Антихрист - Суперзвезда

Таким образом, Апокалипсис,… является внутренним, духовным событием, и только вторичным следствием может стать внешняя физическая катастрофа. Врата Сторожевых Башен, которые стоят на страже в четырех углах нашего измерения реальности - это ментальные конструкции. Когда они открыты, то пропускают (Сатану) - не в физический мир, а в наше подсознание.

- Дональд Тайсон, «Енохианский Апокалипсис»

"ЭТОТ человек мертв".

Где-то, над моим телом говорит мужской голос. Его слова - это первые звуки, что я слышу за многие часы, может, дни. Я не знаю, сколько времени я здесь лежу. Я даже не знаю, где я наожусь и жив ли вообще. Некоторое время я силился пошевелиться, но так и не смог. В моей левой руке покалывало. Всё остальное тело ничего не чувствовало и было очень слабым, как деревянные конечности, свисающие с ослабленных ниточек выброшенной марионетки. Я попытался открыть мои глаза, давал команду векам подняться, но они не слушались. Мне нужно было вставать, нужно ббыло сказать им там, что я не умер. Я был все ещё жив. мое время ещё не пришло. Мне ещё столького нужно было достичь.

Мои ресницы медленно разлепились, разорвав тонкую липкую пленку, которая затрудняла зрение, делая его расплывчатым. Все, что я мог разглядеть, был ослепительно белый свет, бьющий мне в глазза, пронзающий все мое существо, ну, или то, что от него осталось. Я знал, что мое время умирать ещё не пришло.

Чья-то тыльная сторона руки, костлявая и покрытая варикозными венами, потерла мой подбородок. Интересно, все это время я вот тут просто лежал? Смутные человеческие очертания, благоухание горького сыра и влажного дерева вдруг закрыли собой свет. Я услышал оттуда голос:"Бог все ещё любит тебя". Голос исходил от женщины, которая откашляла флегмы себе в ладонь затем по-старчески вздрогнула и продолжила гладить меня по голове тыльной стороной ладони, в которую только что плюнула.

Теперь я почувствовал свою грудь. В ней что-то очень сдавливало и стесняло vое сердце. Рядом было небольшое собрание людей. На кровати рядом со мной, покрытый пролежнями то ли от матраса, то ли просто из-за преклонного возраста то ли из-за костей, выпирающих на коже, недавно скончался седой старик.

Чья-то рука помягче схватила мою челюсть и с силой открыла её. "От этого у тебя заболит голова, но сердцу станет гораздо лучше". Она положила мне что-то под язык, оно зашипело, защекотало и пошло пузырями, после чего она отключила ослепителльный свет у меня над кроватью. Мое тело провалилось глубже в постель, в мою голову устремилась тёплая волна крови, и меня качнуло обратно в сон.

Когда я снова проснулся, было темно, и комната была пустой. В висках стучало, моя левая рука всё ещё была будто залита внутри газировкой, но силы, вроде как, постеенно возвращались ко мне. На мне был лишь зеленый больничный халат с открытой спиной. Мои вещи ббыли сложены в аккуратную черную кучку на полу, а на тумбочке рядом с кроватью они были упакованы лемонно-желтый мусорный пакет. Я попытался вспомнить, как я попал сюда.

Я потянулся к столу, и вспышка боли пронзила мою грудную клетку. В сумке оказалась моя зубная щётка, зубная паста, ручка, косметичка и большая черная тетрадка для заметок - вроде дневника.

Я открыл первую страницу и постарался сфокусировать взгляд на размытых голубых линиях и неровных черных чернилах.

«Ненавижу смотреть на людей в ресторанах, которые смеются, веселятся, наслаждаются жизнью. Их жалкое счастье вызывает у меня рвотные позывы. А по телевизору, неужели люди действительно живут вот так? Это всё шутка? Мы растим детей чтобы они верили в " Спасателей Малибу ", "консервироанный смех" и Дженни Джоунз? Тупые, раздувшиеся дохлые рыбы домохозяйки, тренирующие свои толстенные ноги вместе с тренажёром " Thighmaster " (" Повелитель бёдер ") Сюзанны Сомерс? Это она, кстати, помогла создать этот стереотип тупой блондинки и теперь она сраная национальная героиня инфобизнеса, впаривающая нам всё новую и новую очередную и совершенно никчемную хитроумную штуковину, которая называется то ли как порнофильм, то ли как песня "Aerosmith". Нахуй слепое потребительство. Глупые люди заслуживают то, что они получают. Если Синди Кроуфорд скажет им покупать футболки с надписью " Я ебанько каких поискать ", будьте уверены, их раскупят тотчас же. Худшее наказание, которое я только могу для них придумать, это позволить им просыпаться каждое утро и жить своей тупой ёбаной жизнью, растить своих тупых ёаных детей в своих тупых ёбаных домиках, ну и, конечно записать альбом под названием " Антихрист-Суперзвезда ", от которого все настолько высрут кирпичей из пригоревших пуканов, что это уничтожит, в итоге, их всех. Иди нахуй, Америка. Да и сам я тоже иду нахуй. Мир раздвигает ноги для очередной ёбаной суперзвезды...»

 

Я написал эти слова в день, когда приехал в Новый Орлеан, четыре месяца назад. Я помню это как вчера, потому что с того дня каждый следующий день становился все хуже, до тех пор, пока истерзанный наркотиками, бессилием, паранойей и депрессией, моё тело наконец не сломалось, и я не оказался в этом зловонном госпитале с белыми стенами. Я был полон оптимизма по поводу выполнения своих обязательств по части промо-компании в поддержку "Smells Like Children". Я думал, я скинул с себя старую кожу, кожу того меня, что был полон сомнений и неуверенности, думал она дюйм за дюймом сошла с меня за те два года, что я провел в различных турне. Похоже, то, что вылезало из этого кокона было жёстким и бездушным, гибким и ужасающим, покрытым шрамами и бесчуственным, злобной гаргулией, готовой раскрыть свои покрытые язвами крылья. Мой план был в том, чтобы описать трансформацию, которую я пережил за эти двадцать семь лет, но у меня и в мыслях не было, что самая болезненная мне предстоит, когда я сидел и писал в своей черной тетради в машине Мисси, когда она свернула на Декатур Стрит в один дождливый февральский полдень.

На заднем сидении сидела наша единственная лапочка, черно-белая помесь далматинца с боксером, которую зали Лидия. Она залаяла от возуждения, а может от страха, когда я вышел из машины и поцеловал Мисси на прощание.

"Не жди меня до поздна", - сказал ей я. - "День будет долгим".

Я открыл тяжелые железные ворота, нажал на звонок и подождал пока охранник не впустит меня на студию. Первыми, кто меня поприветствовал, - кто приветстсвовал всех, кто приходил на студию, - был целый выводок псов, принадлежавших хозяину студии, Тренту Резнору. Они гавкали, прыгая вокруг и кусаясь друг с другом, а затем прикидывали, какую бы вещь следющую разнести в клочья и где бы посрать.

"Похоже, этим летом у всех есть собака", - подумал я. - "Возможно, это потому, что они знают наши секреты, и тем не менее, не осуждают нас".

Я сидел на черном кожаном диване у лобби-бара. Комнату заливал свет из широкоэкранного телевизора, у которого, словно как при молитве, склонился Дейв Огилви, инженер, которого наняли продюсировать альбом вместе с Трентом, который играл в видеоигру "Alien Trilogy". Он был очкастым коротышкой-канадцем, из тех парней, который выглядел так, словно его били в школе, во многом как Кори Хайм в фильме "Лукас", а ещё в нем было какое-то прикольное ребячество, которое мне очень нравилось. Пока мы убивали время в ожидании Трента - он всегда приходил последним - я изничтожал ксеноморфов и гавкающих псов и думал о том, почему я вообще здесь и что мне сегодня предстоит сделать. Мне все ещё снились кошмары. Вообще-то, переезд в Новый Орлеан их только усилил, этот флэшбек из моего мрачного, тайного прошлого, который теперь кишел в желудке этого города какленточный червь. Отсюда словно высосали жизнь, и теперь все разлагалось. Вырасти из этого места не могло ничто.

