Гуманизм против антигуманизма

Известно, что те, кто пытаются определить будущее человека в космической перспективе или в перспективе вечности и бесконечности, неизбежно испытывают затруднения, когда ищут каких-то оснований или гарантий, позволивших бы нам преодолеть нашу конечность. Имеет ли мироздание цель? Существует ли некий высший смысл человеческого бытия? Если не существует видимой цели человеческого существования и природа абсолютно равнодушна к нашим самым сокровенным надеждам и глубочайшим стремлениям, то какова наша участь? Если все мы, в конце концов, умрем, как может что-то иметь для нас смысл?

Это вечные вопросы, над которыми размышляет всякий человек, сознающий свою смертность и хрупкость тех условий, в которых он существует. Переживание неудач, болезней, конфликтов, смерти друзей или близких или иные трагедии только усиливают потребность человека в ответах на эти фундаментальные вопросы. Каждый человек вынужден пройти испытания, которыми богата жизнь. Сталкиваясь с превратностями судьбы и чувствуя, что наши цели требуют непрерывной борьбы с обстоятельствами, мы стремимся представить все это в виде осмысленного целого. Имеет ли человеческая жизнь какой-то глубокий, скрытый от повседневности смысл? Или все это -"сказка в пересказе глупца. Она полна трескучих слов и ничего не шачит"1?

Я хотел бы обсудить три основных ответа на вопрос о смысле жизни, которые предлагают гуманизм, теизм и скептический нигилизм.

Первый ответ, известный как гуманистический, на мой взгляд, в действительности синонимичен с тем, что мы понимаем под выражением быть человечным, и подразумевает смелость и дерзость, волю к выживанию и процветанию. Гуманистическое мировоззрение имеет глубокие корни в человеческой истории. Оно сфокусировано на самодостаточной воле к жизни. Гуманизм стремится реалистически описать условия, в которых существует человек, хотя чрезвычайно мало людей способно смириться с бессмысленностью существования, то есть с тем фактом, что вселенная в целом слепа к нашим самым сокровенным надеждам и самым мрачным опасениям, что не существует никакой цели, которую можно было бы обнаружить в природе вещей, и что сама по себе природа не ощущает какого бы то ни было сознательного торжества или огорчения, когда какой-нибудь конкретный организм или вид преуспевает в своих начинаниях или терпит крах, выживает или умирает.

Результаты научных исследований указывают на тот факт, что вид человека, как и другие формы жизни на планете Земля, является продуктом эволюционных процессов. Он сохранился благодаря своей способности к адаптации, однако, не без вмешательства госпожи cудьбы. Выживание стало возможным благодаря мутациям, адаптации и селективной репродукции, которые позволяют сохранившимся индивидам передавать свои гены потомкам и таким образом влиять на ход эволюции. Жизнь принимает самые богатые формы. Какая из них окажется наиболее жизнеспособной, решит генетическая рулетка, тенденция и случай, существующие причинно-следственные закономерности и фортуна. В конце концов, нет уверенности и в том, выживет ли само человечество. Подобно саблезубому тигру, динозавру и многим другим вымершим экзотическим видам, человек как вид, возможно, однажды перестанет существовать в результате, ска-

1 В. Шекспир, Макбет (пер. Б. Пастернака). Соч. в 8 т., М.: Интербук, 1992.T.2, стр.344.

жем, нападения каких-нибудь насекомых-паразитов, или будет поражен чумой, или погибнет в результате столкновения метеорита с Землей, или падет жертвой еще какого-нибудь неблагоприятного фактора. То, что может произойти, частично зависит от того, что делаем мы сами. Наши усилия теснейшим образом связаны со способностью противостоять испытаниям, которым мы подвергаемся в естественной и социальной средах. Мы не можем остановиться в борьбе за собственное выживание, и нет у нас никаких оснований считать, что когда-нибудь в будущем такая остановка сможет состояться.

Главный "святой" гуманизма - это герой античной мифологии Прометей, который, бросив вызов богам, похитил огонь и завещал человечеству искусства и науки, ставшие фундаментом цивилизации - дабы мы не теснились в страхе и трепете в пещерах, подобно первобытным людям, а могли продвигаться вперед, беря ответственность за свои судьбы в собственные руки и преодолевая ограниченность нашей животной природы. Такая форма торжествующего гуманизма есть лучшая форма оптимизма.

Несмотря на понимание всей хрупкости бытия, жестокий факт нашей конечности отходит на задний план нашего сознания. Где только возможно, люди готовы изменить природу, заставить ее служить своим желаниям. Планы и замыслы, которые мы создаем и стремимся воплотить в жизнь, являются выражением вдохновляющих нас идеалов.

Гуманисты не стенают относительно тех тяжких условий, в которых выпало жить человеку. Они не заворожены ощущением трагизма бытия и не имеют обыкновения принижать человеческие ценность и достоинство. Они призывают нас быть мужественными, находить применение нашим лучшим способностям, особенно мыслительным, обнаруживать в явлениях их естественные причины и сосредотачивать силы на реальных путях решения проблем. Их не угнетает идея, что эта жизнь якобы представляет собой юдоль плача, они не вопиют о спасении. Они полны решимости настойчиво бороться и преодолевать напасти судьбы.

Гуманисты-оптимисты придерживаются позитивного мировоззрения и могут иногда быть даже чрезмерно жизнерадостными. В любом случае гуманисты утверждают, что возможность счастливой жизни существует здесь и теперь. Они верят в то, что людские страдания можно облегчить, а проблемы преодолеть посредством наших собственных земных усилий.

