Я свинья. Я запятнала свою германскую честь 20 страница

– Господин Лансдорф, – с достоинством ответил Вайс, – полагаю, моя шея пострадает только в том случае, если я не буду вам лично обо всем докладывать.

– Именно это я и хотел сказать...

 

 

В канцелярии обер‑шрайбер вручил Иоганну коротенькую почтовую открытку. Приятель Вайса, некий Фогель, унтер‑офицер зондеркоманды, расквартированной в Смоленске, приглашал Вайса на рождество в Москву.

Сообщив об этом приглашении обер‑шрайберу и заметив шутливо, что русские так ленятся отдавать свои города, что приходится их поторапливать, Иоганн предоставил обер‑шрайберу в свою очередь возможность посмеятись над медлительностью русских и затем удалился в гараж. Здесь он с помощью того же московского носового платка, пропитанного химикалиями, проявил открытку и расшифровал красновато‑коричневые цифры, нанесенные косо и плотно тончайшим пером:

 

Варшава, Новый свет, 40. Варьете «Коломбина». Николь. Номер вашей квартиры. Возраст вашего отца...

 

Иоганн отлично понимал, что сейчас полностью в распоряжении Дитриха, и поэтому для поездки в город достаточно позволения одного Дитриха, но все же счел необходимым попросить разрешения также у Штейнглица, чем еще больше расположил его к себе. Не довольствуясь всем этим, Вайс явился еще и к Лансдорфу, доложил, что едет в Варшаву, и спросил, не будет ли каких приказаний, демонстрируя этим, что главным своим хозяином он считает Лансдорфа, а не кого‑нибудь иного.

Лансдорф поручил купить ему соляно‑хвойных таблеток для ванн. Легкого слабительного. Поискать в магазинах книги, изданные не позже девяностых годов прошлого века. Пояснил:

– Я люблю только то, что связано с моей юностью. – Прикрыв глаза бледными веками, добавил; – Она была прекрасна.

Дитрих попросил купить ему пирожных на Маршалковской в кондитерской «Ян Гаевски», а Штейнглиц – кровяной колбасы. Денег майор не дал, но зато дружески посоветовал Вайсу для профилактики зайти после посещения Варшавы в санитарную часть.

Чин ефрейтора и медаль открыли перед Иоганном новые возможности.

Он остановил первую же попутную грузовую машину, приказал солдату пересесть из кабины в кузов, дал шоферу пачку сигарет и велел гнать в Варшаву «со скоростью черта, удирающего от праведника».

Настроение у Иоганна было отличное. Этакое залихватское жизнерадостное ощущение удачи и, как после экзаменационной сессии в институте, жажда праздности в награду за труд. И он позволил себе «распуститься», запросто поболтать с шофером о том о сем... Что бы там ни было, с делом, которое ему поручено, до сих пор он, пожалуй, справлялся, а ведь ничто так не бодрит человека, как сознание исполненного долга.

И он уже считал себя настолько закаленным, неуязвимым, что даже бесстрашно высказывал презрительные суждения о русских, не испытывая при этом отвращения к самому себе.

И он задорно спросил шофера, сутулого, пожилого солдата с лицом, изборожденным грубыми продольными морщинами:

– Ну что, скоро возьмем Москву – и конец войне?

Шофер, не поднимая усталых глаз, заметил угрюмо:

– Ты считаешь, что война с русскими уже кончается, а они считают, что только сейчас начинают воевать с нами.

– А сам ты как думаешь?

– Хайль Гитлер! – сказал шофер и, не отрывая правой руки от баранки, приподнял указательный палец.

По произношению Иоганн угадал в нем южанина.

Шофер подтвердил это предположение.

– Есть немцы, которые пьют только пиво, другие – только шнапс, но есть и третьи – они любят вино. – Покосился на Вайса; – Да, я из Саара, а ты, сразу видно, прусак.

