2017-12-16
885
То, что сделали власти в 1839 году с огромным числом верующих, не имело аналогов в истории беларуского народа. Например, обращение литвинов-язычников в христианство заняло в свое время более двух веков! И то отдельные группы язычников сохранились в наиболее глухих местах Полесья до начала XIX столетия. А тут смену конфессии произвели буквально одним махом, к тому же не спрашивая согласия самих верующих. Впрочем, правящие круги крепостнической России во главе с их царем Николаем «Палкиным» меньше всего беспокоились о таком пустяке.
Простые люди повсеместно роптали, но их успокаивали казаки своими нагайками. Недобрые воспоминания об этих ревностных помощниках православных попов долго хранились в народной памяти. Вот что писал, например, Язеп Лёсик в повести «Иероним-лесник»:
«Мужчины молчали, женщины крестились, говорили бусины (связки молитв) да тихонько плакали, ведь за вопли и причитания казаки хлестали нагайками… Ксендза — так его арестовали, посадили в кибитку, повезли в Минск, в острог… Людей возвращали к православию. Для этого подводили к попу человек по десять, ставили на колени и, приказав поднять два пальца вверх, исповедовали. Назавтра загоняли причащаться»[57].
|
|
|
Михаил Коялович писал, что митрополит Семашко приказывал сажать в монастырские тюрьмы бывших греко-католических священников только за то, что они не желали отпускать бороду. Он делал это вопреки Положению о воссоединении церквей, предусматривавшему либеральное отношение к вопросам внешности новообращенных служителей РПЦ.
Поскольку православное духовенство в беларуских землях руководствовалось исключительно интересами русской нации, а католическая церковь — преимущественно интересами польской нации, бывшим униатам было трудно делать выбор между двумя этим крайностями. На это ушли десятилетия. Часть униатов, не желавших принимать ни православие, ни католичество, в полном отчаянии от свершившегося покинула Отчизну и уехала в другие страны. Некоторые крестьяне из западной части Беларуси добрались даже до Бразилии! А многие из оставшихся несколько раз меняли веру, так и не примкнув окончательно ни к одной из них.
Униатство, существовавшее в Беларуси свыше 240 лет, не могло быстро уйти в небытие. Переход верующих из одной конфессии в другую был неразрывно связан с процессом постепенного изменения религиозного самосознания, растянувшимся на длительный срок. Не случайно многие иерархи РПЦ заявляли, что бывшие униатские священники в душе не отреклись от своей веры, стараются быть россиянами только внешне. По той же причине долгое время считалось, что для достижения наибольших успехов в деле русификации беларусов следует направлять в Северо-Западный край священников из центральных русских губерний, а не выходцев из местного населения.
|
|
|
Запрещённое униатство для многих его приверженцев стало после этого ещё дороже и ближе. А. И. Герцен почти через 20 лет после Полоцкого собора — в 1858 году — писал в 27-м номере газеты «Колокол» о посылке Виленским генерал-губернаторам В. Назимовым войск на помощь православному духовенству — «склонить» в лоно их церкви несговорчивых униатов. Дух униатства особенно долго сохранялся в таких местах, куда трудно было добраться православным попам — на Полесье и в Августовской губернии Царства Польского.
Равнодушное отношение бывших униатов к навязанной им православной вере московского образца вынужден был отметить лютый враг римско-католической и греко-католической церквей М. Коялович. Побывав в 1866 году в Вильне, в других городах и селах Беларуси, он записал в своем дневнике:
«В православных храмах почти не видно простого народа, и видно только служилую русскую интеллигенцию, а костёлы переполнены простым народам. Православный храм… чужд тамошнему русском) (беларусов Коялович называл русскими — Л. Л.), а костёл, где так много искусственности и непонятно все, что соответствует канону, переполнен русским народам, да ещё этот русский народ распевает там заодно с папами по-польски прибавочные части из латинского богослужения»[58].
До конца жизни сохранил искреннюю приверженность униатству Иван Карский, дядя известною основателя беларуского языковедения Ефима Карского. В Лошанском приходе Гродненского уезда, где он жил, служба по-униатски сохранялась вплоть до 1855 года:
«Почти все церковные службы проводились на униатский манер. Если священник предложил петь: «Господи, помилуй», то крестьяне отвечали: «Мы не москали, чтобы петь «Господи, помилуй». Из пяти тысяч душ этого прихода всего-навсего пять знали бусины и молитвы по-русски».
