Печать или начертание? 7 страница

Согласно богослову ипостасного принципа, блаженной памяти старцу Софронию, ипостась, или личность, есть «обращенное вовнутрь единство всех. Человек как ипостась образует центр, способный содержать в себе всю полноту богочеловеческого бытия» («Видеть Бога как Он есть»). И совершенство человека, которое совпадает с реализацией его ипостасного начала, отождествляется с его совершенством как личности, с эволюцией его во всемирного человека по образу Христа. Оно таинственно совершается в деле божественного домостроительства, и оно должно свершиться в жизни каждого человека.

Будущая жизнь раскрывается в истории посредством образов и притч. Образное и приточное изъяснение нельзя подвергать обычной «расшифровке». Ибо гораздо более полным будет таинственное явление смысла в нетварном свете, который также пребывает несказанным. Человек не может вместить и тем более изъяснить небесные величия (см.: 2 Кор. 12, 4; ср. 1 Кор. 2, 9). Ибо в конце концов эти величия и будущая жизнь суть Величия и Жизнь Самого Бога. Это участие в жизни Божией и созерцание Его Лица. Это ясное явление Единосущия и славы Его в тварном мире. Здесь как раз обретается и цельное завершение христианской жизни.

Христианская жизнь по своим свойствам предельно динамична. Она есть жизнь постоянного совершенствования и обόжения. Благодать Божия, которая подается верному в настоящей жизни при усыновлении Христу, будет явлена в своей полноте, когда явится Христос – истинная Жизнь верных (Кол. 3, 4). Христиане уже чада Божии, но еще не явлено, чем они будут. Однако они знают, что когда явится Христос во Втором пришествии, они станут подобны Ему, ибо увидят Его как Он есть (1 Ин. 3, 2). Они станут истинными личностями, ибо будут видеть Бога «лицом к лицу» (1 Кор. 13, 12).

Динамичный характер христианской жизни выражен и в чаянии будущего века. Христианин не ожидает страстно будущего века, но движется к будущему веку с вожделением и чаянием. И когда он умирает, он не воспринимает это как «судьбу», но «поспешает ко гробу, не ктому помышляя суетная» (стихира подобна Последования Погребения).

Бог безпределен. И обόжение человека, как и уподобление Богу, представляет собой безпредельное преуспеяние, осуществляемое по мере решительности человека. Поэтому в Царствии Божием имеются «обители мнози» (Ин. 14, 2) и «званий различия» (святитель Василий Великий, «О Святом Духе»). Боговидение, как видение безпредельного Бога, также простирается до безконечности, сопровождая нескончаемое стремление богозрителя (святитель Григорий Нисский, «О жизни Моисея»). Это стремление делает человека постоянно вмещающим божественную славу и ведет его неустанно к более совершенному созерцанию Бога и более полному участию в Его славе. «Разве не до беспредельности святые в боговидении будущего века преуспевают? Из всего очевидно, что до беспредельности» (святитель Григорий Палама, «В защиту священно-безмолствующих»).

Конечно, человек и в состоянии обόжения не прекращает быть созданием. Обóживаемый человек, хотя и движется до безпредельности, никогда не достигает тождества с Богом. Он становится вместилищем полноты Божества и богом «по благодати, но без тождества Ему по сущности» (преподобный Максим Исповедник, «Слово увещевательное»). Святой Максим Исповедник характеризует это состояние как вечно движущееся стояние и неподвижное самотождественное движение («К Фалассию»). Это есть покой в несмолкаемом развитии и совершенствовании, которое подает Дух Божий живым членам Церкви. Это истинная жизнь, которая оказывается доступна в настоящей жизни, но не обманывает и не исчезает, как она» (Георгий Мандзаридис, «Глобализация и глобальность: химера и истина»).

 

«Бог есть Дух, – говорит Христос, – и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4: 24). Это вот о чем. БОГ ЕСТЬ ЛИЧНОСТЬ – Дух, и желающий приобщиться к Его жизни должен пребывать в духовном общении и единении с Богом, как личность с Личностью, ибо и сама внутренняя жизнь Божия состоит в общении – трех Божественных Личностей.

