Переходный период у восточных славян. Древняя Русь второй половины IX–XI вв

Обратимся теперь к франкскому королевству Меровингской эпохи (V–VII вв.) и Древней (Киевской) Руси (IX–XI вв.). Несмотря на временной разрыв, данные периоды франкской и древнерусской истории сравнимы в силу их «родственности», которая сводится к тому, что оба общества переживали переходный период от «старого» порядка к «новому». По мнению И.Я. Фроянова[229] и исследователя западноевропейского средневековья А.И. Неусыхина, этот период можно было назвать дофеодальным. Существенной особенностью переходного периода являлось отсутствие четкой социальной структуры. Свободные (делившиеся на знатных и рядовых), полусвободные и рабы — вот структурные разряды переходного общества как у франков, так и у восточных славян. Вместе с тем переходное общество уже утратило главное свойство родового строя — равенство. «Будучи общинным без первобытности и заключая в себе в то же время элементы социального неравенства, — замечает А.И. Неусыхин, — этот общественный строй еще не стал классово-феодальным — даже в том смысле, в каком таковым был самый ранний феодализм»[230].

Сходство между франкским обществом Меровингского периода и древнерусским обществом IX–XI вв. заключается и в широком применении рабов. Рабов в качестве значительного и в основном самого бесправного и низшего слоя общества фиксируют «Салическая Правда» франков и первый памятник древнерусского права — «Русская Правда». По предположениям А.И. Неусыхина и И.Я. Фроянова, рабы в меровингском королевстве и в Древней Руси превосходили численно те слои населения, которые можно трактовать как «феодально-зависимые» или соотнести с таковыми (смерды, рядовичи, закупы на Руси XI в.).

Перейдем к различиям. Если для франков V–VII вв. характерно частное аллодиальное землевладение, то на Руси IX–XI вв. господствуют землевладения вервей (общин) и больших семей, летопись изредка упоминает еще редкие «села» князей.

На Западе и галло-римляне, и завоеватели-франки, особенно их знать, видели в земле высшую хозяйственную ценность. В Киевской Руси мы не видим тяги князей и дружины к земле. Они живут данью (как военной контрибуцией и как начальной формой государственного налога), а главное - доходами от международной торговли по пути «Из варяг в греки», который прошёл через восточно-славянские земли от Балтики до Черного моря. Существенные материальные доходы приносил также Волжский путь и сухопутный («широтный») торговый путь, шедший из Центральной Европы на Восток и Византию через Польшу, Венгрию и юго-западную часть Руси. Неслучайно В.О. Ключевский в своей знаменитой периодизации русской истории определяет Киевский период как городовой и торговый. Однако это касалось образа жизни мизерной по численности прослойки восточно-славянского социума.

Основная масса жила архаичным натуральным земледельческим и промысловым хозяйством. На Руси во второй половине IX — начале XI в. вместо рода утверждалась большая семья, а родовые связи вытеснялись территориальными началами. Большая семья, состоящая как минимум из трех поколений, доминировала над появившимися малыми семьями. В социально-экономическом плане крупные семейные объединения выступали как сдерживающий фактор, препятствующий отчуждению земли и концентрации ее в частных руках. Большие семьи соединялись в общины-верви, занимавшие промежуточное положение между кровнородственной общиной и соседской, сочетая в себе родственные и территориальные связи. Такого рода общины исследователи называют соседско-большесемейными.

Существовала ли в Древней Руси вообще частная собственность на землю? Вопрос интересный, ведь предпосылкой становления у франков условной феодальной собственности было широкое первоначальное распространение крупного частного (аллодиального) землевладения. «Повесть временных лет» и «Первая Новгородская летопись» иногда упоминают некие княжеские села, хотя ничего не говорят об их внутреннем устройстве. «Русская Правда», юридический источник, сложившийся приблизительно с 1016 г. по 1072 г., построена на приоритетной защите княжеского имущества и хозяйства, что подкрепляет летописные сообщения о княжеских селах. Поэтому историки сходятся во мнении, что на основе данных источников и определенной трактовки археологического материала мы можем предположить, что в IX–XI вв. помимо общинного и большесемейного землевладения существовала и частная собственность на землю князей и, возможно, представителей нарочитой чади (родоплеменной знати). Можно предположить, что она, как и у франков в меровингский период, носила безусловный характер.

В древнерусском правовом лексиконе западному понятию «аллод» соответствовал термин «вотчина». Происхождение этого слова указывает на главный источник обретения земельной собственности — наследство от отца. Безусловная наследственная собственность не накладывала на владельца никаких социальных или политических обязательств.

В целом вотчинные владения князей Рюриковичей и, возможно, древнерусской родоплеменной знати IX–XI вв. были незначительны и не составляли ни главного источника их существования, ни главного их экономического интереса.

В отличие от франкской истории основу древнерусской цивилизации Киевского периода, определившую образ жизни активной части общества - княжеско-дружинной и городской среды - составило не землевладение, а международная торговля. Этому способствовало исключительное стечение внешнеполитических обстоятельств. Мусульманские завоевания привели к VIII в. к потере Византией Леванта (территорий по восточному берегу Среднего моря), что в свою очередь закрыло для западноевропейцев короткую морскую дорогу в Византию и далее на Восток. Роль первопроходцев, ищущих для Западной Европы новый путь на Восток, сыграли скандинавские норманны, называемые у восточных славян варягами. Отсутствие «античного наследства» и архаические формы норманнского общества, близкие к восточнославянским, - пережитки родового уклада в виде семейных общин, народных собраний-тингов, выборных вождей-конунгов и т.д. - облегчали проникновение варягов в восточнославянскую среду. Варяги основали в колонизованных восточными славянами просторах Восточно-Европейской равнины свои поселения. Примерами их, судя по археологическим исследованиям, являются варяжские кварталы в Старой Ладоге, Темерево у Ярославля, Гнездово у Смоленска. Военно-торговая активность варягов, как опять показывает археологический материал, втягивала в круговорот международной торговли вдоль пути «Из варяг в греки» восточнославянское население, особенно элиту. Меха, мед, воск, рабы из восточнославянских земель стали востребованным товаром на Западе и Востоке.

