В сорок восемь часов через Средиземное море 1 страница

 

Глубокое Средиземное море, «Большое море» древних евреев, «Море» древних греков, «Наше море» древних римлян, окруженное высокими горами, окаймленное цветущими садами из апельсиновых деревьев, алоэ, кактусов, морских сосен, славящееся чистым воздухом, напоенным благоуханием мирт, — Средиземное море является ареной извечной борьбы между огнем и водой. Плутон и Нептун[46]борются здесь за власть над миром.

«На берегах Средиземного моря, — писал Мишле, — в этом лучшем в мире климате, человек обретает новые силы и здоровье». Но мне удалось только мельком увидеть этот знаменитый своей красотой водный бассейн, занимающий площадь в два миллиона сто тысяч квадратных километров.

Я не мог пополнить свои беглые впечатления, расспрашивая капитана Немо, так как этот загадочный человек больше ни разу не показался за все время перехода по Средиземному морю. Кстати сказать, шли мы с очень значительной скоростью, и «Наутилус» прошел под водой за двое суток две тысячи четыреста километров: выйдя 16 февраля из Греческого архипелага, на рассвете 18 февраля мы уже миновали Гибралтарский пролив.

Мне было ясно, что капитан Немо не любит этого моря, со всех сторон окруженного землей, от которой он бежал. Может быть, волны и ветры его приносили с собой горькие воспоминания или, еще хуже, будили сожаление о безвозвратно утерянном? А может быть, его раздражала здесь невозможность такого свободного и независимого плавания, как в океанах, и «Наутилусу» просто было тесно между сблизившимися берегами Европы и Африки?

Так или иначе, но мы шли со скоростью двенадцати лье, или сорока восьми километров в час. Само собою разумеется, что Неду Ленду пришлось бросить всякую мысль о бегстве, как это ни было прискорбно для него. Он не мог воспользоваться шлюпкой при скорости в двенадцать-тринадцать метров в секунду. Это равносильно было прыжку из поезда, мчавшегося с такой же скоростью, — прыжку, который сулит мало приятного смельчаку, рискнувшему его проделать. Притом же «Наутилус» поднимался теперь на поверхность вод, чтобы возобновить запас воздуха, только глубокой ночью, а все остальное время шел, руководствуясь лишь показаниями компаса и лага.

Поэтому я видел в Средиземном море то же, что пассажир курьерского поезда видит в окна своего купе, — отдаленные горизонты, а не ближайшие к полотну дороги места, мелькающие перед его глазами, как молния.

Однако Конселю и мне удалось рассмотреть несколько средиземноморских рыб, которые благодаря мощности своих плавников могли некоторое время состязаться в скорости с «Наутилусом».

Мы по целым часам стояли у окон салона, и сделанные тогда беглые заметки позволяют мне набросать теперь в общих чертах ихтиологическую[47]картину этих вод.

Из многочисленных рыб, населяющих Средиземное море, одних я наблюдал относительно долго, других видел мельком, а третьих — из-за быстроты нашего бега — не видел вовсе.

Да будет мне позволено описывать их в соответствии с этой фантастической классификацией — она вернее передаст мои мимолетные впечатления.

В ярко освещенных электричеством водных толщах извивались узкие, в метр длиной миноги, водящиеся почти во всех морях. Шиповатые скаты, достигающие пяти футов в ширину, с шероховатой кожей, усеянной у молодых особей тонкими и у старых крупными острыми шипами, полоскались в воде, словно большие платки, унесенные течением. Другие разновидности скатов мелькали перед нашими глазами и исчезали с такой быстротой, что я не мог проверить, заслуживали они или нет данное им древними греками прозвище морских орлов или к ним более подходят презрительные клички крыс, жаб и летучих мышей, которыми их наделяют современные моряки.

Сельдевые акулы, принадлежащие к семейству дельфиновых акул, особенно опасных для рыбаков, состязались с нами в скорости. Мы видели также морских лисиц — рыб, принадлежащих к разделу акул, отряду селяхий, длиной в восемь и более футов; эти морские животные одарены исключительно тонким обонянием; спина и бока их темноголубые, нижняя часть тела — беловато-пятнистая.

Далее нам попадались дорады из семейства спаровых рыб; некоторые из них достигали ста тридцати сантиметров в длину; дорады блистали в своем серебристо-лазоревом одеянии, еще более выигрывающем от желтой окраски их плавников.

