История Древнего мира, том 2. 7 страница

Избыток дешевой рабочей силы на рынках греческих городов впервые сделал возможным широкое применение рабского труда во всех основных отраслях производства. Покупные рабы появляются теперь не только в домах знати, но и в хозяйствах зажиточных крестьян.

Рабов можно было увидеть в ремесленных мастерских и купеческих лавках, на рынках, в порту, на строительстве укреплений и храмов, на горных разработках. Везде они выполняли самую тяжелую и унизительную работу, не требовавшую специальной выучки. Благодаря этому у их хозяев — граждан полиса создавался избыток свободного времени, который они могли посвятить занятиям политикой, спортом, искусством, философией и т. п. Так закладывались в Греции основы нового рабовладельческого общества и вместе с тем новой полисной цивилизации, резко отличающейся от предшествующей ей дворцовой цивилизации крито-микенской эпохи. Первым и наиболее важным признаком, свидетельствующим о переходе греческого общества от варварства к цивилизации, было образование городов. Именно и архаическую эпоху город впервые по-настоящему отделился от деревни и политически, а также экономически подчинил ее себе. Это событие было связано с отделением ремесла от сельского хозяйства и развитием товарно-денежных отношений[16].

Почти все греческие города, за исключением колоний, выросли из укрепленных поселков гомеровской эпохи — полисов, сохранив за собой это древнее название. Между гомеровским полисом и сменившим его полисом архаическим имелось, однако, одно весьма существенное различие. Гомеровский полис был в одно и то же время и городом и деревней, так как никаких других соперничающих с ним поселений на подвластной ему территории не существовало. Архаический полис, напротив, представлял собой столицу карликового государства, в состав которого кроме него самого входили также деревни (по-гречески комы), располагавшиеся по окраинам территории полиса и политически от него зависевшие.

Следует также учитывать, что в сравнении с гомеровским временем греческие полисы архаического периода стали крупнее. Это укрупнение происходило как за счет естественного прироста населения, так и за счет искусственного слияния нескольких поселков деревенского типа в один новый город. К этой мере, называвшейся по-гречески синойкизм, т. с. «совместное поселение», прибегали многие общины для того, чтобы укрепить свою обороноспособность перед лицом враждебных соседей. Но больших городов в современном понимании этого слова в Греции еще не было. Полисы с населением в несколько тысяч человек были исключением: в большинстве городов численность жителей не превышала, по-видимому, и тысячи человек. Пример архаического полиса — древняя Смирна, откопанная археологами; часть ее находилась на полуострове, закрывавшем вход в глубокую бухту — удобную корабельную стоянку. Центр города был обнесен оборонительной стеной из кирпича на каменном доколе. В стене было несколько ворот с башнями и смотровыми площадками. Город имел правильную планировку: ряды домов шли строго параллельно друг другу. В городе действовало несколько храмов. Дома были довольно вместительны и удобны, в некоторых из них обнаружены даже терракотовые ванны.

Главным жизненным центром раннегреческого города была так называемая агора, служившая местом народных собраний граждан и в то же время использовавшаяся как рыночная площадь. Свободный грек проводил здесь большую часть своего времени. Здесь он продавал и покупал, здесь же в сообществе других граждан полиса занимался политикой — решал государственные дела; здесь, на агоре, он мог узнать все важные городские новости. Первоначально агора была просто открытой площадью, лишенной каких бы то ни было построек. Позднее на пей стали устраивать деревянные или каменные сиденья, ступенями поднимавшиеся друг над другом. На этих скамьях размещался народ во время собраний. В еще более позднее время (уже в конце архаического периода) по сторонам площади воздвигались специальные навесы — портики, защищавшие людей от лучей солнца. Портики превратились в излюбленное прибежище мелочных торговцев, философов и всякой праздношатающейся публики. Прямо на агоре или неподалеку от неё располагались правительственные здания полиса: булевтерий — здание городского совета (буле), пританей— место для заседаний правящей коллегии пританов, дикастерий — здание суда и т. п. На агоре же выставлялись для всеобщего ознакомления новые законы и распоряжения правительства.

