2013-12-28
747
Дуализм Вс. Миллера в критическом поле академика Н.Я. Марра
Quot;Остаточный" принцип - исходная погрешность в исследовании истории осетин
Ошибка резидентов
Автохтоны. Первичный, еще не отформатированный слой человечества
В предыдущих главах, рассматривая племена, мы в основном оперировали словом "пришедшие". Постоянно искали ответ на вопрос - кто откуда пришел, из какой части света. С северного Урала, с серединного, с южного, со среднеазиатских степей... Блуждая по территориям огромного "Скифского поля" встречались с многими названиями племен. И каждое племя готовы были спросить: " а вы из какой стороны будете?" И ждали ответа, вроде "да сами-то мы не местные". Мы обязательно предполагаем, что скифы откуда-то пришли. Надавили на киммерийцев и заняли их места. Самих скифов аналогично сместили сарматы. А затем пришли аланы и аланизировали край.
Такая позиция верна, на мой взгляд, лишь отчасти. Оттого, что слишком большое внимание уделяется пришедшим, упускается из виду местное население, автохтоны той земли. Но именно они подвергаются изменениям. Или же, наоборот, оказываются жизнестойкими, сохраняют свою автохтонную сущность. Сосредоточившись на пришлых, мы упускаем из виду то, что земля была обитаема первичными племенами. И что у каждого сложившегося впоследствии народа были свои исходные племена, та людская масса, которая постепенно превращалась в народы, формировалась в этносы. Автохтоны, стало быть, людской остов земли. Дающие жизнь истории народов.
Автохтоны - кость человеческой истории. Они ниоткуда не пришли. Они родились вместе с землей, на которой они взошли, когда природа предоставила им такую возможность. Сняла панцирь оледенения, напоила реки водой, озеленила степи, многократно формируя навыки людей, позволила им жить в горах.
Северный Кавказ не мог не быть населенным районом, даже тогда, когда его посетили (и перемесили) индо-иранцы. Об этом свидетельствуют археологические раскопки. Кобанская археологическая культура - это реальная опора, зацепивишись за которую мы можем, как по краюшку тонкой льдины, переходить из Предыстории в Историю.
Историки придумывали историю для народа, который пришел. А не для народа, который жил в той местности в глубокой древности
Выявились составные элементы, создававшие, по мнению историографов, осетинский этнос - ирано-язычность, аланские предки, кобанские автохтоны. Совместить такие три разнородные явления очень трудно. Непонятно, кто такие аланы. Их собственная этническая идентификация осталась неизвестной. Очень возможно, что они тюркского происхождения. Тогда с ирано-язычностью распрощаемся. Далее, если аланы - предки, то куда делись кобанские автохтоны? Что с ними произошло? Придется исключить или аланов или автохтонов. Как основа, должен из них остаться кто-то один. Но чтобы соединить в осетинах три, друг друга отрицающих признака?
Это можно, но нужны очень большие оговорки и малая степень категоричности. Нужно пройти сквозь Сциллы и Харибды этнических превращений. Только нельзя делать так, как принято на практике - рассматривать все характеристики каждую по отдельности, без связи и взаимозависимости с другими. Осетины - не кентавры, у которых туловище - одно, а голова - совершенно другое. И людям внушают, что это нормально.
Ах, этот камень-валун на углу улиц Вс. Миллера и Кирова! Его нельзя сдвинуть. Но хотя бы суметь осторожно обойти.
Историей происхождения осетин исследователи стали заниматься с конца XVІІІ, начала XІX в. Основательно осетинская историография началась с работ Вс.Миллера, профессора С.Петербургского Университета в 90-х г. XІX в. Его работы стали классикой по теме осетинской истории. Такое позиционирование Вс. Миллера зафиксировано в разных источниках и спорам и обсуждению сей факт не подлежит. Точкой под этим определением может служить тот огромный камень-валун, который заканчивает угол ул. Вс. Миллера во Владикавказе. Так переименована в городе бывш. ул. Советов. Тот камень-валун - достопримечательность Владикавказа. Возможно, он находится там с основания города.
Такая же достопримечательность - сам образ Вс. Миллера, академика, историка, лингвиста старой, еще царской Российской истории. А камень-валун - печать под всеми званиями академика, в том числе лучшего осетиноведа. Звание переоценке не поддается.
Однако, переоценке поддаются время и традиции, которые создаются в науке. Наука развивается. И каждый временной период имеет свою историческую традицию. Вот сегодня, например. Историки будто перевернулись. Все, о чем писали вчера со знаком плюс, сегодня наперегонки описывают с противоположным знаком. Выправляют знаки, плюсы на минусы. Такова традиция, видимо. Плохая традиция. Я-то имею в виду не конъюнктурную, а научную традицию. Она меняется вместе с научными открытиями. XІX в. имел свои научные постулаты, которые и определили традиции в историографии.
Миллер - ученый своего времени, второй половины XІX в., когда активно шли поиски подробностей существования больших племен, живших в древности, и ученые шли от исследования целого - к частностям. От больших племен - к малым народностям. Так естественно и логично, тем более в определенное историческое время, когда о больших племенах еще не все известно, и в то же время ими бредит мир. Они находятся в романтическом ореоле. Малые же народы рассматривались как производная экзотика, фон.
Вс. Миллер еще был молод, около 30 лет, и только что окончил С. Петербургский университет. Еще не профессор, но страстный поклонник Максима Ковалевского. Считался с Г.Ю. Клапротом, другими учеными и путешественниками, которые занимались исследованием Кавказских народов. Максиму Ковалевскому он посвятил свои замечательные "Осетинские этюды", в примечании к которым отметил, что часть этих материалов, еще не опубликованных, использовал в своих публикациях проф. Ковалевский. (Я не поняла, что он хотел этим сказать. Что знаменитый профессор так ценил труды молодого начинающего ученого? А может, желал застолбить свой "копирайт"? У нас нынче больше не понимают таких добродетельных поступков, когда одни писатели публикуют не вышедшие еще материалы других, в знак признания заслуг публикуемых. Как видим, у них одна традиция, у нас нынче - другая).
Миллер через свои публикации представляется чрезвычайно привлекательным человеком. В нем та закалка старой интеллигенции, о которой мы позабыли. Я имею в виду отношение к разным точкам зрения, позициям, которыми всегда отличаются ученые (а на это они и есть - ученые). Вс. Миллер заботился о том, чтобы не ущемить чье-то мнение, когда высказывал свою точку зрения. В оценке фактов и выводов ученых у него было удивительное свойство писать и владеть стилем Pro at Contra. В этом стиле он писал и собственные научные труды. Такой стиль давал ему, почитая многих, никого не ущемлять грубо и четко проводить при этом свою линию исследований. Ах, как этого стиля сегодня не хватает!
