Фюрер, приказывай — немецкие судьи тебя слушают!

Р: Вскоре за вызовом Фориссона, брошенном официальным историкам, последовал ещё один, в виде объёмистого труда гамбургского судьи Вильгельма Штеглиха под названием «Освенцимские мифы»[150]. В нём автор изучает методы ведения судебных дел, на которых была создана нынешняя общепризнанная историческая картина Освенцима, и анализирует некоторые из предъявленных на этих процессах улик с крайне критическим отношением...

С:...и он отрицает холокост, судя по названию!

Р: Он квалифицирует утверждения о массовых убийствах в Освенциме как не заслуживающие доверия. Несмотря на то, что Штеглих, будучи судьёй по финансовым вопросам, не имел опыта в вопросах уголовного права, он, тем не менее, счёл, что в качестве юриста он был в состоянии сделать вывод, что юридические методы ведения изученных им судебных дел были сущим издевательством над всеми принципами правового государства. Позже мы ещё вернёмся к этому моменту. Сейчас же я хотел бы всего лишь обсудить реакцию немецкой юстиции на эту книгу, благодаря которой ревизионизм холокоста в Германии впервые сделал притязания на научность. Именно эти притязания и вызвали ожесточённые споры. В судебном заключении касательно вопроса о научности книги немецкий историк Вольфганг Шеффлер постановил, что эта книга была совершенно ненаучна.

С: Значит ли это, что из-за своей книги Штеглих очутился в суде?

Р: В то время в Германии правонарушения в области печати (публикация книг, считающихся оскорбительными) подходили под закон об исковой давности сроком на 6 месяцев, так что Штеглиха больше нельзя было преследовать в уголовном порядке. Но его издатель, Вигберт Граберт, который продолжал торговать книгой, был немедленно арестован и в итоге осуждён[151].

С: Значит, книгу Штеглиха объявили незаконной?

Р: Совершенно верно. Она была конфискована; это означает, что публикация, хранение, продажа, ввоз и вывоз, а также рекламирование этой книги стали противозаконны. Но этого им было мало. На основании постановления о ликвидации должностей Гёттингенский университет, в котором Штеглих в 50-х годах защитил докторскую диссертацию, решил лишить его докторской степени [на Западе докторская степень соответствует кандидатской в России. — прим. пер. ]. Это было сделано в соответствии со статьёй 4-й немецкого закона о ученых степенях, изданного в 1939 году Адольфом Гитлером[152]...

С: Как, сегодня всё ещё действует нацистский закон?!

Р: Вы не ослышались. Статья 4 этого закона позволяет изымать учёные степени в случае «отсутствия академического достоинства».

С: Фюрер, приказывай — мы тебя слушаем!

Р: Забавно... Как бы то ни было, текст закона не содержит в себе ничего, связанного с политикой, и именно поэтому он всё ещё действует сегодня.

С: Ради всего святого, скажите, что значит «отсутствие академического достоинства»?

Р: Это можно толковать по-разному. Недостойным считаётся всё, что власть имущие считают как таковым. Сегодня под действие этого закона подпадают, как правило, гинекологи, сексуально эксплуатирующие своих пациентов, или химики, изготавливающие наркотики, поскольку они злоупотребляют своими академическими знаниями или академическим престижем для совершения преступлений[153].

С: Значит, из-за того, что Штеглих использовал свои знания юриста для выражения сомнений в заключениях других юристов, у него отняли докторскую степень?

Р: Именно так, причём это было сделано невзирая на то, что он ни разу не был осуждён за какое-либо преступление.

С: Ну, как-никак, всё же было установлено, что преступлением является его книга. А не осудили его исключительно из-за юридических проволочек.