Среди построек архаического города заметно выделялись своими размерами и великолепием убранства храмы главных олимпийских богов и знаменитых героев. Отдельные части наружных стен греческого храма были раскрашены в яркие тона и богато украшены скульптурой (также раскрашенной). Храм считался домом божества, и оно присутствовало в нем в виде своего изображения.

Первоначально это был всего лишь грубый деревянный идол, имевший весьма отдаленное сходство с человеческой фигурой.

Однако к концу архаической эпохи греки уже настолько усовершенствовались в пластическом искусстве, что высеченные ими из мрамора или отлитые в бронзе статуи богов вполне могли бы сойти за живых людей (греки представляли себе своих, богов человекоподобными существами, наделенными даром бессмертия и сверхчеловеческим могуществом). В праздничные дни бог, наряженный в свою лучшую одежду (для таких случаев в каждом храме имелся специальный гардероб), увенчанный золотым венком, милостиво принимал дары и жертвоприношения от граждан полиса, являвшихся в храм в торжественной процессии. Прежде чем приблизиться к святыне, процессия проходила через город под звуки флейт с гирляндами живых цветов и зажженными факелами, в сопровождении вооруженного эскорта. С особым великолепием справлялись празднества в честь божества данного полиса.

У каждого полиса был свой особый покровитель или покровительница. Так, в Афинах это была Афина Паллада. в Аргосе — Гера, в Коринфе — Афродита, в Дельфах — Аполлон. Храм бога-«градодержателя» находился обычно в городской цитадели, которую греки называли акрополем, т. е. «верхним городом». Здесь хранилась государственная ка:ша полиса. Сюда поступали штрафы, взимавшиеся за различные преступления, и все другие виды доходов государства. В Афинах уже в VI в. вершина неприступной скалы акрополя была увенчана монументальным храмом Афины — главной богини города.

Известно, как много места занимали в жизни древних греков атлетические состязания. Начиная с древнейших времен в греческих городах устраивались специальные площадки для упражнений молодежи — они назывались гимнасиями. и палестрами. Юноши и подростки проводили там целые дни независимо от времени года, усердно занимаясь богом, борьбой, кулачными боями, прыжками, метанием копья и диска. Ни один большой праздник не обходился без массового атлетического состязания — агона, в котором могли принимать участие все свободнорожденные граждане полиса, а также специально приглашенные чужеземцы.

Некоторые агоны, пользовавшиеся особой популярностью, превращались в межполисные общегреческие празднества. Таковы знаменитые Олимпийские игры, на которые каждые четыре года стекались атлеты и «болельщики» со всего греческого мира, включая даже и самые отдаленные колонии. Государства-участники готовились к ним не менее серьезно, чем к предстоящей военной кампании. Победа или поражение в Олимпии были делом престижа каждого полиса. Победителя-олимпионика благодарные сограждане осыпали поистине царскими почестями (иногда даже разбирали городскую стену, чтобы расчистить путь для триумфальной колесницы победителя: считалось, что персона такого ранга в обычные ворота пройти не может).

Таковы основные элементы, из которых складывалась повседневная жизнь гражданина греческого полиса в архаическую эпоху, а также и в более позднее время: коммерческие сделки на агоре, словопрения в народном собрании, участие в важнейших религиозных церемониях, атлетических упражнениях и состязаниях.

А так как всеми этими видами духовной и физической деятельности можно было заниматься только в городе, то греки не представляли себе нормальной человеческой жизни вне городских стен. Лишь такой образ жизни считали они достойным свободного человека — настоящего эллина, и в этом особом образе жизни они видели свое главное отлично от всех окружающих «варварских» народов.