Итак, Миллер почитал многих, в том числе немецкого исследователя Генриха Юлия Клапрота, известного знатока древности. (Г.Ю. Клапрот родился в Берлине в 1783 г., Работал в СПБ Академии. В 1812 г. оставил русскую службу и с 1816 г. работал в Париже). Клапрот интересен для нас тем, что именно от него перенял Миллер гипотезу об осетинах, как возможных остатках древних аланских племен, бывших на Кавказе в первые века. Для Клапрота, возможно, это маленькое временное допущение, деталь, изучением которой он специально не занимался. В его обзор входили крупные народы и племена. Малые же и случайные величины при этом можно пока отставить. Отодвинуть в сторону, чтобы потом ими заняться уже специально.
"Остаточная" гипотеза постепенно превращалась в метод изучения и разрослась до трактовки ее как абсолютной истины. Так ее и воспринимают в наше время и делают соответствующие, отнюдь не только умозрительные или чисто научные выводы. Идея активно вошла в сам образ жизни.
Вс. Миллер воспринял идею наверное первым и в предисловии к своей классической работе "Осетинские этюды" писал: "Можно думать, что все современные мелкие народцы, доживающие свой век в ущельях Кавказского хребта, представляют скудные остатки более крупных народов, некогда бродивших в степях и, быть может, известных древним и средневековым историкам и географам под иными именами... В силу естественных условий цивилизация не могла развиться в кавказских ущельях; напротив, даже заносимая туда с плоскости, она вырождалась и гибла в борьбе с природою". (1, стр. 501).
(Я немножко отвлекусь, чтобы лишний раз сказать о том влиянии и успехе, который имели, и имеют, Миллеровы "Этюды". Название прямо-таки вошло в моду. "Этюдами" стали называть свои произведения, посвященные осетинской тематике, не только осетинские исследователи, но и европейские, и не только по осетинской тематике Миллер ввел моду на это название. Существуют и "Сасанидские этюды" и еще масса всяких других. И этот факт косвенно (а, скорее всего, прямо) свидетельствует об увлеченности ученых его идеями).
В процитированном выше отрывке представлены оба главных концептуальных подхода к исследованию истории не только осетин, но и вообще малых народов, в том числе Кавказа. Первая позиция предполагает в качестве доминанты переселение народов, нашествие крупных племен и после них остающиеся обугленные остатки всего имевшегося на территории прежде. Концепция, в соответствии с которой мир развивается от переселения до переселения, в историографии самая распространенная. Крупные племена вершат судьбами древнего мира.
Но это только отчасти так! На самом деле в такой постановке игнорируется или принижается значение другого фактора - первичное расселение народов, которое существовало как постоянно действующая величина. Мир был заселен к концу неолита (период, которым мы оперируем). Расселение - первый акт истории, в том числе этнографической. Но у историков понижен интерес к данному факту. Они - любители оперировать большими процессами - шумными переселениями, войнами, нападениями, сражениями, пленениями. Крупные племена для них - это лес идущих образов. В основном лишь он просматривается сквозь дымку истории. За лесом всегда - деревья, которые часто не видны. Так за крупными племенами скрыты от глаз, от истории, местные народы, аборигены земли, автохтоны. Хотя "крупняк" приходит и уходит, автохтоны же остаются. Правда, когда пришедшие уходят, аборигены уже тоже не те. Что-то перенимают - в языке, привычках, в обиходе, во взглядах. Но чтобы они изменились с точностью до наоборот, - так не бывает. В целом это очень сложный процесс скрещиваний. И важно не допустить полного слома, не отбросить субстрат местного населения. Однако "теория остатков" этот субстрат по идее - отбрасывает. Подменяет существовавшие народы и племена пришедшими и оккупировавшими их. "Теория оккупации" - так бы я назвала данный подход.
Вторая часть приведенной выше концепции (отрывка из Миллера) является лишь продолжением. Ее суть сводится к тому, что местные народы в условиях дикой природы самостоятельно не могут выживать.
Это тоже спорная позиция. По крайней мере, она требует учета множества привходящих условий, большого стечения обстоятельств. Народ может погибнуть под обвалами и ледниками, раствориться в чужом племени, может выродиться, потерять свои качества. Все в зависимости от скрещивающихся условий. Что и кто кого пересилит. Природа, которую имеет в виду Миллер, может похоронить под собой, а может стать благоприятной средой для выживания. Опять в зависимости от обстоятельств. В древности горы для многих народов становились спасительной колыбелью. Осетины - яркий пример. Но осетиноведение представляет дело так, что не осетины, а аланы спаслись в наших условиях, в горах укрылись их остатки, которых и стали называть "осетинами". Вот в чем недоразумение! Ибо никаких материально-этнических доказательств в пользу этой теории у исследователей не существует.
В XІX в. мир был опьянен и помешан на пришельцах. Исследователям казалось, что все откуда-то пришли. "Пришельцами" всегда затыкаются дыры непонятных явлений. Так оперируют ими и сегодня. НЛО - лучший способ объяснить непонятные явления. Вплоть до Бермудского треугольника. Но это до поры до времени. Наука тоже не стоит на месте. Для нее "пришельцы" - запасной ход, потом они раскрутят истину.
Есть еще достопримечательность историографии XІX века. В XІX в. исследователи жили под звездой созданного ими же индоевропеизма, увлекались арийскими корнями распространившихся языковых явлений. Ученые примеривали индоевропеизм к языкам знакомых им народов. Обнаруживая созвучия или другие совпадения, например, морфологические, приписывали народы вместе с их языками к индоевропейской группе. А, приписав, искали пути их реального обоснования на территориях, на которых они их изучали. Осетинский язык рано был отнесен к индоевропейской группе. Но обнаружение иранских корней в исторической среде горских народов Кавказа - оказалось трудным занятием. И тут снова обращусь к Миллеру.
Осетины привлекали Миллера потому, что он считал их уникальным народом, сохранившим себя, не растворившимся среди других народностей Северного Кавказа. Он писал: «Осетины окружены со всех сторон племенами, с которыми не имеют ничего общего по языку и происхождению, а именно: кабардинцами, казаками, ингушами и кистами, пшавами и хевсурами, грузинами, имеретинцами и горскими татарами (балкарцами)». Как среди всего такого разнообразия остаться "осетинами"?
