Аллегорическая статуя в духе Ренессанса

 

Смотри: как статуя из флорентийской виллы,

Вся мускулистая, но женственно-нежна,

Творенье двух сестер – Изящества и Силы —

Как чудо в мраморе, возникла здесь она.

Божественная мощь в девичьи-стройном теле,

Как будто созданном для чувственных утех —

Для папской, может быть, иль княжеской постели.

 

– А этот сдержанный и сладострастный смех,

Едва скрываемое Самоупоенье,

А чуть насмешливый и вместе томный взгляд,

Лицо и грудь ее в кисейном обрамленье, —

Весь облик, все черты победно говорят:

«Соблазн меня зовет, Любовь меня венчает!»

В ней все возвышенно, но сколько остроты

Девичья грация величью сообщает!

Стань ближе, обойди вкруг этой красоты.

 

Так вот искусства ложь! Вот святотатство в храме!

Та, кто богинею казалась миг назад,

Двуглавым чудищем является пред нами.

Лишь маску видел ты, обманчивый фасад —

Ее притворный лик, улыбку всем дарящий,

Смотри же, вот второй – страшилище, урод,

Неприукрашенный, и, значит, настоящий

С обратной стороны того, который лжет.

Ты плачешь. Красота! Ты, всем чужая ныне,

Мне в сердце слезы льешь великою рекой.

Твоим обманом пьян, я припадал в пустыне

К волнам, исторгнутым из глаз твоих тоской!

 

– О чем же плачешь ты? В могучей, совершенной,

В той, кто весь род людской завоевать могла,

Какой в тебе недуг открылся сокровенный?

 

– Нет, это плач о том, что и она жила!

И что еще живет! Еще живет! До дрожи

Ее пугает то, что жить ей день за днем,

Что надо завтра жить и послезавтра тоже,

Что надо жить всегда, всегда! – как мы живем![22]

 

 

XXI. Гимн Красоте

 

 

Скажи, откуда ты приходишь, Красота?

Твой взор – лазурь небес иль порожденье ада?

Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,

Равно ты радости и козни сеять рада.

 

Заря и гаснущий закат в твоих глазах,

Ты аромат струишь, как будто вечер бурный;

Героем отрок стал, великий пал во прах,

Упившись губ твоих чарующею урной.

 

Прислал ли ад тебя иль звездные края?

Твой Демон, словно пес, с тобою неотступно;

Всегда таинственна, безмолвна власть твоя,

И все в тебе – восторг, и все в тебе преступно!

 

С усмешкой гордою идешь по трупам ты,

Алмазы ужаса струят свой блеск жестокий,

Ты носишь с гордостью преступные мечты

На животе своем, как звонкие брелоки.

 

Вот мотылек, тобой мгновенно ослеплен,

Летит к тебе – горит, тебя благословляя;

Любовник трепетный, с возлюбленной сплетен,

Как с гробом бледный труп сливается, сгнивая.

 

Будь ты дитя небес иль порожденье ада,

Будь ты чудовище иль чистая мечта,

В тебе безвестная, ужасная отрада!

Ты отверзаешь нам к безбрежности врата.

 

Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена?

Не все ль равно: лишь ты, царица Красота,

Освобождаешь мир от тягостного плена,

Шлешь благовония и звуки и цвета![23]

 

 

XXII. Экзотический аромат

 

 

Когда, закрыв глаза, я, в душный вечер лета,

Вдыхаю аромат твоих нагих грудей,

Я вижу пред собой прибрежия морей,

Залитых яркостью однообразной света;

 

Ленивый остров, где природой всем даны

Деревья странные с мясистыми плодами;

Мужчин, с могучими и стройными телами,

И женщин, чьи глаза беспечностью полны.

 

За острым запахом скользя к счастливым странам,

Я вижу порт, что полн и мачт, и парусов,

Еще измученных борьбою с океаном,

 

И тамариндовых дыхание лесов,

Что входит в грудь мою, плывя к воде с откосов,

Мешается в душе с напевами матросов.[24]

 

 

XXIII. Шевелюра

 

 

О, завитое в пышные букли руно!