Постепенно я прнял тот факт, что моя тяга к познанию привела меня к употребблению наркотиков, однако это самое знание, которое я так искал, я получил именно путем их употребления. Мы всей группой решили, что время веселья в прошлом. Все, хватит ббегать искать наркотики, волочиться за женщинами и жаждать приключений. Мы тут в Новом Орлеане чтобы работать. Я хотел аккумулировать всю мою ненависть и отточить презрение, даже если я лелеял эти чувства, большей частью, для себя. Я хотел направить их на определенную цель.

Черный "BMW" въехал в гараж, и кто-то наглухо закрыл там дверь, а это значит, что приехал Трент, которые лёгкое походкой вплыл в комнату, кивнув мне и Дейву как обычно делают люди в торговых центрах или на перекрестках у светофора, и направился на кухню. Остальные члены группы приббыли на студию и стали настраивать свои инструменты: Твигги Рамирез, непоседливый, шебутной ребенок в теле тихого психопата, Дейзи Берковитц, стервятник, охотящийся на недоеденную или оставленную без присмотра еду, женщин или инструменты; Джинджер Фиш, самый спокойный и самый опасный из нас, тикающая бомба с часовым механизмом, терпеливо ожидающая ядерного взрыва; и Пого, слишком безумный гений, чтобы использовать свой интеллект в сколько-нибудь конструктивном ключе. Он всегда напоминал мне профессора из "Острова Джиллигана": он был достаточно умен, чтоы сделать телевизор из кокосов, но так и не мог починить лодку, чтобы все уплыли домой. На спор Пого мог с удовольствием сделать что угодно, даже выпить собственную мочу; однако, он смертельно обидится, если кто-нибудь совершит в его адрес такое невинное дейтвие, как положит ему в еду немного майонеза.

Пока Трент с Дейвом играли в видеоигры, мы сидели и смотрели друг на друга. У нас было столько идей, и на кону висело так много, что мы даже не знали, с чего начать. Говорил только Дэйзи. Он был сильно взбудоражен, поскольку, как ему казалось, он наконец-то понял, о чем будет их альбом. Он объяснил, что это будет мюзикл про Иисуса Христа, отправляющегося в рок турне. Он даже принес демку с шестью песнями, которые он записал, но его идеи были ну совершенно не в ту сторону. То, что мы услышали толькоо ещё глубже загнало нас в депрессию.

Я вышел из комнаты и забрался по широкой лестнице - достаточнно широкой, чтобы переносить по ней гробы, так как когда-то это был морг - наверх, в офис и вязл телефон. Я знал номер Кейси наизусть: я звонил по нему бесчисленное количество раз, пока жил в Новом Орлеане. Пережде чем я свернул двадцатидолларовую бумажку, приехал Кейси, человек-пиявка созвездной болезнью, который продавал наркотики не ради прибыли, а потому что он хотел крутиться в среде музыкантов и знаменитостей. Кто-то становится роуди, писателями, техниками и разным обслуживающим персоналом, или, например, групи, чтобы достичь той же цели; Кейси же просто стал дилером. Комнаты в квартире Кейси были увешаны золотыми и платиновыми пластинками, каждая из них - целая ода наркозависимости и печали очередной рок-звезды, которая променяла свой трофей на наркотики.

Кейси разровнял змейкой длинную дорожку по деревянному столу в офисе и предложил мне угоститься. Я позвал Твигги присоединиться ко мне. Я не собирался делать это в одиночку, и я чувствовал, что нам, возможно, стоит отпраздновать наше воссоединение в Новом Орлеане. Нюхание тоже помогало бороться с неуверенностью и робостью перед тем, как начинать большой проект, эдакий способ собраться с мыслями и с мужеством, пусть и химическим путем. В дальнейшем это станет причиной, которой мы будем объяснять себе потворство этой пагубной привычке в будущие месяцы, также как, например, сейчас, мы это делали якобы потому, что "праздновали воссоединение".

 

Мы вернулись в студийную гостиную и приготовились записывать титульную песню альбома. Дейв, тем временем, сидел за "Плейстейшеном", полностью поглощенный игрой про Чужих. Из уважения к нему, так как он был все ещё членом группы "Skinny Puppy", которая была куда старше, чем наша, мы подождали, пока он не умрёт. К тому моменту, как он присоединился к нам, Твигги исчез наверху чтобы ещё нюхнуть. Потом ушёл на время Пого, чтобы глотнуть свежего воздуха, так как он забил на кокаин ради личных запасов экзотической травы, которую он курил из раздавленной банки колы с проделанными с одной стороны дырочками. Потом Дейзи исчез в фойе, чтобы записать гитару в свой миникассетный рекордер на четыре дорожки. Когда мы наконец-то собрались, Дейв покинул нас смотреть хоккейный матч, он топил за "Toronto Maple Leafs". На эту ночь мы решили, что с нас хватит.

Шли дни, недели, наш энтузиазм постепенно скатился в раздражительность, так как мы начали осознавать, что наш первый день на студии стал не разминкой, а мудацким зацикленным Днём сурка, в конце которого мы не выдавали ничего продуктивного. Каждый раз, когда приходило вдохновение, никого не было рядом, или под рукой было слишком много наркотиков и как искра без кислорода, наше вдохновение каждый раз попросту улетучивалось.

В течение месяцев я практическии каждую ночь лежу в постели, пялясь на высокие потолки, а в глазу ни намека на сон из-за всего этого кокаина, циркулирующего в моем охуевающем организме. Со мной рядом растягивается Мисси, быстро засыпает, не понимая, что причина, по которой у нас не было секса последние несколько недель вовсе не в том, что я слишком сильно занят мыслями о работе, а потому, что я попосту постоянно под наркотой. Как и практически все в группе я гораздо больше времени проводил упарываясь и разговаривая о том, что надо бы делать музыку, чем реально делал музыку.

Я вылез из постели так тихо, как смог, и на цыпочках отправился по пыльному деревянному полу в гостиную, стараясь не опрокинуть ненароком банки с красной и черной краской. Я жил в большом традиционном новоорлеанском доме в Гарден Дистрикт, которой я арендовал благодаря агенту по недвижимости, которого мне посоветовал Трент, строгая, старомодная женщина. Я как раз недавно получил её согласие на то, чтобы перекрасить в этом доме тусклую и неинтересную гостиную. Однако, с тех пор как я начал работать над ней, телефон буквально разрывался от звонков представителей рекорд-лейбла, менеджеров, агентов недвижимости и продавцов карандашей, и все как один говорили мне, что мне нельзя изменять внешний облик дома. И тут вдруг я получаю звонок от Дейва, ленивого хитрюши-садовника, который умудрился оставить своё имя в рассчетной смете "NineInchNails" даже посе того, как их тур закончился ещё год назад. Хотя теперь новая работа Дейва заключалась в том, чтобы разводить компании на бесплатный мерч для их группы - а именно, на футолки, ботинки, бонги и видеоигры - в его почетные обязанности в тот день входило позвонить мне и сообщить, что я должен заплатить владельцам дома пять тысяч долларов чтобы вернуть дом в изначальную цветовую гамму.

Каждый раз, когда я видел наполовину законченные стены глубокого красного цвета с блестящими черными лниями по краям, мой разум подергивался облаком ненависти, направленной на всех, кто говорил мне одно, а имел ввиду совсем другое, на всех, кто врал мне намеренно, зная, что позже их поймают на лжи, всех, кто ухтряется ползти по жизни, избегая справедливого возмездия и оставляя за собой зловонный след двуличия и предательств. Новый Олеан был городом, населенным двуличныи людьми, которые улыбаются тебе в лицо, но готовы вонзить тебе нож в спину, стоит тебе отвернуться. Большинство мировых проблем можно было бы избежать если люди бы, блядь, просто говорили то, что у них на уме.

