2013-12-28
672
Любовник в свою очередь предстает как молодой удалец-воин, превосходящий многих в воинских искусствах. Отвага и доблесть обычно сочетаются у него с такими, казалось бы, женскими качествами, как красота, музыкальный голос, ласковые речи и обаяние. Так, о Диармайде сказано, что на лбу у него была родинка, вид которой вызывал любовь у девушек и женщин, и что «был он лучшим любовником, какие когда-либо рождались на этой земле». Лэ XV в. говорит, что история смерти Диармайда «вызывает слезы у женщин» Кончается это лэ горестными стихами.
Властелин многих женщин,
Сын О'Дивне, познавший сладость скорых побед, —
Не смотрела она ни на одного поклонника,
С той поры как земля покрыла его щеки.
В каждой из трех упомянутых повестей о «бегствах» любовник и обманутый муж связаны родственными отношениями по женской линии: любовник приходится этому мужу племянником. Мы уже отмечали двойственную природу племянника в разных обществах и особые взаимоотношения между ним и братом его матери. Вообще дядя по матери — своего рода матрилинейный отец матрилинейного сына, и племяннику зачастую дозволено весьма бесцеремонно обращаться с дядей и его имуществом
Следует отметить и особую связь любовника с Иным миром. Так, Диармайд «сын Донна» родом из Западного Мунстера, а другом его и покровителем при похищении Грайне был Мак Ок (из Племен богини Дану), приемный сын и посланец сверхъестественного возлюбленного Этайн. Дар чудесного пения, от которого коровы давали на две трети больше молока, Найси также разделял с Племенами богини. В континентальной литературе Тристан считался сыном Бланшефлер, подобно тому как Эрот считался сыном Афродиты, которую на Крите называли «госпожа цветов» (Anthia), а это имя роднит ее с матерью Тристана. Бланшефлер умерла во время родов, на корабле в открытом море, младенец был вырезан из ее чрева. В немецкой поэме XII в. Ланселот, вечный возлюбленный королевы Гвиневеры, был похищен в возрасте одного года и воспитан Дамой Озера в Стране Девушек (meidelant). Итак, можно сделать вывод, мужчина, к которому обращает свои чувства женщина, пережившая разочарование в законном браке, в силу женственной своей природы и связи с Иным миром является персонификацией сверхъестественного любовника — одного из прекрасных ликом гандхарвов, — разрушителя земного брака. Но, говоря о женственности этого персонажа, мы имеем в виду не женоподобного мужчину, в котором мужская сторона естества полностью подавлена, а «мужчину женщины». В этой связи Г. Циммер говорит о Ланселоте, что он «представлял собой нечто весьма отличное от своих спутников — идеальных средневековых героев, нечто куда менее сиюминутное, глубоко человечное и постоянное. Сэр Ланселот есть инкарнация идеала мужчины, который бытует не в мужском мире социальной деятельности, но в надеждах и мечтах женщин». Рассказы о героическом сватовстве являют собой мифологическую инверсию брака с мужской точки зрения, тогда как повести о похищениях и бегствах можно назвать мифологической инверсией брака с точки зрения женщины
Такая интерпретация объясняет и призыв к верности, присущий тем и другим повестям, и тот факт, что в повестях последнего типа обманутый муж вызывает не больше симпатии, чем отец невесты в рассказах о героическом сватовстве. Симпатия всегда на стороне беглецов, и прилагаются огромные усилия, чтобы оправдать героя. Он — жертва судьбы, которая проявляет свою власть над ним, заставляя его ненароком выпить любовный напиток, открыв чудесную родинку у него на лбу или явив краски его облика на фоне зимнего пейзажа. Она (женщина) настолько охвачена страстью, что вопросы виновности и невиновности для нее просто не существуют. Она сама принуждает героя бежать с нею, а он разрывается между двумя несоединимыми обязанностями — лояльностью к родичу и любовью, внушенной женою этого родича. Он покроет себя позором, если откажется уйти с этой женщиной и если согласится на это. Вот почему он прибегает к совету друзей, и, подчиняясь скорее их воле, чем своей собственной, очертя голову идет по пути, уготованному ему судьбой. В отдельных фольклорных версиях повести о Диармайде и Грайне говорится, что Диармайд противится гейсам, которые налагает на него Грайне, и с этой целью ставит перед Грайне «невыполнимую задачу». Он велит ей явиться перед ним ни днем, ни ночью, ни одетой, ни голой, ни пешком, ни на лошади, ни в одиночку, ни в обществе кого-либо. Тогда она идет к колдунье, получает от нее в дар чудесную одежду, сотканную из недр горы, и с наступлением сумерек едет к возлюбленному верхом на козле. Существует несколько разработок этого мотива, например: «Я не возьму тебя добром, я не возьму тебя и силой; я не возьму тебя на улице, я не возьму тебя и в доме; я не возьму тебя пешей, я не возьму тебя и сидящей на лошади», — сказалон ей. Однажды утром Грайне крикнула ему: «Эй, Диармайд, ты дома? Смотри! — Она стояла между двумя дверными косяками на спине козла. — Вот я не в доме и не на улице, я не пешая и не на лошади, значит, должен ты взять меня и уйти со мной». Благодаря этому Диармайд ритуально освобожден от своей вины. Ведь если он не увел Грайне ни днем, ни ночью, ни пешком, ни на лошади и т. д. — значит, он вовсе не делал того, что сделал. Здесь мы также видим символическую апологию любви Грайне, любви, которая превыше законов обычного человеческого бытия и сама есть закон.
