Действие первое

Кока.

Паша.

Надя.

Ларс.

Владимир Иванович.

Валюша.

Петушок.

Действующие лица.

Виктор Славкин

ВЗРЫВ.

«Серсо»

Пьеса в трёх действиях

Вечер. Пустой бревенчатый дом. Заколоченные снаружи окна. Старинная мебель в чехлах. Запустение. Видно, что в доме никто не живет. Слышен звук мотора. Это к дому подъезжает шина. Хлопанье открываемых дверей голоса. Раздается удар топора, потом ещё уда р, еще... Это снаружи отбивают доски, которыми заколочены окна Несколько ударов— и дверь распахивается настежь.

В дом вваливается компания.

Петушок. Заваливайтесь!.. Это теперь всё моё.

Надя. Ой! Надо же! Одним все, а другим ничего.

Владимир Иванович. (Наде). Разрешите, я баул поставлю. (Берет у нее из рук сумку, ставит у своих ног.)

Петушок. Прошу всех быть как дома.

Валюша. Наконец наш Петушок крылышки расправил! Кто бы мог подумать — У Петюньчика свой дом! Поздновато, правда

Владимир Иванович. Еще все успеем.

Паша. Сюда тысчонку-две вложить- жить можно.

Петушок. Зачем вкладывать, зачем?

Ларс. Ни в коем случае! Тут ловушка.

Надя. Ларе — это имя или фамилия?

В а л ю ш а (Ларсу). А что вы предлагаете?

Петушок. Имя, имя...

Ларс. Вдохните в себя глубже, вдохните... Чувствуете — воздухец! Сосна. Старое де­рево.

Паша. Вот и я говорю, подремонтировать надо. В тысчонку-две можно уложиться.

Петушок. Какая тысчонка, какие две!. Я бы и этого дома не имел, если бы не бабушка. Земля ей пухом.

Надя. У меня тоже бабушка померла. На ее квартиру мне не отдают. Говорят, коопе­ратив не наследуется. Правда, Владимир Иванович?

Владимир Иванович. Задача выс­шей степени сложности.

Надя. Ой* я такая неумелая!..

В а л ю ш а. Петушок, у тебя же бабушка> еще тогда умерла.

Петушок. А это другая, двоюродная. Елизавета Михайловна. Я ее даже не знал она меня сама разыскала. Оказывается, я последний из нашего рода остался. У нас в роду с рождаемостью не очень.

Ларс. Вложил деньги — все, попался. Всю жизнь будешь ждать процента. Я не­ вкладываю.

Владимир Иванович. Я тоже. Но- по чисто идейным соображениям.

Петушок. Ну уж это аморализм ка­кой-то!

Владимир Иванович. Ох, чувствую, напродляешь ты здесь род!

В а л ю ш а. Петушку бы пораньше такую хату...

Владимир Иванович. Ха! Порань­ше... Ему сорок, но он молодо выглядит.

В а л ю ш а. Петушок у нас хорошо сохра­нился.

Владимир Иванович. Петушок, тебе сорок, но ты молодо выглядишь!

Ларс. Вам сорок?

Надя. А разве вы не знакомы с Петром Вячеславовичем?

Ларс. В общем, я доволен, что приехав сюда. (Валюше) А ты?

Валюша. Частично. Процентов на сто, не больше.

Паша подходит к дивану, накрытому чех­лом. Снимает чехол.

Паша. Музейная вещь.

Надя. Неужели?!

Паша. Тысячу шестьсот...

Надя. Ой, семнадцатый век!

Паша. Тысячу шестьсот, тысячу семьсот каждый музей за эту вещь даст. (Наде.) Но я и век могу определить. Правда, не с та­кой степенью точности.

Надя. Вы историк?

Паша. Увлекаюсь.

Надя. Ой, интересно!

Паша. Вообразите себе, Надя, тысяча восемьсот первый год, ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта. В кабинет, в котором обычно почивает император Павел I, ночью проникают его офицеры, они будят Пав­ла, тот сначала думает, что это сон, потом все понимает, молит о пощаде, и тут Михаил Зубов, силач, бьет его золотой табакеркой в левый висок. Павел падает и цепляется за ножку дивана — вот этого...

Надя. Этого?!