Р: В глазах немецкой юридической системы Штеглих совершил преступление, усомнившись в юридически закреплённой догме немецкого послевоенного сообщества при помощи своего академического образования. А сомнение, которому было придано академическое обоснование, в своём бесстыдстве вполне сопоставимо с преступлением, совершённым насильником или торговцем наркотиками. Как-никак, ревизионизм смущает умы подобно наркотику. Или вы считаете по-другому?

С: Ну, если рассматривать ревизионистские идеи как наркотик для ума, ведущий людей к ложным мыслям...

Р: Рассуждая подобным образом, за решётку можно посадить кого угодно. Так или иначе, вдобавок ко всему было уменьшено пособие Штеглиха, прежде всего из-за того, что его уже нельзя было привлечь к уголовной ответственности[154].

С: Это многое говорит о самоуверенности немецких историков и судей, которые думают, что могут отстоять свою официально освящённую «истину», отправляя книги на костёр и обращаясь с их авторами почти так же, как Третий Рейх обращался с инакомыслящими.

Р: Ну, в Третьем Рейхе Штеглих, наверное, оказался бы в концлагере, безо всякого срока давности.

В статье из сборника немецкого Федерального ведомства по охране конституции сам профессор Экхард Йессе, преподающий социологию в Хемницском университете (Саксония) и специализирующийся на наблюдении за политическим экстремизмом, задаётся вопросом: «Действительно ли нужно было поступать подобным образом? Непосвящённые могут подумать, что в тезисе Штеглиха что-то есть»[155].

С: Как Шеффлер, будучи экспертом, вообще мог участвовать в кампании по дискредитации другого учёного?

Р: Из-за политического рвения, я так полагаю. Я рекомендую прочесть книгу Штеглиха, а затем — в приведённой здесь документации издательства Граберта[154] — проанализировать то, что из этой книги критикуется. В своём предисловии Штеглих сам признаётся в политических мотивах, когда пишет, что миф об Освенциме угрожает национальной жизнеспособности немецкого народа.

С: Ага! Значит, это всё-таки ненаучная книга!

Р: Не торопитесь. Если то, что кто-то, имеющий политическое мнение в таком-то вопросе и не скрывающий это, а открыто признающий, является основанием для оспаривания его, закреплённого конституцией права на научную свободу исследований, то отсюда следует, что от уголовного преследования защищены только те, кто попросту не признаёт свои собственные политические взгляды. Ввиду этого я хочу только похвалить Штеглиха за его открытость. Здесь хотя бы всем известна его политическая позиция, чего не скажешь о многих холокостных авторах — левых и коммунистах. Да, у всех есть определённые политические интерпретации по поводу значимости и последствий холокоста. Немало авторов может даже поприветствовать тот факт, что холокост угрожает национальной жизнеспособности немецкого народа, тем самым подрывая его стремление к самоопределению, к защите своей культурной и национальной идентичности. Я просто не могу представить себе, чтобы в сегодняшней Германии подобного рода замечание вызвало споры о научности такого учёного. Но почему мнение о том, что у немецкого народа не должно быть права на культурное и национальное самоопределение, должно быть морально выше мнения о том, что немецкий народ должен иметь эти права, которые признаются за любым африканским и южноамериканским племенем?

С: Словосочетание, использованное Штеглихом — «национальная жизнеспособность», — звучит анахронично. Оно так и отдаёт расизмом и нацизмом.

Р: Выходит, мы предоставляем право на свободу научных исследований в зависимости от того, используется ли политически корректный и чувствительный словарь?

С: Почему же тогда Шеффлер лишил Штеглиха научного статуса?

Р: У Шеффлера было много аргументов, и далеко не все из них были необоснованными, хотя не может быть никаких причин для оправдания сжигания книг и других карательных мер. Но мы не станем сейчас более подробней обсуждать Шеффлера. Всё, что я хочу здесь показать, так это реакцию влиятельных немецких кругов на обоснованные и объективно представленные тезисы о том, что в нашем видении холокоста может быть что-то не так. По-настоящему открытое, демократичное общество не должно реагировать подобным образом.