Порожденный мощным всплеском экономической активности, которым сопровождалась Великая колонизация, раннегреческий город, в свою очередь, стал важным фактором дальнейшего экономического и социального прогресса. Городской уклад жизни с характерным для него интенсивным товарообменом и другими видами хозяйственной деятельности, в которых принимали участие массы людей самого различного происхождения, с самого начала вступил в противоречие с тогдашней структурой греческого общества, основанной на двух главных принципах: принципе сословной иерархии, разделяющем всех людей на «лучших», или «благородных», и «худших», или «низкорожденных», и принципе строгой обособленности отдельных родовых союзов как друг от друга, так и от всего внешнего мира. В городах начавшийся уже ранее, в связи с переселением в колонии, процесс ломки межродовых барьеров пошел особенно быстрыми темпами. Люди, принадлежавшие к разным родам, филам и фратриям, не только живут теперь бок о бок, в одних и тех же кварталах, но и вступают в деловые и просто дружеские контакты, заключают брачные союзы. Постепенно начинает стираться грань, отделяющая старинную родовую знать от состоятельных купцов и землевладельцев, вышедших из простонародья. Происходит сращивание этих двух прослоек в единый господствующий класс рабовладельцев. Главную роль в этом процессе играли деньги — наиболее доступный и наиболее мобильный вид собственности. Это хорошо понимали уже современники описываемых событий. «Деньги в почете всеобщем. Богатство смешало породы»,— восклицает мегарский поэт VI в. Феогнид.

С ростом городов связан прогресс в области внутриполиспого и международного права. Необходимость дальнейшего развития товарно-денежных отношений, сплоченно всего населении полиса в единый гражданский коллектив трудно было согласовать с традиционными принципами родового права и морали, в соответствии с которыми каждый чужак — выходец из чужого рода или фратрии воспринимался как потенциальный враг, подлежащий уничтожению или превращению в раба. В архаическую эпоху эти воззрения постепенно начинают уступать свое место более широким и гуманным взглядам, согласно которым существует некая божественная справедливость, распространяющаяся в равной степени на всех людей, независимо от их родовой или племенной принадлежности. С таким представлением мы сталкиваемся уже в «Работах и днях» Гесиода, беотийского поэта VIII в. до н. э., хотя его ближайшему предшественнику— Гомеру оно совершенно чуждо. Боги, в понимании Гесиода, внимательно следят за правыми и неправыми делами людей. Для этой цели на землю посланы «три мириада стражей бессмертных... правых и злых человеческих дел соглядатаи, бродят по миру всюду они, облеченные мглою туманной»[17].

Главной блюстительницей права является дочь Зевса — богиня Дике («Справедливость»). О реальном прогрессе общественного правосознания свидетельствуют древнейшие сборники законов, приписываемые знаменитым законодателям: Драконту, Залевку, Харонду и др. Судя по сохранившимся отрывкам, кодексы эти были еще очень несовершенны и содержали в себе немало архаичных правовых норм и обычаев: в основе своей законы Драконта и им подобные были записью уже существовавшего обычного права. Многие из этих законов уходят своими корнями в глубины первобытной эпохи, как, например, экзотический обычай привлечения к судебной ответственности «совершивших убийство» животных и неодушевленных предметов, с которым мы сталкиваемся в одном из дошедших до нас фрагментов из законов Драконта. Вместе с тем сам факт записи права нельзя не оценить как положительный сдвиг, поскольку он свидетельствует о стремлении положить предел самоуправству влиятельных семей и родов и добиться подчинения рода судебному авторитету полиса. Запись, законов и введение правильного судопроизводства способствовали изживанию таких старинных обычаев, как кровная месть или мзда за убийство. Теперь убийство уже не считается частным делом двух семей: семьи убийцы и семьи его жертвы. В решении спора участвует вся община, представленная ее судебными органами.

