но я тебе уже говорил, что "может" не значит "будет". Только бесстрашные сердца могут выполнить предназначенное. Бестрепетность ученика, его бесстрашие - это только его верность Учителю. Если всей своей верностью он ид„т за Учителем, он не спрашивает объяснений, он ид„т так, как видит и вед„т его Учитель.
Сейчас так сплелись судьбы и кармы большого кольца людей, что ты имеешь возможность видеть меня каждую минуту, можешь прибежать ко мне и взять меня за руку. Но не всю жизнь ты будешь подле меня. Обдумай, хватит ли у тебя сил пройти весь путь в разлуке со мной так, как будто бы я всегда рядом и во всех делах жизни ты держишь меня за руку. - Не продолжайте, мой друг, мой отец, мой наставник, - опускаясь на колени и приникая к руке Флорентийца, сказала Алиса. - Нет иной жизни для меня, чем жизнь в вечной верности вам, в единении с вашим трудом и путями. Я не ищу ни наград, ни похвал, я знаю, как трудно человеку на земле, с его закрепощ„нностью в страстях и личных привязанностях. Я пойду всюду так, как повед„т меня и пойд„т по земле через меня ваша любовь. Я буду стараться в полном самообладании, с тактом, приносить каждой достойной душе вашу помощь и мир. Я знаю, как скромно мо„ место во Вселенной. Я полна смирения и радости и хочу быть усердной в тех скромных трудах и задачах, что вы мне поручаете.
- Встань, дитя, и выслушай меня. Сейчас я поеду к родителям Лизы, чтобы уговорить их не делать выставки из свадьбы дочери, а просто и тихо обвенчать е„ с капитаном. И вторая моя задача - убедить стариков возвратиться на родину, предоставив детям одним уехать с нами в Америку.
Наль не переносит качки, а в сво„м положении будет переносить е„ много хуже. Лиза, хоть и привыкшая к морю, поднимется на пароход, неся в себе плод будущего реб„нка, и на этот раз тоже будет страдать. Дория неотлучно будет при твоей матери, которую мы оставим здесь на попечение Ананды и Сенжера. И Наль, и Лиза свалятся на одни твои слабые руки. Ибо леди Цецилия тоже будет плоха в пути, но у не„ есть Генри.
В этот момент ты одна, самостоятельно, можешь решить: хочешь ли ты ухаживать за двумя тяжело страдающими женщинами? Хочешь ли и дальше помогать Лизе, беременность которой будет чрезвычайно тяжела не только ей, но и всем окружающим. Лиза будет очень раздражительна и не всегда к тебе справедлива, но... перед тем, кого она вынесет в жизнь, ты, дитя, виновата.
Когда-то давным-давно тебя любил и надеялся стать твоим мужем этот будущий человек, а ты осмеяла его и отвергла. Он отомстил, предав тебя, и ты пошла на казнь. Теперь тебе предоставляется возможность добротой и милосердием помочь ему заслужить тво„ прощение. Но мало простить человека за его грех перед тобой. Надо помочь ещ„ создать семью, куда он прид„т. Надо напер„д развязать карму, чтобы он приш„л свободным и чтобы именно тво„ сердце - творчеством доброты - сделало радостным его земной приют.
- Какое счастье! Какое счастье быть полезной Наль и Лизе, да ещ„ искупить свой грех в труде для них. О, если бы папа ещ„ жил, как бы он радовался в эту минуту, - вся сияя, отвечала Алиса.
- Дитя мо„, как бы ты ни была тверда в решении этих вопросов в эту минуту, подумай ещ„ раз, прежде чем ответишь мне. Пока ты будешь ухаживать за своими подругами, пока у обеих женщин не родятся их первенцы и далее, первое время, вся внешняя жизнь, наука, искусство, театры, - вс„ будет закрыто для тебя. Ты будешь главной осью всех домашних серых забот. Но матери будут страдать для собственных детей, а ты...