Я забрался в поистрепавшееся красное кожаное кресло, взятое из какой-то париксахерской и теперь стоящее в гостиной, которое служило мне утробой, убежищем от студии, которая стала мне врагом, Немезидой, и от города, который весь ополчился против меня. Я часто воображал, что это было кресло пилота, вырванное из вертолета наподобие того, в котором мой отец воевал во Вьетнаме. Я закрыл глаза и сосредоточился на своем сердце, которое билось втрое быстрее нормы в моей груди. Я позволил пульсу, риму, теплоте распространиться по всему моему телу, а затем сконцентрировался на том, чтоы поднять эту раскрывающуюся теплую субстанцию вверх, наружу из покрытого шрамами, измученного вместилища, которым было мое тело, как я читал во многих книгах по астральной проекции. Позволил себе быть вознесенным ввысь, выше и выше в ночь, до тех пор, пока меня не поглотила лучащаяся белизна. Я почувствовал, как увеличиваюсь в размерах, как новое телло оббрастает плотью вокруг меня, за спиной раскрываются крылья, как ребра колют мою кожу как отточенные ножи, а лицо деформируется в морду чудовища, которым я знал, что уже стал. Я услышал, как исторг из своего рта уродливый раздающийся эхом рык, мой рот растянулся в зловещей ухмылке настолько огромной, что мог бы заглотить целиком вертящий земной шарик, мир ничтожных жизней с ничтожными проблемами и ещё более ничтожными радостями. Я мог бы проглотить его, если бы захотел, избавиться от него раз и навсегда. Это то, ради чего они молились. Это то, ради чего они грешили. "Ну, молитесь же, уебаны", услышал я свой низкий вибрирующий рык. "Молитесь, чтобы жизнь ваша была всего лишь сном". И планета ответила мне настолько оглушительным звенящим криком, который так сильно отдался у меня в голове, что мне пришлось сжать виски ладонями, чтобы остаться в здравом уме - ну, или нездравом.

Оказалось, оглушительно звенел телефон. Я нехотя поднял трубку.

- Эй, чё, какие дела? - спросил голос, который я не узнал.

- Это кто?

- Это я, Чед. - Кажется, он обиделся, что я его не узнал. В конце концов, мы были двоюродными братьями, а когда-то и лучшими друзьями, но с тех пор много воды утекло. - Ты получил моё приглашение?

- Алло, заднеприводный, какое приглашение?

- На мою свадьбу. Я женюсь в сентябре, и для меня будет очень много значить, если ты придешь.

- Я тут в процессе работы над новым альбомом, но я постараюсь, хорошо?

- Да, для меня это многое значит.

Я почувстсвовал, что говорю по телефону как-то неискренне, прямо как все эти двуличные улыбчивые козлы, которых я ненавидел, будучи ребенком. Но я не знал, что сказать. Я не хотел обратно в Кантон, в ебучее Огайо, не хотел видеть эту сраную нормальную жизнь, которой и я мог бы сейчас жить. Блин, я мог бы ею соблазниться, потому что жизнь в Новом орлеане была, блядь, полный кал.

Когда Мисси проснулась, мы поехали на студию. Работа там напоминала попытки спастись из пыточной машины Тони Виггинса: чем больше мы старались, тем сильнее становилось сопротивление. Не успел я зайти в фойе, как Твигги, который уже всё больше напоминал марионетку в руках Кейси с каждым днем, вылез из подсобки с фотографией с деревянной оправе, вопя "Капитан Ларри Пол готов взлетать!". Капитан Ларри Пол это было прозвище, которое Твигги дал фотографии карандашного наброска Трента, сделанного одним фанатом. Твигги решил, что он выглядит точь-в-точь как один туповатый менеджер, на которого он работал в магазине музыкальных пластинок во Флориде, где, как и я, он воровал диски. Картина стала переносной поверхностью для разравнивания и занюхивания наркотиков, которую ритуально и с почестями хранили на особой полке в старом чулане, забитом освежителями воздуха, примусами и чайниками, и где витали густые зловонные миазмы, напоминающие о подвале моего деда.

Встреча с Капитаном Ларри Полом стала типичным утренним ритуалом перед целым днем, проведенном в имитации рабочей деятельности, бессилии и апатии. никогда за все время употреления различных расширителей и суживателей сознания я не наполнял свои ноздри таким количеством белого порошка. Каждый день мы объебашивались так, что сфокусироваться на работе было ну про-о-осто нереально, в результате все злились на себя ещё больше, из-за чего мы становились ещё более бесполезными и параноидальными.

К тому моменту все на студии уже, похоже, забили на этот альбом. Трент начинал потихонечку испытывать разочарование, поскольку ему нужно было писать и записывать что-нибудь после "The Downward Spiral", а Дэйва, похоже, никогда не было рядом, когда нужно было поработать. Джинджера вряд ли уже можно было назвать частью группы, потому что он пытался ублажать грязный гарем стриптизерш, которых он цеплял рядом со студией. И Дейзи редко был в комнате с пультами. Вместо этого он проводил большую часть времени в лобби-баре студии в наушниках, записывая лихие хард-роковые риффы к себе на рекордер. Он никогда не слушал хэви-метал будучи тинейджером, поэтому постоянно принимал свои боянистые клише за вполне годные оригинальные ходы. Он использовал старую гитару марки "Jaguar", как та, на которой играл Курт Кобейн, и не потому что она звучала круто, а потому чтто он сам её сделал и довел до ума. По идее, гитара должна была быть уничтожена во время записи клипа на песню "Sweet Dreams", но Дейзи с гордостью вытащил её из мусорного ящика. "А что если ток идет, и она все ещё работает?" - объяснял он. - "Я в неё столько энергии вложил, жалко же инструмент".

В какой-то момент Дейзи так перевозбудился из-за своих гитарных успехов, что он захотел реально напрячься и записать пару риффов для албома, может быть в песне "Wormboy", там, кстати много его идей. Он зашел в комнату звукозаписи, полный энтзиазма и увидел там Трента. Снаружи комнаты, рядом с микшерами, тусовалась вся наша компания и наблюдала за застекленной комнатой звукозаписи через две охранных камеры, которые выдавали изображение на специальные мониторы у нас в комнате. Там мы видели Дейзи, который в возбуждении показывал свою чудом уцелевшую работающую гитару Тренту, который видно, что был заинтересован. Мы наблюдали за тем, как Трент взял гитару под руку, несколько раз ударил рукой по струнам и безо всякой жалости разбил её об усилитель, свершив предначертанное ей ещё год назад. Трент как ни в чем ни бывало покинул комнату, а Дейзи стоял там в ахуе в течение нескольких секунд, прежде чем в гневе выбежать из студии, после его он, наверное, целый день пытался одуплить, какого хрена только что произошло.

Мы пробили новое дно безысходности в этой убогой эпопее с работой над "Антихристом-Суперзвездой". Теперь мы не только не были продуктивными, мы были деструктивными. В течение следующих дней мы выкинули первую драм-машину, которой обзавелась наша группа, из окна второго этажа, стены студии Трента кое где были пробиты кулаком насквозь, инструменты Твигги были расхуярены вдребезги, а рекордер Дейзи запихнули в микроволновку и поджарили на максимальной температуре, уничтожив оба прибора.

Четвертого июля день в студии состоял из того, что все напивались, мы с Трентом подожгли фейерверки, кинули их в микроволновку и выбросили всю эту взрывающуюся жесть на улицу. Затем последоввало ритуальное уничтожение коллекции фигурок Спауна, фигурки Венома, злодея из комиксов о Человека-Паука, которую убрали из продажи потому что она произносила "Я хочу съесть твои мозги!", прям так же, как это делали с нашими мозгами наркотики. Единственной бощей темой, объединявшей почти прям всех вечером, было потоянное бросание бутылок в Джинджера, но не по-добброму, а больше от разочарования, связанного с тем, что он каким-то образом умудрялся быть хоть немного счастлив в компании своих сомнительных стриптизерш. Нам же компанию составляла только тоска смертная. К восходу солнца Твигги уже собирался жарить маршмэллоу на одном из микшеров, который Трент собирался поджечь. Это было не росто разрушение: это была очень жестокая форма прокрастинации.

