2017-12-16
1041
Причиной поспешного отъезда московского князя из Новгорода стал мятеж младших братьев. "История Российская" В.Н. Татищева сообщает: "Реша же ти крамольницы, яко тайне имяху с ними ссылку братия великаго князя, князи Андрей Большой да князь Борис Меньшой ("Большим" и "Меньшим" назывались два одноименных брата Ивана III. — А.К.). Князь же великий не дади никому о том знати. Приде же весть с Москвы,... что братия его хотят отступити от него. Он же вскоре взем митрополита Феофила, посла его к Москве и повеле посадити в монастыре святаго Чуда архангела и сам прииде в Москву пред Великим заговением". Отставленный архиепископ каялся и дал "отреченную грамоту", признавая "убожьство своего ума и великое смятение своего неразумия". ВЧудовом монастыре он закончит свои дни через "полтретья лета", то есть через два с половиной года.
Разрешение сложного клубка противоречий на Северо-Западе Руси открывало путь к решению задачи, поставленной веком ранее Дмитрием Донским. Но мятеж братьев угрожал отбросить все к состоянию полувековой давности. В своих действиях Иван III имел постоянную поддержку только со стороны Андрея Меньшого. Другие же — Андрей Большой и Борис оставались в стороне от государственных мероприятий старшего брата. Они мыслили в духе феодальной старины, "докончаний" эпохи Ивана Калиты. Они не могли примириться с тем, что после кончины второго по возрасту брата Юрия в 1474 году его владения великий князь целиком взял "за себя". "За себя" же, именно за служилых людей, князь брал и приобретения в Новгородской земле. Возмущение братьев вызвало и объявление Иваном III старшего своего сына Ивана "великим князем" — то есть соправителем. Согласно Татищеву, князь аргументировал свое решение прецедентом, созданным сыном Владимира Мономаха Мстиславом, хотя мог бы назвать и самого Владимира Мономаха, и своего отца.
По всей вероятности, не освободились братья и от влияния со стороны бабки Софьи Витовтовны, и за помощью они обратились именно к польскому королю и великому князю Литовскому Казимиру, организатору большинства антимосковских выступлений на Северо-Западе Руси, и союзнику хана Ахмеда вместе с которым в 1480 году предполагалось повторить "урок Москве" Тохтамыша.
Военные приготовления мятежников побудили прилегающие к Москве города "сесть в осаду". Не надеясь захватить Москву "изгоном", князь Андрей Большой отправился в свой удел — Углич, где дождался княжившего в Волоколамске Бориса. Отсюда братья-мятежники направились ко Ржеву, ближе к литовским владениям, куда были отправлены и их семьи, а затем вверх по Волге двинулись в Новгородские волости, остановившись в Великих Луках. Согласно псковским летописям, сюда направилась депутация Пскова с просьбой о помощи против немцев. Но "они же уркошася (отреклись. — А.К.) ко псковичам". В следующем году братья, видимо, надеялись укрыться в Пскове, но псковичи требовали вновь помощи против "немцев" и князья через 10 дней покинули Псков "не учинивше ничего же добра; и почаша по волости грабити". В результате, псковичам пришлось откупаться от соперников великого князя как от грабителей.
Из Великих Лук братья обратились за помощью к Казимиру. Казимир, однако, их "отмолвил", то есть отказал в помощи, но согласился отдать княгиням "на избылище" город Витебск. По всей вероятности, Казимир не хотел непосредственно вмешиваться в ход событий, ожидая выступления хана Ахмеда, а также испытывая усиливающееся давление со стороны промосковски настроенных русских князей в составе Великого княжества Литовского. Со своей стороны, Иван III направил к братьям на переговоры ростовского архиепископа Вассиана Рыло, обещая присоединить к вотчине Андрея города Алексин и Калугу. В надежде на помощь Казимира, братья дважды отвергали предложения. Но, не получив ожидаемого, они сами направили дьяков в Москву в поисках примирения. Однако теперь великий князь отказался "приат челобития их". Вопрос остался открытым, и моральный перевес великого князя ощущался теперь и на окраинах, готовых принять любую помощь ради самосохранения.