Функционирование восточнославянских речных путей и волоков как международных требовало поддержания порядка вдоль них, создания укрепленных городов-баз, организации военного сопровождения торговых караванов через район днепровских порогов, где их обычно караулили кочевники. С Византией необходимо было иметь договоры. Все это было не под силу разрозненным шайкам варягов, зато под силу государственной власти. Поэтому варяги сыграли роль катализатора процесса становления государственности на землях вдоль пути «Из варяг в греки». Династия Рюриковичей сумела гарантировать компромисс, а точнее - симбиоз разноэтнических варварских начал. Летописные сообщения о 862–882 гг. свидетельствуют о консолидации восточных славян вокруг Киева и Новгорода, с последующим переносом главного политического центра в Киев (середину пути «Из варяг в греки», пограничье с враждебным миром кочевой Степи). Постоянное присутствие варягов в русских летописях наблюдается до смерти Ярослава Мудрого (1054). Доминирует тенденция ассимиляции славянами не только финно-угров, балтов, но и варягов, осевших на Руси. Это не удивительно. Во всех странах Европы норманны в IX-XI вв. демонстрировали быстрое принятие чужого образа жизни.

Степень богатства княжеско-дружинной элиты и городского населения в Киевской Руси определялась не собственностью на землю, а «движимостью» — количеством денег, товаров, драгоценностей, рабов, скота, долей дани и подарков, которыми одарил дружину князь. «Мужи», члены старшей дружины, могли получить часть государственной ренты. Ярким примером пожалования князем права сбора дани своему «мужу» служит упомянутый в «Повести временных лет» прецедент с воеводой Свенельдом, которому князь Игорь (912–945) пожаловал сбор дани с части древлянской земли. С этого пожалования «кормилась» также дружина Свенельда, оружию и одежде которой, по летописному сообщению о 945 г., завидовали отроки Игоря.

Перечисленные выше источники благосостояния не имеют ничего общего с феодальной земельной рентой ни в марксистском (концепция Б.Д. Грекова), ни в ином понимании данного термина.

Натянутой выглядит и теория «государственного феодализма» в Древней Руси, выдвинутая Л.В. Черепниным. Суть ее заключалась в признании за киевским князем не только прав политического сюзерена Руси, но и верховного собственника всех ее земельных ресурсов. В итоге сбор дани трактовался как рента с феодально-зависимого населения, а частичное перераспределение дани в пользу дружины — как опосредованное (через князя) получение феодалами своей доли ренты. Содержание «Повести временных лет», «Первой Новгородской летописи», «Русской Правды» и других древнерусских источников IX–XI вв. не позволяет доказать тезис о том, что великий киевский князь являлся в это время верховным собственником земли.

Интересным для понимания дальнейшего развития выглядит еще одно отличие древнерусского общества от меровингского. У франков, в ходе синтеза варварского и позднеримского, возобладала тенденция на выработку новых отношений, охвативших все общество. Прочие уклады, в частности, пережитки первобытнообщинного строя или рабовладения со временем сокращались, а в будущем — исчезли. В Древней Руси упорно существовали в некоем параллельном измерении два уклада: архаичный, с присущими ему общинной собственностью на землю, господством примитивного натурального земледельчески-промыслового хозяйства, и новый развитый городовой торговый уклад, вызванный к жизни временным переносом важнейших международных торговых путей на восточнославянские территории.

Архаичным укладом живет большая часть населения страны, вторым — активное, но мизерное по численности городское население и дружинное окружение князей. Последние задают тон - собственно, они и являются строителями Киевской державы и ядром древнерусской народности. Русь напоминает айсберг, где князья, дружина, горожане составляют вершину, а большая подводная часть — это практически неизмененный архаический мир родовых общин и вервей. Можно даже вслед за Фрояновым предположить, что в менталитете этого архаичного большинства князь видится не столько главой государства, сколько в старинном сакральном («тотемном») восприятии как «Отец-Покровитель», наделенный большей силой, нежели их прошлые племенные вожди. Древнерусское христианство со свойственным ему двоеверием не только не меняет это отношение, а наоборот закрепляет в свете церковной проповеди, освящающей княжескую власть.

В удельную эпоху XII–XIV вв. и даже в московский период XV–XVII вв. «архаическое подводное основание русского айсберга» никуда не исчезнет и будет играть противоречивую роль. С одной стороны, как ни парадоксально, примитивностью своей организации оно сделает основы народной жизни «неуничтожимыми». Архаическое натуральное хозяйство столь просто, что легко восстанавливается само собой после всех катастроф – нашествий, пожаров, природных бедствий и т.д. С другой стороны эта архаика – колоссальный тормоз, источник консерватизма во всех сферах. Архаичные общественно-экономические институты еще и двигаются вширь. Они воспроизводят себя, территориально расширяясь по ходу русской колонизации.

Параллельное существование разновременных и разнотипных общественных форм является стойким феноменом русской социокультурной организации, что тоже отличает ее от цивилизации средневекового Запада.