Паша. Император Павел I называл кня­гиню Анну Гагарину «улыбочка моя»,

Петушок. Да кладите на диван сумки, кладите. Продавать не собираюсь. Спать буду на тысяча восемьсот первом годе. Надя. А что дальше было с Павлом?

Паша. Его долго не могли оторвать от ножки дивана, потом накинули на шею шарф и задушили.

Надя. До смерти?

Владимир Иванович (осматривая диван). Узковато... Не раскладывается?

В а л ю ш а. Петушок уместится. Он всю жизнь за шкафом на маленьком диванчике проспал. Он теперь куда хочешь впишется. Петушок (Валюте). Тот диванчик за шкафом не такой уж узкий был...

Валюша. Узкий, Петенька, узкий. По­этому ты на нем и застрял.

Ларс. У меня квартира на одного — ну и что? Я в ней только сплю. Ночлежка — две лоджии, вид на море, отдельный вход, трехнакомнатная.

Надя. У вас тоже кто-то умер?

Ларс. Нет.

Надя. И вам это разрешают?

Ларс. Что?

Надя. Трехкомнатную на одного.

Ларс. Да я в ней почти не бываю.

Петушок. Вчера: вечер, жарко, вывеска мигает — то красный, то зеленый. Где-то часа три. Пустая улица. Ни одной машины — ни с той стороны, ни с этой. И в этой пустоте стоит человек перед светофором и ждет, когда зажжется зеленый свет, чтобы перейти улицу. Он стоит, а тут еще вывеска, и у него то лицо красное, то зеленое... Я дождался, когда его лицо станет крас­ным, подошел к нему и сказал: «Поедемте завтра на дачу». Он позеленел и сказал: «Да».

Паша. А может, действительно запах ро­машки ценнее всей этой пыли веков? От­кроешь тайну убийства Павла I, а пропу­стишь время цветения купавы... Правда, когда цветет купава, я прекращаю все ис­следования.

Надя. Вы натуралист?

Паша. Интересуюсь живой природой.

Владимир Иванович. У меня дома фикус в горшке. От тетки остался. Не люб­лю комнатные растения, но от тетки остался...

Ларс. Я вообще сразу говорю да. Если мне что-то быстро предлагают, я сразу говорю да.

Надя. А потом?

Ларс. А потом—ес.

Надя (смеется). А потом?

Ларс. А потом си.

Надя. А потом?

Ларс. Потом — «я».

Надя. Вы?!

Ларс. И по-шведски и по-немецки.

Надя. Вы — швед?

Ларс. Я из Прибалтики.

Надя. Ой, не могу — прибалт! (Заходится.)

Петушок. Окна пооткрываем чудно будем спать! На новом месте сны сбываются.

Валюша. Что толку! Я снов все равно не вижу. Засыпаю—черно, просыпаюсь — уже утро. А что ночью было— понятия не имею.

На д я. Ой, а мне всегда одни гадости снятся. Недавно усы мужские приснились. Но без мужчины — одни усы. Жуть!

Владимир Иванович. В следующий раз ложитесь спать с ножницами. Присни­лись усы, а вы их — чрямс!

Надя. Еще страшней!

Петушок. Надя-Наденька, моя соседка по мусоропроводу. Мы с ней мусор на пло­щадку выносим, так у нас совпадает... Я ей всегда очередь уступаю.

Надя. У меня мусора-то нет. Одни фан­тики.

Владимир Иванович. Вы сладкое любите?

Надя. Это плохо, да?

Владимир Иванович. У меня для вас конфетка припасена. (Протягивает Наде конфету.) Я тоже люблю сладкое, хотя и являюсь мужчиной с усами.

Надя (взглянув на Владимира Ивано­вича). Ой!

Владимир Иванович. Что, узнали усы?

Надя. Похоже...

Владимир Иванович. Хорошо, что нас Петушок сюда вытащил. Сидишь в го­роде, пыль глотаешь, и в воскресенье тоже. Если кто на дачу не пригласит.

Ларс. «В поле, в лес, на речку!». «Вот моя деревня, вот мой дом родной!»

Надя (Владимиру Ивановичу), Смотри — прибалт! Все лозунги знает.

Петушок (подходит к Владимиру Ива­новичу, обнимает за плечи). Вместе рабо­таем, вместе отдыхаем. Курорты, надгро­бия, памятники... «Петушок и К»

В а л ю ш а (Владимиру Ивановичу). Как там наш Петушок на работе?