Ближайшее личностное общение со Святой Троицей – это и есть чаемое христианином Царствие Небесное, «идеже неизреченная сладость зрящих Твоего лица доброту неизреченную» (из утренней молитвы, составленной святителем Василием Великим) и «идеже не покровенне, но лицем к лицу Тебе узрим, егда предаси царство Богу и Отцу, да будет Бог всяческая во всех. Доныне алчу и жажду (такого ближайшего – лицом к лицу – общения), но тогда (во Царствии Твоем) насыщуся, внегда явит ми ся слава Твоя, в нейже царствуеши со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь» (из молитвы святителя Амвросия Медиоланского, читаемой священником перед служением Божественной Литургии). И в Псалтири сказано: «Аз же правдою явлюся лицу Твоему, насыщуся, внегда явити ми ся славе Твоей» (Пс. 16: 15).

«Любовь, – свидетельствует преподобный Исаак Сирин, – есть первоначальное созерцание Святой Троицы» («Слова подвижнические», слово 55).

«Если мы говорим, что Бог есть любовь, – рассуждает протоиерей Валериан Кречетов, – то прежде всего должны исповедовать Святую Троицу… Любовь – это согласие и полное единение всех Лиц Святой Троицы. Вы знаете классический образ рублевской Троицы. Если созерцать этот образ, то мы увидим, что все Лица Святой Троицы находятся в полном согласии и единении. И Каждый прислушивается к Другому, и Каждый внимает, и Каждый проявляет это согласие даже Своим видом. Так вот, это единение – как раз первообраз того, к чему должны стремиться все творения. И всевозможные учения о борьбе видов – это все следствия грехопадения человеческого»^[104].

Преподобный Иустин (Попович) о любви как сущности Бога и человека пишет: «Любовь – сущность Бога, сущность Триединого Божества, сущность христианства… Бог не был бы любовью, если бы не сделал любовь и человеческой сущностью. Бог – любовь: это первая и главная новость христианства, а вторая – ЧЕЛОВЕК – ЭТО ЛЮБОВЬ. Без любви Бог не Бог, без любви и человек не есть человек. Любовь делает Бога Богом и человека человеком… Стяжав любовь, которая есть сущность Божия, человек реально соединяется с Богом и, таким образом, постигает вечную истину. Любовь исполняет человека Богом. По мере этой преисполненности Богом человек познает Его. Преисполняясь Богом, человек исполняется светом, святостью, обоживается и, таким образом, становится способным к действительному познанию Бога… В молитве человек постоянно связывает себя с Богом и людьми самым наилучшим образом»^[105].

Молитва, обращенная к Богу – это живое признание личного бытия Божия, поэтому вера без молитвы мертва. Вера – это молитва, говорят Святые Отцы. То есть, живая вера в Бога – это живое общение с Ним. Через признание Личности Божией и общение с Богом, мы и сами оживаем как личность. Приближая нас к Богу, молитва побеждает в нас звериность (отчужденность), ибо, как говорит святитель Григорий Палама, «ум, отступив от Бога, становится или скотоподобным, или демоноподобным». О том же свидетельствует преподобный Максим Исповедник: «Ум, удаляясь от Бога, становится скотоподобным и звероподобным»^[106].

«Если ты молишься, если ты любишь, если ты страдаешь, то ты человек», – любил повторять великий русский философ А. Ф. Лосев^[107]. Другой выдающийся русский философ-христианин, Вл. Соловьев, незадолго до своей кончины на вопрос: «Что самое важное и нужное для человека?» – ответил: «Быть возможно чаще с Господом»; «если можно, всегда быть с Ним», – прибавил он, помолчав несколько секунд^[108]. По слову преподобного Иустина (Поповича), молитва есть «единственный метод сущностного самопознания».