Передовые нормы морали и права распространяются в эту эпоху не только на соотечественников, но и на чужеземцев, граждан других полисов. Труп убитого врага уже не подвергался надругательствам (ср., например, «Илиаду», где Ахилл надругался над телом погибшего Гектора), а выдается родственникам для предания земле. Свободных эллинов, захваченных в плен на войне, как правило, не убивают и не превращают в рабов, а возвращают на родину за выкуп. Принимаются меры для искоренения морского пиратства и разбоя на суше. Отдельные полисы заключают между собой договоры, гарантируя личную безопасность и неприкосновенность имущества граждан, если они окажутся на чужой территории. Эти шаги к сближению были вызваны реальной потребностью в более тесных экономических и культурных контактах. В известной мере это вело к преодолению былой замкнутости отдельных полисов и постепенному развитию общегреческого, или, как тогда говорили, панэллинского, патриотизма. Однако дальше этих первых попыток дело не пошло. Единым народом греки все-таки не стали.

Именно города были в архаический период главными очагами достижений передовой культуры. Здесь получила широкое распространение новая система письма — алфавит.

Он был намного удобнее слогового письма микенской эпохи: состоял всего из 24 знаков, каждый из которых имел твердо установленное фонетическое значение. Если в микенском обществе грамота была доступна лишь немногим посвященным, входившим в замкнутую группу писцов-профессионалов, то теперь она становится общим достоянием всех граждан полиса (каждый мог овладеть элементарными навыками письма и чтения в начальной школе). Новая система письменности впервые явилась поистине универсальным средством передачи информации, которое с одинаковым успехом могло применяться и в деловой переписке, и для записи лирических стихов или философских афоризмов. Все это обусловило быстрый рост грамотности среди населения греческих полисов и, несомненно, способствовало дальнейшему прогрессу культуры во всех основных ее областях.

Однако весь этот прогресс, как обычно бывает в истории, имел и свою оборотную, теневую сторону. Стремительное развитие товарно-денежных отношений, вызвавшее к жизни первые города с их передовой, жизнеутверждающей культурой, отрицательно отразилось на положении греческого крестьянства. Аграрный кризис, являвшийся главной причиной Великой колонизации, не только не утих, но, напротив, начал свирепствовать с еще большей силой. Почти повсеместно в Греции мы наблюдаем одну и ту же безотрадную картину: крестьяне массами разоряются, лишаются своих «отеческих наделов» и пополняют ряды батраков — фетов. Характеризуя обстановку, сложившуюся в Афинах на рубеже VII—VI вв. до н. э., перед реформами Солона, Аристотель писал: «Надо иметь в виду, что вообще государственный строй был олигархическим, но главное было то, что бедные находились в порабощении не только сами, но также их дети и жены. Назывались они пелатами и шестидольниками, потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля богачей (Не со псом ясно, что хотел сказать Аристотель этой фразой. Шестидольники могли отдавать землевладельцу либо 5/6, либо 1/6 урожая. Последнее кажется более вероятным, так как при существовавшей земледельческой технике вряд ли крестьянин мог бы прокормить семью одной шестой долей урожая с участка такого размера, какой он мог обрабатывать вместе с женой и детьми.). Вся же вообще земля была в руках немногих. При этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих, и детей. Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона». В той или иной мере эта характеристика приложима и ко всем другим районам тогдашней Греции.

Коренная ломка привычного житейского уклада весьма болезненно действовала на сознание людей архаической эпохи. В поэме Гесиода «Работы и дни» вся история человечества представлена как непрерывный упадок и движение вспять от лучшего к худшему. На земле, по мысли поэта, уже сменились четыре человеческих поколения: золотое, серебряное, медное и поколение героев. Каждое из них жило хуже, чем предыдущее, но самый тяжкий удел достался пятому, железному поколению людей, к которому причисляет себя и сам Гесиод. «Если бы мог я не жить с поколением пятого века! — горестно восклицает поэт. — Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться».

Сознание своей беспомощности перед лицом «царей-дароядцев» («Цари» (басилеи) у Гесиода, так же как и у Гомера, — представители местной родовой знати, стоящие во главе общины.), по-видимому, особенно угнетало поэта-крестьянина. Об этом говорит включенная в поэму Гесиода «Басня о соловье и ястребе»:

Басню теперь расскажу я царям, как они неразумны.

Вот что однажды сказал соловью пестрогласному ястреб.

Когти вонзивши в него и неся его в тучах высоких.

