Часть Первая. Детский голосок. Мама, сколько будет — у двух отнять один. Мама, хочешь расскажу сказочку. Жили-были два братья. Один средний, другой старший и один

Картина первая

Детский голосок. Мама, сколько будет — у двух отнять один? Мама, хочешь расскажу сказочку? Жили-были два братья. Один средний, другой старший и один молоденький. Он был такой маленький-маленький. И по­шел ловить рыбу. Потом взял он совочек и поймал рыбу. Она по дороге у него захрипела. Он ее разрезал и сделал рыбную котлету.

Сцена представляет собой дачную веранду. Ира гото­вит воду с лимоном. Дверь в комнату, дверь во двор.

Ира. Павлик, как ты себя чувствуешь?

Голос ребенка. Немножко хорошо.

Входит Федоровна. Она в довольно-таки старом халате, на ногах желтые резиновые сапоги.

Под мышкой у нее кошка.

Федоровна. Ты не видела котенка-то? Котенок пропал. Не вы прикормили?

Ира. Нет, нет, Федоровна. Я уже говорила.

Федоровна. Котенка нет третий день. Мальчики ваши, что ли, убили? Заступом, что ли, зарубили? (Заглянув в комнату.) Что он у тебя лежит белым днем, вставай, вставай, что он как кислый пряник.

Ира. У Павлика тридцать девять и три.

Федоровна. Простыл, что ли? А им говори не говори, они в речке сидят до победного конца. Вот мать потом и страдает. Они мальчики, им надо. Вчерашний день по­шли в малину. А там завязь сыпется. Гвоздодер у меня на дверях лежал, теперь не знаю, на кого и подумать. Котенка убили. С четверга нет. Третий день. Я думала, она его на чердаке держит, полезла на чердак, она мяукает, сама ищет. Ну что, Элька, где твой питомец? А? Мяу! Тут не мяу, тут злые ребята. Я знаю. Я за ними наблюдаю.

Ира. Нас не было в четверг, мы ездили в Москву мыться.

Федоровна. Вот накупала, вот он у тебя и заболел. Ты его выкупала, а он того же дня пошел на речку грехи свои отмывать. Ему надо! Я правильно не хотела тебя к себе пускать, теперь на участке трое мальчиков, это даром не пройдет. Дом сожгут или еще тому подобное. Котенка сманили. Я давно заметила, мальчики им интересуются. То молочком его вызывали с чердака, то бумажкой орудовали перед ним.

Ира. Федоровна, я же говорю, нас в четверг не было.

Федоровна. Наверно, опять соседский Джек его разорвал. Собака разорвала. Это же не собака, это громила! Коте­нок тут испугался, мальчики за ним погнались, вот он и прыгнул к соседям. Это же надо знать!

Ира. Это Максим с Антоном, наверно.

Федоровна. Наверно, а что толку! Котенка не вернешь! Это они, точно они! Собрались с силами. А еще Ручкины, напротив их участок, они купили от большого разума ружье ихнему Игорю Ручкину. Игорь Ручкин купил, коро­че говоря. И стрелял бродячих собак. И моего Юзика убил. Юзик, кому он помешал на лугу? Я ничего не сказала, Юзика подобрала, схоронила, а что им гово­рить? Их дом на всю Романовку славен. И что же, неделя проходит, другая проходит, ихний Ленька Ручкин с пьяных глаз утонул. Разбежался в речку с бугра головой, а там глубина тридцать сантиметров. Ну? Какой спрос.

Ира. У Павлика тридцать девять, а они под окном как кони бегают, Антон с Максимом.

Федоровна. Там же бальзам посажен, под окнами! Я им скажу! Чистотел посажен!

Ира. Я говорю: ребята, бегайте на своей половине! Они го­ворят: это не ваш дом, и все.

Федоровна. И! Нахальство — второе счастье. Там на го­ре дом, где Блюмы живут. Барак двухэтажный. Все Блю­мы. Сколько раз нижние Блюмы судились, чтобы высе­лили Вальку Блюма, он комнату занял и дверь на ту половину забил, где Блюм Изабелла Мироновна умерла. Блюм Изабелла Мироновна была у меня в детском сади­ке музработником. Слабый была музработник, еле пол­зала. Придет, отдышится, над супом плачет, обтереться нечем. Я, говорит, концерты играла, теперь «Над Роди­ной солнце» сбиваюсь, поверьте, Алевтина Федоровна. Что уж верить, сама не глухая. А был голод, сорок седьмой год. А одна воспитательница у меня начала воровать, не вынесла. Я строго всех держала. Она ворует, у нее дочь была взрослый инвалид детства. Яблочки у детей, хлеб, у нас садик был санаторного типа для осла­бленных. Вот она все в чулок засунет, чулок в свой шкафчик. Мне техничка сказала: у Егоровой в чулке яблоки, куски. Мы все это изъяли, Егоровой в чулок кубиков деревянных натолкали. Она ушла так с этим чулком домой. Поели они кубиков, вот. На второй день она уволилась. А тут и Блюм умирает в больнице. Я ее навещала, хоронила. Валька Блюм тут же ее комнату взломал и въехал с семьей, у него еще тогда семья была, детей трое. И никто ничего не мог в милиции доказать. Он же Блюм, они все там Блюмы. До сих пор врач Блюм Нина Осиповна на него зло держит. Недавно пенсию получали, Нина Осиповна ему в коридоре кричит, он первый расписался: да, такими методами ты всего в жизни добьешься. А он говорит: «А чего мне добиваться, мне семьдесят лет!» (Кошке.) Ну, куда девала свою питомку? А? Как окотится, все котята на счету, выведет с чердака, раз один, раз другой, и ни одного! Всех котят потеряет. Джек, вот он. Туда-сюда, туда-сюда! Как при­бой. Зимой у меня кормились три кошки, к лету одна Элька осталась.

Ира. Почему это: не ваш дом? А чей же? Ихний, что ли, дом? Заняли и живут бесплатно, я же должна снимать! А я такой же наследник, как они, буду. Тоже имею право на ту половину.

Федоровна. Да, Вера еще жива, еще мается. А я тебя предупреждала, у меня тут дорого, ты ведь сама согла­силась.

Ира. У меня было безвыходное положение, я горела синим пламенем.

Федоровна. Ты всегда горишь синим пламенем. А у меня свои вон наследники. Надо Сереженьке ботинки купить. Она ему разве купит? Я с пенсии, бабка, купи. Полсотни пенсия, да страховка, да газ, да электричество. Полупальто ему купила драповое черное, лыжный кос­тюмчик желтый, перчатки трикотажные, кеды вьетнам­ские, портфель купила, на учебники дала. И на все про все пенсия полста рублей. Теперь Вадиму ботинки ту­ристические, шапку зимнюю из кролика. Она разве по­думает? Ей «Жигули» подавай, какие дела! А у меня лежали две тысячи от мамы еще, мама завещала. Дачник Сережка прошлый год украл. Я смотрю, что он все на чердак стремится. А потом они с дачи выезжают, я за трубой посмотрела, пятнадцать лет лежали деньги — нет две тысячи рублей!

Ира ходит, отнесла питье, вернулась, достала градусник, пошла поставила, вернулась, завела будильник.