Они призывают людей как к личным усилиям, так и к совместным действиям, чтобы побороть зло и достичь социальной справедливости. Гуманисты-прометейцы подчеркивают, что каждый из нас может прожить лишь одну жизнь, и мы не имеем права растрачивать ее понапрасну, но обязаны жить полноценной жизнью, деля свои радости с другими. Прометейцы полагаются на собственные силы человека, дорожат его инициативой и самостоятельностью, ценят открытия и изобретения. Они провозглашают идеи человеческой свободы и личной независимости. Они концентрируют внимание на благородных побуждениях и приветствуют творческую энергию, впечатляющие творения и добрые дела. Они признают, что те удовольствия и радости жизни, которые мы разделяем с другими, входят в число прекраснейших из доступных человеку и являются составной частью достойной жизни. Кроме того, человеческие радости обладают своей собственной ценностью, и мы вправе стремиться к ним ради них самих.

В конце концов человек сознает, что его или ее личная реализация связана с самореализацией других людей, из чего вытекает потребность совместного труда ради построения более гармоничного общества. Как "животное общественное" он или она, в конечном счете, приходят к пониманию того, что их долг заключается в том, чтобы быть разумными и морально ответственными, чуткими и внимательными по отношению к другим людям, культивировать способности к общению и сотрудничеству. При этом всякий индивид отвечает, прежде всего, перед самим собой - он сам созидает или разрушает свою жизнь. Мы суть то, что мы суть как часть сообщества людей, и наши высшие идеалы реализуются в пространстве общественной и культурной жизни.

Прометеевское отношение человека к самому себе и другим нашло свое воплощение в языческом мире Греко-Романской культуры, затем возродилось в эпоху Ренессанса, когда гуманистические ценности были высвобождены из-под гнета репрессивной средневековой духовности, и оно набирает силу в современную эпоху.

Проект Просвещения, имеющий в виду созидание лучшего мира, в основе которого будут лежать разум и идеалы свободы и прогресса, все еще ждет своего осуществления. Современный гуманист - это светский гуманист, верящий не в Бога или в Его спасающую благодать, а скорее в тот потенциал, которым располагает сам человек для достижения достойной жизни. Его цель состоит в создании максимальных условий для творческой реализации каждого индивида и достижения радостной полноты жизни и счастья здесь и теперь.

Существует другой ответ на вопрос о смысле жизни, кардинально отличающийся от первого - ответ теистический. Он начинает с отрицания нашей конечности и небытия, которое влечет смерть. Далее утверждается, что имеется скрытая цель, ради которой существует реальность, и абсолютный смысл человеческого существования. Этот ответ включает прыжок веры, вызванный, во-первых, тем, что я назвал "искушением потусторонним"2, т.е. склонностью человека верить в трансцендентный мир, существующий вне и независимо от мира, в котором мы живем, и, во-вторых, стремлением преодолеть свою конечность через измышление трансцендентной реальности, призванной спасти его от абсолютного небытия, в которое нас безжалостно погружает смерть.

Так или иначе, сам этот подход к ситуации, в которой реально пребывает человек, антигуманен. Крайне пессимистичный по отношению к ресурсам, находящимся в распоряжении человека, он базируется на отрицании, то есть на убеждении в том, что человек не может сам вершить свою судьбу, потому что люди - существа слабые и зависимые, которые в итоге могут быть спасены лишь божественным существом или высшей силой. Эта установка не желает замечать безличности вселенной и основывается на вере в существование "духовной" разгадки нашей судьбы. Теисты изобретают сказки и притчи, обещающие человеку вечную жизнь. Они утверждают, что за границами мира, воспринимаемого чувствами и постигаемого разумом, существует трансцендентная реальность. Они жаждут избавления от испытаний, несчастий и трагедий жизни, убеждая себя в том, что Бог, создавший вселенную, спасет нас от вечного забвения.

2 Paul Kurtz, The Transcendental Temptation: A Critique of Religion and the Paranormal. (Amherst, N.Y.: Prometheus Books, 1988). См. русское издание: П. Куртц, Искушение потусторонним. М., Изд-во Академический проект, 1999.

Смерти, провозглашают они, не существует, ибо мы можем жить после своего земного срока и так обрести вечное блаженство.

Те из религиозно верующих, кто полагаются на "откровение" как на абсолютный источник надежды, наделяют божественное человеческими атрибутами. Они верят, что Бог являлся пророкам, пролагая людям путь праведности и спасения. Загадочная особенность теистической установки состоит в том, что, описав природу Бога в антропоморфных терминах, например, придав Иисусу черты человека, который может страдать, принести жертву искупления и принять воздаяние от Отца, религия в действительности предложила человеческое, а не божественное решение экзистенциальной дилеммы. Вместе с тем она обращается к человеку с чем-то поэтическим и морализаторским, не имеющим ничего общего с реальным миром, с чем-то сотканным из фантазий, являющихся болезненным и отчаянным выражением человеческих надежд и страхов.

Конечно, в ответах на центральные богословские вопросы имеются вариации. Некоторые теисты настолько поглощены своими обязанностями по отношению к Богу и упованием на воссоединение с ним, что готовы променять этот мир на затворничество в монастыре, непрестанную молитву и умерщвление плоти. Они предпочтут миру мистическое благоговение и духовные искания. Некоторые сторонники трансцендентного ответа - например, буддисты и индуисты -поглощены идеей мистического освобождения и склонны отдаваться пассивным состояниям безмятежности, свободы от желаний и стремлений. Другие хоть и верят в будущую жизнь, но заняты земными делами. Верующие такого рода возводят церкви и храмы, следуя слову Божьему, и одновременно прилагают усилия к тому, чтобы сделать лучше мир посюсторонний. Например, пуританские добродетели бережливости и упорного труда являются гарантией того, что человек никогда не пренебрежет своими обязанностями по отношению к этому миру.

