Греки и римляне в Индии 5 страница

II. С братом Ремом Квирин… людям законы дадут. [292–293]

Здесь он хочет скрыть братоубийство, поскольку объединяет их [братьев], и называет одного не Ромулом, а Квирином, потому что не может совершить братоубийство тот, кто удостоился сделаться богом.

Многие стремятся понять это так, как мы сказали выше, а именно: что для того, чтобы после мора умилостивить манов брата, Ромул во всем пользовался двойными предметами… Кроме того, известно, что храм Януса был открыт при Ромуле, потому что он никогда не прекращал войн. Другие же хотят понять это так, что под этими словами он имеет в виду Римлян. Однако же истинное толкование таково: Квирин — это Август, Рем же назван вместо Агриппы, который женился на дочери Августа и наравне с ним командовал на войне. Отсюда и: «А на другой стороне Агриппа, которому благоволят боги и ветры» [8, 682] (parte alia dis et ventis Agrippa secundis). Римский народ, чтобы польстить Октавиану, предложил ему называться одним из трех имен на выбор, как он пожелает: Квирин, или Цезарь, или Август. Тот же, выбрав одно из имен, дабы не оскорбить тех, кто предлагал иные имена, в разное время использовал все эти имена и сначала назывался Квирином, потом Цезарем, а потом тем именем, которое он и закрепил за собой — Августом, как это утверждает Светоний и указывает в Георгиках Вергилий. Ибо когда он рассказывает о победе над Гангаридами, которые живут возле Ганга и которые были побеждены Августом, он [Вергилий] говорит: «Оружие победоносного Квирина» (victorisque arma Quirini), — а то, что он вместо Агриппы употребил имя Рема, это объясняется поэтическими приемами, потому что он употребил это имя ассоциативно. Следовательно, он говорит, что когда, по завершении всех войн, Юлий Цезарь будет вознесен на небо, то Август и Агриппа установят правопорядок. Ромул же назван Квирином потому, что он был всегда вооружен копьем, которое на языке Сабинян называется курис. Ведь копье, то есть курис, это длинная заостренная палка… Отсюда и секурис [securis] как бы семикурис [semi — половина]; от слова койранос, которое по-гречески означает царь. А ведь известно, что римляне были греками. Либо он называется так из-за знатности своего рода, ведь Марс, когда он в гневе, называется Градив, а когда он спокоен, называется Квирин. И, наконец, в городе существует два храма: один — храм Квирина, внутри города, как бы храм стража спокойствия, а другой — на Аппиевой дороге, вне города, возле ворот, как бы храм воителя, то есть Градива».[1773]

Вот и русские, подобно римлянам Сервия, через века после принятия христианства считают свою государственность и религию унаследованными от греков. Во многом это так, но все же разница между римлянами и греками есть.

В указанном Сервием месте Вергилия описывается битва при Акции, а Антоний и Клеопатра связаны с Бактрией:

Цезарь Август ведет на врага италийское войско,

Римский народ, и отцов, и великих богов, и пенатов;

Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойное

Пламя объемлет чело, звездой осененное отчей.

Здесь и Агриппа — к нему благосклонны и ветры и боги —

Радостно рати ведет, и вокруг висков его гордо

Блещет ростральный венок — за морские сраженья награда.

Bарварской мощью силен и оружьем пестрым Антоний,

Берега алой Зари и далеких племен победитель:

В битву привел он Египет, Восток и от края вселенной

Бактров; с ним приплыла — о нечестье! — жена-египтянка. [1774]

В Индии есть легенда, называемая Сошествие Ганги:

«Много веков прошло с той поры, как Агастья совершил свой великий подвиг и помог богам победить асуров. В городе Айодхья сменилось несколько поколений царей. Но все они были алчными и жестокими. Многих Вишну покарал, обратив в пепел. Но вот на трон взошел Бхагиратха, прекрасный обликом, могучий и преданный закону царь. Подданные были счастливы, но сердце царя терзала печаль. Он помнил об участи своих грешных предков и решил искупить их вину.

