Глава двадцать четвертая. На другой день я проснулся без всякой головной боли и чувствовал себя очень хорошо

Коралловое царство

 

На другой день я проснулся без всякой головной боли и чувствовал себя очень хорошо. К великому моему изумлению, я за ночь очутился в своей каюте. Без сомнения, и мои спутники тоже были перенесены обратно в их каюту, а что произошло ночью, они, вероятно, не знали, как не знал и я.

«Нечего ломать теперь голову напрасно, — убеждал я себя. — Надо терпеливо ждать: случай откроет все эти секреты».

Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти — это еще вопрос. Очень может быть, что меня опять заперли на ключ! Я толкнул дверь, она открылась, я поднялся по центральному трапу и через открытый люк вышел на палубу.

Нед Ленд и Консейль уже ждали меня. Я на всякий случай расспросил их, как они провели ночь. Они ответили, что спали глубоким сном, совершенно ничего не помнят, и были очень удивлены, проснувшись в своей каюте.

Что касается «Наутилуса», он был тих и таинственен, как всегда. Он плыл по поверхности океана с умеренной скоростью. По-видимому, на судне ничего не изменилось.

Нед Ленд напрасно впивался своими зоркими глазами в горизонт: океан представлял собой безбрежную пустыню, не было видно ни паруса, ни земли. Дул сильный западный ветер, и «Наутилус» переваливался с одной волны на другую.

— Сегодня-таки покачивает. — заметил Консейль.

«Наутилус» снова погрузился метров на пятнадцать, так что мог в случае надобности очень быстро выплыть на поверхность. Он выплывал против обыкновения несколько раз в этот день, 19 января. Лейтенант выходил тогда на палубу и произносил свою традиционную фразу.

Капитан Немо не показывался. Из экипажа я видел только одного молчаливого стюарда, который прислуживал нам с обычной своей аккуратностью и обычным безмолвием.

Около двух часов я пошел в салон и стал приводить в порядок свои записки. Вдруг капитан Немо отворил дверь и вошел. Я ему поклонился, он почти неприметно ответил мне тем же, не сказав ни слова. Я снова принялся за работу, втайне надеясь, что он мне объяснит события прошедшей ночи. Но он молчал.

Я посмотрел на него — он казался усталым, глаза у него покраснели, видимо, он провел бессонную ночь. Лицо его выражало глубокую грусть, настоящее горе. Он ходил, садился, вставал, брал первую попавшуюся книгу и тотчас ставил ее на место, смотрел на свои приборы, не делая обычных наблюдений. Казалось, он не мог найти себе места.

Наконец он подошел ко мне.

— Вы доктор, господин Аронакс? — спросил он.

Вопрос был так неожидан, что я в недоумении молча смотрел на него некоторое время.

— Вы доктор? — повторил он. — Я знаю, многие ваши коллеги получили медицинское образование — Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.

— Действительно, — отвечал я, — я работал врачом в госпитале. Я практиковал много лет, прежде чем поступил в музей.

— Очень рад, профессор.

Мой ответ, кажется, совершенно удовлетворил капитана. Не зная, почему он меня об этом спросил, я дожидался нового вопроса.

— Господин Аронакс, — сказал капитан, — согласитесь ли вы посмотреть одного из моих матросов?

— У вас больной?

— Да.

— Я готов следовать за вами.

— Пойдемте.

Признаюсь, сердце мое сильно билось. Не знаю почему, но я предполагал связь между болезнью этого человека и приключениями прошедшей ночи. И тайна, и больной очень меня занимали и интересовали.

Капитан провел меня на корму «Наутилуса» и впустил в каюту, находящуюся рядом с кубриком. Там, на кровати, лежал человек лет сорока с энергичным лицом англосаксонского типа. Я наклонился над ним. Он был не просто болен, но и ранен. Его голова, перевязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Сняв повязку и осмотрев рану, я понял, что ничего не смогу сделать. Рана была ужасной. Из черепа, пробитого каким-то тупым орудием, выглядывал мозг. Запекшаяся кровь превратилась в твердую массу которая приняла цвет винного осадка. Дыхание больного было затрудненным, и спазмы искажали лицо. У него было воспаление мозга.

