Почему критика культуры и социальных отношений возможна и действенна только при коммунизме?

Критика капитализма и он сам оперерируют разными медиа. И поскольку капитализм и его дискурсивная критика медиально гетерогенны, им не дано встретиться. Только критика коммунизма задевает общество, на которое она направлена. Значит, надо сначала изменить общество, вербализовать его, чтобы затем могла осуществляться его эффективная критика. Перефразировав тезис Маркса, по которому философия должна не объяснять, а переделывать мир, можно сказать так: чтобы критиковать общество, надо сначала сделать его коммунистическим. Этим и объясняется предпочтение, отдаваемое коммунизму носителями критического сознания, так как только коммунизм осуществляет тотальную вербализацию человеческой судьбы, открывающую пространство для тотальной критики.

Вопрос 2: Социально-философские и гуманистические идеи философской мысли Беларуси:

Н.А. Бердяев// Практикум по философии: В 2-х ч. Ч.1. –Мн2004. С.351-352, 353-354, 358-359:

1) Какую роль в рождении оригинальной русской философии сыграл Чаадаев:

П. Я. Чаадаев (1794—1856) — одна из замечательных фигур русского XIX в., человек большого ума и дарований. Чаадаев мыслитель самосто­ятельный, он не повторяет западные идеи, он их творчески перерабаты­вает. Вот как выразил Чаадаев свое отношение к русской истории: «Пре­красная вещь — любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрас­ное — это любовь к истине». «Я не научился любить свою родину с зак­рытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами». Неактуализированность сил русского народа в истории делается для Чаадае­ва залогом возможного великого будущего. Патриотический подъем первой четверти века, потребность осмыслить результаты пре­образований предыдущего столетия в контексте ознакомления с евро­пейским укладом и образом жизни стали побудительными мотивами того, что российская философия, начиная с Чаадаева, изначально заяв­ляет о себе как о философии истории с центральной проблемой осмыс­ления «Россия и Запад». Проблема эта формируется как религиозно-метафизическая в форме вопроса: какой путь России и ее народа в мире — тот ли, что и путь народов Запада, или это совершенно особый путь? Чаадаев выступил решительным западником и западничество его было криком патриотической боли. Он был типичным русским человеком XIX века верхнего культурного слоя. Его отрицание России, русской истории — типическое русское отрицание. Его западничество было религиозным, в отличие от последующих форм западничества, он очень сочувствовал католичеству, видел в нем активную, организующую и объединяющую силу всемирной истории, и в нем видел спасение и для России. Русская история представлялась ему лишенной смысла и связи, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу — отражение той потери культурного стиля и единства, которая характерна для Петровской эпохи.

Россию Чаадаев считает уроком и предостережением для других народов. Власть увидела в Чаадаеве революционера. Но в действитель­ности он был близок по своим идеям к де Местру, Бональду и Шеллингу, с которым он переписывался и который был о нем высокого мнения.

2) Почему историософия Чаадаева пробудила русскую философскую мысль:

Чаадаев высказал мысль, которую нужно считать основной для русского самосознания, он говорит о потенциальности, непроявленности русского народа. Эта мысль могла казаться осуждением русского народа, поскольку она обращена к прошлому, — русский народ ничего великого в истории не сотворил, не выполнил никакой высокой миссии. Но она же может превратиться в великую надежду, в веру в будущее русского народа, когда она обращена к будущему, — русский народ призван осуществить великую миссию. Именно на этой потенциальности и отсталости русского народа весь XIX век будет основывать надежду на то, что русский народ призван разрешить вопросы, которые трудно разрешить Западу, вследствие его отягченности прошлым <...>. Так было и у Чаадаева.

3) Какой ответ на вопросы, поднятые Чаадаевым, дали славянофилы:

Они обосновывал и миссию России, отличную от миссии народов Запада. Оригинальность славянофилов связана была с тем, что они пытались осмыслить свое­образие восточного, православного типа христианства, легшего в основу русской истории. Хотя славянофилы искали органических основ и пу­тей, но они были также раскольниками, жил и в разрыве с окружающей действительностью. Они отрицали императорскую, петровскую Россию, они не чувствовали себя дома в действительности Николая I, и власть относилась к ним подозрительно и враждебно, несмотря на их право­славие и монархизм. Не было ничего общего между системой офици­альной народности <...> и славянофильским пониманием народно­сти.

4) Какое отношение к России и к Западной Европе высказывали славянофилы:

Русский народ славянофилы считали не государственным. Русский народ имеет при­звание религиозное, духовное и хочет быть свободен от государствования для осуществления этого призвания. Славянофилы верили в народ, в народную правду и народ был для них прежде всего мужики, сохранившие православную веру и национальный уклад жизни. Сла­вянофилы были горячими защитниками общины, которую считали органическим и оригинально русским укладом хозяйственной жизни крестьянства, как думали все народники. Они были решительными противниками понятий римского права собственности. Не считали собственность священной и абсолютной, собственника же считали лишь управляющим. Они отрицали западную буржуазную, капитали­стическую цивилизацию. И если они думали, что Запад гниет, то по­тому, что он вступил на путь этой буржуазной цивилизации, что в нем раскололась целостность жизни. Славянофилы уже предвосхитили то различение между культурой и цивилизацией, которое на Западе стало популярно со времен Шпенглера.

5) Какую роль в западничестве сыграл А.И. Герцен:

Герцен, в отличие от других представителей левого лагеря, не исповедовал оптимистической теории прогресса, наоборот, он защищает пессимистическую философию истории, он не верит в разумность и благость исторического процесса, идущего к осуществлению верховного блага. Это оригинально и интересно у Герцена. Верховной ценностью он признает человеческую личность, которая раздавлена историческим прогрессом. Он кладет основание своеобразному русскому индивидуали­стическому социализму, который в 70-с годы будет представлен Н. Михайловским. Индивидуализм социалистический противоположен индивидуализму буржуазному. <...> Как ни ужасен самодержавный режим Николая I, крепостное право, невежество, но именно в России, в русском народе скрыта потенция новой, лучшей, не мещанскую, не буржуазной жизни. Герцен видит эти потенции в русском мужике, в сером мужицком тулупе, в крестьянской общине. В русском крестьянском мире скрыта возможность гармонического сочетания принципа личности и прин­ципа общинности, социальности. Вера в русский народ, в правду, заключенную в мужике, есть для него последний якорь спасения. Герцен делается одним из основоположников русского народничества, свое­образного русского явления.

6) Почему радикальное западничество превратилось впоследствии в концепции русского социализма:

Герцен и народники-социалисты верили в особые пути России, в ее призвание осуществить лучше и раньше Запада социальную правду, верили в возможность для России избежать ужасов капитализма. Западники либералы думали, что Россия должна идти тем же путем, что и Западная Европа. Народники отрицательно относились к политике, они думали, что политика толкнет Россию по банальному западному пути развития, они признавали примат социального над политическим. Это характерно русский мотив. Герцен, Бакунин, даже такие зловещие революционеры, как Нечаев и Ткачев, в каком-то смысле ближе к русской идее, чем западники, просветители и либералы. Воинствующий атеизм русских революционных, социалистических и анархических направлений был вывернутой наизнанку русской религиозностью, русской апокалиптикой.