Логика языковых выражений (языковых единиц)

А. С. Кравец

ЛОГИКА СМЫСЛА [*]

 

В данной работе мы хотели бы рассмотреть одно из самых существенных свойств смысла: его логичность.

В самом общем толковании смысл – это некоторая мысль, стоящая за знаком или подразумеваемым знаковым выражением.[1]

Смысл – это идеальная сущность, феномен интеллегибельный, т. е. умопостигаемый, он неразрывно связан с человеческим мышлением. Поэтому подлинное царство смысла в духе, в сознании человека. Но человеческие смыслы могут передаваться другим людям, т. е. транслироваться в культуре, быть понятыми людьми только в том случае, если они обретают свою вторую, знаковую, форму существования, если они выражены в языке.

Язык представляет собой продукт развития человеческой культуры. Это специально созданная для выражения смысла искусственная система, всеобщий хранитель и транслятор человеческих смыслов. Смысл, выраженный в языке, представляет собой отчужденную от человека, творца и носителя смысла, форму его существования.

Обмен смыслами в культуре возможен именно благодаря языковой, т. е. опредмеченной в знаках, форме его существования. В языке смысл обретает устойчивую и доступную для понимания форму своего существования. Однако язык отнюдь не является неким пассивным хранилищем смысла (т. е. бледной его тенью), он активно способствует развитию и творчеству смыслов. В коммуникативной деятельности взаимно проникают друг в друга законы мышления и законы построения языковых выражений, эти два ряда законов являются конгруэнтными, они взаимно накладываются друг на друга и соответствуют друг другу.

Не смотря на огромное разнообразие творимых человеком смыслов, различающихся своим содержанием, существует общее правило для их творчества: они должны быть логичными.

Но что такое логичность? Очевидный ответ выглядит довольно просто: логичное – это то, что подчиняется законам логики. В самом общем смысле логика – это наука о формах правильного (допустимого, разрешенного) мышления. Уже Аристотель сформулировал законы и силлогизмы правильного мышления, и эта логика получила при дальнейшей доработке название формальной. По существу, такая логика обосновывает правильные выводы из суждений. Известно, что для Аристотеля объектом приложения норм логики служил греческий язык.

Вопрос о приложимости формальной логики к обыденному языку и коммуникации дискутируется весьма продолжительное время. Уже в самом названии «формальная логика» как бы допускается мысль, что естественный язык обычно выходит за пределы указанной формальности. Было несколько

попыток предложить программу формализации языка. Большинство из них окончились неудачей. Л. Витгенштейн в своих поздних «Философских исследованиях» довольно критически оценил попытки формально-логической терапии естественного языка. С его точки зрения, усилия, направленные на создание некоего идеального (с точки зрения канонов формализации) языка, равноценны попыткам устранения трения при движении. Но для движения необходимо трение, ибо на идеально скользкой поверхности оно невозможно.

Следует отметить, что попытки создания логик, учитывающих богатство естественного языка и речи, в целом оказались продуктивными для развития современной логики, поскольку стимулировали развитие ее новых направлений, например, модальных и интенсиональных логик.[2]

Развитие в 60-х годах теории речевых актов,[3] в которых высказывание рассматривается как действие говорящего, направленное на достижение определенной цели, вновь обострило проблему соотношения логики и естественного языка. Проблема состояла в том, что понимание речевых актов базируется на умозаключениях, которые выводятся не столько из эксплицитной, манифестируемой в речи формы высказывания, сколько из имплицитных предпосылок, включающих распознавание намерений говорящего, учет контекста и социокультурных норм коммуникации. Безусловно, классическая логика не рассчитана на учет этих факторов.

Никто из дискурсантов не отрицал логичности речевых актов. Дискуссия развернулась по вопросу, что это за логика? Дж. Локофф назвал ее «естественной логикой», т. е. логикой, присущей употреблению естественного языка. Основное противостояние развернулось по вопросу: можно ли построить такую логику (формализованную систему), которая учитывала бы особенности естественной логики, или же различия между естественной логикой и требованиями формализации являются настолько принципиальными, что ни о какой формализованной логике речевых актов не может быть и речи.

Помимо присущей языку неоднозначности лексем существует ряд других барьеров на пути формализации естественной логики. К числу возникающих препятствий на пути формализации естественного языка можно отнести следующие.