Жалко пищал соловей, пронзённый кривыми когтями,

Тот же властительно с речью такою к нему обратился:

«Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!

Как ты не пой, а тебя унесу я, куда мне угодно,

И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.

Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим;

Ни победит он его — к уннженью лишь горе прибавит!»

Вот что стремительный ястреб сказал, длиннокрылая птица.

В те времена, когда Гесиод создавал свои «Работы и дни», могущество родовой знати в большинстве греческих полисов оставалось еще непоколебимым.

Спустя каких-нибудь сто лет картина коренным образом меняется.

Об этом мы узнаем из стихов другого поэта, уроженца Мегары Феогнида. Феогнид, хотя по рождению он принадлежал к высшей знати, чувствует себя очень неуверенно в этом меняющемся на глазах мире и, также как и Гесиод, склонен весьма пессимистично оценивать свою эпоху. Его мучает сознание необратимости социальных перемен, происходящих вокруг него:

Город наш все ещё город, о Кирн, но уж люди другие,

Кто ни законов досель, ни правосудья не знал,

Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным

И за стеной городской пасся, как дикий олень.

Сделался знатным отныне.

А люди, что знатными были,

Низкими стали. Ну, кто б все это вытерпеть мог?

Стихи Феогнида показывают, что процесс имущественного расслоения общины затрагивал не только крестьянство, но и знать. Многие аристократы, обуреваемые жаждой наживы, вкладывали свое состояние в различные торговые предприятия и спекуляции, но, не имея достаточной практической сметки, разорялись, уступая место более цепким и изворотливым выходцам из низов, которые благодаря своему богатству подымаются теперь на самую вершину социальной лестницы. Эти «выскочки» вызывают в душе поэта-аристократа дикую злобу и ненависть. В мечтах он видит народ возвращенным в его прежнее, полурабское состояние:

Твердой ногой наступи на грудь суемыслящей черни,

Бей ее медным бодцом, шею пригни под ярмо!..

Нет под всевидящим солнцем, нет в мире широком народа,

Чтоб добровольно терпел крепкие вожжи господ...

(Перевод Л. Пиотровского.)

Действительность, однако, разбивает эти иллюзии глашатая аристократической реакции. Возвращение вспять уже невозможно, и поэт это сознает.

Стихи Феогнида запечатлели разгар классовой борьбы, тот момент, когда взаимная вражда и ненависть борющихся партий достигли своей высшей точки. Мощное демократическое движение охватило в это время города Северного Пелопоннеса, в том числе и родной город Феогнида Мегару, также Аттику, островные полисы Эгейского моря, ионийские города Малой Азии и даже отдаленные западные колонии Италии и Сицилии.

Повсюду демократы выдвигают одни и те же лозунги: «Передел земли и отмена долгов», «Равенство всех граждан полиса перед законом») (исономия), «Передача власти народу» (демократия). Это демократическое движение было неоднородно по своему социальному составу. В нем принимали участие и богатые купцы из простонародья, и зажиточные крестьяне, и ремесленники, и обездоленные массы сельской и городской бедноты. Если первые добивались прежде всего политического равенства со старинной знатью, то последних гораздо больше привлекала идея всеобщего имущественного равенства, что означало в тогдашних условиях возвращение назад, к традициям общинного родового строя, к регулярным переделам земли. Во многих местах доведенные до отчаяния крестьяне пытались осуществить на практике патриархальную утопию Гесиода и вернуть человечество обратно в «золотой век». Воодушевленные этой идеей, они захватывали имущество богачей и знати и делили его между собой, сбрасывали со своих полей ненавистные закладные столбы[18], сжигали долговые книги ростовщиков. Защищая свою собственность, богачи все чаще пускают в ход террор и насилие, и таким образом накапливавшаяся веками классовая вражда перерастает в настоящую гражданскую войну. Восстания и государственные перевороты, сопровождавшиеся зверскими убийствами, массовыми изгнаниями и конфискациями имущества побежденных, становятся в это время обычным явлением в жизни греческих городов-государств. Феогнид в одной из своих элегий обращается к читателю с предупреждением:

Пусть еще в полной пока тишине наш покоится город, — Верь мне, недолго она в городе может царить. Где нехорошие люди к тому начинают стремиться, Чтоб из народных страстей пользу себе извлекать. Ибо отсюда — восстанья, гражданские войны, убийства, Также монархи,— от них обереги нас, судьба!