Некоторые ученые отмечали сходство между майской обрядностью, распространенной в Европе, и весенними ритуалами в средиземноморских культах Великой Матери и ее юного супруга, умирающего и воскресающего бога. Главную роль в этих ритуалах играла женщина. К. Б. Льюис прямо возводит образ «майской королевы» и сексуальные вольности, традиционно практикуемые в этом месяце, к фригийскому культу богини Кибелы, который был известен в Европе в Римскую эпоху. Это была «богиня любви, в особенности свободной любви, не связанной узами брака», и празднества в ее честь (Гиларии) обычно выпадали на Благовещение (25 марта) или — в другие годы — на Майский день. Однако при всем бесспорном сходстве было бы весьма опрометчиво приписывать возникновение материалов, о которых идет речь, лишь культурному влиянию такого рода. А. Краппе с не меньшей убедительностью показал сходства между сагой о Диармайде и Грайне и повестью об Афродите и Адонисе. Афродита, богиня любви и цветущей природы, влюбилась в прекрасного Адониса, и он стал ее любовником, причем, как и в случае с Диармайдом и Грайне, одна из традиций мифа подчеркивает, что ответственность за случившееся целиком ложится на нее. Афродита — жена Ареса, бога войны, как Грайне — жена предводителя фениев. Подозревая жену в неверности, Арес наслал на Адониса дикого вепря, по некоторым версиям он сам принял облик вепря и нанес Адонису смертельную рану, подобно Финну, который использовал охоту на дикого кабана, чтобы в конце года Диармайд был убит. И Адонис, и Диармайд охотятся на кабана (вепря) вопреки воле своих возлюбленных. Диармайда бурно и торжественно оплакивают и уносят на золоченых носилках Мак Ока — все это напоминает ежегодный ритуал погребения Адониса, когда мертвого бога уносили прочь под горестные вопли женщин. Ложа, на которых показывали изображения Адониса и Афродиты, сравнимы с «ложами Диармайда и Грайне». В храмах Афродиты девушки отдавались незнакомцам, как ирландские девушки, видимо, на ложах Диармайда и Грайне.
В Индии почитание «Божественной жены» также выражалось в идеализации внебрачной любви, и подтверждение тому — кришнаитское направление вишнуизма, широко распространенное в VII — VIII вв. Диспуты на бенгальских Судах любви между поборниками любви к «чужой жене» и приверженцами любви супружеской всегда кончались поражением последних. Проф. М. Элиаде пишет об этом: «Образцом оставались чувства, которые связывали Кришну и Радху, — любовь тайная, противозаконная, антисоциальная, символизирующая прорыв, к которому неизбежно ведет всякий истинно благоговейный опыт. Радха — символ любви бесконечной, составляющей саму сущность Кришны». «Забвение всех социальных и моральных ценностей, внушенное мистической любовью», эхом звучит в жалобе Диармайда: «Я отказался от всех моих родных. Я потерял наследство мое и моих товарищей. Я потерял дружбу и любовь всех мужей Ирландии и всех фениев. Музыка не радует меня больше. Я потерял уважение к самому себе. Вся страна отвергла меня, оттого что подчиняюсь я лишь своей любви». И вновь, как мы видим, самое высокое и жертвенное предстает как самое презренное и порицаемое.