Петушок. Да ладно тебе!

В а л ю ш а. Вы же все-таки его начальник.

Владимир Иванович. Ну, началь­ник — это сильно сказано. Просто Пету­шок — инженер, а я — старший инженер. Дадут Петушку старшего, мы и сравняемся.

Петушок. Но я и тогда Владимира Ива­новича буду звать Владимиром Ивановичем. Потому что он солидный человек.

Валюша. А ты — вечный Петушок, хоть у тебя теперь загородный дом есть.

Владимир Иванович. И вообще, какое имеет значение, кто из нас кто? Мы приехали на отдых. Я—Володя. А кое для кого мечтаю стать и Вовой...

Лapc. А я бы сразу на «ты». Еще в машине, когда сюда ехали, хотел! сказать... Мы же все однолетки.

Паша. Никогда не называй женщину ро­весницей. В любом случае это оскорбление.

Надя. Ой, мне уже двадцать шесть, а я такая неумелая!.,

Владимир Иванович. Научим!

Надя. Мои ровесники ни черта не знают. А вы, Паша, по дороге когда i нас сюда везли, так интересно рассказывали про этих художников... ну, про этих французских, которые в леса ушли... как их... я названия всегда не запоминаю... Робинзоны?

Паша. Барбизонцы.

Надя. В жизни бы об этом не узнала! Приеду домой, книжку в библиотеке возьму.

Паша. Избегайте, Надя, библиотечных книг. Особенно по искусству. Нельзя о пре­красном читать на засаленной странице.

Надя. Хорошо вам говорить! Сейчас кни­ги где достанешь? Вы искусствовед?

Паша. Отчасти.

Надя. Какой вы многогранный!

Паша. Я искусствовед, натуралист, исто­рик... А вообще я двери обиваю.

Надя. Какие двери?

Паша. Новоселам. «Фирма «Заря* рабо­тает не соря!»

Надя. Шутите...

Паша. Какие шутки! Односторонняя обив­ка — сиреневенькая, с двух сторон — плюс красненькая. Кроме того, у меня своя кли­ентура. Петушок, я тебе с двух сторон обил?

Петушок (орет). Полная звукоизоля­ция!

Надя. Разве двадцать пять— сиреневень­кая?

Петушок. Трешка, я знаю, зеленевенькая.

Паша. Трешку не люблю. Нездоровый цвет. Гнилая зелень. У меня рубль — потом сразу пятерка.

Надя. А как же... барбизонцы?

Паша. Я подарю вам книгу о них. Вы читаете по-французски?

Надя. В школе английский... но очень плохо. «Тейк ит изи энд кип ё смайл».

Паша. Хорошо, попробую на русском до­стать.

Надя. Не обижайтесь на меня... Я дума­ла, вы искусствовед.

Паша. По образованию я историк, кончил исторический факультет университета. Историю я люблю...

Надя. А двери?

Паша. А двери я... обиваю.

Валюша. Валерка-мастер мне обои год назад клеил. «Хозяйка, — спрашивает, — ты где работаешь?» «В библиотеке», — го­ворю. «Сколько тебе дают?» Называю зар­плату референта по научной литературе. «Иди лучше ко мне в подручные — как в Париже жить будешь».

Паша подходит к стене, на которой висит отрывной календарь. Резко, один за другим, срывает листки. Он как бы ищет среди них нужный ему. И наконец — вот онХ ₍

Паша (срывая этот листок). Серые начи­нают и выигрывают — кто сказал? (Бросает листок на пол.)

Петушок (поднимая листок). «Двадцать четвертое декабря 1982 года». Бедная ба­бушка!..

Паша. Дело не в деньгах. Хотя и в них тоже.

Валюша (глядя на календарь). Новый год через неделю... На Елисейских елка.

Паша. После университета пришлось по­работать в одном институте. Поработал-по- работал, походил по коридорам, за столом посидел, вышел на лестничную площадку покурить. Жизнь веселая, а жить скучно. Обмен неравноценный.

Валюша. А диплом не мешает?

Пауза.

Паша. Я и соскользнул. Сколько здесь комнат? (Выходит.)