Я взял руку раненого и нащупал пульс — сердце работало с перебоями. Человек был уже слаб, конечности начали холодеть, смерть приближалась. Я сделал перевязку, поправил изголовье и обратился к капитану.

— От чего эта рана? — спросил я.

— Не все ли равно! — уклончиво ответил капитан. — «Наутилус» сильно качнуло, от этого толчка сломался один рычаг машины и ударил этого человека по голове. Как вы думаете, можно ему помочь?

Я колебался в ответе.

— Вы можете говорить, — сказал мне капитан, — этот человек не понимает по-французски.

Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:

— Через два часа он умрет.

— Ничто не может спасти его?

— Ничто!

Рука капитана Немо судорожно сжалась в кулак, и несколько слез выкатились из его глаз. А я думал, что эти глаза не способны плакать!

Несколько минут я еще смотрел на умирающего. Жизнь мало-помалу его оставляла, бледность еще более увеличивалась от электрического света, освещавшего смертный одр. Я смотрел на его смышленое, умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами. Морщины эти, возможно, были давно проведены невзгодами и лишениями. Я надеялся найти разгадку его жизни в последних предсмертных словах.

— Вы можете удалиться, — сказал мне капитан.

Я оставил капитана в каюте умирающего и возвратился к себе, очень расстроенный этой сценой. Мрачные предчувствия тревожили меня весь день. Ночью я спал плохо, беспрестанно просыпался, мне слышались отдаленные тяжелые вздохи и даже чудилось погребальное пение.

На другой день утром я вышел на палубу. Капитан Немо уже был там и сразу подошел ко мне.

— Профессор, — сказал он мне, — не угодно ли вам принять участие в подводной прогулке?

— С товарищами? — спросил я.

— Если они захотят.

— Мы к вашим услугам, капитан.

— Так оденьтесь в скафандры.

Об умирающем или умершем он не сказал ни одного слова.

Я сходил за Недом Лендом и Консейлем и передал им предложение капитана. Консейль, разумеется, радостно принял это приглашение, да и Нед на этот раз был согласен следовать за нами.

Было восемь часов утра. В половине девятого мы были уже облачены в скафандры и вооружены дыхательными аппаратами и фонарями. Двойная дверь открылась, и, сопровождаемые капитаном Немо, за которым следовали человек двенадцать экипажа, несшие какой-то продолговатый предмет, мы вышли из «Наутилуса» на каменистое дно на глубине десять метров.

Легкая покатость привела нас к довольно глубокой впадине. Здесь дно совершенно отличалось от того грунта, по которому нам довелось ходить во время прогулки под водами Тихого океана. На дне Индийского океана не было ни мелкого песка, ни подводных лугов, ни зарослей из водорослей. Я тотчас же узнал область чудес, в которую на этот раз проводил нас капитан Немо. Это было царство кораллов!

Среди зоофитов в классе коралловых полипов особенно примечательны горгониевые, или роговые, кораллы. Они делятся на три группы: горгонарии, белые кораллы и благородные, или красные, кораллы. Кораллы последней группы — любопытные существа, которые причислялись то к минералам, то к растениям, то к животным. У древних они считались лекарством, в средневековую эпоху — жемчугом, и только в 1694 году ученый Пейсоннель причислил их окончательно к животным.

Кораллы — это известковые скелеты живых существ, коралловых полипов. Каждая особь живет отдельной жизнью, но жизнь каждой особи способствует жизни общей. Это род естественной коммуны.

Ничего не могло быть для меня интереснее, как посетить один из этих окаменелых лесов, которыми природа засадила морское дно.

Мы зажгли фонари, когда проходили вдоль кораллового рифа, который, надо полагать, со временем закроет эту часть Индийского океана. Дорога была окаймлена непроходимыми чащами диковинных кустарников, покрытых маленькими «цветками» — белыми звездочками с шестью лучами. Но в противоположность земным растениям эти коралловые деревца, прикрепленные к скалам на дне океана, росли сверху вниз.