В свете сказанного возвращение Грайне к Финну после смерти Диармаида, как и возвращение Елены к Менелаю после смерти Париса, поневоле воспринимается как неудовлетворительный финал. И все же он вполне согласуется с циклической природой ритуала, о котором мы говорили. В других версиях Граине до конца своих дней остается верна памяти Диармаида. Аналогичным образом Тристана и Изольду хоронят в одной могиле, причем над женщиной вырастает розовый куст, а над мужчиной — виноградная лоза, и ветви их сплетаются так тесно, что разделить их нельзя. В одном из недавно записанных вариантов предания о Дейрдре говорится, что король Конхобар приказал похоронить влюбленных на противоположных берегах озера, чтобы не могли они соединиться после смерти. Тогда на каждой могиле выросло по сосне, и ветви их протянулись через озеро навстречу друг другу. Конхобар велел срубить сосны, но улады не подчинились ему и до самой смерти короля оберегали эти деревья.
Путешествия в чужую страну и приключения среди чужого народа составляют значительный пласт кельтской мифологии, и, как и в современной литературе, обширный класс повестей можно отнести к разряду «приключений». Но если приключения литературные описывают реальные перипетии живых людей в отдаленных странах или даже на других планетах этого мира, то приключения мифологические всегда происходят среди таинственных насельников мира сверхъестественного. И кельты здесь не исключение. Чтобы возбудить воображение современного человека, достаточно чудес Азии, Африки и исконной Америки, но для обитателей этих континентов, как и для древних кельтов, приключения, которые достойны памяти, это в первую очередь приключения в другом «измерении», а настоящие путешествия — это путешествия между мирами, этим и Иным.
«В Азии, в Полинезии и даже в Африке главным интеллектуальным занятием человека были приключения духа. Одинокое странствие души <…> удача или неудача ее исканий составляют главную тему устной литературы Старого Света <…> Наша современная беллетристика занята прежде всего общественной жизнью <…> Бесценное достижение устной литературы заключается в том, что она показывает — поглощенность человека самим собой, почти полное растворение его в собственном временном земном бытии есть феномен чисто европейский <…> тогда как в Азии и в Полинезии человек в первую очередь прямо или косвенно был занят поисками бессмертия»
Каждая встреча с Иным миром — в каком-то смысле одновременно инициация и бракосочетание, поэтому нельзя провести четкого раздела между «приключениями» и рассказами о героическом сватовстве и добывании невесты, к анализу которых мы уже обращались. В самом деле, повесть о том, как Арт добыл себе жену, называется «Приключение Арта сына Конна и сватовство к Дельбхаем», а вкрапленную в сагу «Сватовство к Эмер» повесть об инициации Кухулина в стране Скатах вполне можно квалифицировать как «приключение». Однако инициация как таковая имеет разные виды и степени. В этой главе мы обратимся к приключениям, которые не были посвящением юноши в мужчину или в некое призвание и связаны с любовью сверхъестественной женщины, каковую нельзя привести домой как невесту. Первая повесть, подлежащая рассмотрению, — это «Приключение Неры». Записана она, видимо, в начале VIII в., но по духу, несомненно, гораздо древнее и относится к явно дохристианской эпохе.
Однажды в канун Самайна Айлиль и Медб находились со всем своим двором в Рат Круахане. Днем ранее захватили они двух пленников, и вот теперь король Айлиль обещал большую награду тому, кто выйдет из дому, подойдет к пленникам, подвешенным к столбу, и обвяжет одному из них ноги ивовыми прутьями. Но велик был ужас ночи в канун Самайна, ибо являлись в эту ночь демоны. Один за другим воины принимали вызов, но быстро возвращались в дом. Тогда поднялся со своего места Нера и объявил, что сделает это, и Айлиль обещал ему свой меч с золотой рукоятью.