Трансцендентный ответ принимает разные формы - от религий Исиды и Осириса до Кришны, Будды, Моисея, Иисуса или Мухаммада и разнообразных вариантов спиритуализма нашего времени. Но последователи всех этих религий согласны в том, что жизнь человека не ограничена земными рамками, что наш высший долг состоит в подчинении божественной воле, и что мы можем обрести спасение лишь в том случае, если отдадим себя во власть высшей духовной силе. В любом религиозном варианте оценка возможностей человека оказывается пессимистичной, особенно что касается его способности жить самостоятельной, полнокровной и творческой земной жизнью. Вместе с тем, наивный оптимизм теистов простирается до веры в то, что человечеству уготована судьба, которая, в итоге, обретет свое завершение в некоем окончательном духовном воплощении.

Существует еще один, третий ответ на вопрос о смысле жизни. Это позиция скептического нигилизма. Скептические нигилисты согласны с гуманистами в том, что бытие Бога не может быть доказано, что не существует покидающей бренное тело бессмертной души или божественного плана спасения. Вместе с тем они полагают, что у нравственности и социальной справедливости нет какого-либо прочного гуманистического и рационального основания. Все ценности субъективны и являются плодами наших прихотей и личных вкусов.

Но нередко сами нигилисты бывают обескуражены тем, что преподносит им жизнь. Их легкомысленные суждения разрушает горькая пилюля экзистенциальной реальности, которую они вынуждены проглотить, но не в состоянии переварить. "Все наши замыслы неизбежно потерпят неудачу, - говорят они, - потому что, в конце концов, мы все должны умереть". Это способно ввергнуть нигилистическую личность в отчаяние, а, возможно, и привести к самоубийству. Нигилисты заявляют, что человечеству надеяться не на что. Действительность, полагают они, может только губить в нас положительную мотивацию, подрывать жизненный энтузиазм и вкус к достижениям. Нигилисты настаивают на том, что всякое знание субъективно, а все ценности относительны, не истинны с большой буквы, и что в мире господствуют страсть и жажда власти.

Такая позиция антигуманна, ибо нигилисты отрицают не только Бога, но и нашу реальную человеческую способность решать свои проблемы, возможность подлинного человеческого прогресса. Они лишены какой бы то ни было веры в достоинство и значение прошлого, настоящего и будущего человечества. Их пессимизм кажется неизлечимой болезнью.

Исторически скептицизм принимал различные формы. Впервые он был изложен в античной Греции Пирроном, Карнеадом, Секстом Эмпириком и другими адептами этого мировоззрения. В разных формах он возрождался в новой истории философами от Декарта до Юма. В XX веке возникла новая его модификация в рамках "постмодернизма", противостоящего гуманизму и духу Просвещения. Скептицизм многообразен в своих проявлениях. Некоторые его аспекты содержат существенные конструктивные элементы и входят в любой сколько-нибудь осмысленный процесс исследования. Здесь вопрошающий открытый разум подвергает сомнению утверждения, претендующие на истинность, но не подкрепленные достаточными доказательствами и основаниями.

Конечно же, я критикую не эту важную для познания форму методологического скептицизма. Она, разумеется, существенно отличается от тотального нигилистического скептицизма, отрицающего саму возможность объективного знания или этической истины. Гуманисты отвергают именно эту последнюю форму скептицизма, поскольку верят, что мы можем обрести надежное знание во многих областях научного исследования и что наше стремление к подлинному этическому знанию может увенчаться успехом. Руководствуясь этими соображениями, гуманисты не приемлют нигилизм и связанный с ним безысходный пессимизм в качестве сколько-нибудь продуктивной формы мировоззрения.

Как бы то ни было, здесь я уделил внимание рассмотрению именно этих двух видов антигуманизма - теизма, ориентированного на потустороннее, и скептического нигилизма. Теист-антигуманист -это сочинитель сказок об иных мирах, являющихся плодом человеческого воображения. Человек вообще склонен к фантазиям. Похоже, люди готовы внимать богословским притчам, потому что они несут весть о спасении, в которую хочется верить, хотя на деле они - не более чем один из видов самообольщения и самообмана. Обетования, даваемые пророками и провидцами, столь грандиозны и важны, что к ним относятся как к незыблемым и не обсуждаемым догматам веры, по которым нужно жить и которые, таким образом, становятся абсолютным источником мотивации и самой воли к жизни.

Фактически эти мифы отнюдь не безобидны. Их коварство заключается уже в том, что ради них бесчисленное множество людей охотно покидает мир творческих дерзаний и полноценной жизни. Сам дар жизни оказывается ущемленным и поруганным, стесненным надуманными запретами, ограничениями, бессмысленными жертвами и скорбями. Теистические вымыслы стали столь могущественным фактором человеческой культуры, что верующие ищут божественной благодати не только для себя, но и для своих детей, фактически вынуждая их приобщаться к их вере, участвовать в ритуалах крещения, обрезания, конфирмации и причащения. Бракосочетания, проводы на войну, захоронения умерших совершаются во имя Отца, Сына и Святого Духа, Иисуса, Мухаммада, Иеговы или Кришны. Вдохновляемые Евангелием, Кораном или другими священными книгами, люди часто стремятся к политической власти с тем, чтобы навязывать другим свои религиозные убеждения. Тех, кто осмеливается сомневаться в истинности их взглядов или отрицать их, они склонны рассматривать и преследовать как еретиков и богохульников.