Великолепные осетры длиной в два-три метра заглядывали в окна салона и, не в силах соперничать с нами в скорости, отставали, показывая голубоватую спину с маленькими коричневыми пятнами; осетры по форме тела похожи на акул, но уступают им в силе; большую часть жизни они проводят в море, а весной заплывают в реки, борясь с течением Волги, Дуная, По, Рейна, Луары и Одера; они питаются сельдью, макрелью и другими небольшими рыбами.

Но из всех обитателей средиземноморских вод лучше всего я познакомился с тунцами, спина которых окрашена в темно-синий цвет, грудной панцырь — в голубой, а бока и брюхо — сероватые с серебристо-белыми пятнами. О тунцах рассказывают, что они следуют рядом с кораблями, спасаясь в их тени от палящих лучей тропического солнца, и они не опровергли этого рассказа, сопровождая «Наутилус», как некогда провожали корабли Лаперуза. В продолжение долгих часов они на сантиметр не отставали от «Наутилуса».

Я залюбовался этими рыбами, точно специально созданными природой для участия в скоростных состязаниях: у них маленькие узкие головы, веретенообразные тела длиной в три и даже четыре метра, сильные грудные и хвостовые плавники. Тунцы плыли, построившись правильным треугольником, как стаи некоторых птиц. Этот строй позволял древним утверждать, что тунцы знают геометрию и элементы стратегии.

Однако, «ученость» не спасает тунцов от провансальских рыбаков, которые ценят их так же высоко, как жители древних Пропонтиды и Испании: эти чудесные рыбы слепо и безумно сотнями тысяч попадают ежегодно в марсельские сети.

Если мне не удалось наблюдать ни спинорогов, ни морских коньков, ни рыбы-луны, ни кузовков, ни сельдей, ни бычков, ни морских ершей, ни губанов, ни меченосцев, ни феринок, ни иглы-рыбы, ни анчоусов, ни сотни других видов рыб, свойственных Средиземному морю, то винить в этом следует не меня, а ту головокружительную скорость, с которой «Наутилус» мчался по этим местам.

Что касается морских млекопитающих, то мне показалось, что, в то время как мы проходили мимо Адриатического моря, я заметил двух кашалотов, затем несколько дельфинов и, наконец, с полдюжины тюленей, прозванных монахами и Действительно похожих на монахов-доминиканцев, только ростом в три метра.

Конселю удалось увидеть гигантскую черепаху — шириной шесть футов, — на поверхности щита которой он заметил семь продольных возвышенностей, или ребер. Я очень сожалел, что не видел сам этой черепахи, так как, судя по описанию, это, вероятно, была кожистая черепаха — довольно редкая разновидность черепах.

Из зоофитов мне в течение нескольких секунд удалось наблюдать прекрасный экземпляр галеолярии, прилипшей к стеклу окна салона. Это было разветвленное ажурное волоконце, его тончайшие ветви переплетались в поразительно тонком рисунке, который не могла бы сплести ни одна кружевница Фландрии. К несчастью, я не мог выловить этот изумительный экземпляр.

Возможно, что я так и не увидел бы в Средиземном море больше ни одного зоофита, если бы к вечеру этого дня, 16 февраля, «Наутилус» вдруг не замедлил своего хода.

Вот при каких обстоятельствах это случилось.

Мы проходили между Сицилией и Тунисом. В этом узком месте морское дно неожиданно круто поднимается. Здесь проходит вершина подводного хребта, слой воды над которой достигает едва семнадцати метров, тогда как с обеих сторон от этого места глубина равняется примерно семидесяти метрам, «Наутилусу» пришлось подвигаться с осторожностью, чтобы не налететь на этот подводный барьер.

Я показал Конселю на карте местонахождение этой гряды подводных скал.

— С позволения хозяина, скажу, что этот хребет кажется мне перешейком, соединяющим Европу с Африкой, — заметил он.

— Ты прав, друг мой, — сказал я, — он перегородил весь Сицилийский пролив. Исследования Смита показали, что некогда между мысом Аддар и Марсалой эти материки соединялись полоской твердой земли,

— Охотно поверю этому, — сказал Консель.

— Я добавлю, что такой же барьер проходит между Гибралтаром и Сеутой. В древнюю геологическую эпоху этот барьер наглухо закрывал Средиземное море.