Лapc. (читает на обороте листка). «Канди­дат исторических наук Н. Линдер предла­гает решить задачу, привлекшую внимание Луначарского. 1 Белые: король эф-пять,

ферзь це-четыре, слон — аш-два; черные: король б-семь. Мат в три хода».

Петушок (резко). Всем хватит! На каж­дого отдельная комната!

Владимир Иванович. Что касается меня, я не хотел бы бояться, если и по двое. (Выходит.)

Валюша. Девочки — направо, мальчи­ки — налево. (Тоже выходит.)

Паша (возвращается с бутылкой шампанского). Плывут по Нилу три крокодила, два из них зеленые, цвета трех рублей, а один как пятерка — синенький. И тут из лодки в Нил падает путешественник. Один кроко­дил бросился на путешественника и съел у него из бокового кармана документы, другой кинулся и — схавал все деньги и драгоценности, зашитые в брюки. А третий сказал: «Я в этом не участвую». И съел путешественника.

Надя. Вы философ?

Паша. Я обойщик дверей.

Надя. Не обижайтесь. Я еще не все пони­маю.

Паша. Не обиделся.

Паша подходит к окну, открывает его и разбивает бутылку о наружную стену дома — Пауза.

Ларс. (рассматривая листок календаря) А Что тут Луначарского привлекло? «Мат в три хода»... Мы в два делаем.

Петушок (указывая в окно). Там сад. Плодоносит.

Ларс. Главное в деревьях не плоды, а листья. Без яблок прожить можно, без кислорода— никогда!

Надя. А мне яблоки противопоказаны. У меня от них на шее пятна выступают.

Владимир Иванович. Мы вам с колхозного поля ананасов наворуем.

Паша. Петушок, в сарай загнать машину можно? Он твой?

Петушок (неожиданно горячо). Он — твой!

Паша. В каком смысле?

Петушок. В смысле — конечно, загоняй.

Паша выходит.

Владимир Иванович (Наде). Не хотите выбрать комнату?

Надя. Ой, я на все согласна.

Владимир Иванович. Не говорите так. Я могу потерять к вам интерес.

Надя. Почему?

Валюша. Ты, Надя, не знаешь мужчин.

Надя. Как интересно!..

Владимир Иванович (протягивая Наде руку). Держите меня крепче — лест­ница крутая. Если упадем, то вместе.

Они поднимаются на антресоли.

Валюша (срывая оставшиеся листки ка­лендаря). Двадцать пятое, двадцать шестое, двадцать седьмое, двадцать восьмое, двад­цать девятое, тридцатое... Се ту!

Л а р с. Соблюдать правила уличного дви­жения человек должен не для порядка, а для себя сам. Этим он не закрепощается, наоборот, освобождается. При переходе ули­цы на зеленый свет вы может будете сочи­нять стихи, решать совсем математические задачи, любить вот женщину... Ваш орга­низм с вами. Он свободен — зеленый свет! А если вы идете весь на красный, все ваши силы, способности, талант внутри — все ухо­дит на то, чтобы на вас никто не наехал. Даже если в этот момент вы думаете в го­лове совсем о другом, организм занят своим самосохранением, мысль ваша неполно­ценна. Какой смысл?! (Быстро выходит из дома.)

Пауза.

В а л ю ш а. Что ты задумал?

Петушок. Ничего, Валюша.

Валюша. Я же вижу. Вон ты бледный весь. Зачем ты собрал этот маскарад? Кто они тебе?

Петушок. То же, что и ты.

Валюша. Ах, Петушок, Петушок, пре­лесть ты моя, молью траченная. Тихонький, нежненький, а женщину умеешь уколоть. Значит, тебе все равно — я или этот шабаш- ник-барбизонец?

Петушок. Паша — любопытный тип. Не­стандартный. Ломовые деньги зарабатывает, пускает их на книги, картины... У него дома — музей. Табакерка Бестужева-Мар- линского.

Валюша. Когда ты вчера позвонил, я чуть не ослепла. Пятнадцать лет прошло.

Петушок. Одиннадцать.

Валюша. Когда я была молодая, мне требовался год, чтобы полюбить, и год, что­бы разлюбить. Год я тебя разлюбливала... Ты помнишь, как ты мне сказал то. Надо же слово такое придумать — перспек­тива.

Петушок. Я потом пошел и напился.