- А я без страданий буду наслаждаться счастьем жить, нянча сразу двоих детей. Зачем нам больше говорить об этом, мой Учитель. Я иду. Вы подле нас в эту минуту. Какое счастье может быть выше жизни подле вас! Лишь бы жить в той чистоте, которая не мешала бы вам изливать ваше милосердие через наши грубые тела. Там, где не можете действовать вы, потому что атмосфера слишком низка для вас, пусть там верность наша поможет вам действовать через нас так, как вы считаете нужным. Я знаю, что Лиза вспыльчива и неустойчива, раздражительна и требовательна. Но я знаю и то, что там, где жив„т истинный талант, жив„т и громадная трудоспособность. Она будет владеть собой, потому что научится восходить на вершину вдохновения. Я думаю, неорганизованное, неустойчивое существо не может носить в себе истинный талант. Или же оно должно рано умереть. Ведь гений разорит всякого, кто не может воспитать в себе полное самообладание и войти в гармонию со своим даром. Если Лизе суждено жить в высоком искусстве, она научится владеть собой. Я же буду счастлива быть ей пробным камнем любви в е„ труде над собой. Зная вас, это так легко.
- Спасибо, друг Алиса, поистине редко бывает счастлив ведущий тем, что имеет подле себя такое сокровище - живую чашу мира и любви. Будь благословенна. Иди, любимая и любящая, и храни в мире всех тех, кто тебе повстречается. Никогда и ничего не бойся. Ты жив„шь, чтобы радостью защищать тех, кто встретился тебе.
Флорентиец обнял Алису, отпустил е„ и уехал к родителям Лизы, где назначил свидание Джемсу.
Не успел он войти в гостиную графов Е., как сразу обнаружил полный разлад между "отцами и детьми". И графиня сразу же начала жаловаться. Она утверждала, что дети, несомненно, рассказали деду в письме, что их ждет помпезное бракосочетание сразу в двух церквах, которое затевают родители, считая, что брак только тогда станет действительным, когда будут соблюдены формальности обеих религий. А граф полагал к тому же, что Лизе необходимо завязать свои знакомства, опираясь на высокие связи деда и отца. И приступить к этому удобнее всего за брачным пиром.
В сво„м письме дед, так редко вмешивавшийся в семейные дела сына, категорически потребовал, чтобы свадьба его внучки была как можно тише и скромнее. И чтобы родители возвращались в Гурзуф, предоставив новобрачным самостоятельно путешествовать и пожить так, как они сами найдут для себя нужным.
- Ну, представьте себе, лорд Бенедикт, как я могу отпустить свою несовершеннолетнюю дочь одну в путешествие? Да ещ„ Джемс придумал эту дикую поездку в Америку. Кроме того, каково это пережить, что Лиза писала деду потихоньку от меня. Значит, она тяготится нами. И сразу же променяла нас на жениха.
- У нас уже был однажды разговор почти на ту же тему. Не буду повторяться, графиня. Мне кажется, что вы хорошо вспомнили в эту минуту, что я вам говорил тогда. Сейчас скажу только одно: не могу поверить, чтобы Лиза или капитан прибегали к каким-либо секретным путям у вас за спиной. Оба они так честны и благородны, что найдут в самих себе силы защищать сво„ мнение в прямом разговоре. Я опускаю вашу реплику, кого и как и на кого променяла в своей любви Лиза. Это недостойно вас. И вам самой, я думаю, тяжело, что в вас живут такие мысли.
Поговорим о мнении вашего тестя. Мне думается, что он глубоко прав. Для кого вы затеваете всю эту шумиху? Если признаетесь честно, - только для себя и мужа. Вам хочется теперь сделать вс„ так, как вы желали бы, чтобы было сделано для вас на вашей сравнительно тихой и небогатой свадьбе. Вся эта внешняя суета, графиня, что она имеет общего с любовью? Вы говорите, что не можете допустить, чтобы дочь жила и ездила по белу свету одна. Допустим, минуя всякий здравый смысл, что это так. О ком вы думаете, когда так беспокоитесь? О ней или о себе? Чем можете вы ей помочь, если прид„т беда? Вы так тверды, что в любой панике способны внушить ей мир и спокойствие? Вы можете удержать е„ от любого необдуманного шага?