Состояние наших инструментов и оборудования было под стать настоению группы: разбитое. Несколько недель спустя Дейзи покинул группу. Этот тюфяк совершил первый в жизни мужской поступок - собрал всех нас и объявил, что съёбывает. Собрание прошло на удивление хорошо. В некотором смысле я очень уважаю его за то, что он был честен с нами и честен с самим собой и отправился делать то, что хотел делать он, а не остался киснуть с нами. В то время я хорохорился и язвил, мол, я буду скучать по тому как Дейзи подлбирает использованные презервативы, когда приходила его очередь убираться за группой, как покупает цветы и конфеты, пытаясь подкатить к телкам, с которыми спали мы все. Но правда была в том, что я чувствовал себя хуже, чем когда-либо. Каждый, каждый человек, который стоял у истоков группы ушел, а все, кто остались начинали потихоньку дружить против меня. Кажется, я был единственный, у кого в Новом Орлеане девушка, и единственный с хоть каким-нибудь желанием раотать. Даже Твигги день ото дня становился все больше чужим мне, находясь под контролем наркотиков Кейси с одной стороны, и Трентом с другой, о, они настолько поладили, что, кажется, он уже больше хотел быть членом "NineInchNails". Он начал называть меня "Арч Делюкс", так назывался большой гамбургер в МакДональдс, который активно форсили в то время, и вскоре так стали меня называть все. Я постоянно чувстовал себя папочкой всем этим шалопаям, которого все ненавидят за то, что он заставляет их делать домашку.

Всякий раз, когда я хотел поговорить о книгах, которые я читал об Апокалипсисе, нумерологии, Антихристе и Каббале, всем было насрать. Когда я заканчивал запись какого-нибудь аудио-фрагмента песни, все так или иначе начинали это хуесосить и хотеть зделать это более шумным и грубым - или даже использовать драм-машину вместо живого барабанщика. Это был продакшн или саботаж? Я уж и не знал, что думать. Единственный раз, когда со мной все соглашались, это когда приходило время звонить Кейси.

Снаружи студии, Новый Орлеан был та ещё клоака. Все места, где мы раньше тусовались тем летом были забиты туристами-готами. Из города, где нас никто не знал, Новый Орлеан превратился в место, где мы стали живыми клише, пародиями на самих себя. Каждую ночь я пил, принимал что-нибудь и нюхал чтоббы сбежать от себя и этой ебучей действительности. Как-то раз мы с Мисси оказались в баре под названием "The Hideout", который год назад был забегаловкой для байкеров с тремя или четыремя посетителями и музыкальным аппаратом, который крутил "Whitesnake" и "Styx". Нам нравилось пить там, потому что там было пусто, весело, а в туалетах запирались двери.

Когда мы с Мисси вернулись в "The Hideout", место это стало довольно-таки оживленным. Посетители ыли холодными и безразличными, как если бы они были слишком крутыми, чтобы нас узнавать, хоть единственной причиной, по которой они были там, являлось то, что они знали, что и мы там будем. Среди всей этой черной одежды, подведенных глаз и крашенных волос, я увидел серебистое мерцание - живой диско-шар - брюнетку, покрытую блестками, с тенями для глаз цвета металлик и помадой того же цвета. Она стояла в центре комнаты как большая неоновая вывеска "Брайан Уорнер изменяет своей женщине!" - эта девушка, диско-шар, отсасывала мне прошлым летом. Не знаю, какой там у девушек существует особый детектор на такие случаи, детектор Мисси в ту ночь просто зашкаливал, она мгновенно просекла это напряжение между мной и девушкой-дискошаром. Чем больше мы пьянели, тем более упоротой становилась ситуация. Мисси все продолжала спрашивать меня, кто эта девушка, и спал ли я с ней, а я продолжал все отрицать. В то же самое время, девушка та клеилась ко мне совершенно безбожно, как будто Мисси была приведением. В каком-то смысле, она им и стала.

Когда я встал и пошел в туалет, девушка тенью проскочила внутрь, когда я закрывал дверь. Я был пьяный и слабо соображал, и вот я застрял этой грязной девицей в этой грязной комнате, чей белый кафельный пол был покрыт высыхающей мочой с лобковыми волосами то тут, то там. Первое, что сделала эта грязная девица, это села на туалет и пописала. Я старался не смотреть и не обращать внимание, но она скаала мне "Взгляни-ка сюда", указав на кольцо, продетое в капюшон её клитора, и на ещё одно, в половой губе, кажется. "Этот пирсинг у меня с пятнадцати лет".

"Ну охуеть теперь", сказал я, явно отвращенный покрасневшей кожей между около её проколов, да и вооще всей это сырой раздраженной плотью, окружавшей всю её область гениталий, которую недавно побрили. не знаю, предполагалось ли что я её должен вылизать, выебать пальцем или членом, поэтому я тупо стоял там, а потом сказал, что я так скоро спалюсь. Однако, она не ушла, а вместо этогонадела свои трусы и вытащила маленький зазиплоченный пакетик. Всегда было интеесно, кто делает эти маленькие наркоманские пакетики с зиплоком. Сюда же явно не поместится сэндвич.

"Все мои парни или мертвы, или в тюрьме", проинформировала она, высыпав оттуда дорожку на сливной бачок. Как толькко я это внюхал, нос начало жечь, а потом и глаза, которые быстро начали слезиться. Её наркота явно была перемешана со спидами, или толченым стеклом, или взрывающейся карамелью или ещё ем-то. Пока я сидел там и рубился от синьки и плохих наркотиков, она схватила меня за лицо и начала сосаться со мной, покрывая меня инкриминирущими блестками. Мои штаны были наполовину спущены, и она вытащила мой вялый член. Мне уже былло все равно, застукают нас или нет: Всё о чём я думал, так это о моче. Думаю, мне немного попало её в нос, потому что всё, что я мог унюхать это запах мочи и при этом мне все ещё надо было пописать. Запах просто заполнил всю мою голову и уже убивал тело. Я почувствовал, что меня вот-вот стошнит. Я щасунул руку ей в штаны и с силой подёргал за кольцо на её клиторе, отчего она зашлась криками боли, удивления и экстаза. Затем я засунул в неё большой палец, а указательный начал пропихивать в анус. Я просто пытался быть грязным. Ситуация была подходящая. С тем же успехом я мог бы засунуть руку в мусорку и получить тот же результат.

Я вытащил наружу пальцы так же быстро, как и всунул, поссал и свалил оттуда искать Мисси. Но она ушла, наверное, уббежала в ярости, оставив меня в заточении с королевой диско, и я почему-то настолько разозлился на Мисси, что лишь ещё глубже вырыл себе яму. Пока я всех спрашивал, где же Мисси и куда она могла уйти, какая-то мелкая жируха со свисающим из слишком узких джинс животом и в белом топе, пропитанном потом, отчего были видны мешкообразные сиськи без лифчика, подошла прямо ко мне, дёрнула лицо прямо к моему в паре сантиметрах и просто в открытую начала пялиться на меня какое-то время.

"Что?" - спросил я. Это было неприятно, чего она докопалась?

Ответом был напиток в лицо - в том числе и кубики льда. Я окатил её из моей бутылки с пивом, и прежде чем нас уже растаскивали какие-то руки, меня просто выкинули из бара. Она последовала за мной и продолжала кричать что-то нечленораздельное, скорее всего что-то насчет того, что я продаюсь или уже продался, что я не тру, не торт и что я веду сея так, типа я слишком крутой для неё. Похоже, она страдала от какого-то серьёзного психического заболевания, одним из симптомом которого была мысль, что её существование было достаточно важным для меня, чтобы нарочно её не замечать.

С дискошаром на хвосте я пьяной трусцой ускакал в аллею неподалеку, там стояла большая белая испанская церковь, и я спрятался за её углом. Дом Божий, скорее всего, будет последним местом, где меня будут искать копы. Я нащупал пакетик с зиплоком у себя в кармане, и мы с дискошаром снюхали немного с моих домашних ключей. Не знаю, какого хрена я продолжил нюхать порошок этой тёлки, кроме как потому, что он тупо был. Но как только я это сделал, я мигом пожалел обо всем на свете. Моё сердце, казалось, вот-вот взорвётся. Я убежал, оставив позади себя эту девушку словно эпоху, которую она изображала прикидом, потом проголосовал и запрыгнул в таксо. Водила, огромный белый бычара в майке-алкоголичке с большими каштановыми усами и сальными волосами, мгновенно вступил в диалог:

- Вот ты смотрел «Планету Обезьян»? - спросил он. - Это ли не «Планета Обезьян»? Всюду ёбаные нигеры.

- Ты о чём, ебать?

- Ну, посмотри вокруг.

- Ну да, Юг порой просто чудесен, - сказал я, сильно выдав своё отвращение к нему.