Бхагиратха оставил трон и ушел к подножию гор Хималая. Он возложил на себя суровые обеты и стал отшельником. Тысячу лет он провел в пещере, лишая себя пищи и сна. И наконец к нему явилась Ганга в виде прекрасной девы. А в то время великая священная река текла по небесному руслу. Ганга спросила:

— Ради чего ты тысячу лет подвергаешь жестоким истязаниям свою плоть? Назови свои желания, благочестивый подвижник, и я их выполню.

— О великая Ганга! — воскликнул подвижник. — Мои предки прогневали Вишну, который обратил их в пепел своим взглядом. А пепел этот на сухом дне океана. Лишь твои воды могут смыть их грехи.

— Я готова помочь тебе. Но если я направлю свои воды с небес на землю, они обрушатся с такой силой, что земля не выдержит удара. Во всей Вселенной только один Шива знает, как уберечь землю от сокрушающей силы моих вод.

Бхагиратха почтительно поклонился Ганге и пошел к обители Шивы. Там он вновь предался жестоким истязаниям плоти, чтобы снискать милость великого владыки. Наконец явился многоликий и многорукий Шива. Руки и ноги его украшали браслеты-змеи, шея была синего цвета от когда-то выпитого яда, нечесаные вьющиеся волосы растрепанны и густы, как непроходимые джунгли.

Шива пообещал, что поможет Ганге сойти на землю. Бог и царь-подвижник поднялись высоко в горы и призвали Гангу. Ганга направила свои воды с небес на землю. А Шива, чтобы падение их не повредило земле, подставил свою голову. Ганга запуталась в волосах Шивы и спокойно стекла по его телу в земное русло. Воды священной реки текли все дальше и дальше по земле, наконец достигли океана, наполнили его, коснулись пепла грешных предков Вхагиратхи и очистили их. А счастливый Бхагиратха вернулся в свое царство и правил там много лет.

С тех пор священная река Ганга течет по своему земному руслу и впадает в океан, которому она вернула воду».[1775]

Ага́стья[1776] — один из сапта риши-семи мудрецов, которым боги снизпослали Веды, сыновей бога Брахмы, рождённые из его ума. Семеро риши считаются творцами Вселенной и прародителями всех ныне живущих. По именам сапта-риши в индийской астрономии называются семь основных звёзд созвездия Большой медведицы.[1777] Ранний список семерых риши даётся в Джайминия-брахмане:[1778] Васиштха, Бхарадваджа, Джамадагни, Готама, Атри, Вишвамитра и Агастья. В Брихадараньяка-упанишаде[1779] Агастья заменяется Атри. В более поздней Гопатха-брахмане[1780] говорится о восьми риши: Васиштха, Бхарадваджа, Джамадагни, Готама, Атри, Вишвамитра, Гунгу, Агастья и Кашьяпа. Агастья-Мала — гора, высотой 1868 м. в штате Керала у границы с Тамил-Наду южнее Кардамомских холмов. Название вершины означает холм (гора) Агастьи, который, по местным поверьям, и принёс оттуда тамилам их язык. Гора священна у местных индуистов.[1781]

О том, как римляне создавали и осушали моря пишет в перечне своих деяний Август, имя которого напоминает имя Агастья:

«Зрелище морского боя я представил народу за Тибром, где теперь священная роща Цезарей, выкопав для этого землю на тысячу восемьсот футов в длину и тысячу двести в ширину. Здесь вступили в сражение тридцать трирем и бирем, снабженных рострами, и большое количество меньших кораблей. На этих кораблях сражалось, кроме гребцов, около трех тысяч человек».[1782]