– Да, я прусак, – в свою очередь подтвердил Иоганн. – Знаешь, как в одной умной книге написано о Пруссии: «Пруссия не является государством, которое владеет армией, она скорее является армией, которая завладевает нацией».

Шофер сказал подозрительно:

– Для прусака ты что‑то слишком образован.

– Это потому, что я племянник Геббельса.

– Правильно, – согласился шофер. – Только для полного сходства не хватает, чтобы тебе ногу перешибли.

– Не теряю надежды.

– Русские тебе помогут.

– Не успеют: скоро им конец.

– Ты что, из похоронной команды, как твой дядя? Он их давно всех похоронил.

Вайс сделал вид, что не понял опасного намека, осведомился:

– Ты, видно, старый солдат? В первую мировую сражался?

– Да. До Урала дошел.

– Ну! – удивился Иоганн. – Да ты герой!

Шофер спросил:

– А ты лесорубом когда‑нибудь работал?

– Нет.

– Ну ничего, русские научат. Они нас на Урале научили лес валить. В первую мировую не весь вырубили, на вторую оставили. Лесов там много, на всех хватит.

– Ты что‑то глупо шутишь, – строго заметил Иоганн.

– А я поглупел, – глухо сказал шофер. – Поглупел со вчерашнего дня, как открытку поздравительную получил: по поводу смерти героя моего последнего – младшего. А было у меня их трое. Три поздравительных на одного отца – многовато.

– Кури, – Иоганн протянул пачку.

Шофер взял сигарету, сказал печально:

– Курю. Но не помогает.

Иоганн посоветовал:

– Просись на фронт, отомстишь за смерть сыновей.

– Кому?

– Русским.

– У меня их в шахте завалило, – сказал шофер. – Понял? В шахте! Личная собственность рейхсмаршала Геринга эти шахты. Был приказ экономить крепежный лес в связи с военным временем. Вот костями моих сыновей и подпирали кровлю.

– Ради победы приходится приносить жертвы.

– Господину Герингу? Моих детей?

– Ты рассуждаешь как коммунист!

– Похоже? – Шофер склонился, что‑то поправил на дверце, у которой сидел Иоганн. Прибавил скорость, прижался к рулю и, не глядя на Вайса, предложил: – Давай еще закурим.

Иоганн полез в кариан за сигаретами. И тут шофер, резко толкнув Иоганна плечом, выбросил его из кабины. Машина, хлопая дверцей, помчалась по шоссе.

Иоганну повезло: он упал в кювет рядом с дорожныи столбиком. еще немного – и он разбился бы насмерть, ударившись об этот столбик.

Но хотя у Иоганна ныло все тело и в общем глупо было оказаться на дороге в столь бедственном положении, настроение у него не испортилось. Скорее даже наоборот. Такого немца, как этот шофер, он встретил здесь впервые. Ай да шофер! Побольше бы таких немцев!

Иоганн отряхнулся, привел себя в порядок. Да, вид у него неважный, и руку рассадил. Вот к чему может привести бесцельный «треп». Впрочем, разве такой уж бесцельный? Нет, кое‑что полезное для себя он извлек из этого разговора, кое‑что...

И, как ни печален был недавний урок, в следующей попутной машине, а ею оказался бензовоз, Иоганн снова завязал оживленную беседу с водителем, молодым парнем из Зальцбурга, бывшим ночным таксистом.

Посасывая эрзац‑сигару, изготовленную из бумаги, пропитанную раствором никотина, этот знаток злачных мест рассказал Вайсу, что и здесь, в Варшаве, можно порезвиться не хуже, чем даже во Франции, были бы деньги! С каждой поездки на его долю приходится десять литров первосортного американского или английского горючего – это на черном рынке то же, что и литр самогона, а с пол‑литром можно смело стучать ногами в дверь любой знакомой девочки.

– Да кто тебе поверит, что бензин американский! – рассмеялся Вайс.