Пока в Беларуси существовало униатство, царизму было трудно разобщить наш народ с помощью религиозного фактора. Рядовые униаты легко шли на сближение с православными благодаря общему с ними восточному обряду, а с католиками их объединяло подчинение Папе Римскому.
Но после упразднения унии беларуские крестьяне постепенно разделились на православных и католиков, за спинами которых стояли две крупные нации — русская и польская, с традиционной враждой между собой. В связи с этим беларусы-православные начали все более ориентироваться на Россию, а беларусы-католики — на Польшу, что нередко провоцировало конфликтные ситуации. И если дело не дошло до братоубийства, то лишь потому, что у наших прадедов хватило ума и выдержки не доводить дело до кровопролития. Одним из первых обратил внимание на указанное обстоятельство Янка Станкевич:
«Беларусы, по мнению московского правительства, должны были превратиться в два враждебных табора, в янычар, которые, сражаясь между собой, могли бы сами себя уничтожить».
В отчаянии сотни тысяч беларусов-униатов, желая как можно больше «насолить» русскому православному духовенству за совершенную им гнусность, бросились в объятия католицизма, с которым они прежде постоянно воевали, ибо не желали изменять униатской церкви. Никогда ещё так быстро не росла численность беларусов-католиков, как после упразднения Брестской унии. Кое-кто среди иерархов РПЦ понимал гибельность Акта 1839 года, но предпочитал помалкивать. Между тем настроение огромной массы людей являлось весьма мрачным.
Чтобы лучше понять трагизм положения крестьян-униатов, давайте на минуту представим себе чувства людей, лишенных возможности крестить детей, венчаться, хоронить членов семьи согласно обычаям своих отцов, дедов, прадедов и прапрадедов. Оказавшись в столь непростой ситуации, одни эмигрировали, другие избегали ходить в церковь, не приглашали священников к себе домой, третьи тайно молились и совершали обряды согласно старым заветам. Например, в мемуарах беларуского историка, краеведа, писателя Александра Ельского приведены факты крещения детей согласно униатскому обряду даже в конце XIX века! Иными словами, то, что происходило в Беларуси после 1839 года, во многом напоминало события в Московии после церковной реформы, проведенной в 1653–55 гг. патриархом Никоном.
|
|
|
Дореволюционные русские историки слишком преувеличивали стычки между униатами и православными, стараясь этим оправдать насилие над первыми. Как при заключении Брестской церковной унии в 1596 году, так и при упразднении её в 1839 году беларусы вели себя цивилизованно, не поставили конфессиональный фактор выше национального.
Разумные люди очень быстро поняли всю трагедию конфессионального разделения беларусов. К числу таковых относился и руководитель восстания 1863–64 гг. в Беларуси Константин Калиновский. В шестом номере своей подпольной газеты «Мужицкая правда» он обвинил русское правительство в том, что оно «отобрало у нас нашу справедливую униатскую веру и погубило нас перед Богом навеки, чтобы иметь возможность нас без конца драть».
Если бы у нас во время восстания была своя национальная церковь, она сделала бы всё возможное для мобилизации народа на борьбу с царизмом, стремившимся «драть» беларусов до бесконечности. Что же касается православной церкви, то она активно поддержала все действия царских войск по борьбе с повстанцами и все зверства, творившиеся по приказам Муравьёва-вешателя.
Калиновский и его соратники твердо верили в то, что в условиях Беларуси наиболее успешно в роли национальной церкви могла выступать только униатская церковь. Логика их рассуждений была проста и понятна. Православная церковь в беларуских землях полностью подчинялась русскому Синоду, во главе которого стоял сам царь; католическая церковь (костёл) всецело зависела от польского духовенства. Поэтому в планах и действиях их обеих не было ничего хорошего применительно к беларуской национальной идее. Не случайно возрождение униатства являлось одним из важнейших требований программных документов, выработанных накануне восстания 1863–64 годов группой Калиновского…
|
|
|
Произошедшие перемены в церковной жизни сразу же выявили острую нехватку духовных служителей разного рода и ранга, которым следовало отныне проводить в Беларуси линию руководства РПЦ. «Помощь» не заставила себя ждать. Прибывшие из центральных губерний России православные священники с таким напором взялись за униатов, что даже превзошли в своих стараниях прежних иезуитов. И всё же до иезуитов им было далеко. Те, отправляясь в чужие края с миссионерскими целями, предварительно изучали язык местного населения, приобретали хотя бы элементарные сведения об истории и культуре коренного населения. Русские православные священники не утруждали себя подобной чепухой. Учитывать местную национально-культурную специфику они изначально не собирались. Свою задачу попы видели в другом: в «исправлении» жителей Северо-Западного края, «испорченного», по их мнению, пагубным влиянием «латинства» и польской культуры. Тот факт, что им самим по части образования и общей культуры было очень далеко как до ксендзов, так и до образованной части беларусов, ускользал от их понимания.