Я думаю, что вы очень добры, великодушны, благородны. Но ваша жизнь вся в порывах и изломах. Часто ли вы умели удержаться от залпа слов, которыми оглушали ваших близких? Если у Лизы слабое здоровье, то именно бурной своей несдержанностью вы способствовали е„ неустойчивости. Об этом не раз говорил вам наедине е„ дед, так пламенно защищавший вас на людях, так рыцарски служивший вам всю жизнь. Отчего же сейчас не принять его совета, совета огромной мудрости?
Кроме всего прочего на пароходе Джемса отправлюсь я со всей своей семьей.
А моими дочерьми вы ведь искренне восхищаетесь. Если Лизе понадобится помощь, уход или ещ„ что-либо, неужели мы оставим е„ без внимания?
Графиня молчала, опустив глаза, но видно было, что каждое слово гостя попадало в больное место. Ни на одно предположение лорда Бенедикта она не смогла бы ответить отрицательно. И, тем не менее, стала возмущаться. Но чем дальше он говорил своим ласковым голосом, тем резче менялось е„ настроение, и она начала отдавать себе отч„т в том, как много вреда, вероятно, причинила всем любимым ею людям своею неустойчивостью, как тяжело легло на е„ собственную дочь бремя е„ неуравновешенности.
- После письма отца, - заговорил граф, - я отказываюсь от своих первоначальных намерений. Никогда мне ничего не запрещавший даже в таких серь„зных делах, как женитьба, дружба, различные предприятия, в которых он далеко не всегда был согласен со мной, отец сейчас просит категорически не омрачать жизни единственной дочери и послушаться голоса любви и чести. Ваш голос, лорд Бенедикт, и есть голос любви и чести, голос мудрости.
Присоедин„нный к голосу моего отца, он заставляет меня послушаться сегодня, хотя ещ„ вчера я спорил бы и возмущался.
Отец мой стар. Вы мне на многое раскрыли глаза. Я тоже не был достойным воспитателем моей дочери, как не был хорошим сыном своему отцу. Но он, - он всегда был мне примером рыцарской воспитанности. И я знал, что неподкупные честь и правдивость - это мой отец. Если я прожил честным человеком до сих пор, то только потому, что всегда был передо мною его живой пример. Я вернусь в Гурзуф сейчас же, после самой тихой свадьбы Лизы, а графине предоставляю поступить, как она сама решит и захочет.
Голос графа, сначала печальный и дрожащий, становился вс„ тв„рже, и когда он кончил говорить, лицо его стало светлым и совершенно спокойным.
- Иди в жизнь, Лизок, - сказал он, подойдя к дочери и обнимая е„, - не мне тебя учить, как быть женой и матерью. Прости, ты вс„ казалась мне малышкой. Одно я знаю тв„рдо, что честью ты вся в деда. Если будешь проста и не мелочна в буднях - всем украсишь жизнь. Цени, что выходишь замуж за того, кого любишь. А мы с мамой постараемся доказать, что любим не себя, а тебя.
Граф нежно поцеловал обе руки дочери и, задержав их в своих, тихо прибавил:
- Теперь, когда кончилось тво„ детство, я должен кое в ч„м признаться.
Если бы не дедушка, никогда бы я не согласился, чтобы ты училась играть на скрипке. Не суди меня строго. Когда стану дедом, постараюсь принести в себе твоим детям образ их прадеда. Играй и пой, Лизок. Я знаю, как смягчается сердце, когда ты играешь.
- Я очень прошу вас, граф, посетить с семейством мой дом завтра вечером.
Ко мне приехал мой друг, певец каких мало. И голос его, однажды услышанный, вовек не забудется. Я надеюсь, графиня, вы не откажетесь приехать с Лизой завтра вечером, а Джемса и просить об этом не надо: певец, о котором я говорю, его большой яруг, индус Сандра Кон-Ананда. Я убежд„н, что ваше сердце музыкантши и женщины не раз дрогнет завтра.
Лорд Бенедикт простился и уехал. Графиня, сдерживавшая при н„м свои сл„зы, больше собой не владела. Е„ рыдания, горькие, отчаянные, поразили Лизу. По е„ знаку граф и Джемс вышли из комнаты. Лиза села рядом с матерью, обняв е„ и, тесно к ней прижавшись, подождала, пока первая волна материнского горя утихнет, а потом прошептала ей на ухо:
- О ч„м ты плачешь, мама? Ведь в эту минуту мы с тобой не мать и дочь, а две любящие друг друга женщины. Если ты плачешь о том, что не сумела меня воспитать лучше, то знай, что мне лучшей матери, чем ты, никогда бы не встретить.