1.Вывод следствий из суждения предполагает использование формальных символов, таких как ~ (отрицание), (конъюкция), (дизъюнкция), (следование), (x) (квантор всеобщности), (квантор существования), (квантор единственности) Обычно считается, что в языке им соответствуют слова «не», «и», «или», «если», «все», «некоторые», «определенный, единственный».

Существуют два подхода к проблеме. Одни считают, что различия между формальными символами и словами естественного языка не столь существенны, другие – абсолютизируют различия между ними, считая естественный язык в принципе неформализуемым. По мнению Г.П. Грайса, «оба подхода являются крайностями, которые можно преодолеть в рамках естественной логики». «Тем самым имеет право на существование неупрощенная, и потому более или менее несистематическая логика, логика естественноязыковых аналогов формальных символов; упрощенная формальная логика может подкреплять и направлять эту логику, но не в коем случае не вытеснять и не подменять ее. На самом деле эти две логики не просто отличаются друг от друга – они могут и противоречить друг другу: правила, верные для формального символа, могут нарушаться для его естественноязыкового аналога».[4]

2. В естественном языке является обычным употребление так называемых указательных (дейктических) элементов: здесь – там, мой – твой, этот, времена глаголов. «Дейктическим называется такой элемент, у которого в состав значения входит идентификация объекта – предмета, места, момента времени, свойства, ситуации и т. д. – через его отношение к речевому акту, его участникам или контексту».[5]

По существу, естественный язык ставит говорящего в превилегированное положение во Вселенной, именно от него как некоего смыслового центра исходят все все референции, дейктические привязки сказанного к ситуации. В последние годы были разработаны формально-логические системы (Монтегю, Скотт), в которых удалось учесть формальную привязку высказываний к определенному миру (например, миру говорящего). И все же трудности с формализацией индексов (указателей) полностью не преодолены, тогда как в рамках естественной логики привязка высказывания к контексту (миру), определенному фигурой говорящего, является вполне естественной и необходимой для понимания.[6]

3. В формальной логике все следствия выводятся из эксплицитно выраженного в суждении смысла. В коммуникативной практике возможны импликации на основе учета экстралингвистических факторов. Другими словами, смысл сказанного дополняется смыслом недосказанного, не выраженного в языке, что учитывается естественной логикой.

4. В формальной логике логические следствия выводятся на основе учета истинностных значений высказываний. Однако многие речевые акты (перформативы) не имеют истинностного значения (просьбы, вердикты, обещания и т. д.), поэтому импликатуры речевых актов выводятся на основе других критериев (искренности, успеха), учитываемых естественной логикой.

5. Наконец, следует остановиться на проблеме косвенных смыслов (метафора, ирония, намеки, риторические приемы), которые являются подлинной мукой для формальной логики. При употреблении косвенных смыслов человек говорит буквально одно, а имеет в виду совсем другое. Естественная логика дает ключ к расшифровке косвенных смыслов и позволяет определить для этого случая логику импликаций.

 

Логика языковых выражений (языковых единиц).

В начале мы рассмотрим основные смыслонесущие элементы языка – слова и предложения. В системе языка слова (лексемы) образуют отнюдь не хаотичный набор. В языке просматривается некая смысловая иерархия слов, выражающая отношения общего и единичного (родо-видовые отношения), целого и части, эквивалентности (синонимия), противоположности (антиномия). Все полнозначные слова (т. е. кроме союзов, предлогов и т. д.) тяготеют к двум основным семантическим семействам, к именам и предикатам. В функцию первых входит обозначение объектов, функцией вторых является обозначение свойств.

Система слов (лексикон науки) напоминает детали большого конструктора, из которого можно образовывать полнозначные единицы смысла – предложения. Но именно для того, чтобы образовывать правильные смыслы в предложениях, слова должны иметь какие-то семантические «зацепы», они должны логично накладываться друг на друга в синтагмах (т. е. последовательностях слов в предложении).