Более глубокая психо-социальная цель всей иллюзорной системы религиозных верований состоит в том, что она помогает индивидам и различным социальным общностям преодолевать страх перед смертью и превратностями жизни. Живя надеждами на жизнь после смерти, люди помогают себе выстоять в испытаниях, однако, возвеличивая Бога, они принижают собственное человеческое достоинство. Без Бога, вопиет верующий, мы ничтожны и слабы; мы зависим от Существа, величественнее которого невозможно что-либо даже представить. Верующий не в силах найти основание для моральной ответственности в своем собственном, человеческом опыте и полагает, что опору и спасение можно обрести лишь в повиновении божественным заповедям и духовному руководству.

Скептические нигилисты претендуют на роль ниспровергателей всех мифов. В их число они включают и миф о Боге. Они утверждают, - что "Бог мертв. В действительности его никогда и не было". Оперируя скальпелем логики и очевидности, они отметают все свидетельства о бытии Бога и божественном могуществе как ложные и абсурдные. Атеисты и агностики, они органически не приемлют всех этих бесконечных богословских хитросплетений мысли.

Однако скептические нигилисты критикуют также и гуманистов, которые, по их мнению, низводя Бога, превозносят Людей. Это для нигилистов такая же иллюзия: бросить вызов богам, подражая им, как повествует об этом миф о Прометее. Люди создают культуры и цивилизации, являющиеся не более чем плодами нашего творческого воображения. Наука, искусство, философия, техника - все это результат тщеславной суеты людей, пытающихся навязать природе свои ничтожные страсти и пустые идеалы. Но, увы, все великие изобретения и открытия, творения и прочие "довески" к природе, предрекают нигилисты, канут во времени. Самые убедительные доказательства бессилия нашего честолюбия - это пирамиды фараонов и другие великие гробницы. Затратив фантастические усилия на возведение грандиозных кладбищенских памятников, люди создали не более чем застывшие напоминания о конечности человека. Древние города и павшие империи прошлого позволяют нам составить всего лишь бледное представление о тех людях, которые их созидали и которых уже больше нет на этом свете. Что сталось с их славными идеалами и заветными чаяниями сейчас, когда сами они покоятся, погребенные в урнах истории? "Все человеческие существа подвержены гибели, и когда говорит судьба, монарх должен повиноваться", - заметил Драйден.3 Руины на месте некогда процветавших городов инков, колонны Рима, развалины Трои являются немыми свидетелями того, что ожидает нас всех.

В отличие от людей прошлого мы располагаем значительным багажом исторического знания и современным археологическим инструментарием, что позволяет нам обнаруживать и датировать остатки древних культур. Мы умеем извлекать мумии из захоронений, разгадывать тайны древних могильников американских туземцев, можем обнаружить останки одинокого охотника в Швейцарских Альпах, пролежавшие в могиле 5000 лет. Мы изучаем древнейшие развалины китайских деревень или исследуем черепа наших неандертальских предков. В отличие от этих последних мы осведомлены о судьбе, которая всех нас ожидает. По удачному выражению Эдварда Гиббона, "превратности судьбы... не щадят ни человека, ни самых гордых его творений... и погребают империи и города в общей могиле"4. Существуют, пишет Эмили Бронте, "тысячи невыразимо тщеславных вероучений, волновавших человеческие сердца", а ныне они "трепещут на ветру истории, как засохшие сорняки".5

Великие полководцы, такие как Александр, Ганнибал, Чингисхан и Наполеон, собирали огромные армии для достижения своих имперских целей. Стяжавшие славу или побежденные, все они покоятся в земле, поверженные напором исторического времени.

3 John Dryden, Mac Flecknoe (Oxford: Clarendon Press, 1924), 1.

4 Edward Gibbon, The Autobiography (New York: Dutton, 1911), chapter 71.

5 "No Coward Soul Is Mine", in Janet Gesari, ed., Emily Jane Bronte: The Complete Poems (London: Penguin Books, 1992).

Та же судьба ожидает писателей и поэтов - Софокла и Еврипида, Мэрлоу и Шелли, Монтеня и Пушкина, Джейн Остин и Марка Твена, Вольтера и Достоевского; ученых - Ньютона и Галилея, Марию Кюри и Альберта Эйнштейна, Фарадея и Дарвина; влиятельных политических лидеров своего времени - Перикла и Августа, Джефферсона и Линкольна, Бисмарка и Рузвельта, де Голля и Черчилля. Никто не избежит забвения - ни монархи, ни крестьяне, ни могущественные промышленники, ни рядовые рабочие...

Для нигилистов этические ценности подвержены эрозии, так как выражают лишь людские амбиции, не связаны с природой вещей. Все заповеди носят печать человеческой субъективности и культурной относительности. Если любой комплекс человеческих ценностей условен, то это делает жизненную ситуацию безысходной. Полагая жизнь бессмысленной, нигилисты отказываются от надежд и планов, погружаясь в пучины сомнения и цинизма. Амброз Бирс определяет циника как человека, "чье ложное видение открывает вещи такими, какими они ему открываются, но не такими, какими они должны быть"6. Такая форма все выхолащивающего и обесценивающего видения практически не оставляет места для надежд и серьезных целенаправленных действий.

