Рокси: Интервью со Свиньей

Это был один из последних дней безвозвратно уходящего лета. Ощущение подобравшейся осени с холодами, мокротами и прочими ломками сквозило во всём. Все спешили ухватить последнее, тёплое, торопились и путались. Идти — не идти. Стоять — не стоять. Все вопросы решил выброшенный в магазине «Ереванский» (многим будет полезно в качестве решения самых разнообразных вопросов вовремя сбегать в магазин и затариться). Итак, мы пошли, хотя боялись. Седьмой этаж, дверь как дверь. Самая обычная кнопка для звонка. Но как-то боязно прикоснуться к этому большому, необузданному, сильному, которое может ударить по голове бутылкой. Но уже стаканы налиты, и не по первому разу. Мы сидим на полу в комнате, где обоев меньше, чем плакатов с панк-звёздами. А он не так уж грозен, этот обмазанный наполовину какашками Свинья.

— Вот так, придут репортёры, магнитофоны требуют (магнитофон хороший — то и дело перестаёт крутить или писать).

— Самое раннее, что я о себе помню — сижу под столом, здесь мне уютнее всего в высокой и большой комнате, где не переставая звучит музыка Брубека, прелюдии Листа, Чайковский в бит-обработках. Папаше спасибо. Этакий, сякой, нехороший (как плавно льется речь Свиньи, если выбросить из нее 60 процентов богатого русского устного).

— Т.е. твоё детство было полно музыки?

— И шампанского. Первый раз дали в четыре года. Сказали: осторожно, оно может ударить в голову. А вы пейте. Я вам ещё чего-нибудь наговорю. Козлы. Но только обязательно напечатайте, что бельё я ношу исключительно женское. Могу всё показать (и показал). А ещё всё мое несчастное детство было испорчено тем, что меня не взяли в детский сад. Бюрократы, падшие женщины. И просидел я за кулисами. Матери спасибо. Наблюдал почти голых женщин (балет). С тех пор у меня к нему страсть, любить не перелюбить его, и так, и этак, тошнит меня от него.

— Так с чего началось твоё увлечение музыкой?

— А ни с чего, я вообще, как вам одноглазым хрипунам, наверное, известно, я пою.

— А вот увлечение панком…

— Не перебивай. Я работал в магазине. В трудовой книжке у меня 18 мест работы. Пришёл ко мне чурик один — Монозуб. И начал какую-то лапшу на уши вешать. Ему макароны нужны были. Я дал ему макароны, речь свою расчленил и обложил его имя со всех сторон. Он тогда хотел организовать группу. Он ударник (этого ударника … отовсюду, … он, а не ударник…). Я — вокал, Севин брат — гитарист. Собрались. У каждого своё. Кто — БЛЭК САББАТ, кто — панк-рок. После недолгих пьяных разборок со страшным мордобоем и боем всего остального мне пришлось самому учиться играть на гитаре. Затем прошли четыре смены состава, и теперь мы АВТОМАТИЧЕСКИЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛИ. Чего вы все спрашиваете, микрофон с места на место переставляете? Корреспонденты?!?! Дерьмо вы на букву Г, а не корреспонденты, (прим. редакции: вмешавшийся троюродный дедушка Свиньи, администратор, спас положение фразой весьма и весьма спорной: «Они такие же корреспонденты, как я — лётчик!»)

— Что больше оказывает на тебя влияние: слова или музыка ПИСТОЛЗ?

— Вот чего никогда не знал, так это английского. Буржуйский язык и люди поганые, не люблю англичан.

— Значит, ты пишешь тексты, совсем не зная, о чём поют они?

— Да. Разве что такие пижоны вонючие, как вы, придут и переведут со стенки. Расскажу одну историю. Это было, когда я в первый раз встретил отца советского панка Юфа, ну ещё Вольдемара и остальных. Вы бы их назвали просто - ковбои (в плане морду начистить) или звери. Но вот пришёл ко мне Пейдж (самка собаки) в больницу, принёс статью о новом течении. Я думал — ничего интересного, а начитались до того, что сидели и били бутылки об раковину. Уборщица долго ругалась, меня чуть не выгнали из больницы. Когда мы прочитали первую статью: «Я спускаюсь в дурно пахнущий подвал и т.д.», я подумал, как Маяковский в своё время: «Принимаю, мой панк-рок». (Беззлобный, саркастический хохот чудом не разжиревшего человека.)

— А вот панк в чём…?

— Панк-люди — это там, а здесь вонючки малорослые. Там панк идёт, его за километр видно. А наших даже в рестораны пускают.

— Но ты понимаешь, что твоя музыка никогда и нигде не будет звучать в таком виде (корреспонденты горячатся).

— А мы и не музыканты, и не считаем себя ими, не позируем. Сейчас коллектив постоянный. В армию не собираемся. Нам хорошо. Самим хорошо.

— Какого чёрта вы соглашаетесь на концерты? Тут вся пьяная компания (кроме Свиньи — гитарист Сева и дедушка-администратор) начинает бурно впадать в амбицию.