— Если, — начал Консель, — в один прекрасный день вулканический толчок снова поднимет из воды эти перешейки…

— Это мало вероятно, — прервал я его.

— С позволения хозяина, я доскажу свою мысль: если это все-таки случится, то мне жалко будет бедного Лессепса, положившего столько труда, чтобы прорыть Суэцкий перешеек.

— Конечно, Консель, но ты можешь не волноваться, это не произойдет! Сила подземного огня постепенно уменьшается. Вулканы, столь многочисленные в первые времена существования земли, один за другим угасают; подземный жар ослабевает; температура подпочвенных слоев земли из века в век понижается, к несчастью для нашей планеты, для которой жар — источник жизни…

— Однако солнце…

— Одного солнца недостаточно, Консель. Может ли оно вернуть тепло трупу?

— Сколько мне известно, нет.

— Так вот, друг мой, в один злосчастный день земля превратится в охладевший труп. Она станет необитаемой, такой же необитаемой, как луна, давно уже потерявшая свою жизненную теплоту.

— Через сколько веков это произойдет? — спросил Консель.

— Через несколько сотен тысяч лет, — ответил я.

— В таком случае, мы еще успеем закончить свое подводное путешествие, если только этому не помешает Нед Ленд.

И, успокоившись насчет будущности земли, Консель снова принялся наблюдать за жизнью под водой, пользуясь тем, что «Наутилус» шел теперь с умеренной скоростью.

Там, на скалах вулканического происхождения, видны были медузы Бугенвиля, губки, голотурии, морские огурцы, переливающие всеми цветами радуги; странствующие коматулы, шириной в метр, пурпурная окраска которых бросала красный отблеск на окружающую их воду; гидроактинии с длинными стеблями, множество разновидностей съедобных мидий; зеленые актинии на серых ножках, с диском, закрытым густой шевелюрой оливковых щупальцев.

Консель занялся наблюдениями над моллюсками и насчитал многочисленных представителей гребешковых пектункулюсов — спондилиев, громоздящихся один на другого, шалей, с желтыми плавниками и прозрачными раковинами, оправдывающих свое прозвище морских бабочек, улиток, аплизий, известных под названием морских зайцев; мясистых съедобных сердцевидок, морских ушков, раковины которых устланы драгоценным перламутром; мидий, которые в Лангедоке считаются более лакомым блюдом, чем устрицы, треугольных донаций, морских фиников, золид, древоточцев, катушек, цинерарий и много других. Но Конселю не удалось закончить своих работ, так как «Наутилус», перешагнув через барьер Сицилийского пролива, помчался с прежней скоростью.

Прощайте, моллюски, зоофиты, членистоногие! Сквозь окна салона теперь ничего нельзя было различить, кроме нескольких крупных рыб, которые проносились мимо нас, как тени.

В ночь с 16 на 17 февраля мы очутились во втором бассейне Средиземного моря, небольшая глубина которого не превышает трех тысяч метров. В этом месте «Наутилус» неожиданно нырнул на дно.

Но вместе чудес природы нас ожидало здесь зрелище столь же волнующее, как и печальное. Мы находились теперь в той части Средиземного моря, в которой произошло множество катастроф и кораблекрушений. Кто сосчитает, сколько кораблей погибло или без вести пропало между берегами Алжира и Прованса?

Средиземное море по сравнению с необозримыми просторами Тихого океана, не больше, как озеро. Но это озеро капризно и своевольно, воды его обманчивы и непостоянны: сегодня они баюкают и ласкают хрупкое суденышко, плывущее по его ослепительно синим волнам, а завтра, вздыбленное и свирепое, короткими и частыми ударами своих валов оно разносит в щепы самый большой корабль.

Сколько погибших судов мелькнуло перед моими глазами во время этого быстрого плавания в глубоководных слоях! Одни, уже долго покоящиеся на дне, покрылись коралловыми отложениями, другие, недавно потерпевшие крушение, только поржавели.

На всем протяжении нашего пути дно было устлано якорями, пушками, гребными валами, частями машин, разбитыми цилиндрами, взорванными котлами, а местами и целыми корпусами судов — одни лежали килем книзу, другие перевернулись вверх дном.

Некоторые из этих судов погибли при столкновениях, другие — наткнувшись на скалы. Я видел и такие, которые опустились на дно отвесно, с неповрежденными мачтами, с сохранившейся оснасткой… Они как будто стояли на якоре и на открытом рейде, ожидая приказа пуститься в плавание.