Ты научила меня жить свободной и в себе искать смысл жизни, а не скучать в одиночестве, ища пустые дружбы и развлечения, находя всю прелесть не в природе, а в суете. Ты для меня первая драгоценная дружба. Ты не мешала мне читать вс„, что я хотела, ты не мешала мне играть, как и сколько я хотела, ты всегда понимала мои увлечения, ты одна знала, как я любила Джемса.
Теперь я сделаю тебе, первой своей подруге, признание. Из него ты увидишь всю силу моего доверия и любви к тебе.
Ты знаешь, ты видела мой уголок в том доме, что Джемс приготовил для нас.
Дед часто рассказывал нам с тобой о своих путешествиях по Востоку, о Будде и его жизни. Он научил меня любить этого великого мудреца. И можешь понять, как я была поражена, когда увидела в одной из своих будущих комнат дивную статую Будды. Я точно на молитве стояла перед ним и дала обет, что вс„, что я буду играть, я буду изливать в его чашу, для меня святую.
Мы каждый день ездили туда с Джемсом, чтобы побыть несколько времени у этой статуи. И каждый раз я чувствовала, как день за дн„м вс„ крепнет во мне верность моему обету перед Ним, как вс„ сильнее становится мо„ бесстрашие, как я подхожу вс„ ближе к Нему, как вижу в Н„м моего покровителя и друга.
Когда я играю в том доме, мо„ сердце так раскрывается, точно я играю прямо перед Ним, неся Его милосердие и собирая все сл„зы слушающих меня в Его чашу.
Я знаю, мама, что то, что я тебе скажу сейчас, тебя потряс„т. Но и ты прими мо„ признание не как мать, а как подруга, первая, любимая. Вчера мы приехали к моему Будде, и так сказочно прелестно была убрана Его комната. И цветов таких я не видела никогда ещ„. Джемс был поражен не меньше моего. Это не он украсил комнату цветами и только сказал: "Это Ананда нас благословил на брак".
Я не знала, кто такой Ананда в своей внутренней сущности, и Джемс рассказал мне, что Ананда мудрец, что он необычайно добр, и сила его любви к людям почти равна святости.
Мы придвинулись ближе к Будде, и я увидела в его чаше письмо и футляр. На письме было написано: "Моим друзьям в великий день их свадьбы". И вот самое письмо, слушай, мама:
"В границах тела человека жив„т его великая Любовь. Пронесите эту Любовь в чистоте плотского соединения и создайте новые тела, где бы Любовь, живая и деятельная, могла трудиться, чтобы единить людей в красоте.
Таинство брака не только в том, что чья-то рука соединяет двух человек перед внешним престолом. Но и в том, когда люди сливаются воедино, чтя друг в друге Любовь. Наденьте, Лиза, тот браслет, что я положил Вам в чашу великого Мудреца. На н„м написано: "Иди в вечной верности и бесстрашии и любя побеждай". Примите эти врезанные в браслет слова как путеводную нить и отдайте не только тело и мысли Вашему мужу. Но слейте всю жизнь в себе с его жизнью в н„м и вступайте в новую стадию земного счастья, где нет разделения между трудящейся, видимой Вам земл„й и трудящимся, невидимым для Вас небом.
Таинство брака есть таинство зачатия новой жизни. Настало время сойти в Ваше тело той душе, что через Вас станет вновь человеком земли.
Этот Ваш первенец будет Вашим благословением, большой Вам помощью и миром. Вы же станьте сегодня матерью, радуясь и приветствуя его всем сердцем, воспевая ему песнь торжествующей любви. Ваш друг Ананда".
Лиза умолкла и через минуту шепнула матери: - И таинство совершилось.
И она показала матери скрытый под рукавом платья браслет.
Графиня была так взволнована словами Лизы, так глубоко потрясена совершенно необычной формой брака дочери, что сидела молча, с удивлением разглядывая такое родное, близкое, привычное лицо Лизы, в котором сейчас она не узнавала дочери. Она видела восторженное и преображенное лицо иной, незнакомой ей женщины.