Валюша. Ты поступил как настоящий ДРУГ.

Петушок. Значит, с тех пор ты меня... вообще... совершенно... никак?..

Валюша. Чуть-чуть, иногда и слегка. Посмотрите на нашего Петюньчика — губки надул.

Петушок. Я учился в техническом вузе, слово «перспектива» подвернулось. От вол­нения.

Валюша. Ах, он волновался, бедняжка!.. А я-то, тетя Мотя толстокожая, трубку бро­сила... А должна была успокоить: «Ты только не волнуйся, Петушок, не напря­гайся, береги свое бледное тельце». Так поступают настоящие женщины?

Петушок. Прекрати!

Валюша. Ты летом никогда не носил рубашки с коротким рукавом, боялся, что все увидят, какие у тебя тоненькие, белень­кие ручки. Две плеточки по бокам.

Петушок. Хватит!

Валюша. Шаловливые ручонки.

Петушок. Замолчи!

Валюша. Да ладно. Я потом от мужиков наслушалась разного. Твоя «перспектива» была еще ничего.

Пауза.

Петушок. Рубашки с короткими рука­вами я и сейчас не люблю.

Валюша. Странно, у нас дома сто раз аппараты меняли, а ты позвонил вчера, и я услышала старый звук телефонного звонка.

Петушок. Я понял — ничего нет. Кроме того, что уже есть. Вот мы с тобой... у нас в прошлом была история. Владимир Ивано­вич — мы с ним бок о бок за одним столом сидим... Надя — мы с ней мусор в одно время выносим... Паша...

Валюша. А он неплохой парень, твой Паша. Деньги мужику всегда к лицу. (Вы - ходит в сад.)

По лестнице спускается Владимир, Ива­нович.

Владимир Иванович. Петушок, можно тебя на минутку, я хочу с тобой по­говорить. Ты что?

Петушок. Что?

Владимир Иванович. С этой На­дей. Она ни сном ни духом. Она даже меня не знает. Ты что?

Петушок. Что?

Владимир Иванович. Надул? Она меня первый раз видит. А ты что сказал? Будто она меня приметила, когда я к тебе на квартиру ходил, увлеклась, просила по­знакомить... «Увлеклась»... Врал?

Петушок. Она, Владимир Иванович, стес­няется — девушка... Погоди немножко. По­ухаживай, то да сё...

Владимир Иванович. Не в том возрасте. Ты обещал, я приготовился.

Петушок. К чему?

Владимир Иванович. К тому, что ничего не надо будет делать.

Петушок. Вот и не делай ничего. Уик-энд — отдыхай.

Владимир Иванович. Про какой-то кооператив меня спрашивает: наследуется, не наследуется — откуда я знаю? Чушь какая-то! Ты меня обманул.

Петушок. Ты, знаешь, тоже не святой.

Владимир Иванович. Я тебе что-ни­будь обещал?

Петушок. «Вместе работаем, вместе от­дыхаем...»

Владимир Иванович. Да! Отды­хаем. Но весело. И с пользой. И не одни! Петушок. Разве ты один?

Владимир Иванович. Лично я те­перь один.

Петушок. Ты погоди...

Владимир Иванович. Я уеду.

На антресолях появляется Надя. Она в длинном бабушкином платье цвета чайной розы, с кружевами, воланами, рюшами и прочими старомодными излишествами.

Петушок. А вот и Наденька!

Владимир Иванович. Я уеду!

Петушок (Владимиру Ивановичу). Ты увидишь...

Владимир Иванович. Посмотрел уже. (Уходит.)

Петушок. Ну что, Наденька, понрави­лось наверху?

Надя. Петр Вячеславович, подайте руку, лестница крутая, (Спускается по лестнице, не слишком умело изображает светскую даму.) Нынче отменная погода, не правда ли?„. Ну, вы меня накололи, Петр Вячесла­вович.

Петушок. Улыбочка моя... Наколол?

Надя. Я такая доверчивая, такая неопыт­ная... Я поверила вам. Я думала... вы обе­щали... что он специалист по кооператив­ным делам, что он поможет, посоветует... Я же ничего не знаю... а он тоже ничего не знает.

Петушок. Проблему жилья мы решим, это я обещаю.

Надя. Нехорошо обманывать бедную де­вушку. (Снова в образе светской дамы.) С утра мигрень мучала, а потом подагра.