Свет наших фонарей играл на ярко-красных ветвях, создавая изумительные эффекты. Мне казалось, что эти перепончатые и цилиндрические трубочки дрожат от движения воды. Быстрые рыбы с легкими плавниками мелькали в этом цветнике, как порхающие птицы. Я не раз забывал, где нахожусь, и протягивал руку, желая сорвать свежие венчики, украшенные нежными щупальцами; одни «цветки» только что распустились, другие только начали зарождаться. Но едва моя рука дотрагивалась до этих живых «недотрог» — тотчас же вся колония приходила в движение. Белые венчики втягивались в свой красный футляр, цветы мгновенно пропадали, и кустарник превращался в груду пористых каменистых бугорков.

Случай позволил мне увидеть самые драгоценные образцы этих животных-цветов. Эти благородные кораллы ничем не уступали тем, которые добывают в Средиземном море, у берегов Франции и Италии. Своим ярким цветом они оправдывали поэтические названия «красный цветок» и «красная пена», которыми купцы окрестили лучшие из этих произведений. Цена таких кораллов доходит до пятисот франков за килограмм, а в этом месте океанская вода скрывала несметные коралловые богатства. Я даже приметил здесь великолепный образец розового коралла.

Скоро коралловые кустарники стали гуще и выше. И, наконец, перед нами возникли настоящие окаменелые леса и длинные причудливые аллеи. Капитан Немо вступил в одну из темных аллей, мы за ним. Дорога шла под уклон и привела нас на глубину сто метров. Наши фонари освещали шероховатые ярко-красные коралловые своды — и они в ответ сверкали, как драгоценные камни.

Между коралловыми деревьями я заметил и другие, не менее любопытные полипы: милиты и ириды зеленого и красного цвета. Они похожи были на водоросли, облепленные известкой. Естествоиспытатели после долгих споров окончательно причислили их к растительному миру; и, по глубокомысленному замечанию одного ученого, «здесь может быть именно тот предел, где жизнь только начинает пробуждаться».

Наконец после двухчасовой ходьбы мы достигли глубины около трехсот метров. Здесь уже не было ни одиноких кустиков, ни маленьких деревцев — тут был дремучий лес огромных окаменелых деревьев, переплетенный легкими гирляндами изящных плюмарий, этих морских лиан, сверкающих всеми цветами и оттенками. Мы свободно проходили под высокими коралловыми ветвями, теряющимися во мраке волн. Под нашими ногами красные меандрины, астреи, тубипоры, фунгии и другие полипы из семейства коралловых расстилались, как цветочный ковер, усеянный блестящими бутонами.

Неописуемое зрелище! Были минуты, когда я чуть-чуть не пожелал обратиться в амфибию, чтобы свободно жить и на земле, и в воде.

Вдруг капитан Немо остановился, мы последовали его примеру. Повернувшись, я увидел, что матросы расположились позади своего начальника полукругом. Вглядевшись получше, я заметил, что четверо из них держат на плечах какой-то продолговатый предмет.

Мы стояли как раз посреди большой лужайки, окруженной высокими деревьями, которые казались высеченными из камня. Фонари слабо освещали это место, и тени наши непомерно удлинялись. Далее, за лужайкой, была глубокая тьма, в которой только изредка поблескивали красные искорки света, отражавшегося на гранях кораллов.

Нед Ленд и Консейль стояли около меня. Мы глядели во все глаза и ждали, что будет дальше. То тут, то там я увидел небольшие холмики, покрытые известковым слоем и расположенные с той правильностью, которая обнаруживала работу человека.

Посередине на пьедестале из коралловых обломков возвышался коралловый крест, казалось, раскинувший в стороны свои длинные, как бы окровавленные руки.

По знаку капитана Немо один матрос приблизился к кресту, вынул из-за пояса кирку и начал рыть яму.

Я понял: здесь было кладбище, это роют могилу, а продолговатый предмет — тело умершего ночью раненого человека. Капитан Немо и его люди пришли хоронить своего товарища на братском кладбище на дне недоступного океана.

Могилу рыли медленно. Потревоженные рыбы сновали туда-сюда. Беспрестанно раздавался глухой стук железной мотыги, иногда она ударялась о кремень, и тогда летели вверх искры. Яма становилась все глубже и шире и скоро была достаточно широка и глубока, чтобы вместить тело.