На ранних из дошедших изображений этот Агастья имеет явный военно-морской вид: он с трезубцем Нептуна.[1783] В Риме трезубец (tridens, tridentis) оружие гладиаторов ретиариев (retiarius), сражавшихся им и сетью. Индии похожая на трезубец тришула является оружием индуистского бога Шивы и знаком его мощи (творец, хранитель, разрушитель). Трезубец изображается в виде отметки на лбах его последователей. Трезубец-ваджра: оружие Индры, бога бури, и Дурги-разрушительницы. Он знак огня, отражающий три сущности Агни. В буддизме трезубец означет Три Драгоценности Будды, знак Небес чистого пламени, а также разрушения трёх ядов: гнева, желания и лени. Трезубец был личным знаком (тамгой) Чингисхана, как родовой знак (тамга) потомков старшего сына Чингисхана хана Джучи, чеканился на монетах хана Батыя.[1784]

Называть в Индии Августом в это время могли и его коллегу-соправителя Агриппу:

«В то время, когда благочестивый Агастья пребывал в южных странах, возмутились асуры, загнанные богами на дно моря. Выходя по ночам на берег, они наводили ужас на людей, не щадя ни детей, ни женщин, безжалостно разрушали обители праведников. Люди в ужасе покидали города и селения, искали убежища в горных пещерах. И вновь погасли священные огни на алтарях, и боги остались без жертвенного дыма. Причин же этого бедствия никто не знал, так как асуры, совершая свои черные дела, не оставляли никаких следов и еще до рассвета уходили в море.

И вновь обратились боги к всеведущему Творцу за помощью. А он им сказал:

— Это асуры выходят со дна океана для тайных убийств, а затем снова прячутся на дне. Чтобы их там настигнуть, надо обнажить дно. В этом вам может помочь только Агастья,[1785] рожденный в воде.

И боги отправились к Агастье. Почтительно склонившись перед ним и пожелав ему вечного блага, они поведали о своих бедах и тревогах, напомнили ему о победе над горой Виндхьей и попросили обнажить морское дно.

— Водная стихия мне подвластна, — ответил великий праведник. — Я вам помогу, ибо нельзя дать асурам разрушить основания всех трех миров. Вооружитесь же и следуйте за мной, о боги! И отправился Агастья к берегу Океана, в тот день особенно буйного, словно бы предугадывавшего свою жалкую участь. Сопровождали праведника не только боги, но и множество людей, измученных асурами и ждущих избавления.

Агастья бесстрашно вступил в бушующий прибой, и пена скрыла его от взоров потрясенных спутников. Но вот вода стала спадать, показалась голова мудреца, и все увидели необыкновенное чудо: вода исчезала в его утробе. Стало обнажаться дно Океана, а Агастья, продолжая пить отступающую воду, неотступно преследовал ее. И те места, где он проходил, шевелились, покрытые черепахами, рыбами, макарами, среди которых беспомощно барахтались застигнутые врасплох асуры.

И пропели боги хвалу Агастье, почтили его гимном:

Мудрый подвижник и промыслитель Агастья

Спас ты три мира, с ними и нас от великой напасти.

После этого боги бросились убивать своих недругов, отягощенных в равной мере грехами, золотыми доспехами и оружием, ставшим для них обузой. Только немногим удалось унести ноги в подземный мир.

Когда возбужденные победой, с ликующими криками вышли боги на берег, они увидели Агастью в венках и гирляндах сидящим на скале, как бы составляя ее продолжение. И был он таким же тощим и костистым, каким входил в море. Тогда боги попросили его вернуть выпитую им воду на место, ибо земля, согласно дхарме, должна быть опоясана океаном, и в нем должны обитать черепахи, рыбы и макары.

— Ничем не могу помочь, — сказал Агастья, разводя руками.