Возможно, результаты упразднения унии были бы менее трагическими, если бы всё то, о чем сказано выше, касалась только перемен в конфессиональной жизни миллионов беларусов. Но дело этим не ограничилось. Срочно был издан царский указ о запрете употреблять беларуский язык в бывших греко-римских, а ныне уже православных храмах, всячески следить за тем, чтобы беларуское слово не использовалось также и в католических храмах. А это вполне могло иметь место там, где ксендзами являлись прежние униаты. Сам того не понимая, запретом беларуского языка в римско-католической церкви царский режим весьма способствовал укреплению в нем позиций польского языка, а значит, и усилению процесса ополячивания верующих этой конфессии из числа этнических беларусов.
И всё же с хода, одним махом невозможно было оторвать вчерашних униатов от их родного языка, на котором они так долго общались с Богом. С этой любовью к материнскому слову ещё очень долго пришлось считаться высшим духовным и светским лицам.
Трудности с переводом рядовых униатов в православие оказались полной неожиданностью для Синода. Ошибка его заключалась в том, что это достаточно сложное мероприятие было начато раньше, чем успели подготовить нужное число православных священников из беларусов, хорошо знакомых с языком и обычаями народа. На присланных из России попов с их подчеркнуто чистой русской речью униаты-беларусы смотрели как на чужих людей, ни в чем им не доверяли.
Особенно трудно проникало русское слово в те униатские церкви, где в результате разных обстоятельств успел завоевать прочные позиции польский язык. В большинстве таких храмов обычным явлением было исполнение религиозных гимнов и псалмов исключительно на польском языке, что противоречило смыслу всей политики светских и церковных властей Российской империи. Подобные факты до такой степени напугали Семашко, что он даже разрешил временно вести службы на беларуском языке, лишь бы неграмотное в области русского языка духовенство Литовской епархии не читало проповеди и не разъясняло положения катехизиса по-польски. Правда, в качестве вынужденного шага всё же пришлось перевести на польский язык православный краткий катехизис.
Русские епископы и священники оставили позорный след в истории как истребители ценностей беларуской культуры. Первые попытки делались ещё после первого раздела Речи Посполитой, но массовый масштаб это варварство приобрело после 1839 года. В первую очередь, речь идет о сожжении книг. Между тем, помимо служебников, на беларуском языке печатались оригинальные теологические и художественные сочинения, в том числе стихотворные произведения. Всё это, за редким исключением, тоже безвозвратно погибло в огне.
По инициативе Семашко массовое уничтожение рукописей и книг бывших униатских церквей и монастырей началось в 1841 году. Огненная казнь продолжалась более 18 лет, до 1859 года, когда уже нечего было предавать огню. Поначалу книги жгли в печах Жировического монастыря, превращенного из униатского в православный, но поскольку такой способ оказался слишком медленным, книги стали сжигать на кострах, разложенных на монастырской площади.
Гнусную роль истребителя книг взяло на себя руководство Полоцкой православной духовной консистории, куда ещё в 30-е годы XIX века их свозили со всей огромной территории Белорусской епархии. В то время в нее входили приходы Витебской и Могилёвской губерний; Борисовского, Бобруйского, Дисненского, Игуменского, Мозырского и Речицкого уездов Минской губернии, Житомирского и Овручского уездов Волынской губернии; Махновского, Радомысльского и Свирского уездов Киевской губернии; четырех уездов Херсонской губернии; Зельбургского уезда Курляндии. Из доставленных в Полоцк книг случайно могли уцелеть только те, которые чем-то привлекли внимание полоцких православных архиереев, принимавших самое непосредственное участие в актах сожжения.
Можно ли квалифицировать массовое уничтожение книг на беларуском языке иначе, нежели «геноцид в области культуры?!»
На литературу униатских учебных заведений обычно накладывался арест, с тем, чтобы тщательно просмотреть её и определить, куда что вывозить. После ликвидации унии прекратила свое существование и библиотека Полоцкой униатской семинарии. В ней насчитывалось более 10 тысяч томов различных книг, в том числе старопечатных. Самые ценные из них присвоила Киевская православная духовная академия.
С той целью, чтобы в Беларуси остаюсь как можно меньше чего-нибудь такого, что напоминало бы о прежнем существовании Греко-римской церкви, в 1845 году в Петербургский Синодальный архив был вывезен архив униатских митрополитов, в котором хранилось множество ценных документов. Самые старые из них датировались 1470 годом[59].