Шофер обиделся, объяснил:

– Наша колонна авиацию обслуживает. Значит, бензохранилище фирмы «Стандарт ойл Нью‑Джерси» или «Ройял датч‑шелл», и до самого последнего времени они после каждого миллиона литров присылали премии: зажигалки, электрические фонарики, часы, портфели... Конечно, шоферам эти премии не достаются. Все начальству.

– Обходят?

– Закон природы.

Вайс сказал доверительно:

– Я ведь тоже шофер. Но на легковой не много возьмешь.

– А надо с умом. – Шофер достал засунутую за щитком над ветровым стеклом карту, протянул вайсу.

Иоганн развернул ее у себя на коленях.

Шофер объяснил:

– Кружки – базы. Дорога видел как идет! А я спрямляю проселками – вот и получается пять верных литров, помимо тех десяти.

Вайс долго смотрел на карту, запоминал. И когда отдал, еще несколько минут, напрягая сознание, вынуждал себя видеть эту карту и видел ее, словно она была нанесена незримыми красками на прозрачном ветровом стекле. Он сосредоточенно уставился в это стекло, но не замечал ни темных от дожля фольварков, ни прудов, как чешуей покрытых черной облетевшей листвой, ни серых грузовиков, в которых сидели солдаты в серой форме, с серыми лицами, не замечал он ни серого неба, ни серой дороги, ни серого дождя. Он видел только карту. И очнулся от оцепенения только в тот момент, когда вдруг отчетливо понял, что накрепко и очень точно запомнил эти кружки и тоненькие линии дорог в сетке квадратов. И тут же, подхватив последние слова шофера, предложил:

– Масло я могу достать. Что могу, то могу. В гараже банок пять есть...

– Чудак, – рассмеялся шофер. – Они же просят коровье!

До самой Варшавы Иоганн доехал в маленьком «Опеле», принадлежащем толстому немцу с розовым, младенческим лицом. Немец этот был в новеньком спортивном костюме, шея замотана пушистым вязаным шарфом, выглядел он настоящим щеголем. Увидев на груди Вайса новенькую медаль, похвалил:

– Герой! – И, подмигнув, указал на фляжку, болтающуюся на крючке: – Шнапс! И я тоже с вами выпью. – Видно было, что он очень дружески расположен к Вайсу.

Иоганн налил себе в пластмассовую крыжечку. Немец взял у него фляжку, выпил прямо из горлышка, сообщил:

– Формацевт концерна «ИГ Фарбениндустри». Еду в Аушвитц по коммерческому делу.

– Там же концлагерь!

– Вот именно! Вы, господин ефрейтор не страдаете бессонницей? – неожиданно осведомился он.

Вайс с недоумением взглянул на него:

– Кажется, нет.

Формацевт снисходительно похлопал его по плечу и объяснил:

– А то скоро я смогу порекомендовать вам таблетки.

– Какие таблетки?

– Те, которые мы там испытываем. Но комендант Освенцима просто негодяй. – Посетовал: – За каждую бабу просит по двести марок! А фирма назначила максимум сто семьдесят, нам нужно пока приблизительно сто пятьдесят голов. Если помножить, получится приличная сумма, превышать которую у меня нет полномочий.

– Вы что же, и мне предлагаете свою отраву?

– Детка, – снисходительно сказал формацевт, – одну на ночь – и дивный сон.

– А заключенным?

– Вместо десерта и без ограничения.

– Значит, смертельные дозы?

– Именно, – сказал формацевт. – Притом совершенно бесплатно. В интересах сохранения здоровья наших потребителей. Туда однажды пробрались какие‑то мошенники. – В голосе его послышалось негодование. – Они продавали заключенным какую‑то дрянь под видом цианистого калия. И большая часть выживала, но после столбняка, судорог и прочих мучений. И, представьте, оказалось, что почти все пострадавшие – евреи: они предпочитают самоубийство газовой камере. – Проговорил задумчиво: – Если б можно было обойтись без коменданта, я убежден, нашлось бы очень много желающих добровольно пройти все стадии испытания нашей экспериментальной продукции. Возможно, даже уплатили б за это припрятанными ценностями. – Оживился: – Вы знаете, где они прячут ценности? Это просто умопомрачительно!