"Так вот какою бывает Лиза", - мелькало в уме графини. Она вс„ смотрела и смотрела в это новое лицо и вдруг как-то сразу осознала, что Лиза, сидящая перед нею, впервые понята ею по-настоящему. Ясно стало графине, что это не только цельная, любящая женщина, но что это мать, хранящая в себе залог новой жизни.
Пока Лиза показывала ей браслет, очень похожий на тот медальон, что ей дал Джемс, голова графини упорно работала. Ей казалось, что она в первый раз поняла смысл прожитой своей жизни. Если бы Лиза не сочла е„ достойной предельной откровенности, не сказала бы ей, что самое ценное - свободу своей духовной жизни - она нашла с помощью матери, графине нечем было бы вспомнить сейчас свою жизнь. Только в эту минуту она поняла всю ответственность матери перед жизнью, перед миром, а не только крошечной ячейкой собственной семьи.
Графиня думала, что вот Лиза вышла белым лебедем из их семьи не слишком талантливых людей, и вспомнила теперь, что не раз говорил ей Лизин дед:
"Неужели вы не видите, что Лиза истинный талант, а не салонная развлекательница, что ей нельзя навязывать никаких предрассудков и суеверий, а надо все усилия приложить, чтобы в ней было как можно меньше нетерпимости, предвзятости, женской субъективности и условностей морали, и тогда е„ талант будет развиваться в чистом и свободном сердце".
Тогда этих слов не понимала графиня. Она не раз ревновала дочь к деду, очень друживших и души друг в друге не чаявших. Теперь графиня видела, как высока была е„ девочка в своей чистоте, как мало она считалась с внешними правилами и приличиями, которые ни за что не осмелилась бы нарушить сама графиня.
Долго сидели, обнявшись, мать и дочь, и слов им было не нужно. Говорили их души, говорили радостно, хотя обе женщины шли в разных направлениях, и каждая понимала, что ид„т свой путь вечности, что данная ей жизнь, от рождения и до смерти, только маленький кусочек счастья жизни вечной.
Каждая из них давала безмолвный обет отдать все силы, чтобы хранить будущую новую жизнь и стараться победить в себе какие-то тяж„лые черты, дабы не омрачать своих близких.
- Мама, вс„, чего бы я хотела, - это заслужить от своих детей те доверие и дружбу, с которыми я ухожу из твоего дома.
В дверь постучали, вош„л Джемс, проводивший графа в православную церковь, вернее в то, что при посольстве играло е„ роль.
Графиня протянула ему свою свободную руку и обняла Джемса, усадив его рядом с собою. По лицам обеих женщин он понял, о ч„м говорили мать и дочь, и ласково ответил на поцелуй графини.
- Будьте счастливы, мои дорогие. Если у вас будут сомнения, - пишите деду. Это сердце никогда и никому не дало плохого совета. Впрочем, тот, кто венчал вас цветами у ног Будды, вероятно, не оставит вас и впредь.
Сегодня вам обоим надо побыть вместе. Вы ещ„ и не виделись толком.
Поезжайте к себе домой и будьте к обеду, я закажу его попозже.
Проводив детей, графиня ушла к себе в комнату, не велев никого принимать.
Она тв„рдо решила не говорить ничего мужу, щепетильность которого в вопросах хорошего тона знала отлично. Сумев сейчас перешагнуть через все впитанные с детства предрассудки, удивляясь, что не испытывает никакой боли от поступка дочери, а считает его в порядке вещей, она стала думать о лорде Бенедикте, о том, как бы он отн„сся к поступку Лизы и поведению самой графини.
Граф вернулся довольно поздно, рассказал, что послезавтра в полдень свадьба и он решил не звать никого, кроме лорда Бенедикта и его семьи.
Графиня обрадовалась, хотела было о ч„м-то сказать мужу, как вдруг два человека с трудом внесли огромную корзину с цветами.
- Батюшки, да это целый свадебный поезд, - воскликнул граф, наклоняясь к корзине и указывая на скрытые среди цветов роскошные футляры с именами Лизы и Джемса. - Похоже, каждый член семьи Бенедиктов вложил сюда свой подарок. Я и не знал, что таков английский обычай.