В поисках индо-иранских корней Миллер прибегает к абстрактному приему. Он вводит понятие "прародины осетин". Считает их пришедшими на эти земли когда-то в доисторические времена, до измерения которых не добраться.
Когда в исследование вводится неизвестная величина, под названием "доисторические времена", "прародина", корни идеи становятся недосягаемыми! Здесь уже другие источники познания. Мифы, фольклор здесь - самое раз! Но вы чувствуете, что мы отдаляемся в таком случае от реальной истории и входим в состояние абстрактного двуполья - истории и предыстории? Надо еще научиться оперировать этими понятиями, соотносить их друг к другу.
История и Предыстория! Вот в каких пределах придется балансировать. История - с документальными доказательствами, записями очевидцев, археологическими свидетельствами. Предыстория - с легендами, мифами, намеками, полунамеками, подразумеваниями и предположениями. Совсем другой источник информации! И все это надо будет примеривать к истории. Как сегодня примеривают виртуальность к реальности.
Клапроту специально заняться осетинами не пришлось. А сделал это Вс. Миллер, перенявший для своего подхода его "остаточную" теорию. И никакие Pro at Contra уже не свернули его с того пути.
Как бы то ни было, означенный отправной момент в исследовании истории осетин был не самым удачным. Более того, "остаточный" принцип сыграл роковую роль в последующем заложении основ истории осетинского народа. Самый большой недостаток "принципа" в том, что он вымыл из истории факт существования автохтонного (местного) осетинского населения. Не оставил для него места. Ибо все события уже связывались с "большими племенами" - скифами, сарматами, а самое главное, и именно это имел в виду Клапрот, с аланами. Взаимовлияние и даже одностороннее влияние - одно дело. А часть постороннего целого - совсем иное. Миллеру трудно пришлось выпутываться из положения. (Но ведь сам себя загнал в угол!)
Трудность возрастала в связи с тем, что в XІX в. исследователи пришли и ко второму выводу в отношении осетин. Стали на позиции их ирано-язычной лингвистической основы. При том, что в окружении осетин племена и народы исследователям представлялись с другими характеристиками. Как этот единичный акт мог состояться? - недоумевали они.
Миллер формулирует для себя проблему. Сформулируем ее еще раз и мы. Осетины представляют большой интерес для исследователей благодаря своим уникальным свойствам. Во-первых, потому, что они носители индо-иранского языка. Окружение же их совершенно другое, несхожее с ними. Разные народы - кабардинцы, балкарцы, хевсуры, ингуши, дагестанские народы - все они отличны от осетин по происхождению и языку. Как это могло случиться? Вот, собственно, задача, которая поставлена перед исследователем.
Задачу можно решать по-разному. То ли аргументировать уникальностью народа, который в чужом окружении сохранил свои исконные характеристики. То ли рассматривать окружающие народы как потерявшие свои былые характеристики. То ли народ оказался более устойчивым к изменениям окружающей этносреды.
Как видно, подходов имеется несколько.
Вс. Миллер, говоря о разнородном окружении осетин, исходит из реалий времени, в котором он жил. В XІX в. этнография Северного Кавказа была совершенно иной, нежели в первых веках, и тем более, до периодов прежних тысячелетий. История за это время произвела пластические операции народов. Они изменились и цветом кожи, и волос, и ростом, комплекцией и чертами лица. Изменились и языки, на которых люди говорили к началу нашей эры.
И только один народ все сохранил свое? Не трансформировался? Не изменил своему облику?
Может это преувеличение. Если же действительно так, то это феноменальный случай и представляет большой интерес для исследователя. Но, забегая вперед, скажем, что изменения окружающих народов произошли в исторические времена. И они вполне объяснимы миграционными процессами, нашествиями различных возвысившихся в силе племен с Востока, из Азии. Крупные племена подминали под себя автохтонное население и этнопокрытия преобразовывались, приобретали новые черты или теряли что-то из своего. Так что вопрос, почему изменилось окружение, более или менее объясним. Но почему, как полагает Вс. Миллер, удержались осетины в прежней своей сущности? Это можно объяснить отчасти их местоположением.
Природно-географический фактор в свое время в нашей официальной историографии недооценивался. Более того, целое научное направление было пущено под откос. Это были издержки общей идеологической конструкции, существовавшей в стране. На самом деле, может быть, географическая и природная среда даже первичны в развитии жизни на Земле. Как же от них открещиваться? Да сегодня никто бы и не посмел заикнуться и высказать пренебрежение к природным условиям. Напротив! Природа свое уже доказала.
Осетинам досталась богатая, хоть и суровая, природная среда в центральной высокогорной части Кавказского хребта, со спускающимися по ходу рек ущельями и плодородными равнинами.
Когда вы смотрите на физическую карту Кавказа, то от середины хребта, протянувшегося между двумя морями, видите более отлогие части, - подъем от Черного моря, и спуск к Каспийскому. Здесь горы меньшей высоты, чем в центре. Все северное окаймление - ледниковое. От ледников питаются реки, спускающиеся по склонам горных хребтов. Эта часть гор по естественным причинам не может быть обитаема человеком. Здесь белое царство. Зона ледников - плохая среда обитания. Отделим ее от обыкновенного человека. Для ежедневной постоянной жизни она вряд ли пригодна. Оставим холодную зону для отчаянных альпинистов.
Ледниковый коридор продолжается до следующей горной цепи - Бокового хребта. Здесь горное пространство если и доступно для обитания человека, то в форс-мажорных обстоятельствах. Собственно, жизнь начинается с области Скалистого хребта. Здесь, кстати, и гора Столовая, которая идентифицируется с Осетией.
Главный Кавказский хребет называется водораздельным. Он разделяет реки южного и северного Кавказа. Здесь берут начало реки, спускающиеся через следующие цепи гор. На Северный Кавказ реки текут с юга на север. А можно сказать - сверху вниз. В Закавказье они спускаются с северных вершин на юг.
Реки Осетии начинаются с ледников, и долго они текут одиноко, без присутствия человека. Хотя люди, особенно в древности, осваивали, прежде всего, именно речные долины и берега. Но долины будут ниже. На современных картах Осетия представлена в форме огромной единой дельты рек. Стекающие с гор на равнины, они множественными рукавами, будто щупальцами, собирают Осетию, и создают ее кровеносную систему. Терек, - Бог осетинских рек. Берет начало за перевалом, резко огибает низ горы Казбек, затем также резко, будто одумываясь, куда ему лучше повернуть, меняет русло и направляется прямо на север, во Владикавказскую равнину. Притоками Терека являются остальные главные реки - Гизельдон, Фиагдон, Ардон, Урух. Реки в горах пробивают ущелья и в них-то и стала возможной постоянная жизнь горцев.