«Молитва, – говорит святой праведный о. Иоанн Кронштадтский, – доказательство моей разумной личности, моей богообразности, залог моего будущего обóжения и блаженства. Я из ничего создан; я ничто пред Богом, как ничего своего не имеющий. Но я, по милости Его, есмь лице (т. е. личность. – Авт.), имею разум, сердце, волю свободную и при своем разуме и свободе могу сердечным обращением к Нему постепенно увеличивать в себе Его безконечное царствие, постепенно все больше и больше умножать в себе Его дарования, почерпать из Него, как из приснотекущего неисчерпаемого Источника, всякое благо духовное и телесное, особенно духовное. Молитва внушает мне, что я образ Божий, что при смиренном и благодарном расположении своей души пред Богом, при своей свободной воле, я, безконечно умножая духовные дары Божии, могу таким образом в безконечность усовершаться и до безконечности увеличивать мое богоподобие, мое небесное блаженство, к которому я предопределен. О! Молитва есть знак моего великого достоинства, которым почтил меня Создатель. Но она, в одно и то же время, напоминает мне о моем ничтожестве (из ничего я и ничего своего не имею, потому и прошу Бога о всем), как и о моем высочайшем достоинстве (я образ Божий, я обóженный, я могу другом Божиим называться, как Авраам, отец верующих, только бы веровал я несомненно в бытие, благость и всемогущество Бога моего и уподоблялся ему в сей жизни делами любви и милосердия)»^[109].

«Молитва, – писал еще святой Иоанн Кронштадтский, – есть… созерцание Бога, благоговейное стояние души пред Ним, как пред Царем и Само-Животом, дающим всем живот… пища души, воздух и свет, животворная теплота ее… просвещение лица, веселие духа, златая связь, соединяющая тварь с Творцом… равноангельское достоинство… живая вода души; вмещение в сердце всех людей любовию; вселение в сердце Пресвятой Троицы по сказанному: «к нему приидем и обитель у него сотворим» (Ин. 14: 23)»^[110].

Следствием молитвы является сердечный мир, как говорит Спаситель: «Приидите ко Мне (т. е. приблизьтесь ко Мне сердцем) все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11: 28). Итак, «мир», на языке Священного Писания, есть не что иное, как богообщение. А «примирение с Богом» – это восстановление утраченного богообщения, «потому что Бог во Христе примирил с Собою мiр, – пишет апостол Павел, – и дал нам слово примирения… примиритесь с Богом» (2 Кор. 5: 19-20).

Бог хочет именно нашего сердца, нашего сердечного единения с Ним: «Даждь Ми, сыне, твое сердце» (Притч. 23: 26). И нет богообщения в той молитве, при которой сердце не обращено к Богу: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня, но тщетно чтут Меня…» (Мф. 15: 8-9). Ибо «сердце, – как говорит святой праведный о. Иоанн Кронштадтский, – это главное в человеке, жизнь его; больше – сердце наше есть самый человек … Поэтому молитва должна быть, так сказать, вся дух, вся разум»^[111]. Иначе говоря, «сердце» человека, на языке Священного Писания, – это его дух, личность – то есть центр человека, сердцевина.

«Счастлив, кто от юности заключился в сердце своем со Христом, – записал однажды в своем дневнике новомученик архиепископ Арсений (Жадановский). – Для тебя этот шумный и развращенный мир – неведомая, непонятная, холодная пустыня, попав в которую ты опять стремишься укрыться в уютном уголке своего сердца, где с тобой – Христос. Нужно только бояться потерять это».

«Соединяющийся с Господом есть один дух с Господом» (1 Кор. 6: 17). «Знаешь, что такое погружаться (в молитву)? – спросил однажды старец Паисий Святогорец у своего собеседника. – Затихший в объятиях матери малыш не говорит ничего. Он уже находится в единении, общении с ней»^[112].