— Выпитая мною вода испарилась от внутреннего жара, а новую мне взять негде».[1786]

Наивность тамилов-дравидов того времени сродни наивности индейцев, встретивших людей Колумба. В легендах об изменении течения Ганга появляются еще имена Капилы и царя Сагар:

Рамаяна и Бхагават-пурана рассказывают, что когда царь Сагар, совершил ашвамедху — обряд жертвоприношения коня, конь исчез, возможно похищенный Индрой, а сыновья царя обвинили в краже мудреца Капилу. Капила, однако, уничтожил и проклял принцев, оставив единственным шансом на их спасение погружение их пепла в воды Ганги. За это дело взялся новый правитель государства, Бхагиратха. Он был вынужден много лет осуществлять тапас ради удовлетворения Брахмы и Шивы. Сначала Бхагиратха просил того, чтобы Брахма приказал Ганге спуститься, а затем, чтобы Шива принял на себя мощный удар её падающих на землю вод. Прикосновение Шивы предоставили Ганге ещё большее священное значение. С тех пор река протекает через все три мира: Сваргу (небо), Притхви (землю) и Нараку (ад), отчего она получила название Трипатхага — Путешествующая через три мира.[1787]

В бассейне Ганга в 2001 году жило 500 млн человек смешанного происхождения. В западной и средней частях живут преимущественно потомки дравидов и носителей индоарийских языков. В исторические времена появились тюрки, монголы, афганцы, персы и арабы. На востоке и юге, особенно в Бенгалии, дравиды смешивались с индоарийцами и носителями тибето-бирманских языков. Европейцы, прибывшие последними, незначительны. Жители бассейна разговаривают на нескольких десятках языках, большинство из которых индоарийские, и более чем на 200 диалектах этих и других языков. Наиболее распространены хинди (51–61%), бенгальский (25%, преимущественно в Бенгалии), урду (6%), майтхили (3%, преимущественно в Непале и Бихаре), непальский (3%, преимущественно в Непале), панджаби (0,7%), бходжпури (0,4–7,5%), тхару (0,3%), тамангский (0,3%), ория (0,3%), магахи (0–2,3%, в Бихаре), мунда и английский.[1788]

Асуры[1789] в индуизме являются противниками сурам, богам индуизма, как боги—титанам или боги—гигантам в древнегреческой мифологии. В Ригведе асурами называют многих богов — Индру, Савитара, Агни, Митру, Варуну, Сурью и других, там асура не несет отрицательного значения и не противопоставляется богам. Одних и тех же божеств называют и дэвами (богами) и асурами.[1790] В индуистских мифах у царя асуров Рамбхи был сын Махишасура. Он одержал победу над царём девов Индрой и изгнал всех девов с их небесных обителей. Тогда боги собрались вместе и создали юную женщину, богиню Дургу. Дурга создала армию, которая в ходе девятидневной битвы разгромила с войско Махишасуры. Сам Махишасура был убит Дургой на десятый день. На изображениях Махишасуры в Индии бросается в глаза перевязь меча через правое плечо, balteus.[1791]

В этой истории легко усмотреть продолжение войны Рима и Египта в Индии.

Асуры, от которых обороняет Агастья приходят с моря. Адмиралтейство, штаб ВМФ, был создан в Индии Чандрагуптой,[1792] в греческой транскрипции Сандрокотт,[1793] — первым объединителем Индии, основавшим империю Маурьев. Чандрагупта считается первым царём из варны то ли кшатриев, то ли шудр (рабов) из Магадхи.[1794] Магадха[1795] — область в Индии (в бассейне Ганга), упоминаемая в Атхарваведе, Рамаяне и Махабхарате, управлялась царями-буддистами. Правильное восстановление событий его правления во времени может сильно поколебать наш взгляд и на древнюю историю.