Петушок. Март... Улыбочка моя...

Надя. Меня подруга сегодня на вечер брала, в артиллерическое училище. Среди военных много порядочных людей. Особен­но среди артиллеристов. Здесь до станции далеко?

Входит Паша. Он слышит последние слова Нади.

Паша. Могу подвезти.

В а л ю ш а. И меня тоже до станции.

Паша. Могу прямо в город доставить. Я думаю, всем по пути.

Петушок. Паша, а ты куда?

Паша. Сарай мне твой не понадобился. Да он и не твой. Он у тебя на двоих с со­седом. Не лучший способ накалывать дру­зей. И чего меня из города сорвал? В моем деле в выходной самая работа. (Идет к ма­шине.) «Купишь дом, Паша, купишь дом, Паша...»

Петушок. Да, я обманул вас!..

Звук заводящегося мотора.

Петушок, секунду помедлив, $друг срыва­ется с места и бежит за Пашей, догоняет его. Завязывается драка.

Мне сорок лет! Мне сорок лет!..

Владимир Иванович. Ну и что? Мне сорок два. Ну и что?!

Петушок. Но я молодо выгляжу!!! Мне сорок лет! Но я молодо выгляжу! У меня своей квартиры никогда не было! Своего дома... Ни разу!..

Надя. С друзьями так не поступают.

Валюша. У него жилищный комплекс.

Петушок. Ко мне на день рождения никто никогда не приходил!

Надя. У вас сегодня день рождения? Поздравляю!

Паша на руках вносит в дом Петушка, кла­дет его на диван.

Петушок (он уже успокоился). Сорок плюс сорок — рубль сорок.

Ларс (появляясь на веранде дома). Ата- сьон!.. Дед мой был артистом варьете. Во время представления он подходил к чело­веку любой национальности из публики и доводил его до слез тем, что говорил с ним на его родном языке, но при этом тот не понимал ни слова, хотя готов был покля­сться, что с ним говорят на его родном языке. Дед звукоподражал языку, создавал внешний эффект звучания. Ду ю андестенд ми? И только с русскими у него этот фор­тель не получался. Русский он знал и, под­ходя к русскому, просто разговаривал с ним, не упускал случая разузнать про славный город Тобольск. Вы спрашиваете, почему я говорю без акцента — способность к звукоподражанию у меня в крови. (Демонстрирует подражание.)

Петушок соскакивает с дивана и скрывается в другой комнате. Оттуда — резкие звуки фортепьяно. Буги-вуги.

Петушок. Я жил с мамой и папой в од­ной комнате, узкой и длинной, как трам­вай. Все у нас было впритык, и мой тот самый диванчик как раз умещался между выступом стены и шкафом. Когда мама ут­ром открывала дверцу шкафа, мой диван­чик и я вместе с ним — мы двигались, ехали так чуть-чуть, миллиметра три. Как меня изводили эти три миллиметра! Дверца шкафа открывалась, < надавливала на край дивана, диван ехал, и я на нем. И ничего не поделаешь! По-другому мебель у нас в комнате стоять не могла. Так и ездил — три миллиметра туда, три миллиметра обратно. До тридцати четырех лет. Потом 'мама умерла и шкаф стали открывать гораздо реже... К чему это я? Короче, я думал, просто так вы ко мне не приедете. Не верил, что можете просто так. А теперь можете ехать. (Лapcy.) И реки здесь нет. Слышишь, прибалт? Лес есть. А реки нет.

Пауза.

Паша. Странно, здешний лес издали, я сейчас посмотрел, как на японской гравюре. У Хиросигэ есть что-то похожее.

Ларс. Как — нет?! Ты же говорил... Назы­вал даже. Не то Вияюйка, не то Виляйка... Владимир Иванович. Валюшка.

В а л ю ш а. А до твоего леса далеко?

Петушок. Километра два. Три. С поло­виной.

Паша. Могу подбросить. Интересно, вблизи этот лес похож на японский?

Петушок снова садится за бабушкино фор­тепьяно. Снова буги-вуги.

Ларс. Ну, дурачье! Да пройтись, да кило­метра три-четыре, да босиком... Через босую ногу все электрические заряды в землю уходят. Ю ноу? «Технику — молодежи» ридит?

