Трудности общения (Россия и Европа ко времени окончание Ливонской войны)

Для России «измена» Магнуса уже ничего не решала. Враги России, соперничавшие между собой в Ливонии, были единодушны в войне против московского царя. Когда русские осенью 1578 г. попытались отбить Венден, поляки напали на них вместе со шведами. По ливонским источникам, русские отступили, потеряв под Венденом треть своего войска (6022 человека из 18 тысяч)[876]. Датский король, прежде пресекавший попытки польских каперов мешать «нарвскому плаванию», после взятия Нарвы шведами (1581) сам задержал в Зунде английские корабли, везущие товары для России. Эти товары были реквизированы в пользу датской короны. Фредерик II начал подготовку к взятию под контроль международной торговли через Северный путь. Вскоре его жертвами стали 3 голландских корабля, идущих из России.

В 1582 г. при посредничестве папского легата иезуита Антонио Поссевино было заключено Ям-Запольское перемирие с Речью Посполитой. Плюсский мир 1583 г. примирил Россию и Швецию. По обоим договорам Московия уходила из Ливонии и теряла часть собственных территорий в пользу Речи Посполитой и Швеции.

Уже на завершающем этапе Ливонской войны после краха проекта буферного Ливонского королевства начался этап взаимоотталкивания русского мира и европейских сил, «вращающихся» вокруг Прибалтики. Ливонская война не вызвала взаимопроникновения европейской и московской социокультурных систем. Скорее возросли антипатии между «москвитянами» и «немцами».

Русское государство уверилось, что «немцы ненадежны», а потому компромисс с ними опасен переносом их мятежных привычек в русскую жизнь. Русские служилые люди, участники походов, привыкли видеть в «немцах» врагов или добычу. Русские тяглецы, разоренные поборами и постоем войск, ненавидели ливонских «изменников», которые не хотят правдой служить своему «исконному государю». Хотя Россия в ходе Ливонской войны и укрепилась во мнении о необходимости привлечения на русскую службу как можно большего числа западных специалистов, стремление не допускать их влияния на внутреннюю жизнь русского общества усилилось.

В целом поражение в Ливонской войне нанесло сильный удар по позициям России в европейском пространстве. Дали трещину выстраиваемые в течение последних 100 лет наметки союзнических европейских связей.

На завершающем этапе Ливонской войны наблюдалась «ориентализация» русской армии и русской политики в Ливонии. Широкое применение средневековой татарской конницы в Ливонии не могло принести перелома. Стефан Баторий, который вначале своего правления опасливо воспринимался частью шляхты как «человек с Востока», оказался в курсе западноевропейских новшеств в организации боеспособной армии. Он ликвидировал русское превосходство в артиллерии, которое было так заметно при взятии Полоцка в 1563 г. Более того, его войско стало применять против русских войск такие сверхновые тогда средства, как гранаты и зажигательные ядра и пули. Костяк его войска составили не польско-литовско-западнорусские шляхтичи, как в первое время войны, а отряды профессиональных наемников из венгров, немцев, французов и других западноевропейцев. Это, по мнению известного польского историка И. Граали, и решило исход военных действий в пользу Речи Посполитой[877].

При этом «оринтализация» русского войска в Ливонии. наложила на картину Ливонской войны, которую запомнил западный наблюдатель, крайне негативный отпечаток. Памфлеты немца Павла Одерборна, польского веронца Александра Гваньини, служившего в Польше немца Рейенгольда Гейденштейна, померанского скорее всего тоже немца на польско-литовской службе Альберта Шлихтинга, записки англичанина Джерома Горсея и сочинения многих других западноевропейских авторов разного подданства единодушно утверждали, что «московит» (т.е. русский царь) «и его жестокие, немилосердные татары» обшарили и ограбили «эту богатую страну и ее несчастных людей». Узнав больше о русских обычаях и государственных привычках, «немецкий мир» укрепился в своих прежних догадках о Московии как стране, малопригодной для европейца. Судьба королевича Магнуса и его семьи отбила желание у многих знатных особ (авантюристов, дельцов или просто невостребованных у себя на родине людей) искать счастья в России.

Выводы к Разделу II

Смерть Ивана Грозного 18 марта 1584 г. явилась рубежом, за которым началась для России новая историческая эпоха. Нам же стоит подвести общие итоги положения и роли западных иностранцев в русской истории второй половины XV–XVI вв.

1) Главный вывод заключается в том, что европеизация России, понимаемая как процесс постоянного заимствования на Западе разнообразного опыта, началась сразу же по рождению единого Московского государства, став необходимой константой его социокультурного устройства. Европеизация обеспечивала конкурентоспособность России в большом Европейском пространстве, закладывала предпосылки имперского роста территории России и превращения ее в великую европейскую державу.

2) В эпоху Ивана IV связь России с миром Западной Европы усилилась, став при этом более сложной и противоречивой. Инициатором заимствования западных «новин» всегда выступала центральная государственная власть. Российское общество и церковь взирали на это с опасением, и такое отношение тоже во многом инспирировалось сознательной государственной политикой.

3) Европеизация России конца XV-XVI вв. представляла собой процесс поверхностный. Заимствование западного опыта носило механический характер, никак не влияло на социокультурные основы русской жизни.

4) Выбранная государевой властью модель европеизации не вела к модернизации страны. Россия оставалась традиционной средневековой страной.

5) Как ни парадоксально, но такой порядок вещей еще крепче привязывал Россию к охваченному модернизацией Западу, создававшему все новые и новые военно-технические и прочие новшества. Выживание России «вовне» — в геополитическом пространстве модернизирующейся Европы, как и сохранение ее традиционных институтов «внутри» оказалось в прямой связи от своевременного заимствования западных «новшеств». В результате Россия, как серьезный полюс геополитической силы в Восточной Европе, не могла существовать без Западной Европы и ее «новин». В тоже время Запад уже не мог не учитывать русский фактор.

6) Еще один парадокс поверхностной европеизации России второй половины XV–XVI вв. состоял в том, что, по мере знакомства русского мира и западноевропейской цивилизации, они осознали степень обоюдных различий и малую совместимость их внутренних социокультурных систем. В результате субъективное обособление России от западноевропейских стран возрастало, что имело яркое воплощение в религиозном вопросе, где Россия одинаково враждебно позиционировала себя как в отношении католического сообщества, так и в отношении протестантского.

7) Это, впрочем, мало влияло на судьбу конкретных «фрязей» и «немцев» на московской службе. Они сохраняли свободу вероисповедания в России. В процентном отношении среди служилых иноземцев преобладали в XVI в. протестанты, которым даже было дозволено иметь в Москве свои кирхи, в то время как первый католический храм появился в столичной Немецкой слободе только в конце XVII в.