Реки начинаются с ледников, расположенных на высоте 4000-4500 и больше м. И какое-то расстояние текут, слыша лишь собственный грохот и шум переворачивающихся в них валунов. Наконец появляются самые высокогорные поселения. Среди них - Даргавс на Гизельдоне, Хидикус на Фиагдоне (Куртатинское ущелье), Нижний Зарамаг у Ардона, в начале Кассарского ущелья. Дзинага и Стур Дигора на Урухе. Так горы стали обитаемы в ущельях.
Скалистый хребет переходит в лесной и затем в пастбищный массив, и горская жизнь становится самодостаточной, хоть и закрытой.
А к чему открываться, собственно? Это сегодня люди ценят связанность пространств. А в древности они больше ценили уединенность и закрытость. Горы создавали естественный закрытый ареал. Туда нельзя пробраться. Горные тропы - слабое средство сообщений. Они природой засекреченные, таинственные, их нужно уметь "читать", и это дано только местному населению. Мало того, что природа препятствует быстрому ходу человека. Все время приходится оглядываться, чтобы не соскользнуть. Не упасть в пропасть, чтобы на тебя не обрушился град камней и льда. Да, наконец, чтобы с глазами волка не встретиться. Мало всего этого! Так здесь еще полно "святых мест", с которыми нужно считаться и уметь обращаться. Горы не впускают к себе всяких желающих. Надо добиваться у них разрешения, уметь задобрить, уговорить. Никогда не забудется трагедия, происшедшая со сходом ледника Колка в Кармадонском ущелье. Люди, побывавшие там, рассказывают о непонятных, полных мистики ощущениях. Содрогаются. Наверняка, это воздух наполнен ужасом происшедшего. Но образ гор срабатывает. "Там чудеса, Там леший бродит". С горами все не просто. Они идут, наступают, и вы постоянно ощущаете приближающиеся "шаги командора" (ледников, обвалов).
Но те, которые выросли в горах, с "шагами командора" жить приспособились. Терпеливые и смекалистые, осторожные и выносливые, они и модель хозяйствования выпестовали соответствующую - охота, в меру земледелие, и наиболее желанное - разведение скота. Благо, горных и лесных богатств - не счесть, хотя они так трудно поддаются использованию, если человек не имеет достаточных для работы орудий труда. Конечно, здесь более чем где-либо на равнине важны орудия труда. Потому они и ценятся подчас дороже жизни и становятся объектом культового поклонения. Орудия труда входят в первую очередь в систему ценностей, созданную горами.
Природные условия в горах меняются чрезвычайно медленно. И вряд ли тысячу лет назад, и две, и три тысячи - они были принципиально другими. Вот разве что Колка еще был спящим. Да вокруг все больше варвары сменяли друг друга.
Во всяком случае, Миллер считает важным внести в свое исследование описание конкретных природных условий. Ущелья, в которых жили осетины. Реки, вдоль которых располагались их поселения. Труднопроходимые горные тропы. Он даже начинает свои "Осетинские этюды" с описания гор и их значения, сохранения условий замкнутости людей, живущих в горах. Он даже, по-моему, преувеличивает эту роль. Считает Кавказские горы непреодолимой стеной для миграционных процессов. Хотя, по-моему, зря так считает. Но все же жизнь в самих ущельях действительно сильный фактор для отделения себя от внешнего мира. Можно закрыться и законсервироваться как следует. И Миллер подробно перечисляет те ущелья. Повторим эти перечисления со слов и описаний Миллера.
Осетины по северную сторону хребта, вводит в тему Миллер, - распадаются на несколько обществ по ущельям притоков Терека. Идя с запада на восток - ущелье Уруха населено дигорцами, соседящими с балкарским обществом горских татар. По долине Ардоза (название Ардона, все еще применяемое во времена Миллера) и его притоков - алагирцы. По ущельям Саугдона и Фиагдона - куртатинцы, по Гизельдону и по левому берегу Терека - тагаурцы. Осетины, осевшие в Грузии, огрузинившиеся на южном склоне хребта, соседят с Душетским уездом Тифлисской и Рачинским уездом Кутаисской губерний. Их область называется в грузинской географии - Двалети (Туальцы).
Как видно, все компактно и ограждено с разных сторон то горами, то реками. Все закручено и завинчено. Не то, что на равнине, где так легко стать подобием перекати-поле. Равнинное население быстрее меняет свои свойства.
Природа помогает понять часть рассматриваемых проблем с изменениями этнических свойств окружающих осетин народов. Глядишь, через столетие черкесы оборачиваются балкарцами. И разговаривают, уже непонятно как. (То есть, нам непонятно как). Но надо еще объяснить приписываемую осетинам ирано-язычность.
Вот здесь Вс. Миллер и прибегает к некоторым ухищрениям внеисторического порядка. По его теории осетины - пришельцы на те горы. Некогда, давным-давно, за тысячу или две тыс. лет до н.э., у осетин якобы была иная прародина. Где-то, может быть, на Урало-Алтае, может - в среднеазиатских степях, где существовала сначала некая арийская общность, потом она делилась на индо-иранские племена. Оттуда одно из ответвлений индо-иранцев, вернее, иранцев, пришло на северо-кавказскую территорию. Когда это произошло? О, очень давно! За тысячу-две тысячи лет до н. э. В глубокие доисторические времена. И с нее взятки гладки. Доказать нельзя. Опровергнуть - тоже. Хотя сама по себе идея прародины для теории спасительна, конечно. Но она тоже имеет методологический недостаток. Она рушит "остаточный" принцип Клапрота-Миллера, где предполагалось наличие определенного племени - аланов. Если исключить из сцепления событий аланов, то вся концепция рушится. А исключить придется. Ведь аланы стали известны лишь в первые века. А, так называемая, или предполагаемая Миллером, "прародина" осетин существовала за тысячелетия до появления аланов. И даже их приход на горы Центрального Кавказа тоже совершился не менее чем за тысячелетие до аланов. Об этом говорят данные Кобанских археологических раскопок, которые свидетельствуют о наличии в местах раскопок свидетельств жизни местного, автохтонного населения. Да иначе и быть не могло!