Когда «Наутилус» проходил мимо, заливая их светом своего прожектора, казалось, что вот-вот на кормовом флагштоке взовьется флаг, приветствующий встречное судно и желающий ему счастливого пути…

Но флаг не взвился: смерть и молчание безраздельно царили на этом морском кладбище…

Я заметил, что по мере приближения «Наутилуса» к Гибралтарскому проливу все большее количество этих печальных останков устилало морское дно. Чем тесней сходятся острова Европы и Африки, тем чаще становятся столкновения судов. Я видел здесь множество железных корпусов, изуродованных останков пароходов, стоящих торчком или лежащих на боку, похожих на фантастических животных.

Особенно тяжелое впечатление произвел один колесный пароход: борт его был словно вспорот, трубы погнулись, от колес остался только помятый железный каркас, руль оторвался от кормы и висел на железной цепи, корпус был весь съеден ржавчиной… Сколько человек погибло на нем? Сколько уцелело, чтобы рассказать об этой страшной катастрофе? Или, быть может, волны ревниво хранили свою тайну?…

Мне пришла в голову мысль, что этот пароход — тот самый «Атлас», таинственное исчезновение которого лет двадцать тому назад взволновало весь мир.

Какую страшную книгу можно было бы написать о тайнах дна Средиземного моря, об этом огромном кладбище, где погибло столько богатств, где столько людей нашло себе последнее успокоение.

Между тем равнодушный ко всему «Наутилус» продолжал свой быстрый подводный бег. 18 февраля около трех часов пополуночи он очутился у входа в Гибралтарский пролив.

Там существуют два течения: верхнее, давно известное, несущее воды Атлантического океана в Средиземное море, и встречное, нижнее течение, существование которого было доказано логическим путем.

Действительно, уровень воды в Средиземном море, при постоянном притоке воды из Атлантического океана и из впадающих в это море рек, должен был бы из года в год повышаться, так как установлено, что одних испарений недостаточно, чтобы удержать его в равновесии. Между тем этот уровень не повышается, и, следовательно, неизбежно нужно было допустить существование второго течения, которое проходит над самым дном Гибралтарского пролива и уносит в Атлантический океан избыток средиземноморской воды.

Так оно и оказалось в действительности. «Наутилус» воспользовался этим попутным течением и быстро промчался через узкий пролив.

На секунду перед моими глазами мелькнули развалины замечательного храма Геркулеса, опустившегося на дно, по словам Плиния, вместе с островком, на котором он был построен, и через несколько минут мы всплыли на поверхность уже в Атлантическом океане.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

БУХТА ВИГО

 

Атлантический океан! Огромная водная равнина, поверхность которой простирается на двадцать пять миллионов квадратных миль, равнина, тянущаяся в длину почти на девять тысяч миль!

Это огромное море почти не было известно в древности. Может быть, только карфагеняне, эти голландцы древности, в своих торговых плаваниях огибали западные берега Европы и Африки!

Извилистые берега этого океана раскинулись на огромном протяжении и изрезаны устьями величайших в мире рек: св. Лаврентия, Миссисипи, Амазонки, Ла Платы, Ориноко, Нигера, Эльбы, Луары, Рейка; все эти реки вливают в него свои воды, орошающие самые культурные и самые дикие в мире страны. Величественная гладь воды, которую во всех направлениях бороздят суда всех стран и всех народов и которая оканчивается двумя мысами, внушающими мореплавателям страх, — мысом Горн и мысом Бурь.

«Наутилус» рассекал своим острым форштевнем воды Атлантического океана, после того как за три с половиной месяца прошел около десяти тысяч лье — расстояние, почти равняющееся длине земного экватора. Куда он направляется теперь? Какие неожиданности готовит нам будущее?

По выходе из Гибралтарского пролива «Наутилус» взял курс в открытый океан. Он снова возвратился на поверхность вод, и мы опять получили возможность совершать ежедневно прогулки на свежем воздухе.

Как только мы всплыли в первый раз, я поспешил подняться на палубу, в сопровождении Неда Ленда и Конселя.

В двадцати милях от нас чуть виднелся на горизонте мыс св. Винцента, замыкающий с юго-запада Испанский полуостров.