Сказанное выше позволяет понять, почему от обширного униатского духовного наследия, создававшегося в течение столь долгого времени, осталась так мало, и почему почти все сохранившиеся раритеты находятся в частных коллекциях. Например, в конце XIX — начале XX века предметы униатского культа можно было видеть у минчанина Генрика Татура. Некоторые из них, в том числе униатскую культовую посуду после смерти Татура в 1908 году купил Илларион Светицкий для беларуского отдела Национального музея в Львове (входившего в то время в состав Австро-Венгерской империи). Эту акцию одобрила партия Беларуская Социалистическая Громада во главе с Иваном Луцкевичем, являвшимся учеником Г. Татура. Луцкевич считал, что продажа этой коллекции в музей Австро-Венгрии сохранит её для потомков, так как музеям Российской империи произведения униатского искусства не были нужны.
Сознательное целенаправленное уничтожение духовных и материальных ценностей униатской церкви имело самые тяжелые последствия для культуры Беларуси в целом. Даже в 20-е годы XX века высказывалась мысль, «что причиной нынешней отсталости беларусов от украинцев и летувисов является упразднение Беларуской Униатской Церкви. Если бы не это, то беларусы не только не отстали бы от них, но возможно, даже опередили, как это было в прошлом». Ксёндз Адам Станкевич писал:
«Расторжением унии и запретом в костёлах и церквях беларуского языка правительство Николая I совершило преступление над беларуским народом, равного которому нет в истории Беларуси. Преступление это даже много больше того, которое совершили москали над беларусами в 1915 году перед наступлением немцев, когда свыше миллиона беларуского населения Гродненщины, Виленщины и Минщины были изгнаны в далекую московскую чужбину, где умирали массами от голода, стужи и эпидемий»[60].
В дореволюционной исторической литературе писать о теневых сторонах принудительного воссоединения униатов с православными не дозволялось. Но то, что «негатив» имел место, многие хорошо понимали. Даже в книге Г. Киприяновича, посвященной жизни Иосифа Семашко и упразднению унии, так было сказано об основном виновнике этого события: «…никакие отдельные темные штрихи не могут омрачить общего блеска и величия создаваемого нами портрета». Значит, темные штрихи были, просто о них не хотели говорить. Да и как им не быть, если уже одна только борьба Семашко с беларуским языком причинила столь огромный ущерб духовной культуре нашего края, этническому самосознанию его коренного населения.
Надо сказать, что в вопросах языка среди самих духовных лиц православная церковь была куда более требовательной, чем светские учреждения по отношению к своим чиновникам. Среди них можно было услышать, помимо русского, польский и беларуский язык, что всячески преследовалось не только в деятельности самих церквей, но и в бытовой жизни церковников.
Известно, что в октябре 1862 года Семашко поручил всем своим благочинным сообщить ему, в каких бывших униатских церквях священники организуют пение по-польски. Он был очень недоволен, узнав, что таких лиц действительно много, особенно в приходах Дрогичинской, Скидельской и Шарашовской благочиний.
Вот такими «доброхотами» пожаловали в нашу страну русские православные попы. Их абсолютно не интересовали кровные интересы беларусов. Главное для них было совсем другое — оторвать последних от униатской религии, которая в течение многих десятилетий постепенно превращалась в народную, национальную, всякими правдами и неправдами как можно скорее распространить здесь православие московского великодержавного образца.
Практика оказалась совершенно иной по сравнению с тем, что обещали греко-католикам митрополиты Новгородский и Санкт-Петербургский, Киевский и Галицкий, Московский и Коломенский, а также другие высшие духовные чины в своей Синодальной грамоте от 30 марта 1839 года к присоединенным униатским епископам и духовенству. А там было сказано, что «до разнообразия же некоторых местных обычаев, которые не касаются догматов и Таинств, мы постановили выказать Апостольскую ласку и к стародавнему единообразию возвращать их через свободное убеждение с добродушием и долготерпением».
В нашей исторической литературе основным проводником политики русификации беларуского края обычно признается царская администрация, а русская православная церковь оказывается при этом как бы несущественным довеском к ней. В качестве одного из главных русификаторов чаще всего упоминают Муравьева, тогда как митрополит И. Семашко находится где-то в последних рядах (так, в пятитомной «Истории БССР», изданной в 1993 году, его фамилия упоминается только в связи с созывом церковного собора 1839 года в Полоцке). И это несмотря на то, что ещё более ста лет тому назад А. Белецкий в статье «Иосиф, митрополит Литовский, как поборник русских интересов в Северо-Западном крае» назвал его «первым серьёзным обрусителем Западнорусского края, в самом высоком и приличном значении этого слова».