Вернее, шесть тысяч, нам мама оставила: мне, сестре и брату. Шесть тысяч вору Сережке перепало. Я к ним в Москву поехала, тут же гляжу: они «Жигули» купили. На мои шесть тысяч. Я ничего говорить не стала, что с ними толковать, только сказала: «Ну, как вам мои «Жигули» подошли?» Отец его, Сережкин, покраснел, весь как рак красный, и бормочет: «Ничего не понимаю, ничего не понимаю». Сам Сережка пришел, руки вытирает, глаза не поднимает, улыбается. На старухины купили машину. Как мне теперь перед братом отчитываться, перед сестрой? Брат хотел приехать с Дорогомиловки, уборную поста­вить. Он обещался моему Вадиму помочь с «Жигулями»: он дает семь тысяч, исключая те, что у меня лежат, а у меня свистнули! Сестра приезжала, мяса привезла два кило, костей Юзику, а Юзика убили. Привезла мне на сарафанчик, привезла банку помидор пять литров баллон, привезла десять пакетов супу. И по сей день лежат. И Юзика нет! Юзика мать была настоящая овчарка, отец неизве­стен. Мать овчарка, она тут бегала-бегала, видно, от­вязалась, прошлой весной ее застрелил этот же Игорь Ручкин. Она бегала, а в марте в пионерлагере, я пришла за дверью, снимаю дверь с петель, смотрю, лежит эта овчарка, а около нее пять барсуков толстых таких. Я ей потом хлеба давала, куски сухие размочила, у меня зу­бов нет. А Игорь Ручкин ее застрелил. Я пошла на третий день и взяла одного себе. Они уже расползаться начали, от голода и поползли слепые. Вот этот самый Юзик и был.

Звенит будильник. Федоровна вздрагивает, кошка вырывается, убегает. Ира бежит в комнату.

Ира, ты сколько же денег получаешь?

Ира. Сто двадцать рублей.

Федоровна. И куда же ты собралась мне за дачу такие деньги платить? Двести сорок?

Ира (выходит с градусником). А что?

Федоровна. Что?

Ира. А сколько мне платить?

Федоровна (быстро). Сколь договаривались. Я говорю, как ты такие деньги наберешь?

Ира. Сама удивляюсь.

Федоровна. Может, давай я тебе одну отдыхающую с дом отдыха пущу? Женщина приходила, просилась. Она весь день в дом отдыхе на горе, будет только ночевать. У нее там в дом отдыхе муж не муж.

Ира. Пока обойдусь.

Федоровна. А то бы пустила. Одну койку, она с мужем на веранде переночует, двадцать четыре дня двадцать четыре рубля. Или он ей не муж, не знаю.

Ира. Не надо, не надо. Я от матушки своей еле отбилась, не надо.

Федоровна. И я ей тоже сказала: спрошу, но не ручаюсь. Что есть двадцать четыре рубля в наше время? Она бы больше дала.

Ира. Что есть сто двадцать четыре рубля в наше время!

Федоровна. Я тоже сказала — не надо ваших тридцати шести рублей, тахта у ней не полуторная. Никто ручаться не может, а вдруг вы захотите отдохнуть мертвый час, а на участке дети, тут у нее ребенок, тут у этих двух по ребенку. Трое мальчишек, это же рота! И все. Она тогда стала спрашивать: не поставите ли вы мои улья на участок? У нее три улья.

Ира. Новости!

Федоровна. Какие-такие улья! Сначала ей койка, потом муж, потом улья! Слушай, а у тебя муж есть?

Ира. Да был. Разошлись.

Федоровна. Алименты платит?

Ира. Платит. Двадцать пять рублей.

Федоровна. Случается. Блюм Валя меня недавно сватал, тоже пенсию получает семьдесят два рубля. У него трое детей возросли, а комнаты две, а у меня полдома. Ему же семьдесят лет, а мне семьдесят второй пошел. Я в день тридцать ведер под яблоньки вырываю. Нас Марья Васильевна Блюм сводила. Я надела туфли желтые, зубы, плащ синий, полушалок с ро­зами синий, невестка подарила раз в жизни. Висит в шифонье­ре, я тебе покажу. Это здесь я так... обретаюсь, а у меня шуба каракулевая с какой поры у невестки в шкафу висит, сапоги на цигейке стоят. Я к тебе как-нибудь в Москву приеду как принцесса цирка. Сберегаю для лучших времен. Моя кума, невесткина мать, все хвастает: а у вас сколь на книжке? А я: а у вас? Небось цифра пять? Она говорит, да хитрить не буду, около того и выше. Она одевает на работу бриллиантовые серьги, она кассиршей в «Суперсаме» работает. А к ней тут двое грузин подходят: «Слушай, моей матери срочно нужны точно такие же серьги». Она послушала, на следующий день уже в серьгах не вышла. Вырвут с корнем! А зачем мне Валька, я мужчин не люблю. Ухаживать за престарелым пенсионером свыше моих сил. Я и мужа своего не любила.

Входят Светлана, Татьяна и Валера.

Валера. Баба Аля тут как тут! Здравствуй, баушка!

Федоровна (не слушая). Ну? Не любила, как только Вадима родила, сразу ушла к маме. И где похоронен, не знаю.

Валера. Баба Аля!

Федоровна (тоненько). Ай.

Валера. Как здоровье, баушка? (Выставляет на стол бутылку.)

Федоровна (вытирает уголки рта двумя пальцами). Ну, у вас гости, я пошла, я пошла.

Светлана (это очень худая, как жердь, женщина, говорит басом). Ну, Федоровна, за компанию!

Татьяна. Бабуль, куда, куда! (Хихикает.)

Валера (важно). Присядьте.

Федоровна. Ну, за компанию и монах женился. Мне только ложку, десертную ложечку. Я принесу. (Уходит.)

Валера. Гм!

Все садятся, он стоит. Ира стоит, закрыла дверь в ком­нату.

Мы особенно не знакомы, но родственники. Так сказать, одного помета.

Татьяна (хихикает). Скажешь тоже.

Светлана. Почему это помета?

Валера. Помет! (Поднимает кулак.) Это когда одна свинья зараз опоросится. Это сразу называется помет. Помет поро­сят. В местной газетке во время командировки своими глазами прочел. Лозунг: «За тысячу тонн помета от одной свиньи!» Думал, они там свиней на удобрения рóстят. Но! Растолко­вали. По-мет. Мечи на стол кирпичи!

Татьяна. Люди сидят, а ты про удобрения. (Хихикает.)

Ира наконец сдвигается с места, ставит чашки, режет хлеб.

Светлана. Татьян! Мы забыли. У нас же есть сыр. Мой в целлофане, твой в бумаге.

Татьяна (хихикает). Неси!

Светлана выбегает. Ира уходит в комнату, притворяет плотно дверь.

Татьяна. Зачем опять мой кошелек взял?

Валера. За бутылкой же, ну!

Татьяна. Учти, я тебя кормить не собираюсь.

Валера. Дура и есть дура.

Татьяна. Наоборот, я очень даже не дура.

Валера. Такие дела решаются только с бутылкой.

Татьяна. Да она не согласится.

Валера. Молчи! С бутылкой делались и не такие вещи. Вооб­ще, ты попросила — я приехал. Сбегал за бутылкой. Из-за вас же, дуры!

Татьяна. Зачем ты мой кошелек-то взял? Дуралей.

Валера. Ты знаешь, что такое у мужчин долги?

Татьяна. Восемь лет у тебя все долги да алименты. Все дела да случаи.

Валера. Может мужчина получать сто тридцать на руки минус алименты тридцать пять ежемесячно?

Татьяна. Кто же тебе виноват, попал в аварию с пьяных глаз.

Валера (озлобленно, свистит). Попомни!

Татьяна. Нарожал детей.

Валера (оживившись). Кто нарожал? Я, что ли?

Татьяна. Ты. Ты. В Библии сказано. Исаак родил Иакова.

Валера. Учти! Когда рождается ребенок, мужчина умирает заново. И так каждый раз. Ни один мужчина не хочет этого. Есть даже такой роман: «Живем только дважды». Пóняла? («Поняла» — он говорит с ударением на «о».)

Татьяна. Зачем ахинею разводить. Даром сюда пришли.

Валера (шутит). Навернóе. («Наверное» он говорит с ударе­нием на «о».)

Татьяна хихикает, потому что Ира выходит с горшком в руке.