Аромат, отягченный волною истомы,

Напояет альков, где тепло и темно;

Я мечты пробуждаю от сладостной дремы,

Как платок надушенный взбивая руно!..

 

Нега Азии томной и Африки зной,

Мир далекий, отшедший, о лес благовонный,

Возникает над черной твоей глубиной!

Я парю ароматом твоим опьяненный,

Как другие сердца музыкальной волной!

 

Я лечу в те края, где от зноя безмолвны

Люди, полные соков, где жгут небеса;

Пусть меня унесут эти косы, как волны!

Я в тебе, море черное, грезами полный,

Вижу длинные мачты, огни, паруса;

 

Там свой дух напою я прохладной волною

Ароматов, напевов и ярких цветов;

Там скользят корабли золотою стезею,

Раскрывая объятья для радостных снов,

Отдаваясь небесному, вечному зною.

 

Я склонюсь опьяненной, влюбленной главой

К волнам черного моря, где скрыто другое,

Убаюканный качкою береговой;

В лень обильную сердце вернется больное,

В колыхание нег, в благовонный покой!

 

Вы лазурны, как свод высоко-округленный,

Вы – шатер далеко протянувшейся мглы;

На пушистых концах пряди с прядью сплетенной

Жадно пьет, словно влагу, мой дух опьяненный

Запах муска, кокоса и жаркой смолы.

 

В эти косы тяжелые буду я вечно

Рассыпать бриллиантов сверкающий свет,

Чтоб, ответив на каждый порыв быстротечный,

Ты была как оазис в степи бесконечной,

Чтобы волны былого поили мой бред.[25]

 

 

XXIV. Тебя, как свод ночной, безумно я люблю…

 

 

Тебя, как свод ночной, безумно я люблю,

Тебя, великую молчальницу мою!

Ты – урна горести; ты сердце услаждаешь,

Когда насмешливо меня вдруг покидаешь,

И недоступнее мне кажется в тот миг

Бездонная лазурь, краса ночей моих!

 

Я как на приступ рвусь тогда к тебе, бессильный,

Ползу, как клуб червей, почуя труп могильный.

Как ты, холодная, желанна мне! Поверь, —

Неумолимая, как беспощадный зверь![26]

 

 

XXV. Ты на постель свою весь мир бы привлекла…

 

 

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,

О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!

Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной —

Съедать по сердцу в день – таков девиз твой гнусный.

Зазывные глаза горят, как бар ночной,

Как факелы в руках у черни площадной,

В заемной прелести ища пути к победам,

Но им прямой закон их красоты неведом.

 

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,

Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!

Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных

Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах

Как не бледнеешь ты перед размахом зла,

С каким, горда собой, на землю ты пришла,

Чтоб темный замысел могла вершить Природа

Тобою, женщина, позор людского рода, —

Тобой, животное! – над гением глумясь.

Величье низкое, божественная грязь![27]

 

 

XXVI. Sed Non Satiata [28]

 

 

Кто изваял тебя из темноты ночной,

Какой туземный Фауст, исчадие саванны?

Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,

Полуночи дитя, мой идол роковой.

 

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой

Не смеют, демон мой; ты – край обетованный,

Где горестных моих желаний караваны

К колодцам глаз твоих идут на водопой.

 

Но не прохлада в них – огонь, смола и сера.

О, полно жечь меня, жестокая Мегера!

Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь!»,

 

Семижды заключив тебя в свои объятья!

Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,

Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь![29]

 

 

XXVII. В струении одежд мерцающих ее…

 

 

В струении одежд мерцающих ее,

В скольжении шагов – тугое колебанье

Танцующей змеи, когда факир свое

Священное над ней бормочет заклинанье.

 

Бесстрастию песков и бирюзы пустынь

Она сродни – что им и люди, и страданья?

Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,

Она плывет из рук, холодное созданье.

 

Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз.

И в странном, неживом и баснословном мире,

Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,

 

Где излучают свет сталь, золото, алмаз,

Горит сквозь тьму времен ненужною звездою

Бесплодной женщины величье ледяное.[30]