Иоганн сжал челюсти, на щеках его заходили желваки. И вдруг он спросил:

– Что вы сказали о фюрере?

– Я – о фюрере? – изумился толстяк.

Иоганн, блестя глазами, повернулся к толстяку, повторил яростно:

– Нет, как ты смел мне, немецкому солдату, сказать так о фюрере? Ты посмел сказать «жаба»? Я тебе покажу жабу!

И Вайс ударил формацевта и долго и тщательно бил его в тесной кабине, потом оттащил его и сам сел за руль.

Машина медленно катилась по шоссе. Формацевт осторожно стонал, боясь снова взбесить чем‑нибудь солдата.

Вайс отходил от припадка внезапной ярости и клял себя за распущенность. Он считал, что достоин того, чтобы ему самому набили морду. Нет, так забыться, так забыться!

– Господин ефрейтор, – робко спросил формацевт, – куда вы меня везете?

– В гестапо, – механически ответил Вайс.

– Умоляю вас...

– Вы могли оскорбить меня, но фюрера!.. – сказал Вайс, обдумывая, что делать дальше с этим формацевтом: скоро контрольно‑пропускной пункт.

– Если вы выйдете из машины и три раза громко и отчетливо крикните: «Хайль Гитлер!» – я, пожалуй, прощу вас, – сказал Иоганн примирительно.

– О, извольте, извольте!

Иоганн притормозил. Формацевт вышел на обочину, вздохнул, прокричал, что от него требовалось, проявив при этом некоторое даже излишнее усердие, спросил заискивающе:

– Вы удовлетворены, господин ефрейтор?

– Вполне, – буркнул Иоганн.

Когда они миновали контрольно‑пропускной пункт, где наряд эсэсовцев проверял документы, формацевт со вздохом облегчения пожал руку Вайсу и воскликнул с чувством:

– Благодарю вас! А то я знаете как волновался!

– Я человек слова, – строго заметил Вайс.

И уже когда въезжали в предместье города, формацевт признался:

– Вы знаете, господин ефрейтор, сначала мне показалось, что вы сумасшедший, но потом я подумал, что сам иногда теряю контроль над собой, – в конце концов, ведь комендант лагеря – штандартенфюрер. Таково его звание. Очевидно, я неотчетливо произнес первые два слога, и вы подумали... И, клянусь, на вашем месте я поступил бы так же. – Лицо его было в кровоподтеках, но он продолжал просительно и льстиво улыбаться.

Вайс вышел из машины на Маршалковской и пренебрежительно махнул рукой формацевту.

Александру Белову по молодости лет не довелось наблюдать нэп. Он знал об этом периоде только по книгам и кинофильмам. Поэтому, вероятно, его представление о Маршалковской во время немецкой оккупации Варшавы как о нэпмановском вертепе не совсем точно соответствовало действительности. Но презрительное выражение его лица, высокомерное отношение к разного рода торгашам вполне соответствовали поведению и манерам германских оккупантов.

И в польских и в немецких армейских магазинах он держал себя надменно и, едва появившись на пороге, громко объявлял:

– Герр штурмбанфюрер поручил мне купить именно в вашем магазине...

Это производило должное впечатление.

Когда Иоганн выбирал слабительное в армейской аптеке, вошел дежурный врач в чине капитана и спросил, давно ли герр штурмбанфюрер страдает.

Иоганн сурово оборвал капитана:

– Господин штурмбанфюрер ничем не может страдать!

Это было так внушительно сказано, что капитан даже сделал непроизвольное движение рукой, чуть не выбросив ее в партийном приветствии.

И все‑таки к началу представления в варьете «Коломбина» Вайс опоздал. В связи с комендантским часом спектакли начинали с пяти часов. Тащиться в варьете с покупками и тем более на встречу со связным было крайне неудобно.