Тогда приблизились носильщики. Тело, покрытое тканью из белого виссона, опустили в темную мокрую могилу… Затем могилу засыпали и немного подровняли образовавшийся холмик.

Когда все было кончено, капитан и его товарищи приблизились к могиле и поклонились ей в знак последнего прощания.

Затем все отправились обратно к «Наутилусу» и снова прошли под сводами кораллового леса, мимо зарослей коралловых кустарников, теперь уже поднимаясь в гору. Наконец вдали показались огни, путеводный свет привел нас к «Наутилусу». Переодевшись, я вышел на палубу и сел около прожектора. Много мыслей — и мыслей довольно мрачных — теснилось у меня в голове.

Вскоре ко мне присоединился капитан Немо. Я встал и сказал ему:

— Значит, мое предсказание исполнилось: этот человек умер ночью?

— Да, Аронакс, — отвечал капитан.

— И теперь он похоронен среди своих товарищей на коралловом кладбище?

— Да, профессор. Мы вырыли могилу, а полипы замуруют мертвого в прочную гробницу.

Капитан вдруг закрыл лицо руками, напрасно стараясь сдержать рыдание. Овладев собой, он добавил:

— Это наше мирное кладбище на глубине нескольких сот футов под морскими волнами!

— Ваши мертвые, капитан, спят там спокойно, не боясь акул!

— Да, профессор, — ответил с горечью капитан Немо, — ни акул, ни людей!

 

 

Часть вторая

 

Глава первая

Индийский океан

 

Коралловое кладбище произвело на меня глубокое впечатление. Капитан Немо не только жил под морскими волнами, но и устроил себе могилу в безднах океана. Там, на дне пропасти, никакое морское чудовище не нарушит последнего сна хозяина «Наутилуса». «И ни один человек!» — как сказал капитан.

Во всем проявлялись у него горькое недоверие и ненависть к людям.

Что это был за человек?

Консейль видел в нем непризнанного ученого — одного из тех «огорченных», которые платят людям презрением за равнодушие.

— Это какой-нибудь гений, с позволения их чести, — говорил достойный парень, — никто его на земле не понял, он этим огорчился и вот ушел под воду. «Если они меня не поняли, — думает он, — так я уже не хочу теперь их знать, — буду сидеть в воде и тут делать ученые открытия!»

Я не возражал Консейлю, но не вполне разделял его мнение на этот счет.

Мне не давали покоя последние происшествия.

Зачем нас заточили в каюту на ночь? И не только заточили, но даже усыпили снотворным? Почему капитан Немо вырвал у меня из рук подзорную трубу, когда я хотел посмотреть на горизонт? Каким образом получил смертельную рану тот человек, которого мы похоронили?

Все это наводило меня на самые неутешительные мысли. Быть может, капитан Немо не только избегает людей, но и при случае жестоко мстит им?

Все это были, разумеется, только предположения. Я нахо дился, как говорится, во мраке и видел только кое-какие слабые проблески, пока ничего не разъясняющие.

«Нечего делать! — думал я. — Будем писать под диктовку событий!»

Нас ничто не связывало с капитаном Немо. Он отлично знал, что убежать с «Наутилуса» невозможно. Мы не можем, значит, считаться связанными никакими обязательствами.

Мы просто были пленниками, а гостями нас называют только из любезности. Нед Ленд прямо заявил, что воспользуется первым удобным случаем для побега. Я, без сомнения, поступлю точно так же.

Однако я подумал, что почувствую что-то вроде сожаления, когда придется навсегда расстаться с этим таинственным человеком. И как решить, надо ли его ненавидеть или ему удивляться? Кто он — палач или жертва?

К тому же, признаюсь, мне очень хотелось завершить кругосветное подводное путешествие, увидеть все чудеса, таящиеся в безднах Мирового океана. Ведь до сих пор я, собственно говоря, очень мало что видел и мало что открыл. Что мало! Я ничего не открыл! Мы всего-навсего прошли шесть тысяч лье по Тихому океану! Правда, за эти открытия можно поплатиться жизнью. Но отчего же ею и не поплатиться, если это стоит того?

Мне было известно, что «Наутилус» приближается к обитаемым землям, и если представится удобный случай для побега, я не имею никакого права приносить своих товарищей в жертву моей страсти к естественным наукам. Надо будет следовать за ними, даже, может быть, показывать им дорогу.