Ира. Сейчас.

Валера. Да лей в наш туалет, не стесняйся. Я угощаю.

Ира выходит.

Татьяна. Завсегда так: как что, в магазин или за водкой, ты за мой кошель хватаешься.

Валера. Опять за рыбу гроши!

Татьяна. Слушай, давай я на тебя на алименты подам!

Валера. Схватилась! Ты знаешь, что тебе выпадет? Останки! Я ведь уже считал. Сто сорок три оклад, тридцать три про­цента. От четырех отнять два... Сорок семь рублей с копей­ками.

Татьяна. Сорок семь рублей шестьдесят шесть копеек.

Валера (злорадно). Да подели пополам! А? Двадцать три рубля с копейками! И это в ме-сяц! А я-то даю больше!

Татьяна. Двадцать пять, да.

Валера. Ну!

Татьяна. Сколько тебе можно говорить: ты ешь, ты спишь, надо за квартиру, надо за свет!

Валера. А я что, за сплю тоже платить должен?

Пауза. Татьяна хлопает глазами.

Татьяна. А за белье? Я же в прачечную отдаю.

Валера (бодро). Комплект рубль в сутки ночь!

Откупоривает бутылку. Наливает в чашки, чокаются, пьют. Татьяна хихикает, потягивается.

Входит Светлана сыром.

Светлана. Моя Леокадия села и сидит. Опасается дождя, видно. Что она лежа захлебнется.

Валерий наливает Светлане, та прикрывает чашку рукой, потом сдается. Татьяна хихикает.

Светлана пьет.

Татьяна. Вообще в крыше столько дыр! («Вообще» она произносит как «воще».) Вообще кошмар, за одну зиму осталось одно решето.

Светлана (утираясь рукой, нюхает сыр). Да, это вы довели дом до аварийного состояния. Все прогнило. Эт-то вы постарались.

Татьяна. Слу-шай! Наоборот! От дома бы давно хлам остался. Дом без хозяина загнивает. Мы его поддерживали. Валера то с лопаткой, то с молотком! На потолок землю носил ведра­ми.

Светлана. Самое главное — крышу довели.

Татьяна. Мы не доводили, мы жи-ли! Воще. Когда живешь не в своем доме, знаешь, ты бы тоже подумала, головой. Покрыть крышу это четыре сотни. Да мы бы лучше у хозяев сняли и два лета прожили! Четыре сотни. (Хихикает.)

Светлана. Вы пользовались? За это платите.

Татьяна. Вот ты сейчас тоже пользуешься? Давай плати.

Светлана. Крышу вы раскрыли.

Татьяна. Мы там не танцевали. Это время, время! Ты бы жила, ты бы крыла?

Валера. Нет!

Татьяна. Чужое бы ты не крыла.

Светлана. Леокадия моя сидит с зонтиком, всю скрючило. Знает, потопа ждет.

Валера. Это ваша мамка? Старушка та?

Светлана. Это моя свекровь, мне в наследство досталась от мужа. Мой муж — ее сын. Он умер, она как с нами жила, так и живет по старой памяти. Я в основном на ночных дежур­ствах, все-таки Максим спит не один. В моем положении родных не выбирают.

Валера. Максим — это кто?

Татьяна. Да Макся, ее парень.

Валера. А, пацан. Это они с нашим сегодня сцепились?

Татьяна. Я днем работаю, она ночью... Когда у нее сутки на выходные выпадают, я с ребятами сижу... Каторга, вообще.

Валера. Это хорошо, у Антона свой друг. А то здесь Ручкины хороводят... Всем вопрос задают: «Кто такой усатый-полоса­тый?»

Светлана. А кто?

Валера. А это твой матрас!

Татьяна хихикает, прикрыв рот. Ей неудобно.

Светлана. Хулиганье какое.

Валера. И Блюмы бандиты, верхние. Им по семь-восемь лет, они курят.

Светлана. Нет, не ожидала я от вас, что вы меня в такую тюрьму заманите.

Татьяна. Я-то здесь жила, вообще... И ничего. Попробуй, сними здесь дачу. Здесь дачи Госплана. Речка, лес, аэропорт. А ты бесплатно.

Валера. Как Госплан!

Светлана. Но без крыши же, поймите! А вдруг лето будет дождливое?

Валера. Безвозмездно под дождем.

Татьяна. Валера! Выхода нет, надо толем крышу покрыть.

Валера. Толем! Я испытываю отвращение к физической работе. А от умственной меня тошнит.

Татьяна. Хоть соломой покрыть, что ли.

Валера. Где солому сейчас возьмешь, ду-ра! В начале лета. Все съедено.

Светлана. Куда же мы детей денем?

Валера. Вообще, вот жестянщики хорошо зашибают! Вот которые «Жигули» восстанавливают после капремонта. Эх, пойду жестянщиком!

Татьяна. Так тебя там и ждали.

Валера. Попомни.

Татьяна. Ну что за муж, разве это муж? Твой же сын будет под дождем с бронхиальной астмой.

Валера. Надо было закалять! Ты же не дала!

На пороге двое мальчиков — Антон и Максим.

Максим. А тетя Ира в нашем туалете закрылась!

Валера. А ну, малыши, идите, играйтесь! Не маячь, не маячь тут. Лезьте вон на дерево. Там ваш раненый товарищ! Там ваш раненый товарищ, на дереве! Выполняйте.

Мальчики, переглянувшись, исчезают.

Меня дети любят. И собаки. И пьяные, кстати.

Татьяна. Свояк свояка видит издалека.

Валера. А я их закалю! Приучу! Буду приезжать.

Татьяна. Сейчас. («Сейчас» она произносит как «щас».)

Светлана. Как я только на эту удочку вашу пошла! Мало того, что я за вашим Антоном на карачках ползаю: Антоша, обедать, Антоша, ручки мыть, а Антоша завился веревочкой, поми­най как величали.

Татьяна. А ты не зови его! Побегает голодный, сам приско­чит.

Светлана. Да, и ему снова-здорово — разогревать? Я что, кухарка тут нашлась?

Татьяна. Сам разогреет, не маленький. Дома греет. Придет из школы, ключ на шее, сам греет.

Светлана. Нет, я его к газовой плите не подпущу. У взрослых людей взрывается, а тем более они спичками балуются. Не-ет. Как хотите, а я не могу жить без крыши.

Валера. Минуточку. Светлана, давайте выпьем и познакомим­ся. Меня зовут, как это давно известно, Валерик. (Берет ее руку, жмет.) Я вам еще пригожусь, я это чувствую. Необ­ходимо только достать кровельный материал.

Наливают, пьют. Входит Ира.

Ира! Ты гордая! Пойми об этом!

Татьяна. О, долгожданная! Ира, проходите, садитесь.

Светлана. Мы же сестры! Ну, выпьем за знакомство.

Ира. Да я не буду... Ребенок больной.

Татьяна. Мы трое... (запнулась) троюродные.

Валера. Надо выпить. Чтобы не свалиться.

Светлана. У нас была одна прабабушка и один прадедушка.

Ира. Я не знаю так далеко. У меня был неродной дедушка Фи­липп Николаевич.

Татьяна. А я своих не помню никого. В деревне пооставались.

Валера. Зря не помнишь. Сейчас бы в деревню махнули твою. За бесплатно.

Татьяна. В деревню надо шмотки возить и дарить. Рюкзаками да посылками.

Валера. Да ну, сейчас от подохшей родни никто не берет!

Татьяна. Им сейчас детям кримпленовые костюмчики возят.

Ира. Я по мужу. А по отцу Чанцева.

Светлана. А я по мужу Выголовская. А папина фамилия Сысоев. А мамина фамилия Катагощева.

Ира. Папина фамилия Чанцев, но его давно нет. Мамина фамилия по отчиму Шиллинг.