Есть и другой сомнительный момент в исходной теории Клапрота-Миллера. Не факт, что аланы являются ирано-язычным племенем. Может быть, во времена Миллера и Клапрота этот вопрос не актуализировался еще, но в последующие времена вопросы возникли.
Если аланы не ирано-язычные, тогда мы отойдем от них и останемся самими собою. Что нам обязательно за аланов цепляться?
А пока одно ясно - если на местах, куда пришли аланы где-то к первым векам, жило автохтонное население, не случайное, а вросшееся в свои места обитания, по крайней мере, за тысячу - полторы тыс. лет до появления на Кавказе аланского племени, то как-то неразумно делать их "остатком" аланов. Если принять версию об автохтонности осетин в регионе Кавказских гор, то аланы, как и другие крупные племена, - скифы, сарматы, массагеты... имеют право оставаться в общей версии лишь как племена, оказывающие взаимное влияние, в том числе с включением в этот процесс автохтонного населения. "Влияние" - это одно. А быть чьим-то "остатком" - совершенно другое.
Вс.Миллер словно мечется. Не может оторваться от заданной идеи Клапрота. И не может полностью подчиниться ей. Но это уже мечется XІX-й век перед наступающим XX-м.
Глобалистские теории в истории и языкознании XІX в., то есть, индоевропеизм с его арийской основой, отвели от сферы научных интересов исследователей жизнь обыкновенного человечества - автохтонного, местного населения мира. Кажется, индоевропеизм - большой перегиб в классификации языков и народов. Но это была мощная волна века, не имевшая запруды. Виртуальная максима поглотила реальность. Ученые сами создавали себе тупики и двойственности в своих теориях. Исключением не стала и теория Миллера. Вс.Миллер то будто воспринимал "остаточную" версию Клапрота, а то занимался поисками доисторической прародины осетин - во имя доказательства их иранских корней и включения в индоевропейскую группу. И тогда отводил приход "иранских осетин" за тысячелетия до прихода племени аланов на Кавказ. Но этот дуализм мешал установить что-либо определенное в теории. В самом деле, если стать на точку зрения "остатка аланов", то при чем тогда экскурсы за тысячелетия до их прихода? Значит, предки осетин уже давно обитали на своем месте и аланы здесь ни при чем?
Но Миллер непременно хотел доказать иранские корни осетин!
Однако, что-то в его собственном учении ему не хватало. Он был в плену индоевропеизма, а что могло не хватать в таком огромном пространстве не только Миллеру, но и всему XІX веку? Что-то в теории было не то! Доказывая сходство огромной группы народов и языков, входящих в индоевропейскую группу, расстояния между народами были столь далекие, что при доказательствах терялась связь между ними. Тогда создали новую науку - сравнительную грамматику. Сравнивали части слов, аффиксы, префиксы, грамматические формы и т.д. и объявляли идентичность языков. Так и пошла инерция в сторону сравнительной грамматики. По-моему, это довольно не трудно. Как ребусы отгадывать. Лондон - расчленяем на Лон и Дон. И делаем соответствующие выводы о пребывании древних осетин на берегу Темзы. Аналогичную операцию произвели даже со славным рыцарем средневековья Ланселотом. Часть его имени кому-то напомнило корень от слова "алан".
В результате всех введенных новшеств, кажется, ситуация усугубилась. Похоже, что наступал кризис индоевропеизма. Глобалистика оказалась чрезмерной. Требовались новые подходы, основанные не на сравнениях слогов и префиксов. Не помогал уже и испытанный прием - поиск причин изменения этноформ в результате переселений, смещений племен со своих мест и т.д. Наступало время философского осмысления проблем этнообразования. Необходимы стали подходы историко-методологические, которые объясняли бы формирование народов в этносы логикой исторического развития общества.
Не знаю, как в зарубежных странах, но в СССР новое направление активно формировалось. Его разработкой занимался академик Н.Я. Марр, создавший специальный институт, в который он в 30 -е годы 20 века отобрал лучших студентов, выходцев с Кавказа. Среди отобранных лучших, подававших большие надежды, был Василий Абаев. (Он, кстати, в юности, еще до выбора своей знаменитой специальности, мечтал стать философом. Ну вот, ему и карты в руки!).
Появился огромный шанс остудить преувеличения предыдущего века, поостыть немного с арийской теорией происхождения европейского человечества. Поостыть и перейти на другую методологическую колею. Сойти с арийских эмпирей на реальную землю.
Н.Я. Марр не принял науку под названием "сравнительная грамматика". Он пошел другим путем. Встал на земли автохтонов. Их поставил в основу своего учения, открыв для них новую группу языков - яфетическую. Пусть это название напоминает библейское деление, когда среднему сыну Ноя Иафету достались земли, еще не освоенные цивилизацией. Эти земли и народы достались Симу и они создали семитическую группу. Иафету же отведены народы, еще не прошедшие такой большой путь развития, не умеющие еще щелкать словами подобно вавилонским купцам. Но уже и не Маугли, который вообще не знает что такое человеческая речь. Народы яфетической группы общались между собой словами, со словарным фондом, достаточным для их племенной жизни. В последующем они встретятся с другими племенами и народами, которые принесут свои слова и свои звуки.
По теории Марра языки различаются по степени развития. Он воспринимал их как живой организм, который проходит разные стадии формирования. Яфетические языки, следовательно, преходящи, они меняются по мере развития народа или этноса как общественной организации. Но можно сказать, что вначале все было яфетическим. Это потом будут иранизоваться, латинизироваться, развиваться грамматически, морфологически и т.д. Но вначале было неказистое слово Автохтона! Полу-слово. Полу-жест.
Языковой анализ и вопросы общего этногенеза у Марра связаны с яфетическим, автохтонным слоем истории. Отсюда его теория происхождения племен и их судеб, в том числе скифов, этрусков, кельтов и т.д. По Марру они ниоткуда не приходили, они были всегда. И они лишь высвечивались в определенных исторических условиях. И исчезали порой внезапно, когда фары истории оказывались притушенными. Народы переплавлялись друг в друга, скрещивались. И уже не знаешь, куда делись последний скиф или хазар. Они остались на тех же землях. Только как будто произошла грандиозная инкарнация. У Марра мир - крутящийся и взаимопроникающий, переходящий из одних форм в другие. Это он актуализировал термин "скрещивание племен", отрицающий стерильную чистоту происхождения каждого из народов.