Но представится ли когда-нибудь такой случай?

Во мне словно было два человека: один, лишенный свободы, хотел бежать из плена, другой, любопытный ученый, боялся минуты, когда появится такая возможность.

21 января в полдень лейтенант по обыкновению вышел на палубу и занялся наблюдениями. Я тоже поднялся наверх, закурил сигару и стал следить за его действиями. Очевидно, этот человек ни слова не понимал по-французски. Я несколько раз громко сделал кое-какие замечания, которые непременно обратили бы на себя его внимание, если бы он понимал смысл моих слов, но он пропускал их мимо ушей, как бессодержательные звуки, и оставался нем и невозмутим.

В это время на палубу вышел матрос — тот самый крепыш, который ходил с нами на подводную охоту, на остров Креспо, и начал чистить стекла прожектора. Я подошел поближе, чтобы хорошо рассмотреть устройство этого прибора. Сила света увеличивалась благодаря расположению черепицеобразных стекол, как в маяке, концентрируя световые лучи. Вольтова дуга находилась в безвоздушном пространстве, что обусловливало равномерность и силу света.

«Наутилус» приготовился к погружению, и я поспешил спуститься в салон. Корабль направился курсом на запад.

Мы плыли по волнам Индийского океана. Индийский океан простирается на пятьсот пятьдесят миллионов гектаров, и воды его до того прозрачны, что кружится голова, если наклониться над их поверхностью и смотреть вглубь.

«Наутилус» шел на глубине от ста до двухсот метров. Так продолжалось несколько дней.

Любой другой человек на моем месте очень бы скучал, и путешествие показалось бы ему очень длинным, однообразным, томительным, но я, как страстный поклонник моря, ничуть не тяготился своим положением. Ежедневные прогулки на палубе, где меня оживлял и укреплял свежий воздух, созерцание морских чудес, чтение в библиотеке — все это меня чрезвычайно занимало. Я также продолжал вести свои путевые записи.

Мы все были совершенно здоровы. Корабельная, «водяная», как выражался Нед Ленд, пища шла нам впрок, и я нисколько не прельщался разными кухонными ухищрениями канадца. При постоянно одинаковой температуре на «Наутилусе» можно было не опасаться даже насморка или легкой простуды. Впрочем, на «Наутилусе» был достаточный запас мадрепоровых кораллов, известных в Провансе под именем «морского укропа»; сочная мякоть этого полипа служит пре восходным лекарством от кашля.

В продолжение нескольких дней мы видели великое множество водоплавающих птиц — чаек-поморников. Нескольких птиц мы подстрелили и приготовили, и на вкус они нам показались недурны. Среди крупных птиц, которые совершают дальние перелеты между материками и садятся отдыхать на волнах, я заметил великолепнейших альбатросов семейства трубконосых. Их крик не очень благозвучен и напоминает ослиное гиканье. Представителями семейства веслоногих явились быстрые фрегаты, которые проворно хватали рыб на поверхности воды, и многочисленные фаэтоны, между которыми я увидел фаэтона алохвостого величиной с голубя, оперение у него было белое с розовым отливом, а крылья черноватые.

Сети «Наутилуса» выловили различных морских черепах, в их числе были каретты с выпуклым панцирем. Этот род черепах очень ценится. Эти пресмыкающиеся легко ныряют и могут очень долго держаться под водой, закрыв клапан, который находится у них около наружного носового отверстия. Многие из пойманных каретт еще спали в своей броне, прикрываясь ею от нападения морских животных. Мясо этих черепах не особенно приятно на вкус, но яйца бесподобны.

Мы по-прежнему целыми часами смотрели сквозь иллюминаторы и любовались рыбами. Многих рыб до сих пор мне еще не случалось видеть.

Я назову только твердокожих кузовков, которые преимущественно водятся в Тихом и Индийском океане. Рыбы эти защищены панцирем, подобно черепахам, броненосцам, морским ежам, ракообразным. Панцирь у них костяной, из плотно прилегающих трех-, четырех- или шестигранных пластинок.