Церковный историк Г. Киприянович писал:
«Преосвященный Иосиф был инициатором и главным двигателем воссоединения (воссоединения униатов с РПЦ — Л. Л.) которого твердо и неизменно поддерживала в его планах и действиях сильная рука императора Николая I. Все другие деятели были только более-менее старательными, более-менее сознательными исполнителями предписаний Иосифа — его соратниками».
Зато Иоанн, родной брат Иосифа Семашко, дал ему совсем иную характеристику:
«Проклятый: он и себя утопил и народ загубил».
Мало кто из представителей светского и духовного чиновничества мог представить себе, что когда в апреле 1905 года царь Николай II издаст указ «Об укреплении начал веротерпимости», то в Беларуси перейдут из РПЦ в католический костёл свыше 230 тысяч человек! Если бы такой указ появился на 50 лет раньше, когда ещё были живы многие прежние униаты, цифра 230 тысяч несомненно была бы перекрыта в несколько раз.
Не вызывает сомнения и то, что православные беларусы переходили в католицизм не из уважения к нему, а из чувства обиды на РПЦ, которая принудительным упразднением Брестской унии лишила их своей национальной религии. Оставаться верным ей можно было только украдкой и чаще всего в одиночку. Например, на рубеже XIX–XX вв. молился дома по униатскому обряду Иван Горецкий, отец двух выдающихся беларуских деятелей — писателя Максима Горецкого и ученого Гавриила Горецкого.
Напоминанием об уничтоженных и украденных духовных и материальных ценностях униатства остались голые здания храмов и монастырей. Уникальные рукописи и книги, хранившиеся в них, пожрало пламя. Сегодня мы даже не можем представить себе истинные размеры потерь. Лишившись всего, что накопила западная русская и униатская церковь за восемь столетий, беларуский народ оказался в духовной нищете среди некогда равных ему соседних народов. Это не сгущение красок, ведь вплоть до XVIII века именно Церковь во всех странах Европы являлась главным центром образования и культуры.
Всё, что осталось у народа — это дух униатства, передававшийся из поколения в поколение. Люди помнили, что оно было святой верой их далеких и ближних предков, что его насильно отобрали русские завоеватели. Вот что писал, например, о горькой судьбе бывших униатов и их потомков неизвестный автор стихотворения «Своя земля», напечатанного в 1904 году в сборнике «Песни»:
«Наша віоска «Салавичы» звецса
Былi уньяты калісьці дзяды
(…) Але за веру дык цярпелі не мала.
Асэсар зганяе, здзірае и муче нас досьць,
А поп сабе таксама дзярець з нас бывала,
I як толькі, бывала, званар той задзвоне,
Дык тут як з зямли асэсар тыц!
И гвалтом з хат цягне, ў царкву гоне,
Проста ў свеце ня можна жыць.
Але нядоўга народ прыхітрыуся:
Кожны ў нядзелю ранінька ўстане.
Апрануўся, абуўся, памыўся
I марш у лес, як паны на паўстанне.
А там у пушчы гдзе-кольвек збяруцса,
Чытаюць малітвы i плачуць шчыра;
Сконьчаць малицса i разыдуцса,
Вот і ўся іх была вера.
Caмi сябе хрысцілі з вады,
Жаніліся так, што без шлюбу…
I многа, многа было з тем бяды
I многа людей ішло на згубу!»
«Наша деревня «Соловичи» зовётся
Были униатами когда-то наши деды,
(…) Но за веру потерпели немало.
Асессор гоняет, обирает и мучает нас досыта,
А поп тоже нас обирает.
И как только, бывало, колокол тот зазвонит,
Так асессор как из-под земли выскочит!
И насильно из хат тащит, в церковь гонит,
Просто на свете нельзя жить.
Но вскоре народ исхитрился:
Каждый в воскресенье раненько встанет,
Оделся, обулся, умылся
И марш в лес, как паны на восстание.
А там в пуще где-нибудь соберутся,
Читают молитвы и плачут искренне;
Окончат молиться и разойдутся,
Вот и вся была их вера.
Сами себя водой крестили,
Женились без свадеб…
И много, много было в том беды,
И много людей шло на погибель!»