Марр, скорее всего, не вступил в древнейшую "арийскую стоянку". Он оперирует в рамках не индоевропеизма, а индо-иранизма. И то предлагает ослабить всеобщий восторг по его поводу. Он пишет: "Обаяние мистического учения о влиянии иранских языков на кавказские, прежде всего коренные яфетические, без всякого обратного воздействия, пора бы давно отбросить".(10, стр. 11).
Если по-современному просто, "буклетно" сформулировать учение Марра, то оно сводится к признанию как первоначала автохтонную стадию человеческих масс. Впрочем, сам сформулировал свой постулат лучше: "Нас интересует генезис языков не в разрезе лишь теоретического построения о происхождения от праязыка одной расы с развитием атавистических его задатков, а в жизненной многогранности полноты материально-реальной природы их, сложившейся в результате протекавшего веками процесса гибридизации и вообще скрещения, со всеми ее последствиями по перерождению материи и форм". (10. стр. ХІІ). Если исключить трудно воспринимаемые нынче словесные обороты, то смысл теории понять можно. Изучение этнических и языковых корней народов необходимо начинать с когда-то бывшего местного населения.
Марр нашел то, чего так не хватало исследователям предыдущего века - бывшее когда-то местное население, роль автохтонов в истории. Они, грубые и малопонятные, просачивались через щели истории и определяли его этноклимат. А сами часто куда-то при этом деваются. Так, вы приходите на роскошную удобренную землю, с растущими на ней прекрасными цветами и не узнаете первичной каменисто-глиняной почвы, с которой начиналось окультуривание почвы. По каким признакам вы можете обнаружить тот первичный слой? Может те признаки уже и не материальны. Вы их просто умозрительно представляете в выращенных лепестках цветов. Одно ясно. Та глиняно-каменистая, неуклюжая почва существовала.
Так Марр представляет и судьбы племен и народов. На яфетическом поле вырастают и принимают формы разнообразные культурные народы. И вы уже не знаете - что от скифа передалось, или во что превратился хазарский странный облик. В частности, говоря о бесплодности старых научных путей индоевропеизма в исследовании кельтской проблемы (одной ли кельтской?), Марр отмечал, что "кельтский вопрос интересен не только сам по себе, кельты иллюстрируют своей судьбой судьбы народов, преемствовавших позднее во владениях скифов, от Кавказа с его Каспийско-Черноморским междуморьем до пределов их экспансии по Волге и Дону на север, они иллюстрируют исторические судьбы хазар, болгар, которые везде были, и ничего прочного от них не находят ни по материальной, ни по речевой культуре там, где они известны исторически. Какое поразительное и невероятное явление: ищут и не находят даже целые города, столицу болгар, ну хотя бы Саркел, и никогда не найдут; Если бы ученые оказались в самой этой хазарской столице (может быть она и сейчас красуется на Волге или на другой реке без всяких раскопок), то они ее не признали бы, ибо ученые ищут то, чего никто не терял, они ищут доселе примитивными приемами расовой этнологии, ищут народов-массивов без изменчивости типа во времени и пространстве, т.е. в вопросе о текучем социально-экономическом образовании, не устоявшемся типологически коллективе бурного переходного времени, ищут фантомов, созидаемых по образу и подобию представлений о стабилизованном впоследствии историческом или современном нам этнографическом типе без учета в их речи эволюции "пермутационного" порядка, собственно без учета революционных сдвигов в хозяйственной жизни и в развитии общественных форм, и без учета творческой роли руководящих слоев, классов или сословий, выделившихся в путях развития, когда при определенных однородных социально-экономических предпосылках один и тот же результат получается в различных местах, независимо от миграции". (10, стр. VІІ).
В процитированном тексте ключевой я бы отметила последнюю часть фразы: "при определенных однородных социально-экономических предпосылках один и тот же результат получается в различных местах, независимо от миграции". В этом суть. Таким методологическим приемом можно объяснить те похожие явления, которые и сегодня обнаруживаются. И которые часто объясняются переселенческими, миграционными движениями. В то время как лучше оперировать сравнением и сходством исторических условий. Ведь, в общем, народы двигались одинаковыми путями, преодолевая свое племенное состояние.
Н.Я. Марр был отчасти и осетиноведом. Он изучал кавказские народы и, естественно, был осведомлен о проблеме. Считал, что осетинский язык вышел из яфетического состояния. В общем, мне кажется, двойственно относился к нашей проблеме. Но теории Вс. Миллера коснулся. Он нашел в ней то, недостающее звено - выключенность из Миллеровской теории факта присутствия местных, яфетических корней. И с этих позиций Марр подверг критике теорию Миллера.
Включая из работ Н.Я. Марра страницы, касающиеся его критики Миллеровской теории, я хочу внести одно уточнение. Н.Я. Марр высоко чтил Миллера. Считал его чуждым "того догматизма, который присущ его последователям". И речь даже не о критике, а о противопоставлении двух точек зрения, с позиций двух, разных по методологии теорий. И даже глава ("Термин "скиф"), где этот спор происходит, имеет посвящение - "памяти В.Ф. Миллера". Так что речь совсем не идет о том, что, мол, Н.Я. Марр "раскритиковал" Вс. Миллера. Нет! Это развитие общего мировоззрения нового XX в., представленное в фантастически высоком интеллекте Н.Я. Марра. Со своих методологических позиций Марр и подверг анализу некоторые позиции теории Миллера. Одна из них - отношение к скифам. В XІX в. разразился большой спор относительно природы скифов - относить их к урало-алтайской или же к индо-иранской группе. Кто читал Миллеровы "Осетинские этюды", тот наверняка не забыл грациозный, полный благородства по форме спор Миллера с киевским ученым Мищенко. Киевлянин склонен был относить скифов скорее к урало-алтайской группе. Мищенко укорял Миллера в том, что в его теории скифов слишком много иранского и мало урало-алтайского начала. И тогда Миллер ответил, что он после дискуссии стал более уверен в том, что в скифах больше иранского, чем алтайского.
Марр продолжил тот спор.
Он писал: "В 1854 г в Лондонском Азиатском обществе была лекция, в которой утверждалось: " В настоящее время тюркское происхождение этих двух народов (гуннов и сколотов (или скифов) не требует особых доказательств". Ныне ближайший заинтересованный круг ученых мог бы выставить положение: "в настоящее время иранское происхождение скифов не требует особых доказательств". Далее Марр продолжил: "В настоящее время яфетическое происхождение скифов не требует особых доказательств". То есть, скифы были и то, и другое, и третье.
