Мировоззрение Луи Пастера

Отец Луи Пастера, Жан-Жозеф, отважно сражался на войне с Испанией. Во время службы в знаменитом наполеоновском Третьем полку он заслужил орден Почетного легиона и звание старшего сержанта. Хотя после войны Жан-Жозеф пошел по стопам своего отца и стал кожевником в Арбуа, он ностальгически вспоминал о днях наполеоновской славы и пытался привить своему сыну любовь к французскому милитаризму и сильной власти. Возможно, Жан-Жозеф хотел, с тоской вспоминая те дни, когда перед могуществом Франции склонялись все остальные страны Европы, чтобы в сыне реализовались его собственные амбиции. Поначалу, как это часто бывает, сын восставал против ценностей отца. В дни Реставрации Второй республики в 1848 году молодой Луи передал все свои сбережения на дело республики и вступил в Национальную гвардию. Пока его родители волновались в далеком Арбуа, их сын рисковал жизнью, сражаясь за идеалы, совершенно им чуждые.

Однако если рассматривать все в ретроспективе, то увлечение Пастера республиканскими идеями было больше похоже на юношескую влюбленность, после которой последовал вполне обдуманный брак. К 60-м годам XIX века он уже полностью разделял морально-политические воззрения мелкой буржуазии. Будучи знаменитым парижским ученым, он был безоговорочным консерватором и гордился своей верностью Луи Наполеону. Нельзя сказать, что его симпатии сформировались под воздействием военного поражения и отречения Наполеона III. Стремясь победить на выборах в сенат в своем родном городе в 1875 году, Пастер проводил кампанию, обещая «никогда не вступать ни в какие сделки с теми, кто стремится изменить порядок вещей». Этот манифест вряд ли возник как результат политического прагматизма, поскольку на выборах он потерпел сокрушительное поражение.

Более того, если политика Пастера бесспорно отражала интересы буржуазии, то его религиозные представления были не менее ортодоксальными. Несколько лабораторных дневников, которые лишь недавно стали достоянием широкой публики, свидетельствуют о том, что Пастер свято верил в Бога-Творца. В 60-е годы он предпринял ряд исследований, пытаясь определить разницу между органической и неорганической природой. В своих дневниках он неоднократно подчеркивал, что только Бог-Творец обладает силой превращения неживого в живое. Вероятность того, что жизнь может возникать заново до того, как человек узнает секреты Творца, отрицалась им без попыток дать этому хоть какое-нибудь научное обоснование. Политический и религиозный консерватизм Пастера, а также тесные связи с императором делали для него практически невозможным даже частичное принятие идей Феликса Пуше. Обстановка, господствовавшая в 60-е годы, страстная поддержка Луи Наполеона и борьба за сохранение статус-кво были совершенно несовместимы с идеей спонтанного размножения.

На фоне таких представлений становится понятней, почему Пастер начал свою сорбоннскую лекцию с обсуждения религиозно-политических последствий идеи спонтанного размножения:

Таким образом, господа, стоит только признать доктрину спонтанного размножения, и история сотворения и происхождения органического мира будет сведена лишь к этому. Возьмите каплю морской воды… и внутри этого неодушевленного вещества спонтанно рождаются первые существа творения. Затем постепенно они преобразуются, занимая все более высокую ступеньку — например, за 10 000 лет они становятся насекомыми, а к концу 100 тысяч лет — человеком.

Можно представить, как в этом месте он сделал небольшую паузу и, приняв вид бескорыстного ученого, с особой силой произносит: «Но… ни религии, ни философии, ни атеизму, ни материализму, ни спиритуализму здесь просто нет места». Сегодня пустота этих слов видна особенно явно. Теперь, после прочтения его дневников, нам трудно верить в то, что каждое утро, переступая порог своего института, он забывал о своих конформистских религиозно-политических представлениях. Если учесть, что он замалчивал отрицательные результаты своих экспериментов и отказывался повторять главные опыты оппонентов, то появляются все основания полагать: политико-религиозные убеждения Пастера серьезнейшим образом влияли на образ его мышления. Человек, считавший неудачными те эксперименты, которые можно было использовать для доказательства идеи спонтанного размножения, не мог подходить к вопросу о происхождении жизни объективно.

Другими словами, у нас нет оснований сомневаться в том, что переходящее в крещендо метафизическое вступление Пастера к его сорбоннской лекции было не только элегантным украшением. Касаясь религиозного значения своих экспериментов, Пастер сразу перешел к тому, почему его лекция привлекла такое внимание и почему он потратил так много сил, дабы омрачить уход на пенсию столь компетентного и уважаемого провинциального биолога, как Пуше.

Глава 2

Битва за электрон

Оригинальный эксперимент Милликена убедил научную общественность в том, что любой электрический заряд кратен элементарному электрическому заряду, то есть заряду электрона, и определил его величину. В дальнейшем все иные методы измерения этой фундаментальной постоянной давали ту же цифру.

Энциклопедия «Британника» (1992)

Эта глава возвращает нас в начало прошлого века к работам самого знаменитого американского ученого 1910–1920-х годов, уроженца Иллинойса, физика Роберта Милликена. В 1907 году не добившийся карьерных высот Милликен решил сделать ставку на то, что впоследствии помогло ему получить Нобелевскую премию по физике (вторую в истории Америки). Все последующие десять лет он посвятил решению одного из наиболее обсуждаемых вопросов в науке начала XX века. Поначалу он захотел узнать, образуется ли электричество из дискретных частиц (электронов) или, как считали многие физики того времени, это лишь нематериальный импульс некой силы. Поскольку электроны, частицы, из которых, как полагал Милликен, состоят атомы, были настолько малы, что он и не надеялся их увидеть, нужно было искать косвенные свидетельства их существования.

Избранный Милликеном путь был изящен и прост: он решил продемонстрировать, что совокупный электрический эффект обусловлен огромным количеством крохотных заряженных точек. Его гениальное предположение сводилось к тому, что, если это происходит на самом деле, разница в электрическом заряде разных молекул всегда будет кратна наименьшей величине, отличающей две отдельные молекулы друг от друга, и эта минимальная разница в заряде двух молекул должна соответствовать заряду одного электрона. Поэтому если полученные Милликеном данные говорили ему, что различные молекулы имеют заряды, скажем, 4, 8, 12, 24, то можно предположить, что единичный заряд электрона равен 4. Если удастся решить эту задачу, т. е. определить электрический заряд электрона (e), — размышлял он, — то я получу ответ на главный вопрос. Наличие разницы в заряде двух заряженных частиц, которая всегда точно делится на е, будет достаточно надежным свидетельством того, что основу электрической энергии действительно составляют дискретные частицы — электроны.