Я заметил несколько кузовков длиной пять сантиметров. Мясо их полезно и превосходно на вкус. К хвосту они коричневого цвета, а у плавников — желтого.

— Вот бы пересадить их к нам во Францию! — сказал я Консейлю.

Консейль только вздохнул.

— С позволения их чести, они бы скоро привыкли к новому климату? — спросил он.

— Я полагаю, что скоро. Их, по-моему, можно было бы пустить в речную воду. Многие морские рыбы отлично привыкают к пресной воде.

Между кузовками были четырехрогие, у которых на спине возвышались четыре больших бугорка; были кузовки крапчатые, испещренные белыми пятнышками, которых можно приручать, как птиц. Мы видели тригонов, или хвостоколов, рода скатов, с длинным тонким хвостом с иглой, которые испускают особый звук, похожий на хрюканье, за что им дали кличку «морские свиньи», а также «дромадеров», с большим конусообразным горбом на спине, отличающихся твердым и жестким мясом.

Консейль, со своей стороны, заметил некоторых рыб из семейства иглобрюхих (скалозубовые), свойственных этим морям, красноспинок с белым брюхом, с тремя рядами продольных полосок на спине, и ярко окрашенных электрических рыб длиной семь дюймов.

Консейль усмотрел также образцы других родов: коричневатого рогозуба, исчерченного белыми полосками; бесхвостую еж-рыбу, которая обильно снабжена колючками и может, когда находит это нужным, свертываться в колючий клубок; летучих пегасов с грудными плавниками в виде крыльев, которые позволяют им если не летать, то, по крайней мере, выскакивать в воздух; плоскоголовиков, у которых хвост покрыт многочисленными чешуйчатыми кольцами; длинночелюстных макрогнатусов (хоботнорылов), прекрасных рыб длиной двадцать пять сантиметров; бледно-синих индийских плоскоголовиков с шероховатой головой; целые мириады рыб-собак, испещренных черными полосками, с длинными плавниками, скользящих с удивительной быстротой по поверхности воды; прелестных хирургов парусников, которые надувают свои плавники, как яхты — пару са; великолепных морских дракончиков, сияющих желтым, небесно-голубым, серебром и золотом; гурами с волокнистыми плавниками; рявцев из семейства бычковых, всегда покрытых тиной и издающих при трении жабер шум, похожий на журчанье; жесткощеких триглов — жир этой рыбы считается ядовитым; каменных окуней с подвижными веками; наконец, брызгунов с длинным трубчатым рылом. Каплей воды, с силой выстреленной изо рта с расстояния пятидесяти сантиметров, эта рыба убивает насекомых, сидящих на листьях прибрежных растений.

— Вот ружьецо-то, Консейль! — сказал я. — Стоит изобретения Шаспо и выдумки Ремингтона!

— Это их честь справедливо изволили заметить, — отвечал довольный Консейль.

Из восемьдесят девятого рода рыб, по классификации Ласепеда, принадлежащего ко второму подклассу костистых, отличающихся жаберной крышечкой и горловой перепонкой, я заметил скорпену, или морского ерша, с головой чудовищной формы и сильно развитым колючим спинным плавником. Эти рыбы покрыты мелкой чешуей или голые в зависимости от вида.

Мы нашли много видов странной рыбы, известной под названием морской жабы, у которой огромная голова вся в бугорках и впадинках, с неправильно расположенными безобразными тупыми шипами. Сама рыба покрыта колючками и усеяна бугорками, а хвост словно в мозолях; колючки ее наносят опасные раны. Рыба эта отвратительна и страшна на вид.

С 21 по 23 января «Наутилус» шел со скоростью двести пятьдесят лье в сутки, или двадцать две мили в час. Множество рыб, привлеченных электрическим светом, плыло за нами. Большая часть из них не могла угнаться за «Наутилусом» и отстала, лишь немногие рыбы могли соревноваться с нами.

Утром 24 января мы увидели остров Килинг на 12°52 южной широты и 94°332 долготы. Остров этот кораллового происхождения и весь зарос великолепнейшими кокосовыми пальмами.

— Этот остров посещали Дарвин и капитан Фиц-Рой, — сказал я Консейлю.

— И я бы хотел его посетить, с позволения их чести, — ответил мой достойный товарищ.