Упоминание о монархах в последней строке — весьма симптоматично:

во многих греческих государствах длившийся иногда десятилетиями социально-политический кризис разрешался установлением режима личной власти. Истощенная бесконечными внутренними смутами и распрями полисная община уже не могла противостоять притязаниям влиятельных лиц на единоличную власть, и в городе устанавливалась диктатура «сильного человека», который правил, не считаясь с законом и с традиционными учреждениями: советом, народным собранием и т. д. Таких узурпаторов греки называли тиранами (Само это слово заимствовано греками из лидийского языка и первоначально не имело бранного значения.), противопоставляя их древним царям — басилеям, правившим на основании наследственного права или всенародного избрания.

Захватив власть, тиран начинал расправу со своими политическими противниками. Их казнили без суда и следствия. Целые семьи и даже роды отправлялись в изгнание, а их имущество переходило в казну тирана. В позднейшей исторической традиции, в основном враждебной тирании, само слово «тирания» стало в греческом языке синонимом беспощадного кровавого произвола. Чаще всего жертвами репрессий становились выходцы из старинных аристократических фамилий. Острие террористической политики тиранов было направлено против родовой знати. Не довольствуясь физическим истреблением наиболее видных представителей этой социальной группы, тираны всячески ущемляли её интересы, запрещая аристократам заниматься гимнастикой, собираться на совместные трапезы и попойки, приобретать рабов и предметы роскоши. Знать, являвшаяся наиболее организованной и вместе с тем самой влиятельной и богатой частью общины, представляла наибольшую опасность для единоличной власти тирана. С этой стороны ему постоянно приходилось ожидать заговоров, покушений, мятежей.

По-иному складывались отношения тирана с народом. Многие тираны архаической эпохи начинали свою политическую карьеру в качестве простатов т. е. вождей и защитников демоса. Знаменитый Писистрат, захвативший власть над Афинами в 562 г. до н. э., опирался на поддержку беднейшей части афинского крестьянства, которая обитала в основном во внутренних гористых районах Аттики. «Гвардию» тирана, предоставленную Писистрату по его просьбе афинским народом, составил отряд из трехсот человек, вооруженных дубинами — обычное оружие греческого крестьянства в то смутное время. С помощью этих «дубиноносцев» Писистрат захватил афинский акрополь и таким образом стал хозяином положения в городе. Находясь у власти, тиран задабривал демос подарками, бесплатными угощениями и увеселениями во время праздников. Так, Писистрат ввел в Афинах дешевый сельскохозяйственный кредит, ссужая нуждающихся крестьян инвентарем, семенами, скотом. Он учредил два новых всенародных празднества; Великие Панафинеи и Городские Дионисии и справлял их с необыкновенной пышностью[19]. Стремлением добиться популярности среди народа были продиктованы и приписываемые многим тиранам меры по благоустройству городов: строительство водопроводов и фонтанов, сооружение новых великолепных храмов, портиков на агоре, портовых построек и т. д. Все это, однако, еще не дает нам права считать самих тиранов «борцами» за народное дело. Главной целью тиранов было всемерное укрепление владычества над полисом и в перспективе — создание наследственной династии. Осуществить эти замыслы тиран мог, лишь сломив сопротивление знати. Для этого ему и нужна была поддержка демоса или по крайней мере благожелательный нейтралитет с его стороны. В своем «народолюбии» тираны обычно не шли дальше незначительных подачек и демагогических посулов толпе. Никто из известных нам тиранов не пытался осуществить на деле основные лозунги демократического движения: «Передел земли» и «Отмена долгов». Никто из них ничего не сделал для того, чтобы демократизировать государственный строй полиса. Напротив, постоянно нуждаясь в деньгах для выплаты жалованья наемникам, для своих строительных предприятий и других надобностей, тираны облагали подданных неизвестными ранее налогами. Так, при Писистрате афиняне ежегодно отчисляли в казну тирана 1/10 своих доходов. В целом тирания не только не способствовала дальнейшему развитию рабовладельческого государства, но, напротив, тормозила его.