Чандрагупта отказался от трона, принял аскезу и умер в провинции Карнатака в пещере Шраванабелагола от добровольного голодания, там до сих пор стоит его храм.[1796] Римляне разными способами лишали себя жизни. Но голодание: самый длительный и редкий. Например, голодом уморил себя в 33 году н. э. Кокцей Нерва, «неизменный приближенный и спутник принцепса (Тиберий, — Д. Н.), хотя его положение нисколько не пошатнулось и он не страдал никаким телесным недугом. Когда это стало известно Тиберию, он посетил его, стал доискиваться причин такого решения, уговаривать; наконец, признался, что тяжелым бременем ляжет на его совесть и добрую славу, если его ближайший и лучший друг, у которого не было никаких видимых оснований торопить смерть, безвременно расстанется с жизнью. Уклонившись от объяснений. Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его мысли передавали, что чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец. Гибель Агриппины, сколь это ни невероятно, повлекла за собою и гибель Планцины».[1797]

У голодовок на востоке есть особенность. И. Руссо: «Из рапорта Индийской Комиссии по медицинскому применению конопли: «С помощью конопли аскеты проводят дни без еды и питья. Поддерживающая сила бханга пронесла множество индийских родов невредимыми сквозь ужасы голода. Запрет и даже серьезное ограничение использования столь святой и доброй травы причинит горе и страдание повсеместно и вызовет глубокий гнев множества почитаемых народом аскетов. Он отнимет у людей то, что смягчает их лишения и лечит их болезни; отнимет защитника, чья милосердная поддержка хранит от бед; отнимет Учителя, который силой своего могущества помогает тем, кто следует Ему, рассеять демонов голода и жажды, уныния и страха, освободиться от волшебных чар Майи или материи, от безумия; и служить Вечному, чтоб Вечное, завладев телом и умом, растворило эго в океане бытия. Эти верования разделяют приверженцы ислама. Наравне с братьями Хинду, исламский факир почитает бханг как растение, которое продлевает жизнь и разрушает оковы эго. Бханг дарит единство с Божественным Духом. ‘Мы пили бханг и тайна изречения Tat Tvam Asi, То Есть Ты, становилась проста. Такой великий результат – столь ничтожной ценой’».[1798]

Согласно традиции, в ранние годы Чандрагупта учился в Таксиле, где он встретился со своим наставником Чанакьей. Чандрагупта сначала захватил Пенджаб. Заручившись поддержкой союзников в Северо-Западной Индии, он двинул свои войска против Нандов в Магадхи и разгромил их силы. Получив власть, Чандрагупта воспользовался войском своих предшественников и занял всю северную Индию, установив империю от Бенгальского залива до Аравийского моря. Затем он двинулся к реке Инд и занял земли в Центральной Индии, к Маурьям отошли Пароламис, Арахосия и Гедросия.[1799]

В основе военного движения и дипломатии Маурьев была Мандала,[1800] мировой круг, слово, в котором нетрудно увидеть производное от латинского mundus, мир, с уменьшительным суффиксом: mundula-мирок. Рисунок мира и сейчас так называется на Востоке.[1801]

Считается, что в 16 г. до н. э. Агриппа отправился на Восток. Он отдает приказы в Причерноморье, сообщает в Рим расстояния на Каспии и в Индии. В Рим Агриппа вернулся через два года.

Путь к власти Чандрагупты повторяет истории Фраата, принимавшего Аполлония Тианского, частично, монетные истории Куджулы Кадфиза и Гондофарна. Начало его победоносного пути: на севере, в Таксиле и Пенджабе, месте укоренения невозвращенцев. Трудно предположить в выросшем в Афганистане молодом человеке будущего основателя Адмиралтейства.

Широко известно изображение голодающего Будды из Гандхары. На нем Будда напоминает узника Освенцима.[1802] Однако череп голодающего выдает его породу. Она более походит на породу Агриппы, чем тюркскую, китайскую или какую-либо индийскую.

Человек, скрытый за именами Фраат, Чандрагупта и Агриппа покровительствовал искусствам и был философом: среди римских стоиков есть тезка и у Агриппы (Ἀγρίππας), о котором известно только то, что он к 10 тропам воздержания[1803] прибавил еще 5[1804].[1805] Стоики[1806] вроде Агриппы называли себя по-гречески смотрящими, скептиками (σκέπτομαι, рассматриваю, исследую, σκέψις, исследование). Диоген пишет о неких последователях Агриппы (οἱ περὶ Ἀγρίππαν).