Довольно сильный южный ветер развел на неприветливом море большую волну. «Наутилус» сильно качало. Невозможно было долго оставаться на его палубе, на которую ежеминутно обрушивались потоки соленой воды.

Подышав немного свежим воздухом, мы поспешили спуститься внутрь корабля.

Я вернулся в свою каюту. Консель отправился к себе, но канадец, чем-то озабоченный, последовал за мной. Быстрый переход через Средиземное море не позволил ему привести в исполнение свой план, и он не пытался даже скрыть свое огорчение.

Когда я закрыл дверь каюты, он сел на стул и молча посмотрел на меня.

— Понимаю вас, дружище Нед, — сказал я ему. — Но успокойтесь, вам не в чем упрекнуть себя! В тех условиях, в каких прошло это плавание, думать о бегстве было бы безумием!

Но Ленд не отвечал. Его нахмуренные брови и плотно, сжатые губы свидетельствовали, что он весь во власти одной навязчивой идеи.

— Послушайте, — продолжал я, — будьте же благоразумны! Ничего не потеряно! Мы поднимаемся сейчас к северу вдоль берегов Португалии. Мы пройдем мимо Франции и Англии, где так же легко найти убежище. Вот если бы «Наутилус» по выходе из Гибралтарского пролива направился на юг, в области, где нет почти суши, я бы и сам разделял тревогу. Но теперь мы знаем, что капитан Немо не избегает оживленных морей; а при этих условиях я не сомневаюсь, что через несколько дней вы сможете подготовить совершенно безопасное бегства. Нед Ленд еще пристальней посмотрел на меня и, разжав, наконец, губы, вымолвил:

— Мы бежим сегодня вечером!

Я вскочил, как ужаленный. Признаюсь, я не был подготовлен к этому известию.

Я хотел возразить канадцу, но не находил нужных слов.

— Мы условились ждать удобного случая, — продолжал Нед Ленд. — Этот случай представился. Сегодня вечером мы будем всего в нескольких милях от испанского берега. Ночи сейчас темные, безлунные. Ветер бушует вовсю. Вы дали мне слово, профессор, и я рассчитываю на вас.

Я молчал.

Канадец встал и подошел ко мне.

— Сегодня в девять часов! — сказал он. — Я предупредил Конселя. В этот час капитан Немо, вероятно, запрется в своей комнате, а может быть уже ляжет спать. Ни механик, ни матросы не могут увидеть нас. Консель и я спрячемся под трапом, ведущим на палубу. Вы, господин профессор, будете ждать моего сигнала в библиотеке. Весла, мачты, парус находятся в шлюпке, Мне удалось даже снести в нее немножечко продовольствия. Я раздобыл даже английский ключ, чтобы отвинтить гайки, которые удерживают шлюпку на палубе «Наутилуса». Таким образом, все подготовлено. Прощайте, до вечера!

— Море очень бурное, — сказал я,

— Согласен с вами, — ответил канадец, — но придется пренебречь этим. Свобода стоит небольшого риска. Впрочем, шлюпка «Наутилуса» прочная, а пройти несколько миль при попутном ветре даже в такую погоду — это сущие пустяки. Кто знает, может быть завтра мы будем уже в сотне миль от берега? Если обстоятельства сложатся благополучно для нас, то между десятью и одиннадцатью часами вечера мы уже выберемся на сушу в какой-нибудь точке испанского побережья, Если же нет, то в это время мы будем мертвы! Итак, до вечера!

С этими словами канадец вышел из каюты, оставив меня в полном замешательстве. Я почему-то думал, что когда наступит время для побега, можно будет все детально обсудить и поспорить с Недом Лендом. Но упрямый канадец не позволил мне даже слова сказать. Впрочем, что я мог возразить ему? Нед Ленд был трижды прав. Это был относительно удобный случай, и он решил воспользоваться им…

Имел ли я право взять свое слово обратно и из-за личных интересов ставить на карту судьбу своих товарищей? Разве завтра капитан Немо не может снова увлечь нас в водную пустыню, отдаленную от всякой земли?

В это время послышался сильный свист. Я понял, что «Наутилус» наполняет свои резервуары водой и погружается в глубь океана.

Я остался в своей каюте, чтобы не встречаться с капитаном Немо, который мог бы прочитать на моем лице овладевшее мной волнение.

Какой томительный день провел я, колеблясь между желанием вновь вернуть себе свободу и сожалением о необходимости расстаться с чудесным кораблем, не закончив подводного кругосветного путешествия!