Без сомнения, я преувеличил чувство трагического, испытываемое нигилистом, всегда будто подталкивающего себя к какой-то бездне. На деле никто не сможет прожить свою жизнь, последовательно руководствуясь той установкой, которую выразил Ницше. Если смотреть в пропасть слишком долго, покажется, что и она в свою очередь маняще глядит на тебя. Жизнь должна продолжаться независимо от того, верим ли мы в вечное спасение или отдаем себе отчет в своей абсолютной конечности.

6 Ambrose Bierce, The Devil's Dictionary (New York: Hill and Wang, 1961).См. русское издание: Бирс А. "Словарь сатаны" и рассказы. - М., 1966.

Именно поэтому гуманистический поиск смысла и значения жизни становится особенно важным. Гуманист задается вопросом -можно ли избежать искушения трансцендентным? И можно ли преодолеть унылый пессимизм нигилистических скептиков и циников, которые рассматривают жизнь в тусклом свете ее абсолютной ограниченности и смерти и твердят, что все человеческие ценности покоятся на зыбких песках тщеты и бессмысленности?

Глава 2. Мужество

Мужество стать

Что мы выберем из двух взаимоисключающих крайностей: религиозный эскапизм, бегство от мира - или пессимистический нигилизм? Является ли гуманистическая альтернатива обеим этим крайностям жизнеспособной и осмысленной?

Я полагаю, что существует особое достоинство или нравственная добродетель, вызываемая к жизни самой природой человека и его положением в мире. Эта добродетель возгорается или способна возгореться в нас, когда на карту поставлено все. И именно она является основополагающей для гуманистического мировоззрения. Цель человеческого существования, несомненно, состоит в сохранении и в культивировании жизни, то есть в реализации того, о чем человек мечтает, к чему направлены его стремления. Для того чтобы достичь чего-либо, не быть неудачником или иметь достойные жизненные перспективы, требуется качество характера, являющееся стержневым во всех человеческих начинаниях. Я имею в виду мужество, настойчивую последовательность в действиях, твердость, активную волю к преодолению препятствий, охоту достижения цели и стойкую решимость осуществить задуманное и превзойти обстоятельства и даже саму нашу природу. Антонимы мужества - страх, нерешительность или готовность отступить перед лицом напастей судьбы. Эмили Бронте так описывает мужественного человека: "В моей душе нет места трусости, нет места для дрожи перед лицом мира, сотрясаемого штормами"'. Таким образом, судьба человека зависит от того, осмелится или не осмелится он действовать, от того, как он ответит на вызовы, бросаемые жизнью, от того, как встречает смерть. Дилан Томас красноречиво суммирует отношение гуманистов к смерти: "Не

1 "No Coward Soul Is Mine", in Janet Gezari, ed., Emilie Jane Bronte: The Complete Poems (London: Penguin Books, 1992).

вступайте безвольно в ту манящую тьму... Нельзя допускать, чтобы умер свет жизни"2.

Человек как зоологический вид качественно отличается от всех других животных планеты, удел которых стремиться к удовлетворению своих преимущественно инстинктивных потребностей. У нас более сложная организация, ибо мы не просто принимаем естественную среду и реагируем на наши внутренние биологические импульсы, а скорее плодотворно взаимодействуем с окружающим нас миром. Другие виды лишь отвечают на стимулы, возникающие в среде, и пытаются адаптироваться, чтобы выжить. Мы отличаемся от них тем, что созидаем для себя пространство культуры. Как таковые мы существуем в естественной для нас социокультурной среде и постоянно стремимся ее совершенствовать. История человека не является продуктом слепых, бессознательных биологических и генетических сил, а представляет собой результирующую действия человеческих социокультурных факторов. Культура позволяет нам вторгаться в природу, модифицировать и менять направление эволюции.

"Человек, - замечает Ж.П. Сартр, - обречен изобретать самого себя", и поэтому мы постоянно изменяем условия нашего существования. Человеческая история не задана наперед, и мы не являемся примитивными запрограммированными существами. Будущее зависит от естественного порядка вещей, от случайности, но и от того, что мы сами решаем предпринять и что мы делаем. Наши взаимоотношения с природой таковы, что мы ставим перед собой те цели и стремимся к тем видам деятельности, которые удовлетворяли бы наши насущные биологические потребности и желания. На их основе возникают другие потребности и желания. Пребывая в природной среде, мы формулируем все новые и новые задачи, создаем в мире культуры все новые и новые реальности - фермы и каналы, дороги и плотины, мосты и туннели, правительства и конституции, промышленность и империи, сомбреро и сонаты, мечети и музеи, компьютеры и спутники. Все это - продукты человеческого воображения и изобретательности. Они вызываются к существованию ради удовлетворения наших потребностей. Однако эти культурные артефакты в свою очередь стимулируют появление новых желаний и нужд, начинающих жить своей собственной жизнью. Вне пределов основных

2 "Do Not Go Gentle into That Good Night", in Dylan Thomas, Selected Poems Ed. By Walford Davies (London: Everyman, 1993).

биогенетических потребностей, над ними возникает комплекс потребностей вторичных, социогенетических, которые интригуют и очаровывают нас и оказывают влияние на нашу природу.