Трижды пытался Нера затянуть повязку на ногах пленника, и трижды она спадала, пока наконец сам пленник не сказал ему, что закрепить ее можно лишь с помощью пряжки самого Неры. Когда это было исполнено, пленник сказал «А теперь, чтобы доказать свою доблесть, посади меня к себе на шею и помоги мне найти какое-нибудь питье. Сильно я захотел пить, пока висел тут». Нера понес его к ближайшему дому, но дом тот оказался окружен огненным озером. Пленник сказал, что не найти им питья в этом доме, ибо нехорош тот дом, где огонь прикрыт на ночь. Вокруг следующего дома увидели они озеро воды — знак того, что нет там ни воды для питья и умывания, ни ведра для помоев. В третьем доме нашли они и питье, и воду для умывания, и ведро для помоев. Пленник напился, а последний глоток воды выплюнул в лица людей, которые были в том доме, будто были они уже мертвы. С тех пор считается, что не следует оставлять на ночь в доме воду для питья и умывания, и ведро для помоев, и открытый огонь.
После этого Нера отнес пленника назад к столбу, а сам вернулся в Круахан. И там «увидел он нечто»: Круахан был сожжен дотла, а возле пожарища высилась куча отрубленных голов, и были то головы воинов Круахана. Затем увидел он, как из сида выходят люди, берут эти головы и уносят их в пещеру Круахан. Нера последовал за ними. Тут предстал перед ним король сида, у ног которого были сложены те головы. Король подозвал Неру к себе и велел ему отправиться в дом одинокой женщины, поселиться у нее и каждый день приносить охапку хвороста к королевскому очагу. Та женщина радушно приняла Неру и тайно от короля стала его женой.
Каждый день, когда Нера нес хворост, он видел одну и ту же сцену: хромой, сидящий на шее у слепого, выходил из ворот крепости и направлялся к колодцу, «Она здесь?» — спрашивал слепой, на что хромой отвечал ему «Да, она здесь, пойдем обратно». Нера спросил жену, что означает эта сцена, и та объяснила, что двум этим людям, слепому и хромому, король поручил стеречь золотую корону лежащую на дне колодца. Еще сказала она ему, что Круахан на самом деле вовсе не разрушен, но видение это может стать правдой ровно через год на следующий Халлоуин, если Нера не убедит своего короля первым напасть на сид и разрушить его. Она велела ему вернуться туда, где оставил он своих людей, и убедиться, что они целы и невредимы, сидят вокруг того же котла, а еду еще не успели даже снять с огня. И она посоветовала ему взять с собой из сида плоды лета — дикий чеснок, первоцвет и папоротник, — чтобы поверили люди его рассказу. Вдобавок узнал от нее Нера, что она ждет ребенка и в назначенный час родит сына. Она велела ему прийти в сид и забрать ее сына и скот, прежде чем воины Круахана разрушат сид. И, наконец, предрекла та женщина, что корона Бриона попадет в руки Айлиля и Медб.
Нера вернулся к своим людям и рассказал им обо всем. В благодарность Аилиль, как и обещал, дал ему свой меч с золотой рукоятью. Через год вернулся Нера в сид, чтобы забрать оттуда сына жену и скот. А потом люди Коннахта и Ульстера разрушили тот сид и взяли все, что было в нем. «И унесли они корону Бриона. А эта корона, плащ Лоигаире из Армага и рубашка Дунланга из Килдара в Лейнстере были — три чудесные вещи Ирландии. Нера так и остался в том сиде и не выйдет оттуда до Страшного Суда».
Странное испытание, которым начинается эта повесть, и диковинная история с подвешенным пленником, одновременно и живым и мертвым, наводят на мысль о неком ритуале Халлоуина, сопоставимом с посещением кладбища в эту ночь, когда время и вечность смешиваются, — ритуале, посредством которого люди вступали в контакт с силами Иного мира. Сходство этого вводного эпизода с зачином знаменитых «Двадцати пяти рассказов Веталы» доказывает его глубочайшую древность. В индийской повести царь, повинуясь приказу волшебника, представшего в образе нищего аскета, идет в ночь новолуния на великое кладбище, снимает с дерева тело повешенного и, неся его на спине, возвращается через жуткое место сожжения трупов, а дух, находившийся в мертвом теле, рассказывает ему тем временем, чтобы «скоротать путь», разнообразные нравоучительные истории. Когда все двадцать пять рассказов были исполнены, дух предупреждает царя, что некромант собирается убить его, принести в жертву и тем увеличить свои сверхъестественные силы. Дух учит царя, как обмануть волшебника и самому стать обладателем этих сил
В ирландской повести общение с подвешенным наглядно учит Неру, каким способом можно противостоять вторжению демонов в дом. Ниже мы поясним этот тезис. С помощью сверхъестественного знания, которое он затем получает в сиде, Нера опять-таки может спасти от гибели Айлиля и его воинов — сила, направленная против Круахана, оборачивается против самой же себя. Странствие Неры в поисках воды, когда им руководит высшее знание беспомощного подвешенного, как бы предвосхищает поход слепого к колодцу с короной Бриона — слепой руководится глазами хромого, сидящего у него на плечах. Он, словно совершая ритуал, разыгрывает сцену которая приведет к обнаружению короны из Иного мира.