Идея унии снова возникла на втором съезде Беларуской Социалистической Громады, происходившем в январе 1906 года в Минске. Здесь много говорилось о том, какой раскол среди крестьянства происходит от разделения его на православных и католиков. Чтобы устранить разделение беларуского народа по конфессиональному признаку, громадовцы предлагали вернуться к унии. В соответствии с принятой на съезде резолюцией они обязались всячески содействовать её возрождению.
Хорошо помнили об этом трагическом событии члены беларуской делегации, поехавшие в июне 1916 года в швейцарский город Лозанна для участия в работе Третьей Конференции Наций. В специальном меморандуме, подготовленном ими и зачитанном на конференции, так говорилось о превращении униатов в православные:
«Народ беларуский сопротивлялся этому принудительному соединению с церковью православной. Вооруженной силой и карательными экспедициями русских казаков вводили православие в Беларуси. Присоединение униатов к казённой церкви тянулось от 1820 до 1905 года. Кровь мучеников «возсоединённых любовию» окрасила земельку беларускую и снега Сибири. Переделка униатских церквей происходила с кровавыми драками; над селянами, упорно зaщищавшими веру отцов своих, нещадно издевались дикие банды казаков, проливавших кровь верующих и ксендзов греко-католических»[61].
Прочное сохранение в памяти народа униатских традиций помогло идеологам беларуского национально-культурного Возрождения конца XIX — начала XX века распространить в массах идею о насущной необходимости своей национальной церкви, независимой от соседей и с Востока, и с Запада. Большинство «возрожденцев» считали, что ею должна быть греко-римская церковь.
Во власти РПЦ
После ликвидации униатства в Беларуси русская православная церковь с утроенной энергией взялась за русификацию местного населения, в первую очередь крестьянства и мещанства. Главную ставку иерархи РПЦ делали при этом на пропаганду московского варианта православия в сфере народного просвещения. Профессор П. И. Ковалевский, один из видных дореволюционных идеологов русских националистов, писал в данной связи:
«Русская власть пошла по дороге обрусения путем введения русского языка и русской школы. Бесспорно, это два важных и могучих средства. Но ещё более сильным средством является вера. Православие должно иметь все преимущества господствующей религии не потому только, что оно есть религия государственной русской нации, а потому, что православие есть религия национальная, это религия русской нации»[62].
Проводя в жизнь политику русификации всех пародов Российской империи, в том числе и беларуского, РПЦ действовала в самом тесном контакте с органами народного образования. Часто было невозможно провести четкую границу между деятельностью первой и последних.
Например, после подавления восстания 1863 года, когда царизм стремился вырвать молодые поколения беларусов из-под польско-католического влияния, попечитель Виленского учебного округа князь А. П. Ширинский-Шихматов (занимал этот пост в 1861–64 гг.) следующим образом сформулировал политику государства и православной церкви в области народного образования:
«В Белоруссии должна быть поддержана система правительственных училищ, свобода же обществ и частных лиц должно быть ограничена; она должна быть дана только обществам и лицам православного вероисповедания…
Действовать иначе, означало бы дать вражеской партии, которая имеет больше материальных и духовных средств, то оружие, которого она так давно и с такой настойчивостью домогается: любая школа, открытая для белорусов обществом или (частным) лицом римско-католическою вероисповедания, будет не проводником истинного образования в духе христианства и государственно-русским, а могучим оружием католическо-польской пропаганды. На этом основании решительно надо отстранить католиков от участия в деле образования белорусов. Дело образования белорусов, полагая по осуществленному опыту, может идти в этом крае наиболее успешно только при согласованных и совместных действиях министерства народного просвещения и местного православного духовенства»[63].
Указанного Ширинским-Шихматовым курса неуклонно придерживались его преемники на посту руководителя Виленского учебного округа. Так, известный своей оголтелой русификаторской политикой попечитель Иван Корнилов (1864–68 гг.) заявлял, что для обеспечения лояльности населения Северо-Западного края царю и России православие и русские школы гораздо важнее, чем присутствие войск на этой территории. Вот что он писал, например, в марте 1864 года в письме, адресованном русскому публицисту М. Н. Каткову, шовинисту и черносотенцу:
«Мы обязаны в последнее время духовенству и Михаилу Николаевичу (Муравьеву — Л. Л.) тем, что имеем около 400 уже организованных народных сельских училищ с русскими учителями из лиц духовного звания и семинаристов».
В ходе выполнения программы русификации учащихся посредством православия, намеченной Корниловым, все учебные заведения края систематически получали бесплатно религиозную литературу на церковнославянском либо на русском языке (евангелия, молитвенники, псалтыри, книги по священной истории, церковно-гражданские буквари). Многие поколения беларуских детей учились во второй половине XIX века по книжке «Доброе чтение для православных». Но никто не подумал перевести на беларуский язык хотя бы её.