«Наутилус» прошел вблизи от пустынных берегов.

Мы зачерпнули почву в этом месте и выловили многочисленные образцы полипов, иглокожих и раковин моллюсков. Несколько драгоценнейших раковин дельфинок пополнили коллекцию, или, лучше сказать, сокровищницу, капитана Немо. Я, со своей стороны, преподнес ему один звездчатый коралл, который часто присасывается к раковинам двустворчатых моллюсков.

Скоро остров Килинг исчез из виду, и «Наутилус» повернул на северо-запад, к южной оконечности Индийского полуострова.

— Знаете, профессор, — сказал мне Нед Ленд, — цивилизованные земли, по-моему, будут лучше папуасских островов, где встречаешь больше дикарей, чем диких коз. Там есть шоссе, железные дороги, английские, французские и индусские города и поселения. Там можно пройти всего каких-нибудь шесть миль и встретить земляка. Вы как полагаете, профессор, не пора ли нам раскланяться с капитаном Немо?

— Нет, Нед, нет, я не согласен. Пожалуйста, погодите. «Наутилус» приближается к населенным континентам. Он направляется к Европе. Пусть он нас туда доставит. Когда мы войдем в европейские моря, мы тогда посмотрим, как быть и что делать. К тому же, я думаю, капитан Немо не отпустит нас охотиться на Малабарских или Коромандельских берегах.

— А если мы обойдемся без его позволения, профессор?

Я не ответил на это. Я не желал затевать спора, но внутренне я твердо решился отговорить канадца, насколько хватит сил и уменья, от всех поползновений к побегу.

После удаления от острова Килинга скорость «Наутилуса» уменьшилась. Мы часто погружались на глубину от двух до трех километров. Но мы не могли проверить максимальную глубину Индийского моря: зонды в тринадцать тысяч метров не доставали до дна. Что же касается температуры нижних слоев, термометр неизменно показывал 4° выше нуля. Я только заметил, что в верхних слоях вода была гораздо холоднее, чем в других морях.

25 января «Наутилус» весь день шел по поверхности, поднимая каскады брызг своим мощным винтом. Я провел три четверти этого дня на палубе. Ничего не было на горизонте. Только около четырех часов вечера я увидел вдали длинный пароход, который быстро шел к западу от нас. Я видел его всего одну минуту — затем он снова исчез. Я подумал, что этот пароход ходит между Цейлоном и Сиднеем.

В пять часов вечера мы с Консейлем были свидетелями очень любопытного явления.

Существует одно прелестное животное, встречу с которым древние считали счастливым предзнаменованием. Аристотель, Афеней, Плиний и Аппиан изучали этого моллюска и в своих описаниях истощили весь запас поэтических эпитетов. Они называли его Nautilus и Pompylius. Но современная наука не утвердила этих названий, и теперь он известен как аргонавт, или кораблик.

Если бы кто-то спросил Консейля о моллюсках, то узнал бы тотчас, что моллюски разделяются на пять классов, что первый класс включает головоногих моллюсков, что они бывают голые и раковинные и делятся на два подкласса — двужаберных и четырехжаберных, двужаберные — это осьминоги, кальмары и каракатицы. Аргонавты принадлежат к роду осьминогов. Самка аргонавта имеет тончайшую раковину, как бы из матового стекла, а самец похож на всех остальных осьминогов.

Итак, мы сидели и глядели на море, когда вдруг появился целый отряд аргонавтов. Это были так называемые бугорчатые аргонавты, свойственные Индийскому океану.

Эти изящные моллюски двигались посредством своей воронки, выкидывая ею воду, которую в себя вбирали при дыхании. Из их восьми щупальцев шесть, длинных и тонких, плыли по воде, а двое остальных надувались, как легкие паруса. Я отлично мог рассмотреть их спиралевидную раковинку, которую Кювье сравнил с изящной лодочкой. Эта лодочка переносит своего строителя без всякой заботы с его стороны.

— Аргонавт мог бы покинуть свою раковинку, — сказал я Консейлю, — а ведь никогда не покидает!

— Он как капитан Немо, с позволения их чести: такой же нрав имеет. И, по-моему, капитану следовало бы назвать свое судно «Аргонавтом».