Поэтому Иоганн зашел в «Гранд‑отель» и сказал дежурному полицейскому офицеру, что он адъютант полковника Штейнглица и просит передать полковнику Штейнглицу этот пакет, если тот, как обещал, явится сюда с дамой. Если же полковник предпочтет отель «Палас», то тогда он сам вернется за покупками.

Номера, демонстрируемые в варьете, не произвели впечатления на Иоганна Вайса. Впрочем, ничего другого он и не ожидал, хотя ему раньше не доводилось бывать на подобного рода представлениях.

И когда девять тощих герлс в потертых парчевых трусах, пожилые и сильно накрашенные, болтали в такт музыке ногами, пытаясь скрыть под деланными улыбками, что для резвых телодвижений им не хватает дыхания, он смотрел на них с жалостью. Потом вышли двое, в плавках, с ног до головы покрытые жирной бронзовой мазью, и принимали позы античных статуй.

Торчащие ребра, ключицы наглядно свидетельствовали о том, что по карточкам эти артисты не получают ни жиров, ни мяса. Вслед за ними на эстраду выскочил клоун, изображавший Чарли Чаплина. В него стали кидать из зала огрызки яблок, окурки и кричали: «Юде!» Клоун ничего такого не делал, он даже не увертывался от отбросов.

Весь номер, оказывается, именно в том и состоял, что клоун позволял зрителям кидать в себя все, что попало. Он только защищал руками лицо.

Но вот что подметил Вайс. Этот клоун иногда вдруг на мгновение сбрасывал маску Чарли, и тогда выступало другое лицо – усики те же, но черная прядь, ниспадающая на бровь,и выдвинутая на мгновение вперед челюсть настолько подчеркивали опасное сходство, что Вайс невольно пугался за этого дерзкого человечка. Но через миг снова появлялся Чарли, ковыляющий в своих огромных, растопыренных в разные стороны плоских ботинках.

И когда объявили номер: «Два Николь два – партерные акробаты», – Вайс сделал непроизвольное движение, подавшись вперед.

В зале накурено, тесно, шумно. Военные пили пиво, доставали закуску в промасленной бумаге и раскладывали ее на свободном стуле. Если впереди сидел штатский, они клали ноги на спинку его стула.

Чины военной полиции водили по задним рядам электрическими фонариками и выпроваживали из зала солдат, если те начинали слишком вольно и настойчиво вести себя с уличными девками.

Вайсу не нужно было особенно напрягать зрение, чтобы узнать в этом идеально сложенном акробате, затянутом в черное трико, Зубова. Это был он. Только волосы его расчесаны на прямой пробор, брови тонко подбриты, губы слегка подкрашены. Он здорово работал, этот акробат Николь. Его партнерша, лица которой Иоганн еще не успел разглядеть, потому что он о ней не думал, как черная змейка, металась в руках Зубова, то оплетая его, то замирая в летящей позе на его вытянутой руке.

Им долго аплодировали.

И когда, выйдя на аплодисменты, Зубов высоко подбросил свою партнершу. а она, сделав в воздухе сальто, вдруг развернула наподобие крыльев полотнище со свастикой, зал заревел от восторга и устроил настоящую овацию.

Пройдя в артистическую с коробкой глюкозных конфет, купленных в буфете, Вайс толкнул дверь, на которой было написано на косо повешенной бумажке:

 

ДВА НИКОЛЬ ДВА

 

Он поклонился жирно намазанной женской физиономии, которую увидел в зеркале, и пробормотал:

– Фрейлейн, я восхищен вашим искусством. – Иоганн положил на подзеркальник свою коробку конфет и с улыбкой обернулся к Зубову.

Но тот встретил его улыбку невозмутимо равнодушно.

– Господин ефрейтор, – сказал Зубов, – ваши уважаемые родители, наверное, говорили вам, что входить в комнату к незнакомым людям, не постучав предварительно, неприлично.