Молитвой человек приготовляется к встрече с Богом «лицом к лицу» в вечности, к общению со Святой Троицей в Царствии Небесном. Об этом говорит святой праведный о. Иоанн Кронштадтский: «Что соединение наше с Богом в будущем веке последует и что оно будет для нас источником света, мира, радости, блаженства – это мы отчасти познаем опытно и в нынешней жизни. По молитве, когда душа наша всецело бывает обращена к Богу и соединяется с Ним, мы чувствуем себя прекрасно, покойно, легко, радостно, как дети, упокоеваемые у груди матерней, или, лучше сказать, как-то невыразимо хорошо: «добро нам зде быти» (Ин. 1: 3). Итак, подвизайся неослабно за будущее нескончаемое блаженство, которого начатки ты опытно знаешь и в настоящей жизни, но внимай: это только начатки земные, несовершенные, видимые только отчасти, как бы в зерцале и гадании (ср. 1 Кор. 13: 12); каково же будет нам, когда мы самым делом приискренне соединимся с Богом, когда образы и тени пройдут, и настанет царство Истины и видения? О! До смерти нужно подвизаться за будущее блаженство, за будущее единение наше с Богом»^[113].

Святой праведный о. Иоанн Кронштадтский часто указывал на то, что живое, личное общение – это суть православной молитвы и богослужения. Действительно, во всяком священнодействии присутствует ипостасная «адресность», обращенность к личности. В каждой молитве и в каждом священном действии человек реализует себя как богоподобная личность, разумно-свободно вступающая в общение с духовным миром (миром духовно живых личностей). «Почему в форме диалога (разговора, беседы) составлены все наши службы? – спрашивает о. Иоанн и отвечает: – Тут – премудрость Божия… «Чтый да разумеет!» (Мф. 18: 20). Все молитвы и песнопения во славу Господа, Богородицы, св. ангелов и святых обращены всегда во втором лице: ты, вы – потому что образуют как бы взаимную беседу одного с другим, или нескольких лиц с Богом, Богоматерью, св. ангелами, со святым угодником или с целым ликом их; и предполагают необходимо их внемлющими нам, присутствующими с нами, или – в Боге весьма близкими к нам». «Эти «ты» и «мы», – свидетельствовал отец Иоанн Кронштадтский, – говорят о непосредственном присутствии среди нас Спасителя».

 

В связи с этим обращает на себя внимание следующая особенность. 118-й псалом (17-я кафизма), считающийся самым, так сказать, духовным из всех библейских псалмов, в каждом почти стихе своем содержит обращение «Ты», и в большинстве случаев не одно, а два или даже три. Например: «Постави рабу Твоему слово Твое в страх Твой» (ст. 39); «И да приидет на мя милость Твоя, Господи, спасение Твое по словеси Твоему» (ст. 41); «Сотвори с рабом Твоим по милости Твоей, и оправданием Твоим научи мя» (ст. 124); «Лице Твое просвети на раба Твоего и научи мя оправданием Твоим» (ст. 135). Никакой другой псалом не содержит такого количества и такой частоты личных обращений «Ты». Вот почему Церковный Устав предписывает именно 17-ю кафизму читать и/или петь каждый день (иногда не один раз), а также на заупокойном богослужении.

 

Сам о. Иоанн с первого же момента богослужения вступал в прямое общение с иным миром, зная обещание Господа: «Где двое или трое собрались во имя Мое, там Я – посреди их» (Мф. 18: 20). О причащении Святых Таин Тела и Крови Христовых в своем дневнике о. Иоанн записал: «Когда причащаюсь Св. Таин, тогда говорю тайно: Господь во мне лично, Бог и человек, ипостасно, существенно, непреложно, очистительно, освятительно, победотворно, обновительно, обожительно, чудотворно (что я и ощущаю в себе). Затем более ничего не прибавлю от себя»^[114].

«Не отрини мене от Твоего Лица (то есть не оставь меня вне личного общения с Тобой), – молимся мы перед Святым Причащением, – и да не на мнозе удаляяйся общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду» (из «Последования ко Святому Причащению»). «Вскую мя отринул еси от Лица Твоего, Свете незаходимый, и покрыла мя есть чуждая (т. е. чужая, противоестественная для моей богозданной природы) тьма, окаяннаго? Но обрати мя и к свету заповедей Твоих пути моя направи, молюся» (один из ирмосов). «Таков род ищущих Его, ищущих Лица Твоего, Боже Иакова!», сказано в Священном Писании (Пс. 23: 6) о людях, сердце которых постоянно ищет и жаждет личного общения с Богом. Такое общение и есть та самая живая вода, пьющий которую не будет жаждать вовек, но вода эта сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную, как сказал Спаситель в беседе с самарянкой (см. Ин. 4: 13-14).