Методы действий РПЦ в Беларуси резко отличались от её собственных методов по отношению к другим нерусским народам христианской веры, в частности поволжским. Так, указом 1830 года духовенству Казанской епархии предписывалось «читать апостол и евангелие на их (приволжских народов — Л. Л.) языке и на славянском; говорить нравоучения на инородных языках».
Однако на беларуских детей это предписание не распространялось, ибо руководство РПЦ считало, что беларусы не являются самобытным этносом. И в Петербурге, и в Москве, и на всей территории Северо-Западного края православные попы без малейшего смущения заявляли, что беларусы — часть русского народа, только существенно «испорченные» полонизацией. В полном соответствии с такой идеологической установкой строилась вся религиозно-церковная и культурно-просветительская работа РПЦ и органов народного образования в землях бывшего ВКЛ. Суть её хорошо видна из отчета обер-прокурора Святейшего Синода за 1896–97 гг.:
«Церковные школы служат важнейшим средством для утверждения православия и русской народности в Западном крае. Вместе с Церковью они образовывают религиозно детей и действуют на родителей их. Эти рассадники религиозно-духовного просвещения прививают начала православно-русской жизни даже многим иноверным детям и незаметно вводят молодое поколение, неславянское и раскольническое, в строй православно-русской жизни»[64].
Вдохновляясь подобными соображениями, Синод расширял сеть церковно-приходских школ (ЦПШ) в Беларуси с небывалым рвением. Так, в церковно-приходских школах Витебской губернии численность учеников выросла с 12,2 тысяч в 1895 году до 20,4 тысяч в 1899; в Минской — с 26,5 тысяч до 42,1 тысяч; в Могилевской — с 38,1 тысяч до 48,1 (а всего с 76,8 до 110,6 тысяч). В этих губерниях в 1899 году число учащихся ЦПШ почти в два раза превышало число учеников в народных школах Министерства просвещения.
Ещё более интенсивно росла численность церковно-приходских школ в Виленской и Гродненской губерниях, где были очень сильны позиции католицизма. В первой из этих губерний число таких школ увеличилось с 4 в 1884 году до 352 в 1888 году, во второй — с 534 в 1891 году до 1295 в 1901 году. Характерно, что за тот же период в Гродненской губернии число народных школ увеличилось с 299 до 326[65]. И хотя последние тоже не имели ничего общего с национальной беларуской идеей, приоритеты видны совершенно ясно.
Характерной особенностью деятельности РПЦ в Северо-Западном крае было то, что она делала ставку преимущественно на приезжих священнослужителей. Некий Б. Соловьев, ещё один идеолог русских националистов, писал в 1887 году на страницах популярного журнала «Новое время», что простым увеличением численности православных церквей не удастся надежно укрепить позиции русской церкви в Северо-Западном крае. Он заявил, что здесь «православие не может проводиться в жизнь священниками из местных уроженцев. Священники, дьяки, учителя гимназий и других учебных заведений должны назначаться из уроженцев внутренних губерний, чисто русского происхождения. Стиль церквей должен быть русский».
Разумеется, к советам и рекомендациям таких, как он, прислушивались и члены Синода, и государственные чиновники всех уровней.
Царизм проводил политику русификации на всех участках национально-культурной жизни в Беларуси (Северо-Западном крае), не просто опираясь на всестороннюю поддержку Русской православной церкви, но и используя её в качестве основного средства такой политики. После восстания 1863 года и вплоть до начала Первой мировой войны, вся деятельность РПЦ на нашей земле была жестко подчинена одной главной цели: полной русификации беларуского населения и максимально возможной — представителей других этносов (поляков, литовцев, татар).
Возможности для этого у РПЦ были большие: помимо значительных финансовых средств, она располагала широко разветвлённой сетью культовых учреждений. Например, в одной только Минской епархии к лету 1914 года насчитывалось 566 православных приходских церквей, 101 часовня, 6 монастырей. Во всех православных храмах во время литургии использовался церковнославянский язык, во время проповедей — русский. Священники молились за здоровье российского самодержца, славили русских святых.