Напрашивается предположение и вопрос. Агриппа мог придти в Афганистан и найти там соотечественников: Агриппа прообраз Будды?

Если так, то история морского волка во главе многотысячной армии матерых монахов из волчьего племени, еще не написана.

«В бытность свою в Аполлонии он [Октавиан, — Д. Н.] поднялся с Агриппой на башню к астрологу Феогену. Агриппа обратился к нему первый и получил предсказание будущего великого и почти невероятного; тогда Август из стыда и боязни, что его доля окажется ниже, решил скрыть свой час рождения и упорно не хотел его называть. Когда же после долгих упрашиваний он нехотя и нерешительно назвал его, Феоген вскочил и благоговейно бросился к его ногам. С тех пор Август был настолько уверен в своей судьбе, что даже обнародовал свой гороскоп и отчеканил серебряную монету со знаком созвездия Козерога, под которым он был рожден».[1807]

Агриппа удержал Октавиана от немедленного добивания Антония после бегства его с Клеопатрой от Акция. Там самым Агриппа дал Антонию и его людям несколько месяцев на подготовку исхода из Александрии.[1808] В итоге римляне взяли Александрию без осады или штурма:

«Около полуночи, как рассказывают, среди унылой тишины, в которую погрузили Александрию страх и напряженное ожидание грядущего, внезапно раздались стройные, согласные звуки всевозможных инструментов, ликующие крики толпы и громкий топот буйных, сатировских прыжков, словно двигалось шумное шествие в честь Диониса. Толпа, казалось, прошла чрез середину города к воротам, обращенным в сторону неприятеля, и здесь шум, достигнув наибольшей силы, смолк. Люди, пытавшиеся толковать удивительное знамение, высказывали догадку, что это покидал Антония тот бог, которому он в течение всей жизни подражал и старался уподобиться с особенным рвением.

С первыми лучами солнца Антоний расположил войско на холмах перед городом и стал наблюдать, как выходят навстречу врагу его корабли. В ожидании, что моряки проявят и доблесть, и упорство, он спокойно смотрел вниз. Но едва только сблизились они с неприятелем, как, подняв весла, приветствовали суда Цезаря и, получив ответное приветствие, смешались с ними, так что из двух флотов возник один, который поплыл прямо на город. Пока Антоний глядел на это зрелище, успела переметнуться и конница; а когда потерпела поражение пехота, Антоний возвратился в город, крича, что Клеопатра предала его в руки тех, с кем он воевал ради нее».[1809]

Без предварительного сговора командиров и центурионов такое невозможно. О последствиях таких неоднократных несчастий Антонию неизменно докладывал его легат Канидий Красс. Советы и командование легата иногда выглядят странными:

«Тогда Титий удалился, а Галл, ведя ожесточенный бой с врагом грудь на грудь, не заметил, как значительные силы парфян зашли ему за спину. Осыпаемый стрелами отовсюду, он посылал просить помощи. Тут начальники тяжелой пехоты, среди которых был и Канидий, один из друзей Антония, имевший на него громадное влияние, совершили, сколько можно судить, грубую ошибку. Надо было сомкнуть ряды и двинуть против неприятеля всю боевую линию разом, а они отправляли подмогу мелкими отрядами, которые, один за другим, терпели поражение, и мало-помалу ужас и бегство охватили чуть ли не все войско, но в последний миг подоспел из головы колонны сам Антоний с воинами, и третий легион, стремительно пробившись сквозь толпу бегущих, встретился с противником и остановил преследование».[1810]