Уже Аристотелю была известна таксономия имен, задающая гиперо-гипонимическую (т. е. родо-видовую) структуру. Ю. С. Степанов представляет ее в виде дерева последовательных дихотомий:[7]

Здесь (1) означает метазнаки, т. е. предельно общие имена любых совокупностей, т. е. имена: совокупность, класс, множество, список, объединение и т. д.; (2) – имена вещей (объектов); (3) имена неживых предметов; (4) имена живых предметов; (5) – имена неодушевленных предметов (растений); (6) имена одушевленных предметов; (7) – имена животных; (8) – имена лиц (людей). Для данной схемы характерно включение каждого последующего в именовании класса предметов в предыдущий, и поэтому все имена, образующие гиперо-гипонимическую структуру, обладают экстенсиональной природой. Термины интенсионал и экстенсионал взяты из логики. Интенсионал – это смысл понятия, а экстенсионал – это те объекты, которые входят в объем понятия.

Однако приведенная схема не является идеальной. Она не включает в себя огромное количество имен. Вспомним еще раз заключение Витгенштейна о том, что естественный язык не идеален и его нельзя уложить в прокрустово ложе теоретико-множественных отношений.

Экстенсиональные имена применяемы как к классу предметов, так и к отдельному предмету. («Человек» и имя класса и имя отдельного человека). Из общих экстенсиональных имен можно образовывать индивидуальные имена (т. е. имена объектов, входящих в класс) с помощью уточняющих дескрипций и дейктики (дом: деревянный дом, каменный дом и т. д., пояс: мой пояс, его пояс, твой пояс и т. д.). Индивидное имя обладает денотатом, т. е. единственным значением из экстенсионала.

Классы с экстенсиональной структурой могут именовать не только предметы (в субстанциональном смысле), но и феномены духовной жизни человека, например, идея, слово, предложение и т. п. Однако существуют имена, не имеющие экстенсиональной структуры. Обычно это имена, образованные от глаголов и прилагательных, например, нежность, плавание, высота.

Известно, что один и тот же денотат может определяться различным смыслом (интенсионалом), например, Утренняя Звезда= Вечерняя Звезда= Венера. Различные имена с экстенсиональной структурой могут заменяться в предложениях, если они имеют один и тот же денотат, но разные смыслы. Это правило было известно еще Лейбницу. Например, Ученик Платона (Аристотель) построил систему формальной логики=Воспитатель Александра Македонского (Аристотель) построил систему формальной логики. Однако такая замена имен невозможна в так называемых контекстах мнения (в предложениях, имеющих структуру: N знал, думал, предполагал что… и т. д.). Например, предложения, Иван знал, что ученик Платона построил систему формальной логики и Иван знал, что воспитатель Александра Македонского построил систему формальной логики логически не эквивалентны в силу несовпадения личностного и общезначимого смыслов имен. (Иван мог и не знать, что Аристотель был воспитателем Александра Македонского).

Смысл имени обычно задается на основе какого-либо признака, характеризующего класс предметов. Однако не надо думать, что эти признаки всегда выражают какое-либо объективное свойство предмета. Многие имена образуются на основе прагматических, оценочных отношений к характеризуемому предмету, например, негодяй, подлец, трус.

Помимо гиперо-гипонимических отношений в иерархии имен просматриваются отношения части и целого, которые нельзя смешивать с отношением общего и единичного. Такое смешение может приводить к абсурду. Например, можно сказать стул входил в состав мебели (единичное-общее), но нельзя сказать ножки стула входили в состав купленной мебели (здесь ножки стула неверно трактуются как самостоятельный элемент класса «мебель»).

Вернемся теперь к предикатным именам, или просто к предикатам. Их так же можно классифицировать по группам. Например, Аристотель в «Категориях» (IV, 1b) выявил десять типов предикатов: сущности (субстанции), количества, качества, отношения (соотнесенности), места (где?), времени (когда?), положения, обладания (состояния), действия, претерпевания. В более обобщенном варианте типы предикатов могут быть объединены в три группы: сущности, свойства (состояния) и отношения.[8]

Важная семантическая функция предикатов состоит в том, что они характеризуют с какой-либо стороны предмет, выражающий субъект предложения. В этом плане они имеют принципиально дополнительный характер в завершении смысла. Именно они придают законченность мысли в соединении с предметным именем. Сами предикаты (в особенности выраженные глаголом и прилагательным) не образуют класса, им не присуща гиперо-гипонимическая структура. Действительно, само по себе свойство не существует отдельно от предмета. Более того, один и тот же предикат может характеризовать весьма различные предметы. Двигаться может и планета, и машина, и животное.