О намерениях Казимира и Орды в Москве, конечно, знали. Весной татары произвели "разведку боем", появившись на правобережье Оки. Позднее, в 1491 году, Иван III, "поимая" Андрея Большого, в числе его "вин" называл и "пересылку" с Ахмед-ханом: "Посылал грамоты свои к царю Ахмату Большие Орды, приводя его на великого князя на Русскую землю ратию". Примерно о том же говорит и Московский свод, начиная рассказ о нашествии Ахмед-хана осенью 1480 года. Казимира же сдерживали набеги и угрозы со стороны Крыма. Но и внешних, и внутренних врагов московского князя он всегда готов был поддержать.
В летописях развернувшиеся летом и осенью 1480 года события изложены противоречиво, и о многом приходится только догадываться. Чисто "фактическая" сторона весьма проста: татары подошли к Оке по ее правому берегу, а разные отряды русских князей и воевод размещались напротив по левому. Иногда перестреливались из луков и пищалей. Не решаясь форсировать реку, Ахмед решает двинуться к реке Угре, левому притоку Оки, заодно побуждая к действиям и союзника Казимира. Но русские полки успели перебраться к Угре в районе Калуци. "Стояние" двух ратей на противоположных берегах продолжилось, а когда река замерзла — татары побежали, удивив этим летописцев.
В "Казанском летописце" ("Сказании о царстве Казанском"), написанном уже в XVI веке, вскоре после взятия Казани в 1552 году, имеется заслуживающее внимание объяснение внезапно охватившего татарское войско страха. Иван III "посылает отаи царя Златую Орду пленити служиваго своего царя Нурдорвлета Городецкаго (имеется в виду Касимов. — А.К.), а с ним же и воеводу князя Василиа Ноздроватаго Звенигородцкаго со многою силою, и доколе царь стояше на Руси, не ведующу ему сего. Они же Волгою в ладиях пришед на Орду и обретоша ю пусту, без людей, токмо в ней женьский пол, и стар и млад. И тако ея поплениша жен и детей варварских и скот весь в полон взяша, иных же огню и воде и мечу предаша, и конечне хотеша юрт Батыев разорити. Улан же царя Городецкаго и Обляз лесть сотвори, глаголя царю своему: "Что твориши, о царю, яко не лепо есть тебе болшаго сего царства до конца разорити — от него же ты и сам родися и мы все. И наша земля то есть и отец твой искони. Се повеленная пославшего ны понемногу исполнихом, и довольно есть нам и поидем, егда како Бог не попустит нам". И прибегоша вестницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша. И скоро в том часе царь от реки Угры назадь обратися бежати".
Видимо, операция в духе набега ушкуйников 1472 года совершалась "отай" и от московских летописцев. В летописях многое недоговорено, а временами и наговорено. Различные оценки даются роли и поведению Софьи Палеолог, отдельным князьям и боярам, самому Ивану III: труслив или осторожен? На летописные тексты наложили отпечаток и острые противостояния 90-х годов — сторонников Ивана Ивановича Молодого и его сына Дмитрия с одной стороны, и приверженцев Софьи и ее сына Василия с другой. Из летописей неясно, когда московский князь перестал платить дань в Орду. Указание на это имеется лишь в "ультиматуме" Ахмед-хана: 1480-й год был пятым по счету. Следовательно, Москва не давала "выхода" в Орду уже с 1476 года. Именно тогда Ахмед-хан "увяз" в Крыму, занятый борьбой с Менгли-Гиреем и не простыми переговорами с турецким султаном. Но летописи не случайно не называют даты: открытого демарша по этому поводу, по всей вероятности, просто не было. Иван III всегда предпочитал "тихую" дипломатию, и это был не отказ от уплаты, а как бы ее задержание.
По тексту Татищева, хан потребовал от московского князя полного подчинения и выплаты дани "за прошлые годы" (не указано за сколько), угрожая "пленить всю землю" и сделать рабом самого князя. Князь советуется с матерью-инокиней Марфой, с князьями и боярами, и многие советуют "умирить дарами" хана. Софья же возмущается: "Господине мой, отец мой и аз не хотехом дань давати, лутче отчины лишихомся. И аз, не хотя инных богатых и сильных князей и королей веры ради прияти, тебе причетахся. (Княгине приписываются примерно те же слова, что приводились в летописном рассказе о ее "женихах". — А.К.). А се ныне хосчеши мя и моя дети данники учинити... Почто хосчеши раб твоих слушати, а не стояти за честь свою и веру святую?.. И яко первее отрек им, тако и ныне откажи не давати дани и выходов".