«Цезарь (Октавиан, — Д. Н.) заявлял, что Лепида он отрешил от власти за наглые бесчинства, что военной добычею готов поделиться с Антонием, если и тот поделится с ним своим завоеванием — Арменией, а что на Италию у солдат Антония никаких притязаний быть не может: ведь в их распоряжении Мидия и Парфия, земли, которые они присоединили к Римской державе, отважно сражаясь под начальством своего императора. Этот ответ Антоний получил в Армении и немедленно отдал распоряжение Канидию спускаться во главе шестнадцати легионов к морю, а сам вместе с Клеопатрою отправился в Эфес. Туда со всех сторон собирался его флот, числом восемьсот кораблей (включая грузовые), из которых двести выставила Клеопатра. От нее же Антоний получил две тысячи талантов и продовольствие для всего войска. По совету Домиция и некоторых иных Антоний приказал Клеопатре плыть в Египет и там дожидаться исхода войны. Но, опасаясь, как бы Октавия снова не примирила враждующих, царица, подкупивши Канидия большою суммою денег, велела ему сказать Антонию, что, прежде всего, несправедливо силою держать вдали от военных действий женщину, которая столь многим пожертвовала для этой войны, а затем, вредно лишать мужества египтян, составляющих значительную долю морских сил. И вообще, заключил Канидий, он не может назвать ни единого из царей, участвующих в походе, которому Клеопатра уступала бы разумом, — ведь она долгое время самостоятельно правила таким обширным царством, а потом долгое время жила бок о бок с ним, Антонием, и училась вершить делами большой важности. Эти соображения взяли верх, — все должно было устроиться наивыгоднейшим для Цезаря образом, — и меж тем как войска продолжали собираться, Антоний с Клеопатрой отплыли на Самос и там проводили все дни в развлечениях и удовольствиях».[1811]

«Убедившись, что флот ни в чем не имеет удачи и никуда не поспевает своевременно, Антоний, волей-неволей, снова обратил главные свои надежды на сухопутные силы. Их начальник, Канидий, пред лицом опасности тоже переменил свое прежнее мнение: теперь он советовал отправить Клеопатру обратно и, отступив во Фракию или в Македонию, дать сухопутное сражение, которое и определит исход всего дела. Царь гетов Диком, убеждал Антония Канидий, обещает сильную подмогу (! — Д. Н.), и нет никакого позора в том, чтобы уступить море Цезарю, который приобрел навык в морских боях, отвоевывая у Помпея Сицилию, — гораздо хуже будет, если Антоний, не знающий себе равных в искусстве борьбы на суше, не воспользуется мощью и боевой готовностью столь многочисленной пехоты, но распределит всю эту силу по кораблям и, тем самым, растратит ее впустую. Однако ж верх взяла Клеопатра, настоявшая, чтобы войну решила битва на море».[1812]

«Начальники сухопутных сил, со стороны Антония — Канидий, со стороны Цезаря — Тавр, выстроили своих подчиненных вдоль берега и ожидали исхода борьбы. Что касается самих императоров, то Антоний, объезжая на лодке свои корабли, призывал воинов сражаться уверенно, словно на суше, полагаясь на большую тяжесть судов, а кормчим наказывал, принимая удары вражеских таранов, удерживать суда на месте, так словно бы они стоят на якорях, и остерегаться сильного течения в горле залива. Цезарь еще до рассвета вышел из палатки и обходною дорогой направился к судам, и тут, как рассказывают, навстречу ему попался какой-то человек, который гнал осла».[1813]

«Туда же, к Тенару, уже собирались в немалом числе грузовые суда, начали прибывать и друзья, спасшиеся после поражения: они сообщали, что флот погиб, но сухопутные силы, по их мнению, еще держались. Антоний отправил к Канидию гонца с приказом, не теряя времени, отступать через Македонию в Азию...

...С сообщением о потере войска, стоявшего при Актии, к Антонию прибыл сам Канидий. Одновременно Антоний узнал, что Ирод, царь Иудейский с несколькими легионами и когортами перешел к Цезарю, что примеру этому следуют и остальные властители и что кроме Египта за ним уже ничего не остается. Но ни одна из этих вестей нимало его не опечалила, напротив — словно радуясь, отрекся он от всякой надежды, чтобы вместе положить конец и заботам, бросил свое морское пристанище, которое называл Тимоновым храмом, и, принятый Клеопатрою в царском дворце, принялся увеселять город нескончаемыми пирами, попойками и денежными раздачами.