Около часа «Наутилус» плыл под эскортом моллюсков. Вдруг, неизвестно почему, они все переполошились. Паруса мгновенно свернулись, щупальца втянулись в раковину, раковины опрокинулись, и вся флотилия исчезла под водой. Никогда ни одна эскадра не отличалась большей быстротой и ловкостью в маневрах.

В эту самую минуту зашло солнце и наступила темнота. Океан был спокойным, и волны тихо струились за кормой.

На следующее утро, 26 января, мы пересекли экватор на восемьдесят втором меридиане и вступили в Северное полушарие.

В этот день за нами погнался громадный отряд акул. Здешние моря кишат этими зубастыми страшилищами, и потому плавание по ним небезопасно.

— Каковы, Консейль? — говорил я своему верному слуге.

— Первый сорт, с позволения их чести! — отвечал Консейль.

И мы указывали друг другу то на ту, то на другую акулу.

Тут были акулы с темной спиной и белым брюхом, снабженные одиннадцатью рядами зубов, были акулы очковые, у которых шея помечена большим черным пятном с белым ободком, очень похожим на глаз, были акулы голубые, с округленным рылом, испещренным темными точками. Часто эти зубастые хищники изо всей силы набрасывались на стеклянные иллюминаторы.

— Ах вы. бестии! — вскрикивал Нед Ленд, который был вне себя. — Ах вы, наглые твари! Ну повезло вам, что я сижу здесь как привинченный, а то бы я вам задал перцу!

Особенно его раздражали гладкие акулы, у которых пасть была утыкана зубами, словно выложена мозаикой, и тигровые акулы длиной пять метров.

Но вскоре «Наутилус» прибавил ход и оставил позади самых резвых акул.

27 января при входе в Бенгальский залив нам стали встречаться плавающие трупы.

— Встреча не веселая! — сказал Нед Ленд.

То были покойники индийских городов, унесенные течением Ганга в открытое море.

— Нет чтобы зарыть! — сказал Нед Ленд, когда навстречу снова попались несколько трупов.

— Там не зарывают, — сказал я ему, — там об усопших заботятся одни грифы. А кого они не успеют расклевать, тех докончат акулы.

Около семи часов вечера мы вдруг увидали, что «Наутилус», поднявшись на поверхность, плывет по молочному морю. Океан на необозримом пространстве превратился, казалось, в молоко. Что это такое? Игра лунного света?

Нет, потому что молодой месяц еще не взошел на горизонте. Все небо, хоть и освещенное звездным сиянием, казалось совершенно темным в сравнении с белизной вод.

Консейль не верил своим глазам.

— С позволения их чести, — спросил он, — что это такое?

К счастью, я мог ему разъяснить, в чем дело.

— Это то, что называют молочным морем, — отвечал я, — такое обширное пространство белых волн часто видят у берегов Амбоина и в этих широтах.

— С позволения их чести, — возразил Консейль, — я бы желал знать, отчего волны побелели. Ведь вода не превратилась в молоко, как вы сказали?

— Нет, друг мой, нет, — отвечал я. — Белизна эта вызвана присутствием мириад инфузорий, маленьких с ветящихся червячков, студенистых, бесцветных, толщиной в волосок и длиной в одну пятую миллиметра. Эти инфузории слепляются между собой и образуют сплошные поля в несколько лье.

— Несколько лье! — вскрикнул Консейль.

— Да, дружище, многих лье. Ты не старайся вычислять, сколько здесь этих инфузорий: понапрасну время потратишь. Если я только не ошибаюсь, некоторым мореплавателям случалось плыть по таким молочным волнам более сорока миль.

Не знаю, послушался ли Консейль моего совета, но он умолк, глубоко задумавшись. Что же касается меня, то я продолжал наблюдать это любопытное явление.

В продолжение нескольких часов «Наутилус» разбивал носом беловатые, словно мыльные, волны. Он скользил без всякого шума, точно плыл среди пены, которая образуется при встрече двух течений.

Около полуночи море снова приняло свой обычный цвет, но позади нас еще долго отражалась на темном небе белизна волн, и это отражение несколько напоминало неясный свет северного сияния.

 

Глава вторая