Валера. Англия?

Ира. Он из обрусевших немцев.

Татьяна. А у меня мама и папа однофамильцы. Кузнецовы! Дедушки и бабушки опять-таки все Кузнецовы!

Валера. Причем учтите: однофамильцы. А не родственники. А моя фамилия, передаю по буквам: Козлос-бродов. Козлос! (Делает паузу.) Бродов.

Светлана. Через тире?

Валера. Нет, зачем.

Татьяна. А я Кузнецова!

Валера. А я Антон Козлосбродов!

Татьяна. Сменим, сменим. Десятку сунем в зубы кому надо когда надо и сменим.

Валера. Попомни! Так... Есть предложение поднять тост за отчества. Я биологических родственников не имею в виду, я имею в виду всех здесь присутствующих!

Поднимают чашки. Входит Федоровна в синем шелко­вом плаще, синем полушалке с розами, в желтых

туфлях, сияя вставными зубами. В руках у нее десертная ложка.

Федоровна. С приездом! Вот надергала салату я... Что взошло. Вымыла в бочке. Так что ешьте, витамины! Кресс-салат.

Валера. И вас, Пантелеймоновна. (Наливает ей в ложку.)

Федоровна (выпивает, морщится и зажевывает салатом). Я Федоровна. Это мой муж был Пантелеймонович. Отец у них был купец второй гильдии, имел мельницу и две пекарни. Их двенадцать было человек: Владимир, это мой, Анна, Дмит­рий, Иван, Надежда, Вера, Любовь и мать их Софья, осталь­ное не знаю. А их отец Пантелеймон. Вера-то Пантелеймо­новна еще жива в Дрезне, в доме инвалидов, царствие ей небесное. А вы их какие-то внуки. Я и сама-то никого не знаю, Владимир был летчиком, не знаю, где лежит, я с ним в раз­воде. Мама твоя, Ира, кого-то помнит.

Валера. Фальшивые вы внуки, вот что я скажу. У этой Веры, наверное, есть тоже дети.

Федоровна. Ее-то дети, она их пережила, а где детей дети, неведомо.

Светлана. А много было таких детей?

Федоровна. Вас вот трое от троих, а еще от девятерых такие же неизвестно где шляются.

Валера. Так этот же дом ничей, это общее!

Светлана. Может, еще внуков двадцать человек.

Федоровна. Нет, уж мы по одному рожали... а вы-то тем более. Я Вадима родила, ушла жить к маме. С мужем я сошлась так просто, не любила. Родился Вадим, я им совсем не зани­малась. Помню, у соседей через забор был пожар, я Вадима схватила ночью, завернула в одеялку, выбежала, положила его на землю, а сама давай ведрами воду носить. К утру все прогорело, наш забор, а на дом не перешло. А я хватилась — где же мой Вадим? А он так и провалялся на земле всю ночь. Я была активная! У Вадима сынок, Сереженька, отличник!

Валера. Не навещают они тебя, бабушка?

Федоровна. А нет, нету! А раньше у детей разница в воз­расте была большая. Старшему, к примеру, шестьдесят... а младшенькому сорок. Вы тоже можете родить еще через лет пятнадцать.

Валера. Только через мой труп!

Светлана. Отчима не хочется ребенку на голову навязывать.

Ира. Этого не знаешь как на ноги поставить. И молишься и молишься, только бы дожить!

Валера. Закалять надо! Каждое утро холодной водой ухо, горло, нос. Я Антона закалял!

Татьяна. Кто же зимой закаляет, дуралей!

Валера. Если бы не Татьяна, я бы его закалил. Надо холод, открытые окна, водой обливание...

Светлана. Вот сейчас у нас будут такие условия. Будет обливание. Я сегодня не на дежурстве... Мы с Таней их скатер­тями всех укроем, полиэтиленкой... Нигде ничего не посу­шишь... Нечего сказать. Спасибо тебе, Татьяночка, что ты пригласила меня бесплатно нянчить твоего Антошу, пока ты отдыхаешь на работе, да еще без крыши над головой. Хотя я имею такие же права жить на этой даче одна и без твоего согласия.

Валера. Раз-ли-ва-ю! Последняя. (Разливает.)

Все пьют. Ира вышла в комнату.

Федоровна, у вас нет лекарства настойки календулы?

Федоровна (осторожно). А это от чего?

Валера. Это от горла.

Федоровна. Нету, нет, Валерик, я полощу лопухом. Тебе нарвать?

Валера. А у вас нет настойки лимонника, экстракт космонавтов элеутерококк?

Федоровна. Нет, нет, Валерик. А это от чего?

Валера. Это от пониженного тонуса. А какая-либо настойка есть?

Федоровна. На спирту?

Валера. Сáмо собой.

Федоровна. Есть, Валерик, но тебе не подойдет. Настойка йода.

Валера. Послаще чего-нибудь.

Федоровна. Чего ни-то найду. (Выходит.)

Входит Ира.

Ира (решительно). Вы что думаете, я тоже имею право жить на той половине, у мамы есть какие-то документы. Так что вы не думайте. Если вы раньше заселились, то я должна снимать за двести сорок рублей!

Светлана (быстро). Никто не говорит! Давай поменяемся.

Татьяна. Мы переедем сюда, и все. Ты туда!

Валера. Что я говорил? Без бутылки ни-ку-да! И всем стало весело.

Ира (возбужденно). Маме позвонила Федоровна и сказала, что некому на той половине жить, дом без жильцов развали­вается. Я приехала, все вымыла, побелила рамы в комнате, стекла помыла... Через неделю приезжаю с вещами, с холо­дильником, с ребенком, на машине, и вот тебе и раз! Вы уже заняли, что я помыла. Интересно. (Сидит, повесив голову. Ее развезло.)

Валера. Что было, того не вернется. Закон джунглей!

Ира. Скандал мне устроили.

Валера. Они ду-ры! Дуры. Сами не понимают своего счастья. Теперь живо! Все вымыть и ей сдать. Они там не заплевали. И ты въедешь туда, а холодильник я на тачке сволоку.

Ира. Нет, у меня уже нет сил переезжать. Я предлагаю, чтобы мы имели одинаковые права. Мы все платим за меня по восемьдесят рублей. А то вы живете бесплатно на моей площади.

Валера. Хорошо, скидываемся по восемь червонцев, и что будет? Нам от этого что перепадет?

Ира. Почему я должна платить, если вы все заняли?

Валера. Допустим, мы платим. А дальше как живем?

Ира. Я здесь остаюсь, вы там.

Светлана. Нет. Ты не поняла. Мы как раз берем на себя всю оплату и переезжаем сюда.

Ира. Прекрасно. А я без крыши с больным ребенком.

Татьяна. Ну ладно. Давайте так: мы покрываем крышу, Ва­лерка покроет, а ты пускаешь наших ребятишек и бабку ее под крышу.

Ира. На терраску?

Светлана. В комнату, в комнату. Здесь холодно.

Ира. А мы? У него же тридцать девять и шесть!

Светлана. А как мы поступаем всегда? Мы, медики? Отго­раживаем чем есть: ширмой, одеялами... Моем хлорной известью.

Ира. Но дождя-то нет.

Татьяна. Да уже еле держится, посмотри!

Светлана. Мы его отгородим, самое главное ему сейчас — это тепло. Мы надышим.

Ира. И берем расходы на троих. По восемьдесят.

Татьяна. Но крышу-то крыть — ты ж слышала, четыреста рублей. Во торгашиха-то, не понимаю. Ты восемьдесят, а мы по двести восемьдесят?

Валера. Другие бы взяли шестьсот. Но для своих...

Ира. Я не понимаю... Вы по двести... А я двести сорок, да сколь­ко человек в одной комнате?

Светлана. Крыша-то общая! И твоя тоже!