Считать их каким-то одним из племенных народов "было бы большим недоразумением", - продолжает Марр. "Я отнюдь не имею в виду отрицать значение других племен, особенно же "иранцев" в генезисе исторически существовавших на Юге России скифов, но утверждаю, что яфетические материалы разъясняют племенное название скифского народа, и у яфетидов, прежде всего яфетидов Кавказа, со скифами есть и более существенные связи, в числе их связи, по-видимому, генетического порядка".(10, стр. 2).
Из этого отрывка становится ясно, насколько нецелесообразно отождествление скифов с каким-то одним направлением - то ли Урало-алтайским, то ли чисто индо-иранским. А то и просто яфетическим, автохтонным. Все смешивается в образовании такого сложного племени. В этом суть. Нет простых племен - вот кредо Марра. Есть сложнейшие пересечения, скрещивания и новообразования.
Второй существенный вопрос, в который Н.Я. Марр внес коррективы, касается доказательств происхождения множественного числа в осетинском языке. Известно, что Вс. Миллер в утверждении об ирано-язычности осетин широко пользовался анализом этой грамматической формы осетинского языка. Он как-то даже ошеломлен этой формой образования множественного числа через аффикс -та. (къух-та, сар-та). Миллер великолепно был осведомлен об этой форме. И от нее было ему даже как-то некомфортно. Она рушила его сформулированные установки об ирано-язычности осетин. Но Миллер сомневался в иранском происхождении данной формы. Пути разгадки искал через посредство других языков.
Марр продолжает разрабатывать идею Миллера. Он усматривает недостаток у Миллера в игнорировании языка местного населения. Он пишет: "Частью по состоянию разработки кавказоведения. И еще более в силу научной ориентации эпохи, в своих сомнениях об иранизме этого морфологического явления он обращался к урало-алтайскому и особенно к угро-финскому, но ни словом не было упомянуто широкое распространение той же формы в коренных кавказских языках".
Н.Я. Марр считает, что эта форма мн. числа исконно яфетическая, и что искать нужно было среди самих кавказских яфетических языков.
"Когда писал Миллер, в науке существовало одно представление о "действительном народном туземном населении края, именовавшееся Скифиею". Но, кажется, еще надо учитывать какие-то другие компоненты. Миллер и сам спешит оговориться, что существование в скифо-сарматском предполагаемого суффикса множественного числа -ta, тожественного с осетинским, еще не может служить само по себе доказательством иранизма. "Осетинский суффикс - ta для нас не ясен. И попытка иранистов объяснить его происхождение, в том числе наша ("Осет. этюды"), еще не вполне убедительна".
Н.Я. Марр предлагает новый подход. Он пишет: "Наметилась потребность в третьем этническом элементе не только не иранском, но и не ариоевропейском или индоевропейском. Она наметилась эта потребность и на юге, в частности и в Малой Азии и Архипелаге, и находит свое оправдание в местных письменных памятниках". Так в поисках и исследованиях ученых Марр предлагает учитывать существование новой этнической единицы в племенном составе местного населения, "действительно народной и действительно туземной".
Далее Марр становится даже жестким: "Велика сила инерции раз полученного уклона ирановедения. Даже то, что исследователь - осетиновед, т.е. он самым своим объектом привязан к Кавказу, не содействовало охоте осведомиться в кавказских материалах, поскольку осведомление должно было вестись не для того, чтобы прослеживать в них иранские следы, но чтобы получить от них ключ для разрешения иранистических недоумений". (10, стр. 10).
"Все подмеченное и в осетинском суффиксе -da особенности, равно и его использование в фамилиях, а также законы, нормирующие звукосоотношение sak c sku, находят свое объяснение в условиях жизни коренных кавказских языков, в среде которых долго жил и, несомненно, получил свою окончательную отливку в психологически-материальное явление осетинский язык.
В яфетических языках и надлежало раньше, чем где-либо, порыться тому, кто искал источника, откуда произошел смущавший ираниста образовательный элемент, осетинский суффикс мн. числа". И Марр называет такие языки, среди которых "следовало бы порыться в поисках аналогий. Это такие яфетические (по классификации Марра) языки как баскский, абхазский, сванский и др.
Вс. Миллер, может быть, и сам тяготился своей абсолютной ставкой на индоевропеизм. И он ищет обходные пути: "быть может, не слишком смело предположить, что этому приему научился Иран от соседнего Турана". На это Марр реагирует: "надо отчасти иметь в виду и то, как широко понимался в то время термин Туран с легкой руки Макса Мюллера". На "Туран" все можно было свалить, хотя это было совершенно не конкретное и аморфное понятие. И Миллер сбросил туда проблему осетинского мн. числа. "Напомним, пишет Миллер, что вследствие фактической утраты древнего иранского суффикса мн. числа, осетинский язык должен был присвоить новый знак множественности и, найдя такой в загадочной для нас -ta, переделал свое склонение на урало-алтайский или угро-финский лад.
И Миллер садится на конек сравнительного анализа - осетинского мн. числа с урало-алтайскими и угро-финскими словами. Он делает заключение:
"Если это совпадение в суффиксе мн. числа у осетин с урало-алтайцами и особенно угро-финнами не чистая случайность, то можно было бы предположить, что предки осетин, припонтийские иранцы, заимствовали знак множественности -ta у своих соседей скифов, все равно, были ли последние отуранившимися иранцами или обиранившимися туранцами". (10. стр. 12).
(Ох, как трудно, наверное, было уйти Вс. Миллеру в это определение. Уже и сам готов считать скифов кем угодно - иранцами, или угро-финнами. Лишь бы сошлись концы с концами в трактовке множественного числа).
Между тем, Н. Я. Марр еще больше расширяет диапазон доказательств и приводит примеры с той же формой мн. числа у других народов, никак не связанных с иранскими корнями, но уходящими в яфетические глубины. О том же суффиксе мн. числа в столь далеком от Востока представителе яфетической семьи, что ни о каком иранском в нем влиянии не может быть и речи: это баскский язык, особо близко стоящий к абхазскому или абазскому, или месхскому слою сванского, равно тому же слою в грузинском, или яфетическому слою древнеармянского языка, т.е. всем тем яфетическим языкам Кавказа, которые, в той или иной степени сохранили, или ввели иную разновидность того же чужого показателя множественности.
Но не только об одной форме мн. числа идет речь. Н.Я. Марр вообще говорит о влиянии яфетических языков, "архаических в Передней Азии", на языки "внедрившихся впоследствии индоевропейцев". Такой поворот в исследованиях о языках обещал много нового и интересного в теории сложении осетинского языка тоже.