В алю ш а (снимает туфли). А что, разря­димся!

Владимир Иванович. Я к простуде склонен.

Надя. А я так обязательно во что-нибудь вляпаюсь.

Петушок. Я хочу сказать... чтобы вы знали... Когда после прогулки вы вернетесь в этот дом, знайте — он ваш.

Надя. А три с половиной километра — это сколько троллейбусных остановок? Валюша. Сто лет в лесу не была...

Владимир Иванович. Сейчас самые грибы...

Надя. Вот уж ни черта в грибах не раз­бираюсь: где чернушка, где свинушка... Петушок. Нет, вы меня не поняли... Я собрал вас всех вместе, потому что у нас есть нечто общее. Вы все... каждый... и я, — мы все, мы — одни.

Надя. Почему? Раз, два, три, четыре, пять, шесть.

Ларс. Oй, она нас сосчитала!

Петушок. Сейчас шесть. Сейчас мы вместе. Но как только мы разъедемся, мы станем все, каждый... один. Я — один, ты — один, она — одна... Мы — одни.

Валюша. В смысле — одинокие, что ли?

Петушок. Я не хотел говорить этого сло­ва... К нам перед выборами агитатор прихо­дил. Я сижу у себя в комнате и слышу, как он в коридоре спрашивает про мою дверь: «А там у вас кто?» Соседка гово­рит: «Там у нас одинокий». Страшно мне стало.

Надя. Я однажды кошку заводить пробо­вала. Ушла она от, меня. С котами на по­мойке интересней.

Петушок. Человек может жить семьей, может холостым. Но ведь есть еще третий вариант — живет компания свободных взрослых людей, мы друг от друга не зави­сим, но нам интересно вместе. У нас свой дом, и мы в нем живем. Компанией. (Наде.) Кстати, вот и решение проблемы жилья.

Паша. «У нас свой дом»—(ты имеешь в виду этот дом?

Петушок. Паше отдадим самую боль­шую и светлую комнату. Перевози сюда свои книги, картины, размещай их хоть по всему дому. Зачем тебе другой покупать? Будем любоваться искусством, старыми вещами, друг другом. В интерьере или на фоне сада. Что может быть прекраснее — жить вместе и каждый день любоваться ДРУГ другом?

Ларс. «Торт с кофе — не фокстрот!» Читается слева направо и справа налево одинаково. «Торт с кофе — не фокстрот!» Напиши. Попробуй!

Петушок. В Америке, я где-то читал, собрали соседей, которые в отдельных кот­теджах живут, годами не встречаются, вот их собрали в одной комнате — эксперимент такой, — и они в этой комнате запертые провели целый день, и что они говорили после этого... Один сказал: «Я испытал не­выразимое чувство, когда коснулся плеча мистера Джонсона и спросил, как пожи­вает его почтенная мамаша», другой: «Я получил большое удовольствие, когда миссис Смит наступила мне на ногу, изви­нилась и мы с ней заговорили о наших детях». В пятьдесят будет поздно, а в сорок еще можно выкинуть какой-нибудь номер... чтоб я помер! Будем приезжать сюда сначала на субботу-воскресенье, потом вместе отпуск возьмем, а потом...

Ларс. «Ты спрашивала шепотом: а что потом, а что потом?..»

Петушок. Может, и навсегда здесь посе­лимся...

Владимир Иванович. После пенсии?

В а л ю ш а. Перспективка!

Паша. Могу парик подарить, павлов­ский, — седой, косичка, лента черная...

В а л ю ш а. Я хотела, чтобы кто-нибудь на­писал роман о несчастной, но веселой жен­щине.

Паша. Натягиваешь «Павла» на голову — интересные мысли под парик приходят. Ларс. Я сразу говорю — да!..

Петушок. Нам уже сорок, пора поду­мать, что с нами будет в пятьдесят, в шесть­десят, в семьдесят...

Паша. Про всех не говори. Наде только двадцать шесть.

Надя. Ой, я такая неумелая!

Паша. Ей до семидесяти еще целая твоя жизнь.

В а л ю ш а. Не пульсируй! У женщин дру­гие цифры.

Петушок. Будем касаться друг друга плечами, локтями...

Владимир Иванович. Наступать друг другу на ноги.