Ира. Почему моя-то!

Валера. Так дело не пойдет. Девочки, сбрасываемся! По рупчику! А то палатка прикроется! Мы с Татьяной уже внесли четыре.

Ира. У меня нету. Вы меня в свой туалет не пускаете!

Валера. Ира! Ты гордая! Ты будь проще!

Татьяна. Этот туалет Валера своими руками сбил восемь лет назад, и туалет уже на соплях. Ты ведь у хозяйки? Она обя­зана дать куда ходить.

Светлана. Да нет, какой разговор, пожалуйста, ходи. Смотри не завались только вместе с ним.

Ира. А у Федоровны нет ничего. Она говорит, ходи в курятник. А там такой петух...

Валера. А-а! Васька? Выклюет что надо и не надо.

Ира. Я его боюсь. (Сидит, повесив голову.)

Валера. Девочки, разговор задерживаете! Палатка закроется!

Светлана. Короче. Надо жить, жизнь подскажет.

Ира. Сначала ваши мальчики избивают моего Павлика, да? Это они держали его в воде, снимали с него трусы. Он после этого и заболел.

Светлана. Сейчас я приведу их, и мы узнаем, кто у кого что снимал. Сейчас, сейчас. (Выходит быстрыми, крупными ша­гами, вся красная.)

Входит Федоровна, несет в руках пузырек.

Федоровна. Вот настойка сладкая, как ты просил, Вале­рик.

Валера (берет). Ну! Грамм сто пятьдесят!

Федоровна. Алтейного корня настойка. (Протягивает свою десертную ложку.)

Валера (кочевряжась). Так. Натрия бензонат. Натрия гидро-кар-бонат. Теперь все сплошная химия. Капли нашатырно-анисовые. Анисовые есть такие, знаю. Грудной эликсир. За­чем? Сироп сахарный. Хрен с ним.

Федоровна тянет ложку.

Так... (Нюхает.) Дрянь какая-то. Ничем не воняет. Сюрприз моей бабушки. Эх, понеслась! (Выливает из горлышка в рот.)

Татьяна. О! Воронка-то!

Валера (опомнившись). Это что было?

Федоровна. Дети даже пьют. Ничего. Да ты много принял. Там написано по десертной ложечке. (Вырывает пузырек у Валерия из рук, выливает остаток на ложку.) Вот так прини­мают! (Пьет с удовольствием, вытирая рот рукой.)

Валера (стонет). У-уу, гадость! У-уу!

Федоровна. Она хорошо действует, сейчас будешь хорошо харкать.

Валера. Это с какого праздника?

Федоровна. Отхаркивающее.

Валера. Мамочка! (Опрометью вылетает за дверь.)

Федоровна. Всю аптечку ахнул.

Татьяна. Куда опять с кошельком-то? Сейчас последние два рубля выдаст.

Федоровна выходит посмотреть, что с Валерием.

Ира. Танечка, как жить, когда совершенно одна на свете. Никто, никому не нужна. Вы пришли, я думала, мириться. Сестры называется.

Татьяна. А ты?

Ира. Я одна. У меня никогда не было ни брата, ни сестры. Сыночек есть.

Татьяна. У вас же мама.

Ира. Мама! Это такая мама...

Татьяна. У меня бы мама здесь была, я бы этого (кивает на дверь) тут же бы погнала. Она когда приезжает с Сахали­на, в доме праздник, тепло, светло, дом! Она вышла замуж, и их послали. Нет у меня теперь мамы.

Ира. Если бы! Если бы у меня было так!

Татьяна. Мама! Это первое слово, которое произносит чело­век, и последнее...

Ира. Меня моя мама ненавидит. Не любит.

Татьяна. Ну не надо так, я не люблю такие вещи. Значит, такая дочь. Мама — это мама. А я сразу поняла, какая ты. Ты цепкая.

Ира. Цепкая, что и говорить. Цепляюсь за жизнь.

Татьяна. Можете мне не жаловаться. Мать нас рожает в муках, воспитывает, кормит. Что еще. Стирает на нас. Все, что мы сейчас делаем. Да и работаем. Чтобы я когда-нибудь поду­мала, что я Антошу ненавижу! Да я все пальцы у него на ногах перецеловать могу! Я всех ради него задушу!

Ира. Я тоже всех передушу ради Павлика. А тогда вам будет по­нятно, если вашего сына начнут топить.

Татьяна. Бросьте жалкие слова.

Ира. Если вашего Антона под воду, а?

Обе разозлились.

Татьяна. Кто тебе эти глупости наврал? Сам небось твой Пав­лик. Купался до посинения, вот и придумал.

Ира. Двое на одного.

Татьяна. Он у вас как взрослый, ничего детского. Читает! Читали читаки, писали собаки. И учтите, ему же первому всегда будет доставаться. Вот запомните.

Ира. Ладно, иди отсюда. Шалавая.

Татьяна (сидит понурившись). Дождь собирается, вот проклятье. На восьмой год жизни. Лето надо провести на воздухе. Как назло, Антон всю зиму болел воспалением лег­ких. Этот дурак давай его холодной водой обливать, убить его надо. Антон два месяца болел, два месяца я сидела за свой счет. Я в больницу его не отдала, мама звонила — умри, а не отдавай в больницу. У нее первый ребенок, мальчик, его в больнице уронили. Был бы у меня старший брат. Пусти Анто­на, Ира!

Ира. Когда я вас просила, плакала, вы меня не пускали!

Татьяна. Ребенок же, ребенок!

Решительно входит Светлана. Глаза ее горят.

Светлана. Я все выяснила. Ваш Павлик, оказывается, укусил Максима в плечо! Это же инфицированная рана! Рваная ин­фекция! Полость рта! Это самое грязное место у человека! Я вашего Павлика доведу вплоть до колонии. Мне, главное, Максим ничего не сказал, побоялся. Я, он знает, как отно­шусь! Максим ослаблен после смерти отца! У него были крова­вые поносы! Брали на дизентерию! И ничего! У него подор­ванный кишечник! Я бьюсь, бьюсь, специально перешла в ночь, да что же это такое!

Татьяна. Да ничего не будет твоему Максе. Заживет как на собаке. Вот он Антошу бил лбом вчера об камень? Я приезжаю вечером, лоб разбит. А? Ты не сдала своего Максю в колонию? Слюну у него не брала на анализ?

Светлана (в отчаянии). Я обработала ему ранку, это слу­чайность! Между детьми!

Татьяна. Конечно, ты у нас старшая научная сестра.

Светлана. Между прочим, Максим сказал, что под водой Павлика держал не он, а Антон! А Максим стоял на берегу!

Татьяна. И командовал.

Входит Федоровна с кошкой, в своем затрапезном виде.

Федоровна. Потеряла котенка, вы котенка не видали? Орет, нет никакого спокойствия. Хотела уснуть, куда там!

Татьяна. Павлик потому укусил Максю, что Макся ему кри­чал: не пустим сюда больше твою мать, не пустим! Его Пав­лик и укусил, и правильно, я бы тоже за свою мать укусила.

Федоровна. Это злые ребята заступами порубили котенка.

Светлана. Ничего подобного. Максим любит зверей.

Федоровна. Молоко у нее вступило, что ли? Орет. Или она кота хочет? Мяу!

Ира. Светлана, вы не посмотрели бы Павлика? Он что-то мне не нравится.

Светлана. Ничего, ничего с ним страшного. Сейчас.

Светлана преображается.

Ира. Полотенце вот свежее! Рукомойник за дверью. (Снимает с веревки полотенце.)

Светлана выходит.

Федоровна. Элька, Элька, Элька, маленькая Элька!

Заглядывает под стол. Татьяна тоже заглядывает под стол.

Ира ждет Светлану с красными пятнами на щеках. Федоровне явно не хочется уходить.