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5: 6; ср. Лк. 6: 21). Именно жажда постоянного и ближайшего личного общения с Богом является основанием такого явления духовной жизни, как монашество. «Ибо это поистине начало для монашествующих, – говорит об этом старец Иосиф Исихаст, – это та ступень, где он (монах. – Авт.), оставив страсти, встретился с Богом и, познанный Им, прилепился к любви Его, доселе неведомой ему, чтобы повторить слова Иова: «Я слышал о Тебе прежде слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я укорил себя и истаял и мню себя землей и пеплом» (см. Иов. 42: 5-6)»^[115]. В каноне преподобному Сергию Радонежскому (Минея, месяц сентябрь, 25-й день) есть такие слова: «Лице Христово лицем, преподобне Сергие, зрети сподобился еси, зерцалом воистину разрешшимся. Сие бо и от мiра отлучи тя к возлюбленному желанию» (песнь 4). Здесь идет речь о том тусклом зеркале (в те времена все зеркала были тусклыми, в отличие от нынешних), о котором говорит апостол Павел: «Теперь же мы видим как бы сквозь тусклое стекло (слав. – «якоже зерцалом»), гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда позн а ю, подобно как я познан (Богом) » (1 Кор. 13: 12).

Когда человек начинает обращаться к Господу как к Личности, тогда у него снимается как бы некое «покрывало», лежавшее дотоле на сердце его (ср. 2 Кор. 3: 15-16), и он тогда познает, что «Господь есть Дух (Личность) » (2 Кор. 3: 17), и тогда он начинает «открытым лицем, как в зеркале, взирать на славу Господню, преображаясь в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор. 3: 18).

Монах оставляет «все имение свое» (т. е. все, что имеет в мире сем, все мирские попечения и призрачные мирские утехи) и «приходит» к Господу и везде «следует» за Ним, «взяв крест», как это было предложено евангельскому богатому юноше (см. Мф. 19: 21; Лк. 18: 22; Мк. 10: 21), вопрошавшему Спасителя о том, что нужно сделать, чтобы наследовать жизнь вечную, и как достичь большего духовного совершенства (Мф. 19: 20: «Чего еще не достает мне?»). Архимандрит Рафаил (Карелин) о сути монашеского пути говорит так: «Монашество – это поиск непрестанного богообщения… Поэтому центром монашеской жизни является молитва… Монашество – это непрестанное искание Божественного света, который псалмопевец Давид назвал «ликом Бога» (см. Пс. 26: 8-9)».

О Божественном свете и Божественной благодати архимандрит Рафаил говорит еще следующее: «Истинная жизнь – это Божия благодать. Земная жизнь с ее текучестью и временностью – это странный синтез жизни и смерти, это полужизнь. По отношению к вечности – это эмбриональное состояние души, это не бытие, а бывание или пребывание… Благодать – это источник всякой жизни и всякого бытия, это сила освящения и будущего преображения, то есть безконечная цель сотворенного мира, а оскудение благодати – это умирание мира и апокалиптические катастрофы как видимые признаки его агонии… Монах через очищение сердца, молитву и аскезу стремится стяжать Божественный свет в своей душе, но этот свет является в то же время и стержнем мироздания; и потому свет, который стяжал монах в своем сердце, преображает весь мир… Мистическое учение о Божественном свете, являющееся сердцем Православия, чуждо миру… Монашеская жизнь – это искание Фаворского света… Характерно, что учение о Фаворском свете, пронизывающее всю патристику, рационалистический Запад называет ересью паламизма и суеверием исихастов… Католики и рационалисты в Православии потеряли в и дение различия между свойствами духа и души, подменили одно другим… О Фаворском свете может знать только тот, кто стяжал его сам»^[116].

Стяжание Божественного света является следствием общения с Богом: «Когда сходил Моисей с горы Синая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лице его стало сиять лучами оттого, что Бог говорил с ним. И увидел Моисея Аарон и все сыны Израилевы, и вот, лице его сияет, и боялись подойти к нему» (Исх. 34: 29-30).