- Ёбт, ты чё жопотрах что ли, пидорюга? - злобно парировал он.

Не помню точно, что ему тогда сказал, но это вне всякого сомнения содержало в себе следующие сентенции - "отъебись", "гондон" или "сосни хуйца", поскольку он заверещал, как молодые порося, тормознул посередине улицы, уработал меня волосатым обезьяньим кулаком и сказал уёбывать из его такси.

Ну, а я что, я пошёл четверть мили до моего дома пешком с кровью из носа, звенящей больной головой и шумами в сердце - комбинацией плохих наркотиков и хорошего удара. Всё о чём я мог думать, так это о том, как Чарлтон Хестон говорит:"Убери от меня свои грязные лапы, ты, грязная обезьяна". Когда я открыл свою входную дверь, там уже заботливо поджидал пиздец. Мои пластинки уже летали п квартире, многие из них были исцарапаны, благодаря Полли, миссиной кошке, которая выглядела точь-в-точь как фамильяр брата Джона Кроуэлла, только один её глаз был синий, а другой зеленый. Я положил ключи на стол, а Полли оцарапала мою руку, захватив немного плоти между большим и указательным. Я сурово схватил её за шею. Мисси в этот момент жаловалась подружке какой я козел и игнорировала меня, но увидев краем глаза, как я швыряю её кошку об стену, она повесила трубку и начала орать на меня. Всё стало ещё хуже, когда она увидела блестки вперемешку с кровью на моём лице.

Все в этом доме были против меня. Даже собака умудрилась найти именно ту книгу, которую я читал на тот момент («Тетраграмматон») и разорвать её в клочья. Моё сердце всё ускоряло бег и конкретно так билось об грудную клетку, и я забежал в ванную и заперся. Снаружи Мисси слышала, как я оглушительно блюю в туалет, и постепенно её атака ослабла и превратилась в симпатию и сочувтсвие, каких я явно не заслуживал. Паническая атака все усиливалась, поскольку чем больше ты волнуешься о том, что слишко объебашен, тем хуже становится, поскольку из-за волнения сердце бьётся ещё чаще. Вдобавок, всё, о чем я мог думать, так это о том, что как и у моего бати у меня был синдром Вулффа-Паркинсона-Уайта, а именно быстре, аритмичное сердцебиение, и вполне возможно, без доктора в такой ситуации до утра не дожить.

Я постарался расслабиться и прилечь на пол, попить воды, но моё сердце раздулось до таких размеров, что я просто не мог успокоиться. Я прям видел, как он постепенно пробивает мне грудину. Я не беспокоился из-за того, что умираю. Главным моим источником беспокйства был страх того, что меня арестуют и придется говорить с копами. Пока Мисси пыталась придумать, как доставить меня в больницу, не привлекая внимания прессы или копов, я смыл в унитаз пакетик и отчистил от улик кредитные карты. Затем я посидел немножко, склонившись над туалетом, тяжело дыша и поплевывая, а потом открыл дверь. Я достал из чулана респектабельную одежду и переоделся в приличного человека. Потом я попросил Мисси отвезти меня в больницу. Я уже отключался в тот момент, как если бы я видел себя со тсороны, как если бы это делал кто-то другой, не я. Сейчас уже, в ретроспективе, я поражаюсь тому как четко, холодно и слаженно я действовал в те минуты, особенно учитывая алкоголь и безумно молотящееся сердце, настолько быстро и тяжело, что сердечный приступ был уже вот-вот. Моя левая рука покалывала, и неожиданно я вспомнил, как кто-то в детстве мне сказал, что это один из признаков того, что сердце вот-вот откажет.

Я проснулся в больнице, в постели и недалеко от недавно умершего, я был сконфужен. Я помню ту ночь, словно серию слайдов. Сначала я видел только некоторые картинки, но потом их начало становиться всё больше, пока я не вспомнил всё. Единственная упущенная деталь - это как я попал в больницу, помню толстую чернокожую женщину, которая принимала меня, помню металлическую трубку с иглой, которая забирала кровь для химического анализа, и помню, как подумал:"Так вот как чувствовал себя Брэд Стюарт".

Когда я пришёл той ночью в сознание, я попытался понять, что же я имел ввиду. Брэд Стюарт - не человек, но наркоман - был презираем мною, он ббыл существом столь немпохожим на то, чем хотел быть я, моим антагонистом. Он был кем-то, кто позволил чему-то ещё управлять своей жизнью. Я думал, что я не такой, потому что я мог остановиться. Так почему же я этого не сделал? Почему мне нужны былинаркотики чтобы работать, чтобы играть, чтобы уснуть, чтобы делать самые простейшие вещи. Я всегда говорил себе, что принимать наркотик это окей, но нуждаться в наркотике - уже не окей.

Пока я лежал в постели, я пытался убедить себя, что я не Брэд Стюарт, что я всё ещё конттролирую сиитуацию. Это передозировка — это не какое-нибудь откровение или тревожный звоночик что, может, пора бы уже, блядь, завязывать - а просто ошибка. В моей жизни было слишком много всего, что пошло не так чтобы сваливать это все на наркотики. Это было бы слишком легко. Наркотики не были корнем проблемы, они ббыли симптомом. "Антихрист-Суперзвезда" стал не более чем плодом нашего воображения, сказкой, единственной функцией которой было нас пугать, как у бабайки или Кори Фельдмана. Не только ничего не было сделано, но и все мне говоорили, что идея слабая, что она будет хуёво воплощена и вообще является калькой с того, что Трент уже сделал на своём альбоме "The Downward Spiral". И возможно, они был правы. Может быть, я вложил слишком много уверенности в "Antichrist Superstar". Может ббыть, все пытались спасти меня от меня самого.

А может быть, они никогда реально не уделяли время чтоббы послушать меня и понять, в чем идея. Может быть, альбом о котором думали они в рамках cтилистики "Marilyn Manson" был не тот же самый альбом, который вынашивал в планах я. Казалось, мы с Трентом хотим записать два разных. Я видел "Antichrist Superstar" как, прежде всего, поп-альбом - хоть и умный, сложный и мрачный. Я хотел создать такую же классику в своем роде, как и то, что слушал я, будучи подростком.

Трент, похоже, был нацелен на покорение новых горизонтов в качестве продюсера и запись чего-нибудь экспериментального. Эта его амбиция шла вразрез с мелодикой, внятностью и масштабами, на которых я настаивал. Я всегда прислушивался к мнению Трента в студии, но что мне было делать теперь, когда наши точки зрения уже расходились? Чтобы кто ни говорил, я знал, что "Antichrist Superstar" отличался от "The Downward Spiral", альбома, посвященного падению Трента в его внтуренние, полные солипсизма миры самобичевания и безысходности. А вот "Антихрист-Суперзвезда" был о том, как использовать свою силу, а не уныние и слабость, а затем наблюдать, как эта сила уничтожает как тебя, так и всех и вся вокруг тебя. В данный же момент со мной происходила какая-то извращенная комбинация обоих этих типов саморазрушения. Вот уже четыре месяца идет работа - четыре долбаных месяца - а всё, что у нас пока есть это пять незаконченных толком песен, убитые ноздри и больничный счет. Похоже, никто не понимал, что группа разваливается.

В то же самое время Трент, похоже, с каждым днем все больше отдалялся и как друг, и как продюсер, возможно потому что мы отнимали так много его времени ради проекта, в котороый он почти потерял веру. Как-то раз он невзначай сказал, что невозможно написать великий альбом, не потеряв нескольких друзей, и тогда я не придал этому значения. Теперь же всё, о чем я мог думать, было то, что прямо вот сейчас я теряю троих самых дорогих и близких мне людей: Мисси, Трента и Твигги. Всё, что у меня осталось, это моя семья.

Как только я выписался из больницы, я купил билет на самолет до Кантона, штат Огайо, на свадьбу Чеда. Я всегда чувтвовал ответственность за Чеда, было такое ощущение, что каким-то образом я спихнул его с пути становления актером или комиком. Не было определенной причины почему я так думал, за исключением, может быть, чувства вины за то, что я вырвался из Кантона, где жизнь находилась в стагнации, а он нет. Он вогнал в себя в великий общеамериканский гроб: закончил колледж, обрюхатил свою девушку, теперь собирался жениться на ней и жить, недовольным жизнью, или, что ещё хуже - жить, довольным ею.