Татьяна. Федоровна, у меня еще суп со вчера остался. Ребята не поели. Антон вообще, наверное, ложкой поболтал, как всегда. Я сегодня новый варить буду, на костях. Я вам дам полкастрюлечки.

Федоровна (подумав). Это для кошки, отлей для кошки! Я принесу посуду.

Татьяна. Че это для кошки, че для кошки, для детей варено. Кошка не барыня твоя.

Уходят.

Входит Светлана, держа руки на весу. Ира кидается к ней с полотенцем.

Светлана в халате, со стетоскопом на груди.

Ира. Пожалуйста, сюда.

Уходят.

Детский голосок. А потом осьминог задрыгался и сказал: ой, отпусти меня отсюдова, мне жарко. Он отпустил осьминога, и он полетел. Он немного плавал и немного летал, его в небе поймали.

Некоторое время сцена пуста.

В дверь с улицы стучат. Входит Николай Иванович, мужчина за сорок, с сумкой и складным зонтом. Одет Николай Иванович в очень дорогой шерстяной тренировочный костюм с белой молнией и белым кантом —

в то, что сейчас заменяет солидным мужчинам пижаму.

Николай Иванович. Меня сюда направили?

Сцена пуста. Наконец на веранду выходят Светлана и Ира.

Светлана. Ну что, острое респираторное заболевание. Состоя­ние сейчас это у всех детей так проходит. Высокая температура подержится. Будете подавать сульфадиметоксин. Сейчас таблеточку, утром целую таблеточку, далее по полтаблеточке два раза в день. Сначала ударная дозировка. Надо ему по­мочь, сильный жар. Когда температура спадет, надо побе­речь, часто переодевать в сухое.

Ира. Нету сульфадиметоксина. Что делать?

Светлана. У меня нет сульфадиметоксина.

Ира. Что делать, Светлана, а что-нибудь есть?

Светлана (торжественно). Я лично пользуюсь только народ­ной медициной. У меня только липовый цвет, мед, лимон. Я вам дам. Я в лекарства, между нами говоря, не верю. Только в особых случаях.

Ира. Что же делать?

Николай Иванович. Зачем? Я извиняюсь, конечно, но на случай гриппа есть прекрасный английский препарат бробдигнегг (немного запинается). Бробдигнегг. В три дня поднимает. Меня в Лондоне прихватило, в гостинице снабдили. Я запас привез.

Светлана. Я ничего этого рекомендовать не могу. Мною это неизвестно... (Говорит очень солидно.) Главное что? Снизить жар, дать пропотеть, пить кислое. Лимончик есть?

Ира. Есть!

Светлана. А липовый цвет я принесу. Скоро будет новый липовый цвет, этот прошлогодний. (Уходит.)

Ира. Лимон есть.

Николай Иванович. Наконец я вас нашел. В чем дело, почему вас не было утром в одиннадцать у «Востока»? Только благодаря почтальону я нашел вас. Ну как, читали прессу?

Ира. А в чем дело?

Николай Иванович. Что интересного в газете «Неделя»? (Он явно намекает на какие-то обстоятельства.)

Ира. Откуда я знаю.

Ира смущена, не смотрит на Николая Ивановича, готовит питье.

Николай Иванович. А я прямо все обошел! У меня машина в мелком ремонте. Ничего, хорошая физподготовка. Утром почти бежал на свидание, раз — а моей «Недели» нету! Теща мне буквально выговор устроила, что я вам отдал экземпляр. Она специально подшивает для моей дочери. Как же так, Алена приедет, а подшивка недокомплектована! Алена у меня отдыхает в данный конкретный момент в Кок­тебеле с матерью. (Игриво.) А можно узнать, чем это вы так зачитались тогда?

Ира. Не знаю.

Николай Иванович. Разрешите все ж таки газетку, это я не для красного словца придумал. Теща бы раздула историю. И так она уже вчера сказала: «Что значит, Нико­лай, что вы съездили на электричке один разок! Сразу на вас интересная девушка обратила внимание». Нет, моя теща человечный человек, она только не любит непорядка.

Ира налила в термос кипятка, кладет сахар.

Если кто-то болеет, я вижу, апельсины как раз есть. (Выни­мает из сумки кулек, кладет на стол.) Можно я присяду? (Садится.) Я прочесал всю Романовку в поисках, ну где же моя «Неделька»? Зная примерно район, вы сказали у ко­лонки, хозяйка Чанцева. Остальное добавила почта. У меня машина в ремонте. Пустяки, но все-таки пришлось побегать. Утром почти бежал к гастроному, а моей «Недели» нет! Но я вас нашел. А то теща все мне указания спускает: «Верните «Неделю» любым путем!» Не знает, не знает, на что меня провоцирует, понимаешь. Давно я не бегал такой кросс. Особенно в поисках девушки. Вам двадцать пять лет, и вы сумасшедшая!

Ира. А, вы тот человек из электрички. «Неделя». Сейчас. (Ро­ется в газетах, отдает Николаю Ивановичу экземпляр.)

Николай Иванович. Ну как, интересное есть что-либо?

Ира. Я не прочла. Некогда было. Ну ладно, идите. А то не до вас.

Николай Иванович (встает, кладет «Неделю» на стол). Ничего, ничего, читайте. А у меня машина в ремонте. Тор­моза отказали! (Смеется.) Сумасшедшая. Самое главное, что теперь я вас нашел. Теперь я вас держу в поле зрения. Те­перь я тещу вправе успокоить. Скажу, что случайно купил в киоске дополнительный экземпляр!

Ира уходит в комнату с термосом.

А где сын? (Заглядывает в комнату.) Глядите, какой солид­ный! Смотрит! Температура есть?

Ира (из комнаты). Сорок.

Николай Иванович. Ну, ну, не так страшно. Нас не испугаешь. Бывает и хуже, и то. Меня в Англии знаете как прихватило? Ничего, собьем. Обильно пропотеем. Девушка эта врач верно сказала. Народная медицина сейчас все боль­ше на подхвате. А лекарство вам я это сейчас доставлю. А то прямо с ног сбился. Исчезла моя газета! Теща собирает для моей дочери. Это они интересуются. У меня тоже дочка есть! Хорошая, между прочим. Больша-ая! Но это просто детектив, как я вас нашел.

Голос Иры. Павлик, выпей анальгин.

Павлик (кричит). Нет!

Николай Иванович. Зачем, зачем анальгин! Бробдиб... (Путается.) Бробдигнегг! Лекарство на три приема, и все. А, молодец, выпил. Маму надо любить. И запей кислым. О, перекосился весь, правильно. Здоровей будешь.

Ира выходит на веранду.

Слушайте, мама, почисть апельсин сыну! А вы когда не пришли в одиннадцать, я прямо начал прочесывать мест­ность. Думаю, что, понимаешь, стряслось! Договаривались же точно, девушка честный человек.

Ира. Мне сейчас некогда, потом. Потом давайте, некогда гово­рить. Очень большой жар.

Николай Иванович. Когда потом, когда потом? Дети всегда болеют, нельзя ослаблять сопротивляемость ребенка, нельзя трястись! Надо жить жизнью. Это не траур! Нельзя подавать виду. Он там полежит, ничего. Пусть знает, что у вас гости. Он там сам с собой полежит.

Ира. Нет, идите. Кому сказано, сейчас не до вас.

Николай Иванович. Так нельзя давать себе волю. Вы же на него влияете отрицательно.

Ира выходит.

Входит Светлана, открывает дверь в комнату, возбуж­денно говорит. В руке у нее велосипедная

камера с покрыш­кой.

Светлана. Ну, вот, и что я узнаю? Хорошо еще, что посто­ронние есть. Хотите знать, ему этот велосипед отец купил, это память об отце! Ну ты при посторонних ответь: чем этот Павел ему камеру порезал? Эта камера — это память! Смотри, Павел, ты ножом, тебя в ножи возьмут!