В начале XX века многие просвещённые жители империи стали понимать, что вероисповедание не может служить индикатором национальной принадлежности. Но, вопреки духу времени, председатель Совета министров Российской империи П. А. Столыпин распорядился разделить коренное население Беларуси во время выборов в III и IV Государственные Думы (1907 и 1912 гг.) на две курии (русскую и польскую) именно по конфессиональному принципу. В первую зачислили православных, во вторую — католиков. Вот так просто был «решен» национальный вопрос: никаких беларусов в Северо-Западном крае нет, есть только русские (православные) и поляки (католики). Правда, было признано существование ещё и евреев с татарами, но речь не о них.
И всё же, несмотря на жестокую ассимиляционную политику беларуский народ выжил. Он дождался тех коренных перемен, которые начались в национальных районах бывшей Российской империи после Февральской революции 1917 года. Но в том, что он выжил, нет никакой заслуги ни православной церкви, ни католического костёла. Выживанию нашего народа как самобытного этнического сообщества, хотя и с размытыми национальными основами, содействовали следующие факторы:
а) преданность традициям предков;
б) сохранение живого разговорного языка;
в) появление художественной литературы на этом языке;
г) формирование беларуской интеллигенции, немногочисленной, но с сильным национальным самосознанием.
Всё это позволило приступить к практическому решению беларуского вопроса, несмотря на самое негативное отношение двух основных христианских конфессий к возрождению беларуского государства и беларуской национальной культуры.
К сожалению, и сегодня деятельность многих православных иерархов не отвечает национально-государственным интересам восточнославянских народов, а направлена на возвышение одной лишь России. Проиллюстрируем сказанное цитатой из речи архиепископа Могилевского и Мстиславльского Максима — уроженца Башкирии:
«Наша земля — Россия, в полном смысле слова. Ведь россиянами должны быть и беларусы, и украинцы, то есть все славянские народы. Вот это и есть Россия, со всеми другими народами, какие её населяют»[66].
Нет, почтенный архиепископ, беларусам никогда не быть россиянами, а россиянам — беларусами или украинцами. У каждого народа своя родина, с её историей, национальной культурой, языком, традициями, укладом жизни.
Благодаря Богу, теперь мы хорошо разобрались со всем этим и полагаем, что национально сознательный беларус — всегда беларус, независимо от того, православный он, католик, униат, протестант или какой-нибудь другой веры. На все религии, исповедуемые беларусами, надо смотреть одинаково спокойно. Надо всесторонне использовать все имеющиеся христианские течения для укрепления этнокультурных основ народа. А этого, как свидетельствует наш собственный и чужой опыт, нельзя достичь, если люди обращаются к Богу не на своем родном языке.
Освободив католицизм от полонизма, а православие от русицизма, мы сделаем их явлениями сугубо национальными, поставим на службу своему собственному, а не чужому духовному Возрождению.
От редактора: Кстати говоря, обвинения в адрес католической и униатской церквей, выдвигаемые «задним числом» современными приверженцами РПЦ, сводятся к трем главным пунктам:
а) ужасно, что вместо православия беларусы исповедали униатство либо католицизм;
б) ужасно, что происходило «ополячивание» беларуского населения;
в) ужасно, что «католические паны» (магнаты и шляхта) угнетали простой православный народ (крестьянство).
Однако эти обвинения по своей сути — чистая демагогия.
Во-первых, и католицизм, и православие, и униатство — христианские церкви. Они равны перед Богом. Почему это московское православие «лучше»?
Во-вторых, непонятно, чем «ополячивание» хуже «орусачивания». Поляки — славяне, генетически тождественные беларусам, тогда как русские — славянизированная смесь финнов с тюрками. Да если бы и не финны, и не тюрки, неужто русская культура XVIІІ— XIX веков хоть в чем-то превосходила польскую? По-моему, дело обстояло точно наоборот.
В-третьих, русские православные помещики угнетали свое крестьянство ещё сильнее «панов». Во всяком случае, в Речи Посполитой никогда не было крестьянских войн, подобных восстанию Емельяна Пугачева. И Салтычихи там тоже не водились.
Так почему мы должны верить измышлениям российских «национал-патриотов»? А потому, искренне убеждены последние, что «русские — не такие как все», их соседи просто обязаны (уж не Богом ли?) подчиняться и верить только им. Казалось бы, просто бред. Но именно такого рода тезисы лежат в основе теорий московских идеологов с начала XVI века, когда монах Филофей выдвинул свой знаменитый лозунг «Москва — Третий Рим, а четвертому не бывать». С той далекой поры вариации на тему «кругом нас враги» и «весь мир идет не в ногу» служат идеологическим обоснованием безудержной экспансии Московии, затем России, экспансии и территориальной, и политической, и духовной.
Нам, беларусам, не нужна ни русификация, ни полонизация. Мы должны быть самими собой!