Поскольку предикаты не имеют самостоятельного существования, они не соотносимы с денотатом по тому же принципу, что предметные имена. Они не могут составлять экземпляры класса, на которые можно было бы указать пальцем или как-то перечислить. Нельзя сказать красное это, а всегда – красная роза, красный флаг, красный закат. Конечно, это не значит, что предикаты ничего не отражают в реальности. Безусловно, они способны отражать какие-либо свойства, но свойство – это не отдельный самостоятельный предмет.

Поскольку целостный смысл выражается пропозицией (соединением имени с предикатом), важнейшее значение приобретает вопрос, по каким признакам происходит сочетание имен и предикатов. Логично было бы предположить, что определенным классам предметных имен соответствуют определенные парадигмальные списки (группы) предикатов. Это общее предположение напрашивается общефилософским соображением, что каждому классу объектов в мире присущ свой спектр возможных свойств.

Действительно, в лингвистике уже давно был выявлен принцип семантического согласования имен и предикатов.[9] Если исходить из схемы дихотомического деления класса имен на роды и виды, то этот принцип семантического согласования нетрудно сформулировать. Если взять наиболее общие имена, соответствующие начальной нумерации классов, то парадигмальный набор присущих им предикатов (как вес, размеры и т. п.) проходит через все классы. Наоборот, специфические признаки подклассов (в нашей нумерации это соответствует с 3-го и далее) не могут быть перенесены на класс, из которого они образованы. Так, признаки расти, дышать, размножаться не могут быть приписаны неживым предметам, а признаки думать, вычислять, планировать – именам, обозначающим класс животных.

К сожалению, как мы отмечали, все многообразие имен в языке не может быть уложено в последовательную гиперо-гипонимическую структуру. Более эффективно проблему сочетаемости слов в предложениях можно решить на основе семного подхода.[10]

Семы – это составляющие компоненты смысла слова. Смысл любого слова может быть разложен на эти семантические составляющие. Например, кобыла=лошадь + самка, холостяк=мужчина + взрослый + не состоящий в браке. На основе семного анализа можно сформулировать общее правило построения осмысленных синтагм: слова могут образовывать правильную синтагму, если у них есть общая (пересекающаяся) сема. Например, старый холостяк (общая сема – возраст), маленькая коробочка (общая сема – размер).

У синонимов все семы совпадают, у антонимов какие-либо семы находятся в контрарных отношениях. Замена в выражениях исходного слова на его синоним сохраняет смысл сказанного: Джон был карликом=Джон был очень маленького роста. Замена слова его антонимом приводит к отрицанию (противоположности) высказывания: В балетную школу принимали только девочек. # В балетную школу принимали только мальчиков. С позиции семного анализа можно сказать, какие сочетания слов могут приводить к бессмыслице или даже абсурду. Бессмысленными будут сочетания, не содержащие общих сем (фонема обоняла, зеленые идеи), абсурдными же те, которые сочетают контрарные семы: квадратный круг, женатый холостяк, живой труп.

В целом, правильное, т. е. имеющее смысл, предложение подчиняется трем кодовым программам: семантической согласованности слов, синтаксической управляемости последовательностью слов и лексической сочетаемости.[11] Только из осмысленного предложения, имеющего истинностное значение, можно делать правильные с логической точки зрения выводы. То, что выводится из предложения как логическое следствие, называется его импликатурами. Например, из предложения Эдвард вчера встретил свою сокурсницу по Кэмбриджскому университету можно сделать вывод – Эдвард учился в Кэмбриджском университете.

Среди предикатов можно выделить группы глаголов, которые предполагают очевидные импликации и преобразования смыслов. Например, свойством обратимости смысла обладают конверсивы (глаголы купил-продал, снял-одел и т. п.). Замена исходного предиката на его конверсив с изменением актантов действия, оставляет смысл предложения неизменным: Иван купил машину у Петра = Петр продал машину Ивану.

Особой логикой обладают фазовые глаголы: встать, сесть, прекратить, запретить, закипеть, растаять и т. д. Например, из предложения Вода в чайнике закипела следует вывод, что до этого времени вода в чайнике нагревалась, Николай прекратил работу, следовательно, ранее Николай работал.