Покинуть так внезапно этот океан, «мою Атлантику», как я говорил себе, не вырвав у него тайн, которые раскрыли предо мной Тихий и Индийский океаны! Прочесть только два тома этой увлекательнейшей в мире книги и добровольно отказаться от чтения остальных томов!

Какие грустные часы провел я в своей каюте!.. Я пытался утешиться, представляя себя свободным, как воздух, на суше, окруженным товарищами, но чаще, против воли, мечтал, чтобы какое-нибудь непредвиденное обстоятельство помешало исполнению планов Неда Ленда!

Два раза я выходил в салон, чтобы посмотреть на компас и выяснить, куда направляется «Наутилус» — к суше или от нее.

Но нет! «Наутилус» все время шел вблизи берегов Португалии. Его курс лежал прямо на север, вдоль ее берегов.

Ничего не оставалось делать, надо было готовиться к побегу;

Мой багаж мало весил — он заключался только в записках.

Я спрашивал себя, что подумает капитан Немо, если Неду Ленду удастся благополучно осуществить свое безумное предприятие? Как поступит загадочный капитан «Наутилуса», если наше бегство окончится неудачей?

Вне всякого сомнения, я не имел оснований жаловаться на него. Напротив! Трудно было себе представить гостеприимство более полное и более радушное. Но, с другой стороны, он не в праве был упрекать меня, в неблагодарности за этот побег. Я не давал ему обещаний не пытаться бежать. Мы не были пленниками, отпущенными на свободу под честное слово, — если нас не держали взаперти на корабле, то это объяснялось только уверенностью, что с «Наутилуса» нельзя бежать. И кроме того, неоднократные заявления капитана, что мы никогда в жизни не покинем судна, оправдывали всякую нашу попытку.

Я не встречал капитана со времени нашего разговора вблизи берегов острова Санторина. Неужели случай столкнет нас накануне моего побега? Я одновременно и хотел и боялся этого.

Я прислушался, не шагает ли он по своей каюте, смежной с моей. Но ни малейший шум не доносился из-за переборки. Вероятно, в каюте никого не было.

Я стал себя спрашивать, действительно ли этот загадочный человек находится на борту «Наутилуса».

С той памятной ночи, когда шлюпка покинула «Наутилус», исполняя какие-то таинственные поручения, я несколько изменил свой взгляд на капитана Немо. Я пришел к заключению, что, несмотря на все его утверждения, он все-таки сохранил какие-то связи с сушей. Точно ли он никогда не покидал «Наутилуса»? Ведь бывало, что я по целым неделям не встречал его. Что он делал в это время? Раньше я считал, что он подвержен; периодическим приступам мизантропии[48], теперь же мне приходило в голову, что в это время он выполнял на суше какую-то, миссию, о характере которой я не имел ни малейшего представления.

Эти мысли и тысячи других осаждали меня, не давая покоя. В том странном положении, в каком мы находились, естественно было строить самые необоснованные предположения.

Я испытывал нестерпимые мучения. Это ожидание казалось мне бесконечным. Часы отбивали время с невероятной медлительностью.

Обед мне подали, как всегда, в каюту. Озабоченный грядущими событиями, я плохо ел. Я встал из-за стола в семь часов. Сто двадцать минут — а я считал каждую минуту! — отделяли меня от того времени, когда я должен буду присоединиться к Неду Ленду.

Мое волнение все возрастало. Я не мог усидеть на одном месте. Я ходил по комнате взад и вперед, надеясь, ходьбой успокоить взволнованные нервы. Мысль о том, что мы можем погибнуть при этой дерзкой попытке, меньше всего беспокоила меня; но зато опасение, что наш план будет открыт раньше, чем мы покинем «Наутилус», боязнь, что нам придется предстать перед взбешенным или, того хуже, огорченным этой изменой капитаном Немо, угнетали меня и заставляли сердце отчаянно колотиться.

Мне захотелось в последний раз осмотреть салон. Узким коридором я пришел в этот замечательный музей, где провел столько приятных и полезных часов. Я разглядывал собранные в нем сокровища, как человек, присужденный к вечному изгнанию и знающий, что скоро он должен уйти, чтобы никогда не вернуться. Я и в самом деле должен был навсегда расстаться с этими дивными произведениями искусства, с этими чудесами среди которых протекали последние месяцы моей жизни. Мне захотелось напоследок еще раз взглянуть через окно салона на воды Атлантического океана. Но ставни были закрыты, и железная обшивка корпуса скрывала от меня его тайны.