Петушок. Да! И с особым удовольст­вием, от всей души наступать друг другу на ноги!

Ларс. Ребята, я же швед! Самый нату­ральный швед из Швеции! Живу в Сток­гольме, у меня там квартира трехкомнатная, корень, похожий на артиста Хазанова, путеводитель по Тобольску, залив Балтий­ского моря... Я не хотел говорить, боялся, испугаются — швед в деревне... Но мы так подружились! Швед я вообще. Вы спросите, как я здесь оказался? У меня жена русская сама. Вернее, я с ней развожусь. И когда я встретил Петушка при переходе улицы на красный свет, я сразу... Сразу же! Вы спросите, почему человек не хочет возвра­щаться на свое постоянное место житель­ства, в Швецию, — человек вам ответит: он любит вашу страну, он собирает корни, похожие на ваших популярных артистов, он читает «Технику — молодежи»... После Полтавской битвы в тысяча семьсот девятом году предок человека был взят в плен ва­шим царем Петром и отправлен в город Тобольск на поселение. Там этот предок построил городскую рентерею — рента! — то есть здание для казначейства, которое вы можете увидеть на фотографии в путеводи­теле по Тобольску, изданном Восточно- Сибирским издательством в тысяча девять­сот семьдесят восьмом году, страница сто двенадцать. Из Тобольска мой предок при­вез в Швецию сибирскую цыганку и кучу детей от нее. Вернее, он сначала их привез в Северную Италию и только потом, в кон­це жизни, переехал в Швецию. Поэтому я считаю себя южным человеком, хотя Ита­лия была и северная... И вот от той цыган­ки появились в нашей крови артистические качества — мой дед уже выступал во всех европейских варьете с оригинальными номе­рами, и некоторые из них я вам продемон­стрирую впоследствии.

Надя. А кто ваша жена?

Лapc. Она вышла за меня, чтобы уехать в Швецию, а я женился на ней, чтобы жить в России.

На д я. И вам это разрешают?..

Валюша. Ура! Мы ломим: гнутся шве­ды!»

Владимир Иванович. Папаша, а вы, собственно, к кому?

Только теперь компания заметила, что сре­ди них появился посторонний. Это старик, ему под восемьдесят, но он статен, прям, в его фигуре есть даже что-то щегольское, но это не подкреплено соответствующей одеждой.

Старик. Я знал секрет этой калитки... Как войти. Простите. Еще раз простите. Щеколду не вниз, а вверх, отвести чуть-чуть вправо и на себя. Но чуть-чуть, — если рез­ко, снова захлопнется.

Паша. «Милой Лизаньке от Коки».

Старик. Я получил письмо, незнакомый почерк.

Петушок. Брянск, Космонавтов, 43.

Старик. Тридцать четыре, но меня на­шли.

Паша. «Милой Лизаньке от любящего Коки».

Старик. У меня была боковая полка. Люди всю ночь туда-сюда... Пальто по лицу. Валюша. Мы недавно сюда приехали.

Старик. Я понял. Позвольте предста­виться. Николай Львович Крекшин. Елиза­вета Михайловна звала меня Кокой. У нас все Николаи были Коками...

Паша (Петушку). Там, наверху, на туа­летном столике стоит фотография. (Коке.) Ваш профильный портрет. Почему-то с бала­лайкой.

Кока. Да, да, в профиль... Проклятый портрет! Господи, как трудно вымолвить «покойная»...

Петушок. Паша, а ты откуда знаешь?

Кока. Он посадил меня перед фотографи­ческим аппаратом и дал в руки балалайку. Почему балалайку? Зачем я ее взял? Какая глупость!..

Паша. У меня большая коллекция дагер­ротипов.

Надя, в бабушкином старинном платье цве­та чайной розы, сидит прямо против Коки. Вдруг она выпрямилась, шея ее будто удли­нилась, изящно изогнув ручку, она произ­несла свою фразу.

Надя. Нынче отменная погода, не правда ли?

Кока вздрогнул, побледнел и, вытянув пе­ред собой руки, двинулся, словно сомнам­була, в сторону Нади.

Кока. Лиза!.. Лизанька!.. Господи! От­куда ты здесь?

Ноги у Коки подкосились и, не дойдя до Нади двух шагов, он рухнул на пол.

Валюша. Ну, вот, испугали старичка.