Пообщавшись с Чедом, чьё веснушчатое лицо с кроличьим прикусом ничуть не изменилось за исключением бородки, я понял, что мы стали уже слишком разные. Как он мог понять, каково это стоять на сцене перед тысячами людей, выкрикивающих твоё имя? Не спать три ночи подряд под наркотой и смотреть как люди ссут, срут друг на друга, избивают кнутами и трахают друг друга кулаками сугубо ради развлечения? Пытаться заснуть ночью, когда грудь кровоточит от битого стекла, а голова - от удара микрофонной стойкой? Мы могли общаться лишь на поверхностном уровне, обсуждая, как же странно то, что он вот-вот женится, свадебное платье его жены и неизбежную тему детей, мол, о Боже, неужели и мы когда-нибудь станем отцами?..

Свадьба - это был первый раз за долгое время, когда я был в церкви с тех пор, как был ребенком, и в течении всей долгой службы я чувствовал какое-то неудобство. На мне был чёрный костюм с крастной рубашкой, черный галстук и солнцезащитные очки. Казалось, все смотрели на меня неодобрительно. От меня воротил нос не только священники, но и вся моя семья. Поа они благочестиво возносили свои молитвы и пели гимн за гимном, я холодно изучал каждого из них. Я представил себя на месте Чеда, только я бы шёл под венец с чернокожей женщиной, или с мужчиной-геем, и наблюдал бы за непониманием и гневом, которые ы последовали в результате. Я представил себе, как в ответ на вопрос священника "Берешь ли ты эту женщину в законные жены пока смерть не разлучит вас?" я обливаю себя бензином и поджигаю. Я не мог понять, почему я вырос другим, чем все остальные. У меня было то же образование, те же преимущества, те же недостатки. именно тогда мне пришла в голову строчка, который завершается альбом, - "Мальчик, которого вы любили это человек, которого вы боитесь".

После церемонии, я подошел к брату Чеда и его матери, которые сказали мне, что они огорчились, узнав, что я упоминал моего деда в прессе. "Почему ты никак не можешь обойтись без того, чтобы разбалтывать семейные секреты?" - журила меня его мать.

"Всё равно никто не верит тому, что я говорю", - ответил я вежливо. Мой дед умер в предыдущий День Благодарения, и тот факт, что я решил не посещать похороны, кажется, привел к тому, что у моих родственников был теперь против меня негласный бойкот.

Все, с кем я говорил, спрашивали, не являюсь ли я геем или наркозависимым или дьяволопоклонником. Никто не говорил мне ничего хорошего, и никто меня совсем не понимал. Я больше не был Брайаном Уорнером. Я был чем-то типа слона в лавке или отвратительной слизи, которая вытекла из канализации и теперь пачкала их чистенькие аккуратненькие жизни. Чед вроде был ещё сишком молод и слишком умен, чтобы клюнуть на эту удочку, и все, о чем я мог думать, так это о том, что я не хочу становиться взрослым и мириться с этой жизнью, которой все вроде как должны жить. С другой стороны, моя жизнь была ничем не лучше. Должно было быть что-то ещё.

После всех торжеств, мы поехали к моей бабушке. Пока все сидели в гостиной и пили вино, ели крекеры и силились сказать что-ниудь интересное, я под шумок улизнул и сходил вниз, в подвал моего деда. Все выглядело абсолютно так же, как и тогда, но поезда и железную дорогу, а также сумку с клизмами, кто-то убрал, как убрал и белый больничный линолеум. Я посмотрел за зеркалом - порнографию убрали. Я открыл одну из банок с краской, и увидел, что шестнадцатимиллиметровые фильмы все ещё там. Я взял верхний посмотрел на свету у окна, там на пленке был отчетливо виден чернокожий мужчина, занимающийся любовью с толстой белой блондинкой. Я вытащил ещё одну катушку с плёнкой и засунул обе за пряжку ремня в штанах.

Больше я не чувтсвал себя здесь маленьким и испуганным. Вообще-то, я впервые почувствовал себя дома с тех пор, как я вернулся в Кантон. У меня было гораздо ольше общего с моим дедом, чем с тем невинным ребенком, который изучал подвал, что было довольно грустным осознанием в свете того факта, что не так давно я сидел в церкви, обещая себе никогда не взрослеть. Я даже носил женское нижнее бельё, как мой дед, и принимал участие в половых актах существенно более извращенных, чем те, что были описаны в журналах "Watersports" и "Anal Only". Мой дед был самым уродливым, мрачным, грязным и непристойным персонажем моего детства, больше животное, нежели человек. Я вырос, чтобы стать таким, как он, запертый в подвале со своими секретами, в то время как вся семья сидела наверху и, как и миллионы других людей по всей планете, делала вид, что им весело по такому случаю. А здесь, внизу, я увидел моё черное, древнее, неизменное нутро обнажённым, подобно крабу, вырванному из панцыря - а ещё грязным, уязвимым и жутким. Впервые в жизни я был по-настоящему одинок.

 

***

 

Первые недели в Новом Орлеане после приезда доказали, что стало куда хуже, чем я мог воообразить себе. То, что я взял паузу и сгонял в родной город лишь выбил у меня из рукава последний туз, последнее, что у меня оставалось, и когда я обнаружил себя стоящим в той же самой студии, переполненной саморазрушением, бессмысленностью, в том же самом состоянии, как и когда я покидал это место, - я понял, что вот оно дно, меня доконали. Я целыми днями изничтожал запрещенные вещества, как пылесос, отчего меня просто выключало из жизни на какое-то время, или я приходил в себя посреди какой-нибудь жестокой драки, или в процессе уничтожения практически всего, что у меня было и что я любил. Моя жизнь разваливалась на части, запись разваливалась на части, моя группа разваливалась на части. Я был ходячим "еле-еле душа в теле" рок-н-ролльным клише, а никакаого успеха я пока так и не добился.

Сидя в гостиной с Твигги и готовясь к записи "The Minute of Decay", я почувствовал, как вес бесполезности всего, что я делаю вот-вот раздавит меня. Я думал, что каким-нибудь образом в моё отсутствие все наладится само собой. Но вот он я перед фактом - на словах мы нафантазировали себе великий альбом, а на деле записали дерьмовый. Я готовился петь в гитарный усилитель, использовать драм-машину, встроенную в бумбокс, пока Твигги играет на басу через дешёвый маленький комбик. Самым дорогим объектом в комнате было полкило кокаина перед нами. Я чувствовал себя мушкой на рыболовном крючке, и как бы я ни дрыгался, дёргался и не боролся, бежать было некуда. Не было обходных путей, срезов, обманных маневров. Только напрямик, через самое дно - долгий, тяжкий путь из ада. Но я не хотел об этом думать. Был и ещё один выход из всего этого, но я был слишком самовлюбленным, чтобы убить себя и позволить всем им - не только лишь тем, кто был в студии, но и моей семье, моим учителям, моим врагам, всему миру - узнать, что они победили.

 

Я начал петь. "Не так уж и много осталось того, что можно любить". Я машинально занюхнул кокоса перед моим носом. "Слишком устал сегодня, чтобы ненавидеть". Наркотик на меня уже и не действовал. "Я чувствую пустоту". Что-то влажное упало в середину кучи порошка. "Я чувствую минуту упадка". Это была слеза. "В эту секунду я падаю вниз". Я плакал. "И я хотел бы взять тебя с собой". Я уже и не мог вспомнить, когда последний раз плакал, или даже чувствовал себя так, как сейчас. "В эту секунду я падаю вниз". Я полностью расклеился.

"Ты не мог бы зайти в микшерную?" - раздался голос по системе ввнутренней связи.

"Значит так", сказал Трент, когда я подошёл. "Мы думаем, ты переигрываешь".

"Я думаю, ты выдаёшь здесь слишком сильную эмоцию", добавил Дейв. "Давай-ка ещё разок, и без театральщины. Это ж не Шекспир".

"Не думаю, что вы действительно...", - начал я, но осёкся. Это ничего бы не изменило. Не думаю, что если бы я сказал им, что если бы они были моими друзьями, как я когда-то думал, то они поняли бы, что моё опустошение - это по-настоящему.