Конечно, мы ограничены набором генетических данных, однако подвижны в его рамках, можем их модифицировать и так выходить за их границы. Мы заботимся о пропитании и крове, решая задачу выживания, и вступаем в сексуальные отношения, оставляя потомство. Однако нам доступна и роскошь культурного существования. Мы совершенствуемся в науках и искусстве, занимаемся спортом, предаемся изысканным занятиям цивилизованной жизни. Архитектура и инженерное дело, медицина и народные ремесла, музыка и поэзия, война и мир, религия и мистицизм, философия и математика могут привлекать и поглощать наше внимание. Хотя мы нуждаемся в пище просто для того, чтобы жить, существует необозримое разнообразие кулинарных изысков вроде супа или орехов, говядины и картофеля, гранолы и тофу, макарон и бургундского соуса, трюфелей и кондитерских изделий, напитков и вин. Половые отношения диктуются нуждой в продолжении рода, тем не менее, мы расцвечиваем их романтическими деталями и восхищаемся различными гобеленами вкуса и страсти, сотканными нами, чтобы наслаждаться сексом и продлить оргазм.

В человеческой жизни все это подпитывается определенными мотивами: волей к жизни и удовлетворению желаний, так же как и настойчивостью в осуществлении своих планов и проектов, какие бы порой уникальные и вычурные формы они ни принимали. Непрекращающийся поток наших желаний и интересов вновь и вновь выплескивается в мир. Наши цели и стремления представляют собой продукты наших потребностей и намерений и требуют технических навыков для своего достижения. Искусства и науки, техника и ноу-хау, которые открывает цивилизация, передаются из поколения в поколение, постоянно совершенствуясь: волокуша и колесо, лошадь и экипаж, железная дорога и морское судно, автомобиль и сверхзвуковой реактивный самолет - вот далеко не полный перечень технических средств, который делал передвижение человека в пространстве все более комфортным. Наш мир - это продукт наших мечтаний и нашей же решимости в их осуществлении.

Мужество играет существенную роль в драме человеческой жизни. Оно напрямую связано с творчеством. Люди способны рождать новые идеи и концепции, изобретать и делать нововведения. Человек - это не пассивный разум или душа, а способный к нестандартному поведению активный организм, который может вступать во взаимодействие с миром и преобразовывать его. Искусство не просто делает явным то, что уже таится в чреве природы, как думал Аристотель. Оно дает жизнь принципиально новым формам реальности. Оно преобразует природу. Приспособления Руби Голдберга* служат прекрасной иллюстрацией изобретений, которые в силах продуцировать воображение. Хотя мы живем, руководствуясь своими привычками, следуя социальным нормам, обычаям и инстинктивным страстям, мы так же способны умозрительно представить себе, что нас ожидает впереди, и мы можем избирать новые линии поведения, чтобы реализовать свои планы. Многие консерваторы сопротивляются переменам и ненавидят новизну, однако, в своей тяге к новшествам человек по природе радикален. Мы изобрели колесо, весло и ветряную мельницу, что позволило нам освоить новые виды деятельности; палку, стрелу, топор, копье и ружье можно использовать в сражениях; камин, печь и микроволновую печь - чтобы готовить еду; арфу, флейту, скрипку и пианино - для исполнения музыкальных произведений; символы, слова, метафоры и предложения - для вербального и лингвистического выражения; папирус, книгу, печатный станок, телефон, телевизор и компьютер - для общения с другими людьми.

Стимулами к подобным творческим действиям служат позитивные проявления человеческого духа. Именно воля к жизни играет роль источника мотивации и высекает искры изобретательности; именно страсть достижения цели, в чем бы она ни заключалась, является здесь существенной - идет ли речь о поиске партнера-любовника, накоплении состояния, забитом мяче, завершении романа, сочинении симфонии, возведении моста, достижении политической

1 Американский карикатурист (род. 1883), лауреат Пулитцеровской премии 1948 года, давший жизнь знаменитому персонажу комиксов Люциферу Горгонзоле Баттсу (Lucifer Gorgonzola Butts) - изобретателю множества всевозможных хитроумных приспособлений для достижения самых простых целей. Так, например, его автоматический аппарат для подготовки марок к приклеиванию состоял из небольшого робота, коробочки с муравьями, которых тот вытряхивал из нее на клейкую часть марок, и достаточно голодного муравьеда, который увлажнял их по мере того, как поедал муравьев (прим. переводчика).

Жизнь многомерна. Воля выжить, стремление к успеху, творческое вдохновение - все это ее проявления, и о них не может не знать ни религиозный абсолютист, ни скептик-пессимист. Эти измерения каждый раз по-своему определяют контекст повседневной жизни индивида, в котором он выбирает свою стезю и действует. Возражая нигилисту, можно сказать, что ему нет нужды выбираться поутру из постели - он мог бы с тем же успехом перевернуться на другой бок и умереть. Однако он все же встает, по крайней мере, для того, чтобы писать пухлые тома своих скептических трактатов и убеждать других в том, что все лишено смысла, а одно это уже требует от него известных усилий.

Мужество является не просто "мужеством быть", как полагал Пауль Тиллих3, а мужеством стать, так как именно последнее, а не первое составляет его сущность. Тиллих имел в виду мужество продолжать жить (быть) перед лицом небытия и смерти. Однако именно мужество стать наилучшим образом отражает динамический характер человеческого существования. Наша задача состоит не в том, чтобы просто выжить, а в том, чтобы выковать свою реальность. Мы не обладаем изначальной четкой и определенной сущностью, которую оставалось бы лишь реализовывать. В нашем распоряжении только наше существование, исходя из которого мы можем творчески созидать. Люди способны планировать и вершить свою судьбу. Все остальные виды живого стремятся всего лишь к реализации своей генетической и инстинктивной программы. Собственно человеческая компонента природы человека - это область сознания, свободы, автономии и творчества. Мы свободны решать, кем мы станем, где и как мы будем жить.