Хотя Миллер и сам не вполне был уверен в своих выводах об ираноязычности осетин, но все-таки этот вывод стал главным в последующем исследовании осетиноведов. Надо сказать, что и у Марра такой вывод имеет место, хотя он более критичен к нему. Он не старался доказывать противоположное Миллеру. Он лишь расшивал узкие места его учения, предоставив для этого инструмент - факт существования автохтонного населения на стадии яфетических языков. Вместе с тем он создавал возможности для дальнейших доказательств ираноязычности осетин. Ссылался на то, что его сотрудник, Василий Абаев, в 1925 г. изучив иранизмы в осетинском языке, пришел к выводу о том, что они составляют примерно 30%. (10, стр. 192). А около 65% слов оказалось неизвестного происхождения. Н.Я. Марр замечает, что слишком много неизвестного по сравнению с другими языками. Чьи бы они могли быть? Наверняка, их происхождение яфетическое. Кроме того, нет подробностей - как подсчеты велись. А может, следуя Миллеру, в эти проценты вошли и формы мн. числа в осетинском языке, с аффиксом -ta, корни которого (по Н.Я. Марру) не вполне иранские?
Н.Я. Марр полагался на своих лучших учеников, и, ссылаясь на них, называл осетин ираноязычными. Он говорил об осетинах, "успевших за это время пройти процесс языковой трансформации из яфетического состояния в индоевропейское, как это обнаруживают читанные в ЯИ работы наших осетиноведов проф. Томашевского и Абаева". (10, стр. 310). Но В.И. Абаев был влюблен в Вс. Миллера, кажется, из всех ученых он ему пришелся наиболее близко к сердцу. Такой вывод я сделала из книги Бориса Александровича Калоева о Василии Ивановиче Абаеве... (Но сначала я хочу сказать о книге. Она произвела на меня сильное впечатление и о ней надо бы говорить и писать особо. Она пронзительна и кажется исповедью. Чьей? Василия Ив. Абаева? Самого Калоева? Оба варианта возможны. Более того. При всей незамысловатости стиля изложения, мне она показалась зашифрованной, выражением какого-то кода, который автор хотел, чтобы читатели расшифровали. И он давал ключ к тому! Обе части книги - научно-теоретическая и дневниковая - способствуют проникновению в какие-то другие глубины, чем те, которые уже известны осетиноведам.
Книга дошла до меня поздно. Изданная в 2001 г., ко мне она попала в 2007. Увы! Позади уже был октябрь 2006...)
Небольшой книги Б.А. Калоева хватает на то, чтобы представить достаточно драматическую связку, - Н.Я. Марр-В.И. Абаев. Перескажу лишь некоторые фрагменты из книги (в моем понимании).
Н.Я. Марр сделал новый поворот в истории и в языкознании. Это был поворот от Вс. Миллера в несколько другую сторону. Он желал бы вернуть Вс. Миллера в его тему, но впустив в нее еще один элемент, - местное население, кавказских автохтонов. И он создал специальный институт, наверняка единственный в мире с таким грандиозным замыслом. И он выбрал себе учеников. Из студентов кавказской группы отобрал В. Абаева, талантливого, с большими интеллектуальными возможностями. Студент принял предложение, но спросил - бывает ли так, что студент оказывается сотрудником института. Н.Я. Марр, наверное, только улыбнулся в ответ. И они стали сотрудниками открытого института (Института языка и мышления).
В.И. Абаев, между прочим, в юности жаждавший стать философом, вполне мог им стать в сотрудничестве с Н.Я. Марром, который сам по интеллекту был - философ. Но В.И. Абаев по-прежнему хранит любовь к Вс. Миллеру. Он воспринял всю его теорию иранизма, в том числе в отношении осетин. И в институте академика Н.Я. Марра осетин стали считать ираноязычными, подтвердив мнением В.И. Абаева трактовки предыдущего века. Н.Я. Марр специально сам этой проблемой не занимался, разве что коснулся проблемы образования мн. числа с аффиксом -ta. И мы видели, что это убедительно, и подумалось, что Вс. Миллер сам наверняка готов бы был "работать вместе с Марром". И он нашел бы выход из своих собственных тупиков. И, может быть, он бы вышел из той ниши, которую создали языковеды - из созданной новой науки сравнительной грамматики. Но ниша оказалась удобной и комфортной. ("Лондон" - разделили на два слога и получили ирано-осетинское происхождение). Это Н.Я. Марр был неистовый и не искал комфорта в науке. Хотя и В.И. Абаев был неистовый и тоже не искал комфорта. Однако любимый ученик Н.Я. Марра уже вросся в теорию Вс. Миллера и желал продолжать именно ее. И он разошелся со своим учителем. Разошелся внутренне, по состоянию души, как говорят. Здесь я сошлюсь на точные слова Б.А. Калоева. "...хотя В.И. Абаев стал учеником Н.Я. Марра со студенческой скамьи, он не воспринял его учения, остался убежденным сторонником метода сравнительного языкознания". Б.А. Калоев пишет и более пространный абзац на эту тему: " В.И. Абаев, хотя и считался первым учеником Марра (что соответствовало действительности), в душе, как он поведал мне позднее в личной беседе, не воспринял нового учения своего учителя и следовал по пути других предшественников (А. Шегрена, Вс. Миллера), для которых единственным методом изучения языков был сравнительный. На мой вопрос, знал ли Марр о его отношении к этой теории, Василий Иванович ответил: "Конечно, нет. Я не хотел обидеть его". И дальше фраза В.И.Абаева, над которой можно думать: "Марр был выдающимся ученым, внесшим большой вклад в изучение древностей Кавказа. Но когда он отошел от кавказской тематики, перестал быть таковым".
На этом я связку двух замечательных ученых закрываю. Она не имела шансов на развитие. Все сложилось трагично. В 50-х годах Сталин "закрыл" тему "языкознания Марра". Направление пошло под откос. Теперь уже речь шла не о новом направлении, а о личных покаяниях, осуждении Учителя. В.И. Абаев этого не сделал. И, может быть, это было еще более благородно со стороны ученика, не воспринявшего теорию Учителя. В газетах писали: "Нераскаявшийся маррист". Ученый совет требовал раскаяния. Но ведь он не был марристом в науке, как можно понимать из книги Б.Калоева. Он не предал Марра как человек, как личность. При том, что в науке он пошел другим путем. (Ах, это все так сложно!)