Флот при Актии долго сопротивлялся и, несмотря на тяжелые повреждения, которые наносили судам высокие встречные валы, прекратил борьбу лишь в десятом часу. Убитых насчитали не более пяти тысяч, зато в плен взято было триста судов, как рассказывает сам Цезарь. Немногие видели бегство Антония собственными глазами, а те, кто об этом узнавал, сперва не желали верить — им представлялось невероятным, чтобы он мог бросить девятнадцать нетронутых легионов и двенадцать тысяч конницы, он, столько раз испытавший на себе и милость и немилость судьбы и в бесчисленных битвах и походах узнавший капризную переменчивость военного счастья. Воины тосковали по Антонию и всё надеялись, что он внезапно появится, и выказали при этом столько верности и мужества, что даже после того, как бегство их полководца не вызывало уже ни малейших сомнений, целых семь дней не покидали своего лагеря, отвергая все предложения, какие ни делал им Цезарь. Но, в конце концов, однажды ночью скрылся и Канидий, и, оставшись совсем одни, преданные своими начальниками, они перешли на сторону победителя».[1814]

Веллей Патеркул о неделе выжидания легата не сообщает:

«Так же поступило войско, находившееся на суше, когда Канидий стремительно бежал, чтобы соединиться с Антонием».[1815]

Странно пишет он и о конце Канидия:

«О том, каков был конец Антония и Клеопатры, мы рассказали. Канидий ушел более трусливо, чем подобало при занятии, которому он посвятил жизнь».[1816]

Об этом ярком легате от авторов на Западе больше ничего не дошло. Уход Канидия Красса в Индию правдоподобен. На Востоке благодаря бурной литературной, законодательной и иной деятельности скоро станут известными диковинные там имена Канады и Канишки.

Жизнь и служба молодых моряков и сейчас нелегки, тяжкими были они и в Риме. Письмо морпеха (classiarius) Клавдиа Теренциана с корабля «Александрина» (classis Alexandrina) отцу выглядит современно. Он благодарит родителя за плащ, рубаху и обмотки для ног, но просит у отца byrrus castalinus, вероятно, короткий плащ с капюшоном. Значение прилагательного castalinus не вполне ясно, оно может означать castorinus (castor, бобер), в этом случае byrrus должен быть сделан из шкуры бобра. Морпех носит рубаху с рукавами (tunica bracilis) и портки (bracae). «Весьма неожиданное обстоятельство — писавший обращается к отцу с просьбой о присылке военного снаряжения, включая боевой меч (gladius pugnatorius), боевой топор (dolabra), абордажный крюк (copula) и два копья (longae)! Судя по всему, отец прислал сыну очень хорошую dolabra, поскольку в следующем письме сын хотел бы получить другую — он признается, что прежнюю забрал помощник центуриона (optio)! Почитав корреспонденцию Теренциана, поневоле задаешься вопросом: что же собственно тогда выдавала солдатам армия?![1817]

В другом письме Теренциан просит о паре невысоких кожаных сапог (caligae) и паре войлочных носков (udones)».[1818]

Вооружение и наряд римских морпехов совпадает с оснащением воинов-индусов Чандрагупты,[1819] внук которого Ашока прославился победой над государством Калинга (Орисса)[1820] и своим указами, [1821] которые дошли до нас.[1822] Согласно буддийской традиции, в правление Ашоки в Паталипутре[1823] состоялся Третий буддийский собор. Буддизм стал философией знати. Разноязыкость потомков римлян сыграла дурную шутку с историей подвигов их отцов. И чем ярче был художник, рассказывавший о недавнем прошлом, тем туманее она становилась. Однако и в художественных произведениях содержится немало далекого от сказок.