Положение в Москве напоминало ситуацию 1382 года: одни хотели защищаться, другие — уступить требованиям хана. Даже в позиции церкви не было единства. Феофил укрылся в кафедральном Чудовом монастыре, Вассиан Рыло, которому в летописях приписано жесткое послание к Ивану III, продолжал ходатайствовать за его крамольных братьев. Хотя в конечном счете, видимо, именно ростовский архиепископ, пользовавшийся особым расположением великого князя, побудил братьев приехать на Оку защищать Русь от ордынского хана. Однако он же и заставил великого князя принять требования крамольников, что было уступкой принципиальной: отказом от жесткого курса на ликвидацию удельной системы.
Возмущение в Москве в 1382 году было вызвано тем, что город покинул и князь, и митрополит, и княгиня. И на этот раз у москвичей были основания возмущаться поведением бояр, в том числе ближайшего к великому князю круга. Московский летописный свод и ряд других летописей отношение резко осуждают княгиню Софью за ее немотивированное бегство в Белоозеро. Резкое осуждение княгини дается как бы безотносительно к поведению князя, но и князь выглядит не лучшим образом: "Бысть же тогда страх на обоих (на татар и на русских. — А.К.), един другых бояхуся". Князь боялся, что по замерзшей Угре татары могут перейти на московский берег, и распорядился отступить к его ставке в Кременце. "Сам бо дьявол тогда усты Мамоновы глаголаше", — комментирует это событие летопись, имея в виду Григория Мамону, который вместе с окольничим Иваном Ощерой настаивали на выражении покорности хану. Но случилось чудо, и татары "страхом одержими побегоша, мняще, яко берег дают им Русь и хотят с ними битися, а наши мняху татар за собою реку прешедшю и побегоша на Кременець. А на царя Ахмута прииде страх от Бога, и побеже никым же гоним от Угры по Литовъской земле по королеве державе, воюя его землю за его измену".
Решение князя отправить Софью с малыми детьми и казной на Белоозеро было естественным. Князь предполагал отправить туда и инокиню-мать. Но митрополит и архиепископ не посоветовали делать этого, справедливо полагая, что москвичи воспримут это как бегство. Колебания же у князя были, поскольку успех или неудача от него мало зависели. Неясно было, как поведут себя братья, как поведет себя Казимир, что сумеет сделать Менгли-Гирей. Не вполне учитывалось и то, что зима для степных кочевников — время неподходящее. И в гневном послании Ахмеда московскому князю после неудачи звучит угроза вернуться после зимы: "Нынча есми от берега пошол, потому что у меня люди без одеж, а кони без попон. А минет сердце зимы девяносто дней, и яз опять у тебя буду, а пить и у меня вода мутная". Вернуться ему, однако, не пришлось. Менгли-Гирей все-таки воспользовался моментом, чтобы отомстить обидчику, разорив его улус. Сам же Ахмед скоро погиб в очередной усобице.
Этот сюжет дается в летописях различно, в том числе с фольклорными подробностями. Но финал был именно таков — ордынское иго было сброшено с минимальными потерями. Орда перестала быть серьезной угрозой, а по Оке теперь создавался заслон из переходивших на службу к московскому князю татарских царевичей. И стоит вспомнить некогда затасканную, а ныне неправомерно забытую оценку этого факта, данную не слишком жаловавшим русскую историю К. Марксом: "Иван III свергнул Золотую Орду, не сражаясь с нею сам, а притворным желанием дать сражение вызвал ее на наступательные действия, которые истощили остатки ее жизнеспособности и подставили ее под роковые удары родственных ей племен, которые ему удалось обратить в своих союзников. Он одних татар погубил при помощи других".