Мне следовало сразу же отправиться домой, сразу же - я говорил себе это потом миллион раз - но я этого не сделал. Вместо этого, я карал себя выпивкой, таблетками и наркотой, как и всегда по нарастающей с того момента, как я вернулся из Кантона. Но этой ночью всё было по-другому. Некое подобие человечности начало возвращаться ко мне в студии, и это напугало меня. Это было чем-то незнакомым мне, и я хотел это оттолкнуть, избавиться. Перед рассветом Трент подбросил меня до дома, и я прокрался внутрь, боясь разбудить Мисси. Но огни в спальне горели и Мисси лежалана спине на кровати, без одеяла. Её трясло, у неё был жар, простыни были мокрыми от пота. Она не обратила внимание на мое присутствие: её глаза закатились.

Я потряс её и попытался поговорить, потрогал рукой её горящий лоб. Но она не выказывала никаких признаков жизни. Я выругался про себя, что не пришел домой раньше, что не обращал внимание на то, как днём ранее Мисси пришла домой и сказала, что у неё грипп, что не принес ей лекарство, котоое она просила, что дрался с ней все эти разы и проклинал её существование все разы за последние шесть месяцев. Я задавался вопросом, не убили ли её мои эгоизм и потворство моим низшим инстинктам?

Она осталась последним человеком, кого я ещё был способен любить, и потерять её означало уничтожить единственный шанс для меня вернуться в мир нормальных человеческих эмоций, чувств и страстей. Другими словами, это означало уничтожить себя.

Я запаниковал. Я был не только лишь слишком уделан, чтобы вести машину, но даже если бы я хотел не смог бы, потому что с машиной Мисси были какие-то проблемы. Несмотря на наши недавние противоречия, Трент был единственным человеком, на кого я мог положиться в Новом Орлеане. Я позвонил на его сотовый и вместе мы притащили Мисси в ту же самую больницу, куда доставили меня с передозировкой. Медсестры отвезли её в реанимационную и вкололи адреналин. У неё была очень высокая температура, достаточно высокая, чтобы поджарить мозги большинству людей. Через несколько часов двое врачей притащили ввезли Мисси в зал ожидания, где со мной все ещё сидел Трент. Никто не просил его об этом и он вовсе не должен был там находиться, это не было его обязанностью или сферой ответственности. Но он был там. Возможно, я ошибался в дружбе Трента. В конце концов, очень во многом Трент стал мне как брат родной, которого у меня никогда не было.

Доктора объяснили, что Мисси была уже на третьем месяце беременности, и если она решит сделать аборт, то нужно подождать, пока не пройдёт грипп. Я знал, что за время наших долгих отношений я деформировал её личность таким образом, чтобы она соответсствовала моей. Теперь я понял, что деформировал и её тело тоже.

Следующей ночью я сидел у пультов один и прослушивал сырые записи песни "Tourniquet", которая ббыла написана под впечатлением от многих моих кошмаров и апокалиптических видений. Я думал, я слушаю её на предмет выявления каких-либо косяков в песне, но в действительности я пытался найти в этой песне себя, найти какой-то ключ, ответ, решение к тому ужасу, в который превратилась моя жизнь и карьера. Я слушал снова и снова пока я уже не мог отличить и понять, была ли эта песня хороша или нет, была ли она моей или чьей-то ещё. В бреду я поднял микрофон, чувствую, что вот-вот меня снова отрубит, как это перидически бывало всё чаще. Очень медленно и мягко я начал отстукивать левой рукой сигнал бедствия, SOS, и прошептал в микрофон "Это... мой... самый... уязвимый... момент". Я перевернул аудиофайл задом наперед и добавил к началу песни, эдакий крик о помощи, слышный только мне.

Я провалился в кесло и поптался очистить голову. Слова приходили из место такого розового и чувствительного внутри меня, словно голова новорожденного. Мне было интересно, умирала (а возможно, её убивали прямо в этот момент) ли эта изуродованная, деморализованная и деградировавшая монструозность, ставшая мной, давая место чему-то новому, как предсказывал Антон ЛаВей год назад, чему-то уверенному в себе, чему-то эмоциональному, чему-то ужасному и красивому и сильному, Антихристу-Суперзвезде - искупителю мира, которому никто не дал бы родиться. Чего никто вокруг меня не понимал, что та же самая скверна, которая пожрала в какой-то момент мою человечность также несла ответственность за попытку убийства Антихриста-Суперзвезды ещё в зародыше; имя этой скверне - предательство. Это было слово, которое вертелось у меня на уме как ржавый ножик каждый раз, когда что-то шло не так. Начиная от моих дедушки с бабушкой и Чеда с моими учителями и заканчивая моими девушками, никто не жил, согласно тем ролям, котоорые они исполняли на публике. Они потратили свои годы в попытках жить той ложью, которую они для себя создали. Только наедине с самими собой они могли позволить себе быть этими демонами, лицемерами и грешниками, какими они в действительности являлись, и упаси Господь всякого, кто подлавливал их во время их игры, потому что единственная вещь хуже лжи - ложь вскрывшаяся. Я думал, что научился защищаться от предательства путем того, что попросту не доверял никому. Но в теение нескольких недель я испытал больше предательства за единицу времени, чем считал физически возможным. Каждое из них было как новый удар молота, загонявшего кол все глубже мне в грудь.

Все началось с моего решения сделать что-то, чтоы спасти эту незавидную ситуацию. Я созвал собрание, на котором присутствовала моя группа, Трент и Джон Малм, и мы обсудили, что же можно сделать чтобы спасти альбом и нас самих. В конце все сошлись на том, что нам нужен кто-то заместо Дейва чтобы помочь нам продюсировать альбом, о чем Трент говорил нам уже, наверное, месяц. Нам нужен был кто-то, кто помогал бы нам работать, а Дейв, похоже, лишь потакал нашему летаргическому саморазрушению. Как и все остальные, он хотел, чтобы альбом был сделан; но он не хотел при этом останавливаться и больше не играть в видеоигры или смотреть хоккей ради того, чтобы достичь этой цели. В конце концов мы все договорились встретиться с Дейвом на следующее утро и "уволить" его.

Однако, на следующий день я пришёл на студию и обнаружил себя сидящим с Дейвом лицом к лицу в одиночку. Больше не пришел никто. Я привык выглядеть как злодей для родителей или для христиан, но никак не для музыкантов, которых я уважал, особенно если этот музыкант технически на меня даже не работал. Встреча прошла в офисе настолько ужасно, насколько я и предполагал и завершилась тем, что Дейв в гневе вышел из комнаты сказав напоследок: "А меня это и не удивляет - все этой индустрии функционируют именно так". Слова эхом отдались от стен. Меня выставили главным говнюком в этой истории и оставили сидеть в одиночестве - чем я некоторое время и занимался.

 

Я не возвращался на студию целыми днями, решив устроить себе невероятный по своему размаху наркотрип, по сравнению с которым всё, что когда-либо устраивали себе другие жители Нового Орлеана, выглядело как лёгенький разогревчик. Я экспериментировал с различными препаратами, отпускаемыми по рецепту - с морфием, «Перкоцетом», «Лорцетом», - и засовывал иглы себе под ногти чтобы узнать, где находится мой болевой порог, потому что за пределы своего эмоционального я уже явно вышел. Времена, когда мы с Твигги были так близки, что нам не нужно было даже разговаривать, чтобы писать крутейшую музыку, что мы когда-либо делали, казались теперь такими далёкими и недостижимыми. Я попытался вспомнить, как звучала та музыка и что при этом происходило.

В редкие секунды трезвости, случившиеся в те пять минут непосредственно после пробуждения, я позвонил Твигги и задал ему эти вопросы, и мы поклялись вернуться на студию и сделать хоть что-нибудь. Когда я приехал туда следующим утром, я нашёл Твигги снаружи сильно взбешенным.

"В чем дело, мужик?" - начал я.

"Помнишь, как с нами хотел поработать Дэвид Линч над саундтреком к своему фильму?" - начал он.

"К " Шоссе в никуда "? Ага".

"Короче, он в студии с Трентом, который, блядь, сам сидит и пишет ему саундтрек".