— Каждому нужна слава, чтобы доказать Ордановскому, что он дурак. Нас привлекают популярность и деньги. Мы против буржуев. Играли вот у Троицкого. Сначала в Москве месяц бухали у него. Собрались уезжать. А ему взбрело в голову, чтобы мы поиграли в какой-то компании. Чего нам — мы пьяные, бацаем всё, что нам нравится, а они все заторчали от нашего идиотизма. Мы им в рожу плюём. Стебёмся, а они рты открыли, заохали. Я думал, нам морду набьют, а они охают. Козлы сипатые. А морду мне набили недавно, а потом я набил. (Все смеются. Голос дедушки: «Простой народ врубается и бьёт Свинье харю. А интеллигенты сопли от радости глотают»).

Администрация редакции просит прощения за посылку к алкоголикам корреспондентов-алкоголиков.

— Чем вы объясняете свою популярность?

— Тем, что вы козлы! Сами тут припёрлись, интервью берёте, … страдаете.

— Народ взволновался, вот мы и пришли пролить свет, — бурчит себе под нос пьяный гитарист Сева.

— Почему взволновался? Просто этот идиот Троицкий посчитал, что у нас кайфовая музыка. А музыка действительно кайфовая, мы с этим и не спорим. Она очень проста. Все остальные хватаются за верхи, пи-пи-пи, гу-гу-гу всякие. А принципов никто не знает. А мы в своей музыке приёмы знаем. Технические и музыкальные, на них и держимся. Никто лучше нас сыграть нашу музыку не может. Однажды мой папаша, а за ним и Роттен, сказал, что любая популярность достигается через скандал. Наливайте ещё.

— Тебе не кажется, что за скандал, который вы делаете на сцене, вам крепко достанется? Вот МИФЫ, Ордановский, АКВАРИУМ когда-нибудь выйдут в люди, а вы — нет.

— Они играют на да, а мы на нет, поперёк этим Ордановским, Мифам и прочим буржуйским прихвостням.

— Вот вы играете панк-рок…

— Анархический рок. Панк-рок там, а здесь мы только отталкиваемся от СЕКС ПИСТОЛЗ. Они классики, а мы с них дерём. Дерём, потому что лучше не родимся, чем они. Это действительно гениальный вариант. То, что мы играем хуже некуда, и то, что мы настоящие охламоны, никто не отрицает.

— Есть ориентация на них?

— Да, прямая. Этому охламону не наливайте. Он соображать перестал.

— Название оттуда же?

-Да.

— Вот Майк. Он слушает Циммермана, торчит, потом, наверное, ходит, думает, потом по памяти поёт то же самое, но на русском. А у вас?

— А мы послушаем СЕКС ПИСТОЛЗ, врубимся в суть. Текст не интересует. Главное — музыка. Берём элементарные ходы, аккорды, и на этот размер делаем русский текст. Всё откровенно (здесь, читатель, он тебя помянул). У меня секретов нет.

— Как ты думаешь, есть разница между панк-людьми и панк-музыкой?

— Конечно. Там всё и вся — жертва рекламы. Попадись Роттен другому менеджеру — и он пел бы, как Кобзон. Понял? А панк-люди — этого я вообще не знаю. У нас чертовщина какая-то: летом панк, а зимой в шубе.

— А вот на вас булавки. Это зачем?

— Мы говорили уже, что мы не панк, а анархическую музыку играем, и люди мы не панк, а просто шалопаи. Мы просто весёлые шалопаи. У нас в компании все клоуны, нам так весело, куда веселее, чем любым цветным. Вот бы нам за клоунство деньги платили. А булавки — это просто так, для понта. Поймите, мы самые обыкновенные люди. Вот вы говорите, что мы милые, интеллигентные (если честно, то Свинья производит впечатление действительно интеллигента, да ещё в третьем колене, тут уж любой рок напрасен, видно сердцевину… но, с другой стороны, выпей с кем хочешь пять бутылок, и он покажется тебе не работягой, а королевой Марго или графом Витте. То-то.), а мы можем с любым мужчиной у пивнухи найти общий язык, мы и он — одно, а интеллигентов бьём (это он врёт).

— Народ взгрустнул, и мы явились включить, нет, пролить свет (Сева).

— Значит, ваше искусство глубоко народно с одной стороны и носит на себе налёт примитивизма и авангардизма, а вы говорите, что играть совсем не тянете…

— Нудло ты сипатое, ничего не понимаешь. Давайте ему харю намылим! (Шутка. Почти все весело смеются.)

— Вот художник Пиросмани был тоже народный примитивист…

— Я люблю Игги Попа, а этот ваш — дурак, и родственники его…

— А авангард?

— Вы этого заткните, он уже готов… Авангард?! (Все смеются.) Авангард?! (Все смеются ещё громче.) Смешно. Я закругляюсь. Я на сцене с микрофоном чувствую себя хозяином, хотя и здорово позирую. Жаль, что не у нас, а в Англии вонючей пришли к СЕКС ПИСТОЛЗ. Больше всего люблю их, Высоцкого уважаю, мне до него далеко, хотя думаю, что он первый в России рокер. На войне Роттена застрелил бы, как врага. Готов вступить в любой Рос, Гос, Моc, Обл, Лен, Сельхоз — концерт, где платят деньги, причешусь и так и эдак, но анархию оставлю. Ха-ха. Всяких гопников, буржуйских прихвостней от музыки не уважаю очень (сильнее было сказано). А сейчас спою вам песню.

Но не поёт, потому что все пьяны, устали и мирно посапывают в комнате, где нет никакой мебели, кроме драной дерюги на полу.

Хороший человек, от которого есть что ждать.

М.Брук, В.Сорокин. «Рокси» №5, 1982.