Тактика, применявшаяся тиранами по отношению к народным массам, может быть определена как «политика кнута и пряника».

Заигрывая с демосом и пытаясь привлечь его на свою сторону как возможного союзника в борьбе со знатью, тираны в то же время боялись народа. Чтобы обезопасить себя с этой стороны, они нередко прибегали к разоружению граждан полиса и вместе с тем окружали себя наемными телохранителями из числа чужеземцев или отпущенных на свободу рабов. Всякое скопление людей на городской улице или площади внушало тирану подозрения; ему казалось, что граждане что-то затевают, готовят мятеж или покушение; жилище тирана располагалось обычно в городской цитадели — на акрополе. Только здесь, в своем укрепленном гнезде, он мог чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности.

Естественно, что в таких условиях действительно прочного союза между тираном и демосом не было и не могло быть. Единственной реальной опорой режима личной власти в греческих городах-государствах, в сущности, была наемная гвардия тиранов. Тирания оставила заметный след в истории ранней Греции. Колоритные фигуры первых тиранов — Периандра, Писистрата, Поликрата и др. — неизменно привлекали к себе внимание позднейших греческих историков. Из поколения в поколение передавались легенды об их необыкновенном могуществе и богатстве, об их сверхчеловеческой удачливости, вызывавшей зависть даже у самих богов,— таково известное предание о Поликратовом перстне, сохраненное Геродотом[20]. Стремясь придать больше блеска своему правлению и увековечить свое имя, многие тираны привлекали к своим дворам выдающихся музыкантов, поэтов, художников. Такие греческие полисы, как Коринф, Сикион, Афины, Самос, Милет, стали под властью тиранов богатыми, процветающими городами, украсились новыми великолепными постройками. Некоторые из тиранов вели довольно успешную внешнюю политику.

Периандр, правивший в Коринфе с 627 по 585 г. до н. э., сумел создать большую колониальную державу, простиравшуюся от островов Ионического моря до берегов Адриатики. Знаменитый тиран о-ва

Самос Поликрат за короткое время подчинил своему владычеству большую часть островных государств Эгейского моря. Писистрат успешно боролся за овладение важным морским путем, соединявшим Грецию через коридор проливов и Мраморное море с Причерноморьем. Тем ие менее вклад тиранов в социально-экономическое л культурное развитие архаической Греции нельзя преувеличивать. В этом вопросе мы вполне можем положиться на ту трезвую и беспристрастную оценку тирании, которую дал величайший из греческих историков Фукидид. «Все тираны, бывшие в эллинских государствах,— писал он,— обращали свои заботы исключительно на свои интересы, на безопасность своей личности и на возвеличение своего дома. Поэтому при управлении государством они преимущественно, насколько возможно, озабочены были принятием мер собственной безопасности; ни одного замечательного дела они не совершили, кроме разве войн отдельных тиранов с пограничными жителями». Но имея прочной социальной опоры в массах, тирания не могла стать устойчивой формой государственного устройства греческого полиса. Позднейшие греческие историки и философы, например Геродот, Платон, Аристотель, видели в тирании ненормальное, противоестественное состояние государства, своеобразную болезнь полиса, вызванную политическими смутами и социальными потрясениями, и были уверены, что долго это состояние продолжаться не может.

Действительно, лишь немногие из греческих тиранов архаического периода сумели не только удержать за собой захваченный ими престол, но и передать его по наследству своим детям (Самым продолжительным было правление династии Орфагоридов в Сикионе (670—510 гг. до н. э.). На втором месте стоят коринфские Кипселиды (657—583 гг. до н. э.), на третьем — Писистратиды (560—510 гг. до н. э.)).