Прохаживаясь по салону, я приблизился к двери, ведущей в комнату капитана Немо. К моему глубокому удивлению, дверь эта была полуоткрыта. Я попятился назад; если капитан Немо был у себя, он мог увидеть меня. Однако, не слыша ни звука, я снова подошел. В комнате никого не было.

Я распахнул дверь и вошел внутрь. В комнате ничто не изменилось. Обстановка была такая же строгая.

Мое внимание привлекли несколько офортов, развешанных по стенам. В прошлое свое посещение этой комнаты я не заметил их. Это были портреты исторических деятелей, посвятивших свою жизнь какой-либо великой идее. То были портреты: борца за свободу Польши Костюшко, Боцариса — Леонида[49]современной Греции, о' Коннеля — борца за независимость Ирландии, Георга Вашингтона — основателя Североамерикарского союза, Линкольна, павшего от пули фанатика-рабовладельца, и, наконец, мученика за дело освобождения негров от рабства — Джона Броуна, вздернутого на виселицу, — жуткая и странная карандашная зарисовка, сделанная рукой Виктора Гюго.

Почему капитан Немо повесил эти портреты в своей спальне? Какая связь существовала между ним и этими героями? Может быть, это собрание портретов поможет мне разрешить загадку его жизни? Может быть, он был вождем угнетенного народа, участвовал в каких-нибудь политических или социальных движениях последнего времени? Может быть, он был участником кровавой и навеки памятной гражданской войны между северными и южными штатами?

Вдруг часы пробили восемь ударов.

Первый же удар молоточка по колоколу пробудил меня от грез.

Я вздрогнул, как будто бы невидимое око проникло в тайну моих дум, и поспешно выбежал из комнаты.

В салоне я первым долгом посмотрел на компас. Стрелка его указывала, что мы неизменно держим курс на север. Лаг показывал умеренную скорость, манометр — глубину в шестьдесят, примерно, метров.

Обстоятельства складывались, таким образом, как нельзя более благоприятно для осуществления плана Неда Ленда.

Я вернулся в свою каюту и тепло оделся: натянул морские высокие сапоги, меховую шапку, теплую куртку, подбитую тюленьей кожей. Теперь я был готов. Оставалось ждать.

Глубокую тишину, царившую на «Наутилусе», нарушал только шум вращения винта. Напрягая слух, я стоял у дверей, боясь услышать неожиданный взрыв человеческих голосов, свидетельствующий о том, что Неда Ленда застигли в момент осуществления его «преступного» плана. Безумная тревога овладела мной… Напрасно я старался вернуть себе спокойствие.

В девять часов без нескольких минут я приложил ухо к перегородке, отделяющей мою каюту от капитанской, и прислушался. Ни звука не доносилось оттуда. Я вышел из каюты и вошел в салон. Он был полуосвещен, но никого там не было.

Я открыл дверь, ведущую в библиотеку. Там царил тот же полусвет и та же пустота.

Я прошел к двери, ведущей к трапу, чтобы там дождаться сигнала Неда Ленда.

В эту минуту шум вращения винта значительно уменьшился, а затем и вовсе прекратился. Почему «Наутилус» остановился? Содействовала эта остановка осуществлению плана Неда Ленда или мешала ему? Этого я не знал.

Теперь тишина нарушалась только отчаянным биением моего сердца.

Внезапно раздался легкий толчок. Я понял, что «Наутилус» опустился на дно океана. Я еще больше взволновался. Канадец не подавал сигнала. Мне хотелось пойти к Неду Ленду и уговорить его отложить побег. Я чувствовал, что в этот вечер наше плавание проходит не в обычных условиях.

В это время на пороге библиотеки появился капитан Немо. Заметив меня, он, не здороваясь, но очень любезным тоном сказал:

— А, господин профессор, я вас искал. Знаете ли вы испанскую историю?

Если бы он спросил меня, знаю ля я историю своей родины, и то в теперешнем своем состоянии крайнего смущения и тревоги я не смог бы ничего ответить ему.

— Вы слышали мой вопрос? — спросил капитан Немо. — Знаете ли вы испанскую историю?

— Очень плохо, — наконец, нашел я в себе силы ответить.