Все правильно образованные смыслы предложения располагаются между тавтологией и абсурдом. Тавтология (война есть война, женщина есть женщина) обладает нулевой информативностью, вводя тему (война, женщина), она ничего не прибавляет в реме, мысль говорящего зацикливается в круге: с чего она началась, на том же и заканчивается. Поэтому тавтология не дает никаких импликаций. Абсурд разрушает смысл, он вводит невозможные ни в каком мире события, «положения дел» (зеленые идеи яростно спят) или синтагмы, в которых составляющие слова самоотрицают друг друга (квадратный круг, живой труп), поэтому из абсурда также невозможно сделать никаких логически последовательных выводов.

До сих пор мы рассматривали прямые смыслы языковых выражений, которые организуются по определенным правилам, важнейшим из которых является семантическое согласование имен и предикатов. Однако существуют выражения, которые, на первый взгляд, грубо нарушают семантическое согласование, но тем не менее имеют смысл. Речь идет о так называемых косвенных (или переносных) смыслах. Косвенный смысл употребляется в метафорах, иронии, намеках, в риторических выражениях, например, от любви остался только пепел; наш начальник – дубина.

Косвенные смыслы всегда сигнализируют о себе либо нарушением семантической согласованности, либо своим несоответствием контексту, поэтому они в какой-то степени алогичны. Именно наличие этой алогичности, семантической несогласованности слов внутри предложения служит сигналом для реципиента (слушающего), что нужно как-то перетолковать буквальный смысл сказанного, найти за ним какой-то другой смысл, который восстановит семантическую норму в своих правах.

При употреблении косвенных смыслов мы, по существу, сталкиваемся с двумя смыслами, между которыми слушающий должен осуществить переход, если он считает, что говорящий вполне логичен и хочет сообщить ему нормальный (т. е. соответствующий нормам языка) смысл. Речь идет о буквальном смысле, который манифестирован в языковом выражении и который отклоняется от языковых конвенций, и о подлинном смысле, который скрывается за буквальным, т. е. существует в имплицитной форме. Буквальный смысл – это то, что говорит человек, а подлинный – это то, что он имеет (подразумевает) на самом деле в виду.

В определении косвенного смысла нет должной четкости: одни считают, что косвенный смысл и есть буквальный смысл, другие косвенным смыслом считают имплицитный, т. е. подлинный и перетолкованный смысл сказанного. По нашему мнению, термин «косвенный смысл» имеет прежде всего операциональное значение. Лингвисты маркируют этим термином то языковое выражение, которое для понимания сказанного требует особой интерпретативной работы, т. е. дополнительного умозаключения от буквально выраженного смысла к скрытому, подлинному смыслу. Другими словами, мы говорим, что выражение употреблено в косвенном смысле, когда за его выраженным на поверхности (т. е. прямым и общезначимым) смыслом лежит скрытый и подлинный смысл.

В основе понимания косвенного смысла лежит операция переноса значений. Возьмем выражение Петров – заяц. Буквально сказанное нарушает семантическое согласование имени и предиката. Исходя из презумпции, что люди обычно не нарушают языковых конвенций, можно предполагать, что мы имеем дело здесь с косвенным смыслом, требующим перетолкования смысла слова «заяц». Нахождение подлинного смысла сказанного возможно, если мы выделим в слове «заяц» типичную (ядерную) сему, т. е. наиболее характерный компонент смысла – трусливое животное, и попытаемся связать этот типичный смысл с именем «Петров». На рисунке этот процесс представлен стрелками семантического согласования:

Связь (1) – буквально сказанное, которое является отклонением от нормы. Связь (2) явно не выражается в сказанном, но именно выражение заяц – трус является типичным для истолкования смысла слова «заяц». Связь (3) переносит сему трус (характеристику поведения животного) на характеристику человека: Петров – трус. Последний смысл уже соответствует норме и является подлинным смыслом употребленной метафоры.