"Я сейчас кого-нибудь убью", - вспылил я.

"Я бы уже кого-нибудь прикончил, будь у меня возможность", - сплюнул Твигги, - "но нас на студию не пускают".

"А мы, типа, не должны закончить альбом?"

"Дела ещё хуже. Там Дейв Огилви, блядь, он работает с Трентом".

Мы начали тусоваться с Линчем два года назад благодаря девушке Дженнифер, которая утверждала, что является помощницей Линча. В то время никто не воспринимал её всерьёз, считая просто групи, девочкой-фанаткой, которая всюду сыплет именами знаменитостей. Но когда дошло до дела, выяснилось, что информация не только правдивая, но благодаря ей мы поучили предложения поработать с Линчем над саундтреком к его новому фильму, " Шоссе в никуда ", а также сняться в эпизодической роли. Теперь нас не только отрезают от общения Линчем, так его фильм теперь, технически, мешает записи нашего альбома. Я когда позвонил остальным членам группы, то узнал, что даже Пого меня предал, сам того не зная, и работал над какими-то штуками для саундтрека, в то время как нас на время отстранили от дел.

Я решил вернуться попозже в тот день и посомтреть, смогу ли я поговорить с Линчем. Как только я пробился сквозь железные двери, я в Линча прямо-таки влетел.

"О, как вы поживаете?" - спросил я как ни в чем не бывало, стараясь не выдать свою злость. "Рад видеть вас снова".

"Эмм, и когда вы приступаете к работе?" - спросил Линч, явно не в курсе происходящего.

"Я не смогу, мы заканчиваем альбом" - соврал я и прикусил язык. Трент стоял неподалёку.

Я выбежал из студии в диком смущении, как девушка, которая застаёт парня за изменой. Я просто диву давался, неужели все это время я был таким дураком, следуя советам других, в то время как единственный человек, которому ты можешь доверять - это ты сам. Никогда меня это раньше не подводило. Я пытался исправить то, что, как мне казалось, было не так с "Antichrist Superstar": Дейв Огилви, Твигги, Трент. Но я даже и в мыслях не допускал, что самым большим препятствием на пути к успеху был я сам. Возможно, пришло время бросить наркотики и начать работать над собой.

***

Я сидел в зале ожидания женской клиники, представляя, что происходило три комнаты от меня, где врачи делали аборт Мисси.

"Кофейку?" - предложила мне седая медсестра, направляясь из одного конца зала в другой. Я посмотрел и увидел, что марка кофе, которую мне предлагает медсестра - "Folger's". Я покачал головой. Я не пью кофе. "Ложное Я", подумалось мне, и разумом я снова вернулся в Кантон, Огайо, во времена, когда я делал здания из конструктора на траве через дорогу от моего дома, собирая всё новые дома чтобы сбежать из своего собственного. Как-то раз я нашёл металлическую банку "Folger's" с гниющей красно-коричневой субстанцией внутри. Я показал это своей матери, которая сказала, что это просто кто-то мясо выбросил. Только недавно она призналась, что вообще-то это были останки абортированного зародыша. Неожидано я понял, почему я не пью кофе.

Мисси боялась аборта. Она находилась на втором триместре. Я тоже был обеспокоен, не столько за неё, сколько за себя. Я подумал, что, наверное, во всем мире нет ни одного другого человека в мире, который настолько полностью понимал бы и принимал меня, почти по-матерински, ни с одной другой девушкой я не был так близок, ни одной я не мог так открыться и поделиться своей музыкой и жизнью, как с ней, когда я приходил домой со студии. Но почему я думал об этом в прошедшем времени? Неужели жизнь идёт дальше, и я сам двигаюсь дальше, прочь от неё? Я заботился о ней и зналл, что меня просто даконает, если с ней что-нибудь случится плохое, но в то же время я не мог отделаться от ебанутой, извращенной мысли, мелькнувшей у меня в голове. Интересно, она могла бы поговорить с доктором, чтобы оставить абортированный зародыш?

В ту ночь я остался дома с Мисси, пока она постепенно приходила в себя. Это то, чем я много занимался последнее время: торчал дома. Я бросил употреблять наркотики с помощью "метода холодной индейки", я всегда знал, что силы воли у меня на это хватит. Я постепенно понял, что гораздо веселее было искать и добывать наркотики, а также вспоминать, что ты делал, будучи под ними, чем реально упеотреблять их. Возможно, я и не всегда был мастером самодисциплины и все тщательно держал под контролем, но когда надо, я знал, что могу. Я могу. У меня по жизни было невероятное желание, амбиция настолько сильная, что ничто не могло встать у неё неё на пути, тем более какие-то там наркотики. Я понимал, что выбор тут просто очевиден.

Когда Мисси заснула, я вылез из постели и залез в парикмахерское кресло.

Позади меня находились два почерневших черепа горилл, в нетерпении и грозно глядящих на меня пустыми глазницами. Мне было, о чем подумать. Когда я только задумывал "Antichrist Superstar", я хотел создать конец света. Но я не понимал, что это будет апокалипсис на личном уровне. В детстве я был слабаком, червем, последователем, маленькой тенью, пытающейся найти своё место в бесконечном мире света. В конце концов, для того чтобы найти это место, мне пришлось принести в жертву свою человечность, - если только такое полное неуверенности и чувства вины существование можно назвать человечностью. Мне пришлось скинуть кожу, притупить свои эмоции и испытать каждую крайность: мне пришлось бросать себя на мечи до тех пор, пока не пришел момент, когда я уже ничего не чувствовал.

Но попробовав всё, я обнаружил, что мне не нужно ничего из этого. Из этой точки идти некуда, только в могилу - или стать в гораздо большей степени человеком. Спустя семь полных стресса месяцев, проведенных за работой (пфф, ха-ха, кого я обманываю) над альбомом и с Мисси и всеми её (и моими) возможнми закидонами, я начал вылезать из этого бездушного кокона, где я не чувствовал ничего. Когда наркотики постепенно совсем вышли из организма, всё человеческое - слёзы, любовь, ненависть, самоуважение, вина - снова вернулось ко мне, но уже по-другому, не так, как раньше. Мои слабости стали моими сиьными сторонами, моё уродство стало красотой, моя апатия к миру стала желанием спасти его. Я стал ходячим парадоксом. Теперь больше чем когда-либо в жизни я поверил в себя. Я всё это время проповедовал это в своей музыке, что надо верить в себя, но следовал ли я этому хоть день, когда приехал в Новый Орлеан? Хоть один день? Был ли я действительно способен на это, вот до этой самой секунды?

На следующий день я встретилл Шона Бивана, звукового инженера, которого мы наняли, чтобы вместе продюсировать альбом заместо Дейва Огилви. Мы работали вместе ещё над "Portait of an American Family", и, за исключением того, что он любил похлёбывать каппучино и кататься на роликах, у нас было много общего, особенно во всем что казалось музыки и переодеваний (в том числе в женщин). Хоть нам пришлось арендовать другую студию, пока "NineInchNails" записывали "The Perfect Drug" для саундтрека Дэвиду Линчу. Мы работали, и не просто над лучшей песней, что я написал на тот момент, а ещё и первой, что я написал бросив пить и нюхать. На альбоме были песни, действие которых происходило в прошлом и в будущем, но эта была одна из немногих, которая разворачивалась в настоящем. "Ты отрезаешь все свои пальцы/И обмениваешь их на долларовые купюры/Нанеси ещё немного макияжа, чтобы скрыть все эти морщины/Проснись и перестань трястись, ты просто зря тратишь время". Это были самые самокритичные строчки, что я написал, и это было не только обо мне. Я был частью эпидемии злоупотребления наркотиками, эпидемии самобичевания и неискренности, которая сквозила изо всех дыр в Новом Орлеане, из каждого человека, которого я встретил здесь. Вот их девиз: "Я буду твоей любовью, и я буду вечно, я буду завтра, я буду чем угодно, пока я под кайфом".

Когда мы проиграли эту песню звукозаписывающей компании, они сказали, что она говно. Они не только не хотели использовать сырые записи, они хотели уволить Шона. "Послушай",- сказали мне. - "Давай мы найдём кого-нибудь ещё, чтобы свести альбом, отложим релиз и выпустим его в январе, а не в октябре?".

&quo