Ира резко закрывает дверь.

(Светлана плачет.) Максим плачет. Я за слезинку ребенка!.. Не знаю, что сделаю.

Николай Иванович (благожелательно). Одну минуточку. Дайте. Так... Ну что, камеру можно спокойно и свободно выбросить... Это я вам гарантирую. Покрышку тоже выбро­сить...

Светлана, вытирая слезы, кивает.

Я попробую вам к вечеру найти подобную продукцию. Где-то валялся велосипед такой конструкции моей дочуры. У нее уже новый давно велосипед, складной. Она вот такая. (Показывает очень высоко.)

Светлана кивает, садится.

Теща ничего не выбрасывает, велосипед семилетней давно­сти, как чувствовала.

Светлана. Максим говорит мне: я Пашку поймаю, изобью. Павлика. Я кричу на него: нельзя избивать, он моложе тебя! Но я же не в силах за ними уследить везде! У меня и так двое на руках и чужая старушка, меня же надо понять. Вот! (Протягивает обе руки, поворачивает ладони вверх-вниз.) Дрожат! Так что, Павел (обращаясь к двери), действуй своими силами, я тебе не помогу, убегай подаль­ше. (Уходит.)

Николай Иванович благодушно надевает камеру с покрыш­кой себе на шею.

Николай Иванович (приоткрывает дверь). Бу! А что же ты, сын такой матери, убегаешь? Ты встречай противника чем попало, болванку возьми, палку, щепку. Нет ни­чего, выставляй два пальца. Неожиданная реакция! (Вы­ставляет два пальца, кивает и приставляет ладонь ребром к носу.) Правильно мне ответил!

Ира выходит, притворяет за собой дверь, стоит, присло­нившись к ней спиной.

Будем знакомы, мой дом наверху, над карьером. Дачи «Под­московные вечера» знаете? Госплан. Я приезжаю почти ежедневно. (Громко говорит в дверь.) Меня зовут Коля. А маму твою как зовут? Давай познакомимся! Ась?

Ира. Да Ира, Ира.

Николай Иванович. Очень приятно. А может быть, вы­пить чайку? В горле пересохло.

Ира. У меня вода в термосе только для Павлика.

Николай Иванович. А так, вообще? Где еще вода? В чайнике есть? Вот чайник, верно, все совпадает, воды нет. (Взял чайник, болтает им.)

Ира. У нас воды нет. Времени нет бегать на колонку.

Николай Иванович. Где ведра? Колонку я знаю. Так, указания принял к исполнению.

Уходит, довольный, с ведрами. В дверях сталкивается со входящей Светланой, которая несет мед.

Светлана. Оказывается, еще того лучше. Вот тебе мед. Сде­лаешь компресс на шейку подковообразно, мальчикам на щитовидку ставить компресс нельзя, потом сказывается. Оказывается, еще того лучше! Павлик твой знаменитый, даром что мал, толкнул Максима с велосипедом в металлолом на углу!

Ира. А чего же он своим велосипедом на людей наезжает! Вче­ра девочку сшиб на площадке. Бабушка ее плакала. На Пав­лика наезжает беспрерывно!

Светлана. Это игра! Это случайность! Максим не хлюпик! Знаешь, что такое «максим» по-латыни? Лучший!

Ира. Не лучший, а больший. Максимум.

Светлана. Наилучший! Я по женскому календарю выбирала! Наилучший!

Ира молчит.

А вот то, что Максим полетел на банки ржавые, это под­лость. Это готовый столбняк. Шина и та лопнула, а ребенок? (Грозит в сторону двери.) Я т-тебе, обезьяна! Мартышка! Распустила ты Павлика своего, придется тебе еще поплакать. (Плачет.) Господи, если отца нет, значит, всем можно все.

Запыхавшись, входит Николай Иванович.

Николай Иванович. Колонка далековата для слабых дам. (Ставит ведра.) Давненько я воду не носил ведрами, с юнос­ти. Слушай, Ира, это у тебя собственный дом?

Ира (зло). Да! Собственный! Бабушкиной тетки.

Светлана. Пх! Ее дом. Ну вы подумайте! Танька оборжется! Ее дом!

Николай Иванович. Пусть эта бабушка напишет заявле­ние на протягивание нитки водовода вплоть до ее домовла­дения.

Ира. Да она далеко. Восемь лет уже в доме инвалидов в Дрезне.

Николай Иванович. Ну что, нельзя за нее подписать? А я вас в этом деле поддержу, у меня здесь в поссовете есть толковый мужик.

Светлана. Сначала воду, потом все загребут. Ее дом, видели! (Уходит.)

Николай Иванович. Ира, поставь чайку. Я просто уми­раю от жажды. Бегал, бегал за девушкой. Жены с дочкой нет полтора месяца. Второй срок распечатали. Теща живет здесь, на даче. Я в Москве ужинаю чем попало, в основном консервы. («Консервы» он произносит как «консэрвы».) Вечером едешь с работы, магазины в массе закрыты. Стал поневоле сюда мотаться. Теща кормит хотя бы без консер­вантов. («Консервантов» он произносит как «консэрвантов».) У меня же сто одна болезнь. Таким образом мы с тещей поехали вчера за клубникой. И таким образом в электричке вы на меня и наткнулись! Теща говорит: какая смелая де­вушка! Газеты просит прямо у мужчин! Все обычно, Нико­лай, вы ей понравились. Но ради этого, она считает, «Неде­лю» не стоило отдавать. Видно, говорит, она вам тоже при­глянулась, если вы отдали. Я ее заверяю: будет вам ваша «Неделя»! Так что теща в курсе нашего знакомства. Зачем вы ко мне обратились? Я вам понравился? Только честно.

Ира. А что, уже нельзя попросить газету?

Николай Иванович. Смелая, очень смелая девушка! Сумасшедшая! Я вас люблю, сумасшедшая! (В дверь.) Па­вел, у меня вопрос. Где папка?

Ира. Оставь ребенка в покое. Привязался.

Николай Иванович. Понимаю, приветствую. Папки нет.

Ира. Ничего не значит.

Николай Иванович. А чем мамка занимается?

Ира. Я преподаю гэльский язык. Сто двадцать рублей.

Николай Иванович. Молодец! Дуй до горы, а в гору поможем!

Ира. Еще знаю мэнский.

Николай Иванович. Я не в курсе, но поможем, поглядим вокруг. Если есть такие языки (делает ударение на «ы»), то будут и возможности.

Ира. Еще валлийский. Да, и корнуольский.

Николай Иванович. Да! И такой еще молодой специа­лист!

Ира. Но корнуольский язык почти мертвый.

Николай Иванович. Ничего, примем меры! Ира, вот что. Я попрошу вас пройти со мной до моей дачи, я вам спущу бробди... (запинается) этот препарат. Павла надо будет за­переть, чтобы соседи не проявляли активность. Да и камеру с покрышкой бы не забыть. Теща сейчас выметается на вечернюю летучку к соседке, так что она, авось, не увидит одного колеса, а я его уведу.

Ира. Это не соседи, это родственники. Мои троюродные сестры.

Николай Иванович. Бывает! Бывает!

Ира (в дверь). Павлик, я сбегаю за лекарством. Я тебя закрою, хорошо? Горшочек под кроватью. В термосе чай с лимоном. Не разлей. У него руки дрожат.

Николай Иванович. Апельсины умеешь чистить, хлопец?

Голос ребенка. Нет!!!

Николай Иванович. Мама, начисть ему апельсинов. Пол­ную кучу. Пусть побалуется. Я еще спущу. У меня они есть по потребности. Вернее, по труду. (Смеется.) Пока еще.

Ира. Павлик, или я Федоровну позову, она с тобой побудет?