– Виноват, – сказал Вайс. И находчиво предложил согласно паролю: – Я готов постучать шестнадцать раз.

Он ждал отзыва, но Зубов молчал.

Потом Зубов спросил:

– Вы, собственно, к кому пришли, господин ефрейтор?

– Я хотел бы принести свои поздравления Николь...

– Их двое – два Николь два, – напомнил без улыбки Зубов.

– О, я хотел бы представиться главному из них, – сказал Вайс, начиная испытывать раздражение. Он не понимал, почему Зубов с таким упорством не отвечает на пароль.

– Главный Николь – вот, – объявил Зубов и показал глазами на девушку, снимающую с лица грим.

Вайс подошел к ней, еще раз поклонился. Серые внимательные глаза встретились с сердитыми глазами Иоганна.

– Так это вы, господин ефрейтор, сидели на шестидесятом месте? Вы что‑нибудь хотите мне сказать?

– Да, – подтвердил Иоганн.

– Здесь?

– Если ваш партнер не возражает, я хотел бы вас куда‑нибудь пригласить.

Зубов сказал девушке:

– Я провожу его к Полонскому.

 

В небольшом пивном баре они молча пили у стойки пиво, сильно разбавленное водой.

Зубов заметил владельцу бара:

– Вчера, пан Полонский, водопровод не работал, и пиво было крепче.

– Сегодня водопровод тоже не работает, – сказал владелец бара.

– Откуда же столько воды?

– То, пан, мои слезы, – сказал владелец бара, – то мои слезы о гиблой моей коммерции.

Вошла девушка с чемоданчиком в руке, голова туго обвязана платком. Желтая бобриковая жакетка. Лицо еще лоснится от вазелина. Она взяла Вайса под руку и, передавая чемоданчик Зубову, скомандовала:

– Пошли!

Свернули в переулок, где было темно и торчали кирпичные развалины.

Прижимаясь к Иоганну, девушка говорила раздельно, строго:

– Я ваша связная. У него, – она кивнула на идушего сзади Зубова, – есть теперь свое особое задание. – Задумалась. – Полагаю, пока для нас с вами самой подходящей «крышей» будет... – запнулась, – ну, вы за мной, словом... ухаживаете. – Спросила: – У вас есть другие варианты?

– Нет, – чистосердечно признался Иоганн.

– Своему начальству завтра доложите о нашем знакомстве. Ну и о том, что ночевали у меня, что ли. Так будет, пожалуй, правдоподобней.

– Что правдоподобней? – спросил Вайс.

– Ах, – сердито сказала девушка, – ну, раз артистка, какие с ней могут быть еще церемонии! Верно?

– Да нет, вы ошиблись, – запротестовал Иоганн. – Они считают меня очень приличным молодым человеком.

– Вообще ничего не следует слишком подчеркивать, благовоспитанность тоже, – наставительно сказала девушка. – Во всяком случае, вам, ефрейтор.

– Хорошо, – согласился Вайс.

– Ну, ничего хорошего в этом нет. – Прижалась еще теснее. – Запомните. Я Эльза Вольф. Фольксдойч. Мать – полька. Отец, конечно, немец, офицер. Погиб. Я дитя любви. Родилась в Кракове. Католичка. Если спросят про партнера – любовник. Но скоро бросит. Что еще? Все, кажется. – Напомнила решительно: – Значит, будете у меня ночевать.

Иоганн взмолился:

– Но я же не могу. Я обещал Дитриху, Штейнглицу и наконец, Лансдорфу явиться вовремя. Я должен...

– Нет, не должны. Вы должны помочь мне обрести в вашем лице армейского покровителя: соседи начали меня притеснять. Спокойной ночи, – сказала она громко по‑немецки, обращаясь к Зубову.

– Ладно, спокойной ночи, – пробормотал Зубов и ушел.

– Куда он? – спросил Иоганн.

Эльза пожала плечами.

– Ну как же так, один...

– А вас не интересует, как я здесь одна и всегда одна?