Афонский старец Иосиф Исихаст, когда его попросили сравнить Божественный свет со светом физическим, так рассказал – основываясь, конечно, на собственном опыте – об осиянии человека Божественным светом: «В сравнении с Божественным Светом свет мира сего, бывающий в тот час, когда солнце стоит в зените, является тьмою. Удивительно, каким образом совершается это (личностное. – Авт.) общение и соединение Безпредельного и Нетварного с тварными и ограниченными людьми, которые благодаря ему становятся богами и сынами Вышнего (Пс. 81: 6: «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы»). Только тогда человек чувствует и удостоверяется всем своим существом, что он – образ и подобие Самого Бога (т. е. человек тогда в очень большой мере, с сильнейшей отчетливостью ощущает себя духовной личностью. – Авт.). Всякое пространственное и временн о е телесное ограничение исчезает, человек оказывается вне места и пространства и среди нерушимого мира ощущает себя подобным Богу, посредством Его энергий ощущает, что и сам он – бог в Боге, не ведая, каким образом и в какой мере это может быть. Он не помнит ни о чем из своего прежнего опыта и прежней жизни и знает лишь Бога, в Котором заключен, знает, что «благ Господь» (1 Пет. 2: 3: «Ибо вы вкусили, что благ Господь»). Человек не недоумевает, не дивится, не исследует (ибо это было бы уже взглядом «со стороны». – Авт.), но в полноте приобщается некоего безграничного счастья, которое кажется ему не чужим (ибо там нет уже отчужденности. – Авт.), но своим и естественным (состояние без отчужденности естественно для человека, а пребывание в состоянии отчужденности – противоестественно. – Авт.)… Происходит это… в часы молитвы (т. е. является следствием молитвенного богообщения. – Авт.)… Человеческое старание и воля не добавляют к этому ничего, но это дается от Бога как дар (т. е. по абсолютно свободной воле Божией. – Авт.) чистым сердцем, ибо они, по слову Господню, «Бога узрят» (Мф. 5: 8)»^[117].

Вспомним: «…тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их» (Мф. 13: 43). И у пророка Даниила: «…И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде – как звезды, вовеки, навсегда» (Дан. 12: 2-3).

Такие важнейшие духовные понятия, как Божественный свет, богообщение и образ и подобие Божие в человеке, тесно взаимосвязаны. Вот как об этом рассуждает святитель Илия Минятий: «Душа есть образ Божий… в блаженстве она силою Божественного Света восприимет образ Самого Бога. «Взирая на славу Господню, – говорит апостол Павел, – преображаемся в тот же образ от славы в славу» (2 Кор. 3: 18). И Иоанн говорит: «будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1 Ин. 3: 2). Итак, кто спрашивает, что такое душа, пусть узн а ет, что душа есть величайшее дело Божественного Света, есть живой отпечаток Святой Троицы (отсюда и «печать дара Духа Святаго», т. е. печать образа Божия. – Авт.). О неувядающая красота души! Как вы, христиане, представляете себе Царство Небесное, райское блаженство, славу праведных? Это не что иное, как созерцание Лица Божия. Так прекрасен Лик Божий, что святые ангелы готовы всегда на него взирать. Они с жаждою смотрят на этот неисчерпаемый источник Света неприступного. Поэтому Петр и говорит: «во что желают приникнуть ангелы» (1 Пет. 1: 12). Если бы Он на мгновение явился в аду, ад превратился бы в рай, и если б Он на мгновение скрылся из рая, – рай превратился бы в ад. Образ этого Божественного Лика есть душа» («Слово о душе»)^[118].

Личностное общение с Лицами Святой Троицы и с другими сотворенными Ими по Своему образу личностями – ангелами и человеками – Священное Писание называет светом (при свете мы видим других), а отсутствие этого общения – тьмой (когда темно, мы никого не видим). «Аз есмь свет мiру», – говорит Господь (Ин. 8: 12). «Если мы говорим, что имеем общение с Ним, а ходим во тьме, то мы лжем и не поступаем по истине, – свидетельствует апостол Иоанн. – Если же ходим во свете, подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом, и Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха» (1 Ин. 1: 6-7). Мы возвещаем вам жизнь вечную, говорит в другом месте возлюбленный ученик Господа, «чтобы и вы имели общение с нами: а наше общение – с Отцем и Сыном Его, Иисусом Христом» (1 Ин. 1: 3).