Николай Иванович. Мама, захвати теплое что-нибудь. Типа пледа. (Он произносит «плэд».)

Ира. Ничего, я плащ накину.

Николай Иванович. А все же плэд необходим. Я знаю окрестности и их туман.

Ира. Пледа нет.

Николай Иванович. Одеялко есть?

Ира (сбита с толку). Есть.

Николай Иванович. Годится! Годится!

Ира. Минутку. Павлик зовет. (Уходит.)

Николай Иванович. Он у тебя серьезный товарищ, ничего. Минуток через тридцать. Через сорок — сорок пять. Я ему принесу еще фильмоскоп ручной со слайдами. Дочура моя еще месяц будет в отсутствии... Теща на собеседовании... Будешь смотреть слайды. Парад гвардейцев. Сам снимал! О, как я снимаю! (Выставляет большой палец.)

Ира (выходит). Ничего не получается. Я с вами не пойду. Он сейчас начнет потеть, надо сменить рубашечку. Федоровна не сумеет.

Николай Иванович. А жаль! А жаль! Ну ладно, туман не туман, пойду побреду, больному срочно нужно. Камеру с покрышкой.

Ира. Одеяло дать?

Николай Иванович (горько шутит). Что я с ним буду делать один?

В дверь заглядывает Валера.

Валера. Стратегическая проверка! (Исчезает.)

Николай Иванович. Дверь надо держать от соседей на запоре! (Уходит.)

Входит Валера.

Валера. Ира, ты гордая, пойми об этом. (Выставляет бутылку, садится довольный.)

Ира. Ну я вас прошу, идите, он засыпает.

Валера. Что я на вас смотрю, вы как паркет нециклеванный. Второй раз в жизни вижу, второй раз подумалось. Я со своей сестрой ехал на похороны. В поезде. Она вывалила на стол банки, красит, мажет, пудрит. До неузнаваемости. Тряпку мокрую взять, стереть. Вот так женщина! (Откупоривает бутылку.)

Входит Татьяна.

(Быстро). Я к вам по поводу крыши. Сейчас объясню вес.

Татьяна. Пил у гастронома?

Валера. Ты что! Я тебе принес.

Татьяна. Где мои два рубля? Отдай кошелек, во-первых.

Валера отдает кошелек, Татьяна смотрит.

Где они?

Валера щелкает по бутылке.

Это — два рубля? Это рубль пятнадцать.

Валера (солидно). С наценкой в ресторане.

Татьяна. Это — в ресторане?

Валера (солидно). Теперь о крыше.

Татьяна. Совсем глаза залил. Скоро тебя вообще переведут... в сапожники. За семьдесят рублей.

Валера. Ну какая дурость! Ну вы только подумайте! (Наливает, пьет.)

Татьяна. Слушай, Ира, я к тебе. Я узнала. Это не Антоша его держал в воде, Антон мне признался. Он целый день один. Вот этот Макся им и командует. Антоша всегда со мной делится, я приезжаю с работы, он меня бежит встречать, сам ничего не говорит, в руку лицом тычется, я чувствую, у меня рука мокрая. Антон у Макси книгу просил, кстати вашу же книжку, «Мэри Поппинс». Макся уже прочел, а Антоше не дает. Только если будешь моим рабом. На коленях перед ним стоять, руки по швам. Я говорю: «Максим, вот ты прочел книгу о людях хороших, она хоть чему-нибудь тебя научила?» Слушай, «Мэри Поппинс» это же твоя книга, дай почитать Антону.

Ира. Ну бери. Скажи, я просила.

Татьяна. А ты хочешь знать, они решили вам эту книгу не отдавать вообще! Пока вы не отдадите покрышку с камерой.

Валера. А вы их не пускайте сюда, и все.

Татьяна. Вот. Слушай, а пусть Павлик твой играется с Антоном! Пусть лучше они дружат, чем с этим! А я вам буду готовить, я на нее готовлю, так лучше на вас. Закупки буду делать. Ты только Антона корми, она не кормит. Через плечо швыряет. А я в долгу не останусь. У меня отпуск в ноябре.

Валера (солидно). У меня отпуск в декабре. (Наливает, пьет.) Я декабрист.

Татьяна. Договоримся?

Входит Федоровна.

Федоровна. Я уже Светланочке сказала, дождь собирается. Татьяна, надо вам тазы, ведра готовить. Сейчас разразится. Как же вы ночевать-то станете? Пошли, у меня в чуланчике два ведра, корыто под крыльцом.

Татьяна. А нас Ира пускает к себе.

Ира. На веранду.

Входит Николай Иванович.

Федоровна. Валерик, пошли, пошли. Мне поможешь что ни то. (Садится к столу, вытирает уголки рта двумя пальцами.)

Николай Иванович. Тут требовались лекарства. Я доставил.

Ира. Спасибо, не надо. Он сейчас пропотеет, мы сразу ляжем спать. (Уходит в комнату.)

Валера. Садитесь, будем знакомы. Валерий Герасимович. Автомобилист. Исполняющий обязанности мойщика. Нали­ваю, угощаю.

Николай Иванович. В доме больной, следует потише.

Валера. Вы Ирин муж? («Ирин» он произносит как «Ирын».)

Николай Иванович. Вы догадливый.

Пауза.

Федоровна. Ну, всего хорошего, ложитесь. Татьяна, пойдем, бери его.

Берут Валерия под руки, поднимают, ведут.

Валера. Ира! Никогда не допускай! Пойми!

Татьяна. Идем, на ноги встань.

Валера. Жизнь — это схватка над морем!

Татьяна. Если ты своими ногами не пойдешь, я не знаю...

Валера. Если бывает двух родов: если не выпить, то про­киснет.

Татьяна берет со стола бутылку. Валерия уводят.

Николай Иванович. А я еще лекарства принес! (Осто­рожно ставит на стол бутылку коньяка.)

Ира. Ну я прошу, уходите.

Николай Иванович. Ну-ну, ну-ну, какие сердитые. Я покрышку с камерой принес! (Вынимает из сумки по­крышку с камерой.) Пропотел, пока снял. Вот и лекарство английское. Ну?

Ира. Господи, вот навязался на мою голову.

Николай Иванович. Дождь начинается. Ничего, я с зонтиком. Самое интересное, я люблю, когда дождь, на­ходиться в помещении. Вроде там дождь, а у тебя тепло, сухо. Какое-то возникает чувство уюта. Не гоните меня, не браните. Я так соскучился за вами!

Ира уходит. Николай Иванович ставит чайник на газ, греет руки.

Самое интересное, теща долго колобродила, все никак не уходила. Я как разведчик сидел.

Ира (входит). Сейчас их зальет. Там совершенно нет никакой крыши. Идите, идите домой. Они сейчас придут ко мне. Мы так договорились. Идите скорей!

По улице пробегает Федоровна с корытом над головой. Она бежит на ту половину дома.

Николай Иванович. Да, начались большие дела, я чув­ствую. Нам здесь не посидеть. Приходите завтра вечером на луг, к мостику. Часиков в девять. Зажжем костер, я привезу шашлыков. Вы можете есть шашлыки? Вина грузинского. Как я вас люблю, просто непонятно. У вас бью­щие глаза.

Ира. Да что вы сидите тут? Людям некуда деваться, а вы торчите, как пень! Они меня даже в туалет свой не пускали, я на горшок ходила. А я теперь их должна с больным ребенком терпеть. Идите, идите, Николай Иванович! Они сейчас уже идут.

Николай Иванович (с грустью). Я вас боюсь! Я вас боюсь!

Ира мечется, сдвигает стол, стулья к стене. Николай Иванович уходит. Ира встает у дверей, вытягивает руку на дождь. Вздрагивает.

Появляется процессия. Впереди Федоровна, все с тем же корытом над головой, да