– А Зубов?

– Николь – хороший парень, но он слишком полагается на силовые приемы. недавно он снова придумал аттракцион с пальбой.

– Извините, а сколько вам лет?

– По годам вы старше меня, по званию – не знаю – не знаю, – строго сказала Эльза.

– А вы давно?..

– Вернетесь, зайдете в кадры, попросите мое личное дело... – Посмотрела напряженным взглядом в глаза, добавила отрывисто: – Докладывайте, я слушаю...

Вайс сжато повторял ей все то, что готовил для информации. Она кивала, давая понять, что запомнила. Спросила:

– Это все?

– Нет, только главное.

– Неплохо, – похвалила она без улыбки. – Вы не теряли времени. Молодец.

– Благодарю вас, – и Вайс добавил слегка иронически: – товарищ начальник!

– Нет, – сказала она. И напомнила: – Я только ваша связная.

– Разрешите обратиться с вопросом?

– Знаете, – сказала она, – не нужно на меня обижаться. Вы думаете, я сухарь. А мне просто на шею хотелось броситься сначала Зубову, потом вам. Я так долго не видела своих... Так что вы хотели узнать?

– Это вы открыли у Зубова артистическое дарование?

– Я, – кивнула она с гордостью. – Существует специальный «циркуляр фюрера» о поддержании в народе хорошего настроения, и в связи с этим предоставляется броня служителям искусства, «мастерам бицепса». Я отдала Зубова под покровительство этого циркуляра. И представьте, Зубов нравится публике. Но он очень дерзко ведет себя.

– На сцене?

– Нет.

– С вами?

– Нет, с немцами. – Добавила грустно: – Я каждый раз удивляюсь, когда вижу его.

– Почему?

– Ну, просто потому, что он всегда уходит как бы навстречу смерти.

Появился какой‑то прохожий.

Эльза стала болтать по‑немецки. Вайс вслушивался в ее речь: произношение было безукоризненным. У фонаря он еще раз внимательно взглянул ей в лицо. Ничего такого особенного – бледное, усталое. Чуть великоватый открытый лоб. Но огромные, казалось, самосветящиеся глаза скрадывали белизну лба. Губы мягкие, большие, но красиво очерченные. Тяжеловатый подбородок со шрамом. А голос! Голос у нее очень разный: то глухой, то глубокий, грудной, то резкий, отрывистый.

Подошли к четырехэтажному невзрачному дому, вход со двора. Пахнуло помоями. Лестница темная. Дверь Эльза открыла своим ключом. Длинный коридор. Комната рядом с кухней – крохотная, стол, стул, деревянная кровать, даже нет шкафа.

Сбросив на спинку стула бобриковый жакет, развязав платок, она вдруг обрушила на плечи копну блестящих ярко‑рыжих волос. Предупредила шепотом:

– Крашенные. Так вульгарней. – Приказала: – Ложитесь, спите. Я вас разбужу. Снимите китель, я пойду с ним на кухню, выглажу. – Объяснила: – Вещественное доказательство для соседей. – Усмехнулась иронически: – А то, знаете, подозрительно, ни разу не приводила мужчин. Я погашу свет.

– Зачем? – спросил Вайс.

– Затем, что вы должны все‑таки поспать.

Эльза вернулась не скоро. Она легла рядом с Иоганном, накрылась жакеткой, придвинулась поближе, спросила:

– Вы хотите мне еще что‑нибудь сказать?

Он шептал ей на ухо то, что считал необходимым дополнительно передать в Центр, от его дыхания шевелилась прядка ее волос. И вдруг девушка засмеялась. Он подумал, что она смеется над ним: считает сведения недостоверными или уже устаревшими. но она объяснила: «Щекотно», – и он осторожно убрал прядку с ее уха. И когда снова зашептал, он несколько раз нечаянно коснулся ее уха губами, но она ничего не сказала: или не заметила, или не сочла нужным заметить. А потом пришла ее очередь говорить, он повернулся к ней спиной, и теперь она шептала ему в самое ухо, строго начальнически. Сегодня она, так и быть, примет устную информацию, но на будушее он должен сам все зашифровывать. О «почтовых ящиках» он получит указание позже. Схему располдожения баз горючего пусть нанесет сейчас же: она может понадобиться Зубову.