Однако в самой Москве положение оставалось напряженным. В марте 1481 года скончался ростовский архиепископ Вассиан, а некоторое время спустя также брат великого князя Андрей Меньшой, всегда остававшийся надежной его опорой в самых сложных ситуациях борьбы за единое государство. На стороне крамольных братьев оставались влиятельные светские и церковные владетели. Именно в 1481 году, когда за короткое время были поставлены новые церковные иерархи: архиепископ Иоасаф (родом из князей Оболенских) в Ростове и епископы в Коломне и Рязани (сюда был направлен духовник митрополита Геронтия Симеон), произошел серьезный конфликт у князя с митрополитом. Согласно Софийской Второй летописи, "распря" произошла из-за того, что "свящал соборную церковь митрополит да не по солнцу ходил со кресты около церкви". Возмущенный вмешательством князя, митрополит "съеха на Симонов" и намеревался уйти в монастырь, если князь "не добьет челом". Построенные князем церкви стояли не освященными из-за разногласий — как идти с крестами. По летописи, "вси священники, и книжники, и иноки и миряне, по митрополите глаголаху, а по великом князе мало их, един владыка Ростовской князь Асаф да архимандрит чюдовской Генадей".
Данное разногласие — ходить ли с крестом "посолонь", по солнцу, или против солнца — возникло при освящении достроенного в 1479 году Аристотелем Фиораванти Успенского собора. Никаких записанных установлений найти не удалось, и спор решался личным опытом участников обсуждения. Кто-то видел, что "против солнца ходили" при освящении храма "во Святей горе" (на Афоне). Аргумент митрополита заключался в параллели: дьякон "кадит в алтаре на правую руку" (то есть идет против солнца). Возражали тогда архимандрит Геннадий и архиепископ Ростовский Вассиан. Летописец замечает, что никаких свидетельств они не приводили, а ссылались на "солнце праведное" Христа. Впоследствии будет добыт еще один аргумент в пользу митрополита: "посолонь" ходят "латины", а греки против солнца.
Разумеется, истинные причины разногласий лежали в более значимых сферах. С ростовским архиепископом у митрополита были серьезные разногласия в связи с позицией Кирилло-Белозерского монастыря (в этом случае оценка архиепископа совпадала с великокняжеской), а князя митрополит не хотел и вовсе допускать в церковные дела. И хотя великий князь в данном случае уступил, напряженность в отношениях "государя" и "владыки" сохранится до кончины митрополита в 1489 году. "Нейтрализация" же митрополита требовалась для решения вполне мирских проблем. Главной из них оставалась задача перехода от раздробленности к единству, которое в это время могло выражаться в сосредоточение власти и собственности в руках "государя". И одним из главных принципиальных изменений в социально-политическом устройстве станет оттеснение наследственно-вотчинного порядка землевладения жалованиями за службу поместий. В значительной степени поэтому и назревавшие конфликты внутри церкви (о них будет речь в следующих главах) принимают ярко выраженный социально-политический характер.
В 1482 году из Литвы бежал к московскому князю князь Федор Иванович Бельский. Он получает "во отчину" город Демон на Новгородчине. В XVI веке эта фамилия будет часто звучать в коллизиях придворной политической жизни. В том же году в ответ на посольство "от короля угорского Матиаса" Иван III направляет ответное во главе с Федором Васильевичем Курицыным, одним из видных деятелей конца XV века. Курицын заключил "докончание" с венгерским королем, а по пути навестил молдавского (волошского) "господаря" Стефана. В конце 1482 года в Москву прибудет дочь Стефана Елена, которая будет обвенчана с "великим князем" Иваном Ивановичем. Ей также предстоит сыграть значительную роль в политической борьбе конца XV века. И в центре этой борьбы будет родившийся год спустя ее сын Дмитрий.
Осенью 1483 года Менгли-Гирей разорил Киевскую землю и сжег сам город. Летописи весьма неоднозначно оценили это событие. В Московском своде и некоторых других летописях акция подается как наказание за "неисправление королевское, что приводил царя Ахмата" на московского князя. Королю Казимиру приписывается и намерение "разорити православное христьяньство". Другие летописи (в частности, Вологодско-Пермская и Софийская Вторая) разорителем христиан представляют как раз союзника московского князя. Подчеркивается, в частности, что был разорен Печерский монастырь.