Итак мы рассмотрели смысловое содержание языковых единиц (слово, синтагма, предложение) с точки зрения их логических возможностей, т. е. выведения из них логических следствий. Конечно, в строгом значении логическое следствие можно вывести лишь из законченной мысли, т. е. из предложения, но слова в составе предложения подчиняются естественной логике семантического согласования, опосредованно отражающей связь вещей, их свойств и отношений. Все следствия, которые мы можем вывести из предложения, получили название импликатур. Однако существует еще одна существенная и неучтенная нами связь смысла предложения с предпосылочным смыслом, который выражается пресуппозицией.

Пресуппозиции можно выявить, восстановить из смысла предложения, но в строгом смысле они не являются импликацией. Импликация зависит от истинностного значения (истина/ложь) предложения, тогда как пресуппозиция не зависит от него, она полагается пропозициональным смыслом, который, как известно, абстрагируется от модусов предложения.

Возьмем два взаимоисключающих предложения: У Ивана заболела жена, У Ивана жена здорова. Общей пресуппозицией этих предложений будет предложение У Ивана есть жена, независимо от того, какое из них будет истинным, а какое ложным. «Пресуппозиция – это особая разновидность семантического следствия».[12]

Особенность пресуппозиции как раз и заключается в том, что она является предпосылочным смыслом для формирования как истинных, так и ложных предложений. И наоборот, если пресуппозиция является ложной, то она подрывает смысл сказанного. Например, если кто-то сказал Закройте окно, то эта фраза предполагает пресуппозицию, что в комнате существует хотя бы одно открытое окно. Но если в комнате нет ни одного окна, то присутствующие в ней люди сочтут сказанное как нарушение смысла или какую-то ошибку говорящего.

Наиболее типичными являются экзистенциальные пресуппозиции, т. е. пресуппозиции существования объектов, о которых идет речь в предложении. Возьмем простой пример: Нынешний король Франции лыс. В нем, если иметь в виду современный контекст, нарушается пресуппозиция существования «короля». Можно было бы сказать, что у данного имени нет референта. Данное высказывание нельзя опровергнуть противоположным: Нынешний король Франции не лыс. П Стросон считает, что подобные высказывания с отсутствующим референтом все-таки имеют смысл, но не имеют истинностного значения (как ложного, так и истинного). Такая ситуация была названа провалом истинности.[13] Стросон указал, что пресуппозиция существования в приведенной фразе восстанавливается в некоторых контекстах, например, по отношению к Франции XVII века, и будучи произнесенной в этих условиях, она могла бы быть либо истинной, либо ложной.

Специфика экзистенциальных пресуппозиций заключается в том, что они вводят (предполагают) тот мир, в котором сказанное обретает свой смысл. Иногда это введение в предполагаемый мир становится явным. Например, в сказочном сюжете: В городе N жил-был маленький мальчик (пресуппозиция). Мальчик мечтал стать клоуном (пропозиция); в математических текстах: допустим, что параллельные прямые в нашем пространстве не пересекаются… и т. д. Отсюда следует, что воображаемые сказочные или нереальные предметы могут вводиться пресуппозицией существования и порождать соответствующие смыслы предложения. Однако здесь существует строгое правило: при формулировании смысла предложения (текста) в нем нельзя смешивать воображаемые и реальные миры, т. е. предполагать альтернативные пресуппозиции. Например, предложение Санта-Клаус примчался на оленях, предполагает существование сказочного персонажа и вполне осмысленно. Однако предложение Я пообедал с Санта-Клаусом вводит две пресуппозиции, исключающие друг друга: говорящего в реальном мире и существования нереального персонажа в сказочном мире. Поэтому в целом оно воспринимается как абсурдное.

Помимо экзистенциальных пресуппозиций существуют еще фактивные, связанные с истиной полагаемого факта в контекстах мнения (например, Николай знает, что Земля больше Луны). Здесь пресуппозицией является Земля больше Луны. Кроме того существуют категориальные пресуппозиции, связанные с отнесением имени к определенному семантическому классу, например, (1) Наполеон решил создать боеспособную армию и (2) Наполеон вилял хвостом. В первом случае предикативная группа порождает пресуппозицию существования лица, во втором случае – собаки.

Наш анализ логических возможностей языковых единиц завершен. Мы рассмотрели, выражаясь языком физики, статический аспект логики смысла, абстрагируясь от реалий живой речи. Далее мы перейдем к динамике, т. е. к речевым актам, в которых логические возможности выведения следствий значительно богаче.