Молитва – это свет богообщения. Если он меркнет, то человек погружается в непроницаемый мрак богооставленности и перестает видеть себя самого и других. Бог становится для него не Живым Богом, с Которым он пребывает в живом общении, а отвлеченно-рассудочной идеей.

При отсутствии богообщения не может быть настоящего общения и с другими личностями; и наоборот: если нет любви к сотворенным Богом личностям, то нет и истинной любви к Богу, а значит, нет личностного с Ним общения. «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме. Кто любит брата своего, тот пребывает во свете» (1 Ин. 2: 9-10). «Не любящий брата пребывает в смерти» (1 Ин. 3: 14). Кто далек от любви, учит святой Ефрем Сирин, тот «проводит дни свои в сонном бреду», «лишен света и живет во тьме»^[119]. «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4: 16).

 

«Знаменитые подвижники Церкви, такие как преп. Антоний Великий, преподобный Евфимий, Ефрем Сирин, Нил Подвижник, Силуан Афонский и другие словесно изображаются как «Отцы всемирные». Такая характеристика не служит признаком только широты распространения их учения, но и является одним из свойств их личности. Точнее говоря, она указывает на то свойство их личности, которое выражено в широком распространении их учения и примера их жизни. Истинный монах – это человек всемирный. И цель монашества – совершенство человека, которое совпадает с воссозданием его как вселенского (глобального) человека.

Человечество нельзя найти где-то вне людей, в безвоздушном пространстве. Человечество находится в человеке: в каждом человеке. Первый человек имел в себе потенциально весь человеческий род. «Ибо хоть Адам из земли единый сотворен, но в нем были смыслы преемства всего рода человеческого» (святитель Афанасий Великий, «Против ариан»). Но и каждый человек имеет от природы в себе целое человечество. Но движимый себялюбием, которое есть мать всякой человеческой страсти, он боязливо ограждает себя в своей обособленности и не в силах даже увидеть единство человеческого рода. Он не может принять и вместить в себе все человечество, то есть стать истинной человеческой личностью. Всемирность, будучи качественно особым состоянием, не может осуществиться путем взаимных уступок людей, пусть даже всех людей во всем мире, но только взаимным охватом и взаимным вхождением в каждую конкретную человеческую личность. Всемирность не уничтожает, но выявляет личность. Точнее говоря, всемирность есть признак истинной личности, истинно ипостасной личности.

Впадение человека в грех привел к расчленению человека изнутри и разделило человеческий род на эгоцентричные личности. Отдаление от источника жизни – Бога – умертвило человека и сделало его чуждым ближнему и миру. Подчинение закону тления и смерти соделало его эгоцентричным и самолюбивым. Так было нарушено единство человечества в самой его основе, и разделение стало господствовать над ним.

Единство или разделенность человечества есть единство или разделенность всякого человека. И наоборот, единство или разделенность всякого человека отражается на всем человечестве. От того, каким образом всякий человек живет и действует, каким образом существует и проявляется в мире, зависит, объединяет ли или разделяет он всецелое человечество. Единство человека или человечества – это не пустое понятие, оно имеет реальное основание в человеческих личностях. Безипостасность или исчезновение ипостасти, т.е. личности, есть ни что иное, как ее распад.

Истинная всемирность основывает себя на всемирном человеке. А всемирное человечество созидается с открытием всемирных людей. Без таких людей могут быть всемирные события, но не может существовать подлинная всемирность. Это и происходит в наше время, когда пытаются основать всемирность только на отрицательных моментах новейшего времени. Но разве можно осуществить всемирность тогда, когда внутри человека царствует разделение, когда сама человеческая природа постоянно распадается и в людях все более водворяется эгоцентризм и самолюбие.