Поэтому первый принцип гуманизма состоит в учете того обстоятельства, что у нас нет онтологического якоря. Факт нашей свободы означает, что нам приходится выбирать, какими нам быть и какими нам стать - в границах, конечно же, пространственно-временных рамок и в контексте наших социальных институтов и социальной среды. Как отдельный индивидуум, так и племя или нация, обдумы-

3 Пауль Тиллих, Мужество быть // Избранное. Теология культуры. М.: Юристъ, 1995.

вающие свое будущее, действуют именно таким образом: они выбирают в границах своих возможностей и свободы.

Перед человеческим духом стоит вечно актуальная задача преодолевать искушение ускользнуть в другой мир и продолжать жить, несмотря на несчастья, противостоять ударам судьбы, выражать себя в творческих актах и направлять свои усилия на созидание будущего. Это требует проявления мужества как для того, чтобы настойчиво добиваться чего-либо, так и для того, чтобы стать. То, какими мы выбираем себя, в каких условиях мы будем жить, что будем делать завтра, в следующем году или в грядущее десятилетие, зависит от нашей готовности принять и осуществить решение и последовательности в поступках, т.е. от нашей решимости и твердости. Таким образом, жизнеспособность мужества состоит в том, что оно лежит в основе стимулов и мотивации, позволяющих нам реализовывать наши интересы, желания и ценности, какими бы они ни были. Мы можем стать и быть. Ключевой вопрос здесь: желаем ли мы воспользоваться возможностями, предоставленными нам, и насколько решительны мы в том, чтобы взять судьбу в свои руки и принять на себя ответственность за собственное будущее существование.

Антигуманистический теизм с его обращенностью к потустороннему - полярная противоположность гуманистической свободе. Его характерные черты: недостаток мужества, нервный надлом, пораженчество, бегство от свободы, предпочтение утешительных мифов трезвому и разумному взгляду на действительность. Трансцендентализм не может смириться с конечностью человеческой жизни. Он не способен принять окончательность смерти и является проявлением человеческой слабости. Weltschmerz - мировая скорбь - терзает внутреннюю сущность я. Страх и бессильное предчувствие конца могут подавлять личность. Богословы по-своему разделяют позицию пессимистов-нигилистов, заключающуюся в том, что любые наши начинания, в конечном счете, оказываются бессмысленными. Однако в отличие от последних они отказываются принять этот безусловный вердикт, окончательность зла, жестокость ударов судьбы и охотно обменивают свою свободу и разум на миф о спасении. В акте самоотрицания они провозглашают: "истина в том, что мы ничто без Бога". Сами по себе мы абсолютно бессильны, не способны познавать мир. Нам остается смиренно подчиняться вечному духу в надежде уцелеть под жестоким натиском действительности. Мы не допустим в себе антропоцентризма. С помощью молитв и послушания мы предадим себя власти абсолютных сил, которых не можем ни увидеть, ни уразуметь. Боже, не оставляй меня, я принадлежу тебе телом и душой, - взывает верующий.

По-видимому, ответ теистов является реакцией на хрупкость человеческого существования, и предлагается из любви к человечеству. Он может мотивироваться нежеланием людей смириться с несправедливостью жизни. Это может быть смерть ребенка, невыносимые страдания человека, умирающего от рака, развал экономики или военное поражение. Религия предлагает бальзам болящему сердцу. Подобно лирической поэзии она нацелена на то, чтобы скрасить пустоту существования и развеять скорбь. Что все это значит? Это невыносимо, если нет тебя, Боже, - рыдает верующий в сердце своем. Землетрясение или торнадо разрушает церковь, и сотни людей, творящих молитву внутри нее в воскресное утро, получают увечья или погибают. Верующие не в силах это осмыслить и удваивают свои мольбы к Богу. Природа наносит жестокий удар, уцелевшие стенают и, следуя запутанной логике веры, твердят, что спаслись лишь благодаря Богу. В случае если какое-то религиозное пророчество не сбывается, они, упорствуя в неверии в себя, с еще большим рвением следуют пророчествам и предсказаниям.

Все это не имеет смысла на взгляд нигилистов-пессимистов, которые, тем не менее, стоят на краю той же пропасти конечности существования, но не в силах совершить прыжок веры и преодолеть ее. Сталкиваясь лицом к лицу с бессмысленностью бытия, они утверждают, что ничто и есть истина, что все есть тщета, а человеческое существование абсурдно и лишено абсолютного значения. Если следовать их логике и согласиться с тем, что все бессмысленно, то не следует строить ни далеко идущих планов, ни стремиться к реализации каких бы то ни было проектов, малых или больших, прозаических или благородных.

Ни теист, ни нигилист не могут просто так отмахнуться от требований повседневной жизни. Невозможно во всем положиться на Бога, как и безропотно умереть, покинуть эту жизнь. Чтобы жить, нужно по необходимости совершать усилия и, как минимум, иметь мужество выносить то, что жизнь предлагает. По крайней мере, теист не больше беспокоится о смерти, чем говорит об этом. Бог на небесах, значит все хорошо. Можно затратить неимоверные усилия, чтобы утвердить эту религиозную мифологию на земле: возвести соборы, основать монастыри, написать горы богословских трактатов, совершить многочисленные крестовые походы, сжечь тысячи еретиков, даже завоевать новые континенты. Но от этого мифология религиозной веры не перестает быть ошибочной, основанной на жажде вечного спасения. Надежда на спасительную благодать абсолютно чужда пессимистическим нигилистам.

