Тайны соборов. 8 страница

Не может ли попросту быть, что этот снимок, якобы изображающий статую, снятую в прошлом столетии во время работ, проводившихся Виоле-ле-Дюком, на самом деле был сделан не в Нотр-Дам в Париже, а в совсем другом месте; и не может ли быть, что снимок вообще воспроизводит изображение совсем другого персонажа, а не Марцелла древней Лютеции?...

В христианской иконографии несколько святых имеют при себе дракона, агрессивного либо смиренного; среди них можем назвать: Иоанна Евангелиста, Иакова Старшего, Филиппа, Михаила, Георгия и Патрика. Однако, один лишь св. Марсель касается своим посохом головы чудовища, — поскольку живописцы и скульпторы прошлого всегда проявляли уважение к связанной с ним легенде. Она весьма богата, и среди последних деяний епископа упоминается и следующее (inter novissima edus opera hoc annumeratur), переданное Отцом Жераром Дюбуа из Орлеана (Gerardo Dubois Aura lianensi) в его "Истории Парижской Церкви" (in Historia Ecclesiae Parisiensis), которое мы приведём здесь в виде сокращённого перевода латинского текста:

"Некая дама более славная знатностью рода, нежели нравами и хорошей репутацией, завершила свой земной удел и после пышных похорон была подобающим торжественным образом помещена в гробницу. Дабы показать её, нарушая её покой на ложе (месту погребения женщины), направляется ужасный змей; он пожирает её члены, её тело, душу коего развратил своим губительным шипением. Он не даёт ей упокоиться в месте успокоения. Но прежние слуги той женщины, оповещённые об этом шумом, страшно испугались, и толпа из города начала сбегаться на это зрелище, и приходить при виде преогромной твари в беспокойство...

Блаженный прелат, узнав о том, выходит туда вместе с нарядом и велит горожанам остановиться и стоять в качестве зрителей. Сам же без страха становится перед драконом... Который на манер умоляющего, простирается у колен святого епископа и, кажется, ластится к нему и просит у него помилования. Тогда Марсель, ударив его по голове посохом, набросил на него столу (Тит Marcellus caput еqus baculo percutiens, in eum oranum[6]); проведя его по кругу в две или три мили, он растягивал (ехtrаhеbаt) своё торжественное шествие на глазах у народа. Затем, он резко обращается к сей твари и повелевает ей назавтра либо убраться навеки в пустыню и быть там, либо же броситься в море..."

Мимоходом следует сказать, что почти нет необходимости подчёркивать здесь герметическую аллегорию, согласно коей различаются два пути — сухой и влажный. Она в точности соответствует 50-й эмблеме Михаила Майера, в его Atalanta Fugiens[7] где дракон обхватывает женщину в одеянии, во цвете лет, лежащую неподвижно в глубине своей могилы, по всей видимости взломанной.

Но вернёмся к предполагаемой статуе св. Марселя, ученика и преемника Пруденция, по поводу которой Грийо де Живри говорит, что она якобы была примерно в середине XVI в. помещена в простенок южного портика Нотр-Дам, то есть на место изумительной старинной реликвии, хранящейся на левом берегу в Музее Клюни. Уточним, что герметическое изваяние нашло теперь приют в северной башне своего первоначального местопребывания.

Прочно встать на позицию опровержения этого утверждения, лишённого всякого основания, нам даёт возможность имеющееся у нас неопровержимое свидетельство синьора Эспри Гобино де Монлюизана, Шартрского дворянина, приведённое в его "Прелюбопытном разъяснении загадок и иероглифических телесных фигур, находящихся на Большом портале Кафедральной столичной церкви Нотр-Дам в Париже". Вопреки нашему очевидцу, "с вниманием рассмотревшему" скульптуры, вот перед нами доказательство того, что рельеф, перенесённый на улицу Сомрар Виоле-ле-Дюком, всё ещё полностью находился на серединном столбе левого портала "в среду 20 мая 1640 г., накануне славного Вознесения Господа нашего Иисуса Христа":

"На столбе, расположенном посередине и разделяющем двое врат этого Портала, есть ещё фигура Епископа, помещающего свой Посох в пасть дракона, помещающегося у его ног и кажущегося выходящим из волн, в каковых волнах виднеется голова короля в тройной короне, представляющегося погружающимся в воды, а затем снова выплывающим из них".

Столь недвусмысленное решающее историческое свидетельство нимало не обеспокоило Марселя Клавеля (Жана Рейора, согласно его псевдониму), который, дабы выйти из затруднений, вынужденно переместил во времена Людовика XIV появления статуи, настолько никому неведомой, что Грийо коротко говоря, должен был выдумать её, будь то с лучшими или худшими намерениями. Бернар Юссон, смущённый этим же свидетельством, выпутывается из ситуации ничуть не лучше, без дальнейших околичностей предполагая, что XVI век на с. 407 "Музея чародеев" — попросту опечатка в подписи под рисунком, к счастью, исправленная на XVII век; как мы имели возможность констатировать выше, ничего подобного не обнаруживается на самом деле.

Более того: если даже презреть всякую точность, не будет ли уж слишком необдуманно допустить, что некий реставратор в эпоху Валуа следуя собственной инициативе (далее не невинной и весьма своеобразной), перенёс в музей (в его Эпоху не существовавший) великолепную статую, — статую, хранящуюся там, без сомнения, лишь чуть более столетия в зале ископаемых Терм, соседствующем с очаровательным особняком, восстановленным Жаком д'Амбуазом? И не покажется ли ещё более экстравагантным, что этот архитектор XVI в., должно быть, проявил большую заботу о сохранении якобы заменённого им готического безбородого изваяния, чем Виоле-ле-Дюк, известный своей тщательностью, проявил тремя столетиями позже в отношении бородатого епископа — произведения его давнего анонимного собрата!

Что Марсель Клевель и Бернар Юссон, один вслед за другим, оказались по-глупому ослеплены возможностью получить большое удовольствие, поймав на ошибке великого Фулканелли, — это ещё можно понять; но что Грийо де Живри в самом начале не увидел вопиющей нелогичности своего последовательного опровержения, — это уж совсем выходит за рамки всякого понимания.

В конце концов, придётся согласиться, что несомненно важно было в связи с настоящим третьим изданием "Тайн готических соборов" недвусмысленно установить обоснованность упрёка Фулканелли в адрес Камбриеля, и таким образом окончательно развеять досадную неопределённость, созданную Грийо де Живри; если хотите, важно было досконально разобраться и закрыть спор, тенденциозность и беспредметность коего нам хорошо известны.

Савиньи, июль 1964 г.

Эжен Канселье.