– Все?

– Все! – сказала девушка.

Иоганн вытянулся и, глядя на свисающие клочья белой бумаги, которой был оклеен потолок, спросил:

– А просто так поговорить можно?

– Чуть‑чуть...

– Пристают?

– Конечно. Но у меня документ рейхскомендатуры: контактироваться с представителями армии запрещено. Носительница инфекции.

– Какой?

– Туберкулез. А вы что думали?

– Это правда? – спросил Иоганн.

– Конечно. Всегда была здоровой, а тут открылся процесс.

– Но надо лечиться.

– После войны – обязательно. Но хватит на эту тему. – Спросила: – медаль вместе с «легендой» получили?

– Ну вот еще! – обиделся Иоганн. – За боевой подвиг. Они дали.

– А из дома награды есть?

– Нет, только от немцев.

– Поздравляю, – сказала она. – Герой!

– Рассчитываю на унтер‑офицерское звание.

– Карьерист! Еще немного – и станете генералом или штурмбанфюрером. – Но тут же она серьезно предупредила: – Не торопитесь быстро выдвигаться, я их знаю: завистливые доносят друг на друга. Самая большая опасность – это быстрый успех.

– Вы рассудительны, как старушка.

– Ну, хватит, – прервала она. – Хватит! – Наклонилась и невольно прижавшись к Иоганну, взяла со стула сигареты.

Иоганн пробормотал:

– Странно, лежу на постели с девушкой...

По ее лицу пробежала усмешка.

– Одному ухажеру я едва руку не вывернула из сустава, чтобы больше не лез...

– А кто у вас был инструктором дзю‑до? – простодушно осведомился Иоганн.

– Здрасте, – шепот ее звучал негодующе. – Вы не в меру любопытны. – Сказала огорченно: – А я о вас лучше думала.

– А что вы вообще обо мне думали?

– Ничего. Просто полагала: будет более солидный товарищ. – И снова наклонилась, погасила окурок. – Слушайте и запомните: нет ни вас, ни меня. И ничего для нас нет и не будет, пока есть все это, – ее белая рука в темноте как будто раздвинула стены комнатушки. – Поняли? – И уже ласковее: – Пожалуйста...

Они еще поговорили немного.

– Пора спать, – сказала Эльза, и наступила тишина.

Он долго лежал, вжавшись в стенку, с закрытыми глазами, но так и не уснул. Вскочил, как только Эльза дотронулась до него, чтобы разбудить. Лицо у нее было еще бледнее, чем вчера, под глазами синие тени. Она вяло подала Иоганну руку.

– Не знаю, как буду сегодня выступать в варьете. Я так устала! Привыкла быть одна, а тут вдруг то Зубов, то вы. И потом снова оставаться одной...

– Мне тоже будет потом... – Иоганн запнулся, – скучновато.

Эльза вышла проводить его.

В кухне у плиты толпились женщины. Услышав шаги, они все разом обернулись.

Эльза вскинула руки на плечи Иоганна, прильнула к его губам, а потом легонько подтолкнула в спину.

Иоганн машинально запоминал дорогу к дому Эльзы, приметы сами собой вчеканивались в его сознание. Он думал об этой девушке...

В «Гранд‑отеле» он взял у портье свои свертки, вышел к контрольно‑пропускному пункту, предъявил документы. Его усадили в попутную машину, и всего с одной пересадкой он добрался до подразделения.

 

 

 

Штейнглиц сочувственно отнесся к мотивам, которыми Вайс объяснил свое опоздание.

– Иметь постоянную любовницу гигиеничней, чем бегать каждый раз к новой девке.