Гуманизму брошен онтологический вызов: может ли гуманизм в свете реальности, как ее видят нигилисты, перед лицом конечности человека, вдохновить нас на прекрасные дела и стремления к высоким идеалам? Могут ли атеисты строить империи, создавать философские системы, сочинять оперы и разрабатывать научные теории, не вдохновляясь верой в бессмертие и Бога? Это, конечно же, основной вопрос, который может быть задан в отношении гуманизма. Я повторяю, что первый принцип гуманизма - мужество, а его противоположности - страх и трусость.

Как пробуждать в человеке мужество, какими должны быть мотивы, надежды и замыслы, реализуя которые, человек мог бы не просто жить, но и достигать при этом процветания и удачи? Ясно, что цивилизации созидались неверующими - от Древней Греции и Рима, городов-государств эпохи Возрождения, китайских и японских империй, до либеральных и светских государств современного мира. Указание на эти факты может быть недостаточным для теистов, которые желают, чтобы что-нибудь большее вдохновляло исторические деяния людей. Оно оставит равнодушными и нигилистов, которые не мечтают ни о каких свершениях, считая их безрассудными с начала и до конца.

Вдохновение надежды

Само по себе мужество ничего не значит, пока не выступает рука об руку со своим верным товарищем - надеждой. Оно не знает своей цели, пока нам не на что надеяться, не ведает, к реализации каких перспектив и обетовании стремиться. Если бы условия человеческого существования были бы совершенно безнадежными, мужеству трудно было бы проявиться. Старинное изречение "там, где есть жизнь, там есть место надежде"4 или слова Александра Поупа "надежда все-

4 John Gay, "The Sick man and the Angel." in Fables, XXYII (Menston: The Scolar Press, 1969).

гда живет в человеческой груди"5, имеют здесь особое значение. В нашей жизни, наших деяниях, желаниях и стремлениях надежды живут как постоянные стимулы активности. Надежда содержательна, она отражает то, что мы высоко ценим и чем дорожим. Мы желаем достичь своих целей и прилагаем усилия для их достижения, и наши желания переплетены с нашими надеждами и питаются ими.

Надежды становятся причинами, которые, так или иначе, оказывают воздействие на наше будущее. Они побуждают к деятельности и разогревают наши страсти. Наше будущее зависит от того, что мы решаем предпринять: желание - отец факта. Существование предполагает непрерывные процессы желания и стремления и изобилует усилиями, направленными на осуществление наших надежд. Не все наши цели могут быть эффективно реализованы. Многие из надежд не сбываются, они могут быть разрушены независящими от нас обстоятельствами и неодолимыми препятствиями. Тем не менее, на смену им постоянно приходят новые желания и новые мечты, которые побуждают нас к действию. Мать надеется на то, что ее дочь удачно выйдет замуж, отец - на то, что она станет юристом или учителем. Студент надеется на хорошие оценки в зачетке, генерал - на победу в битве, министр - на свою способность эффективно руководить, поэт - на признание в среде себе подобных. Мы, таким образом, постоянно движимы обилием желаний и надежд. Некоторые из них незначительны и мелки по масштабу, другие принимают грозные размеры и выглядят грандиозными и величественными или амбициозными и устрашающими. Многие могут желать повышения зарплаты, и лишь немногие - изменить мир к лучшему.

Мечты, надежды и стремления представляют собой ту почву, на которой зиждется жизнь. Однако как теист, так и нигилист рассматривают земную жизнь как всецело или по преимуществу трагическую. Они как бы ждут окончательного провала или поражения. Теисты имеют особенно искаженное представление о человеческой мощи и человеческом бессилии. Если бы мы жили совсем одни в бесконечно огромной вселенной, которой до нас нет никакого дела, то, полагают они, все было бы бессмысленно. Почему мы стремимся делать что-то, почему любим и прощаем, стремимся умиротворять или смягчать страдания, создавать или достигать, если, в конце концов, все это ведет к абсолютному небытию? Таким образом, в подоб-

5 Alexander Pope, Essay on Man (London: L. Gulliver, 1734).

ном экзистенциальном сознании ощущение смерти становится доминирующим.

Столь пессимистический взгляд, предполагающий неизбежное и абсолютное фиаско земной человеческой жизни, разделяется как теистом, так и нигилистом. Установка безнадежности порождает ужас и отчаяние. Ситуация становится вроде той, в которой оказывается газель, когда подстерегавший ее лев обрушивается на нее, и она падает в страхе, смирясь со своей судьбой и ожидая смерти в лапах хищника.

Для теистов надежда - это существенный элемент веры. Их надежда - это надежда на вечную жизнь. На взгляд гуманистов такая надежда фальшива и иллюзорна, ибо основана на самообмане и не подкреплена свидетельствами и убедительными аргументами. Она не более чем простой прыжок веры к удовлетворению известных психологических и экзистенциальных желаний. Для Данте человеческое существование безнадежно, но только в том случае, если человек осужден на муки ада, на вратах которого начертано: "Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate" ("Входящие, оставьте упованья.")6. Пессимистический скептик целиком разделяет воззрение теиста, если полагает, что без божественной задачи жизнь во вселенной была бы лишена смысла.

Возникает вопрос: а должен ли человек не спать по ночам, тревожась о том, что солнце остынет через 5 миллиардов лет, и вся жизнь на земле когда-то обязательно прекратится?