Эта корона упоминается еще в одной ирландской повести, также связанной с Халлоуином. В канун Самайна Фингина Мак Лухту короля Мунстера посещала некая пророчица, которая рассказывала ему «обо всем, что случится этой ночью в Ирландии и какие последствия проистекут из этих событии в течение года». Как-то раз она сказала, что среди дивных див грядущей ночи откроются ему «три чудесные вещи» Ирландии. А были это корона Бриона, спрятанная от Морриган и хранящаяся в колодце на холме Круахан, фидхелл Кримтана, принесенный из тайника на маленьком островке и схороненный в крепости Уснеха, и корона Лоигаире из сида Финдаха в Ульстере.
Ряд мотивов, встречающихся в начальном эпизоде саги «Приключение Неры», известен также в современном ирландском фольклоре, хотя подвешенный в них заменен дьяволом, а языческая обрядность перемешана с христианской. Тридцать девять версий данного сюжета, собранные фольклорной комиссией Ирландии, сведены проф. Деларжи в следующую сюжетную схему:
Отец (отчим или крестный) посылает юношу забрать некий предмет, забытый в поле, в саду, в каирне на склоне холма, в церкви, на кладбище, на кладбищенской плите, в хлеву, в лесу, на перекрестке дорог. По дороге юноша встречает дьявола и соглашается сопровождать его или отнести его к некоему дому.
Но по разным причинам дьявол не может войти в этот дом. Например, из дома выплеснули грязную воду, и вокруг него образовалось озеро, или грязная вода находится в доме, или во двор высыпали горящие угли из очага, и вокруг дома возникла защитная стена огня.
Тогда они идут к следующему дому, но и тут дьяволу не удается войти внутрь, потому что там читают молитвы по четкам, или же держат святую воду, или кропят ею в комнатах. Препятствием может оказаться и присутствие в доме петуха, который кричит свое кукареку.
Дьяволу удается войти лишь в третий дом, где живет супружеская пара, которая все время ссорится, или не имеет детей, или совсем недавно сыграла свадьбу. Дьявол говорит своему спутнику, что у этой пары родится сын и станет он «священником». Но если «священник» этот будет сыном дьявола, то люди, которые придут к его первой мессе или которых он окропит святой водою, будут прокляты.
Отрубив сыну дьявола руку или голову, либо совершив что-то другое, юноша не дает ему совершить ритуал. Священник предстает перед всеми в истинном своем обличье и исчезает в огне. Либо, разоблаченный как сын дьявола, он просит наложить на него епитимью, и Бог вызывает дьявола на поединок за его душу.
Дьявол, сидящий на плечах героя и предостерегающий его от грозящей ему опасности, по сути, исполняет те же функции, что и труп в древнеиндийской повести, тогда как ложный священник, намеревающийся исполнить святые обряды, соотносится с волшебником, маскирующимся под нищего аскета. Когда в конце индийской повести дух Ветала говорит царю, что в награду за его труды в эту странную ночь исполнит любое его желание, тот просит, чтобы двадцать пять рассказов, поведанных ему духом, стали славны на всей земле и навеки остались в памяти людей. Дух обещает ему исполнить это и добавляет, что отныне эти истории будут обладать чудесной силой и отгонять злых демонов и что «даже Шива, Великий бог. Владыка всех духов и демонов, Первый Аскет среди богов, будет почитать эти повести». Видимо, в этом же состоит и ключевой смысл многих ирландских повестей, превратившихся ныне в туманные и упрощенные народные сказки.
Однако и из пересказанной нами фольклорной повести, и из саги «Приключение Неры» ясно следует, что прикрытый огонь и отсутствие в доме ночью воды для мытья (особенно воды для мытья ног), а также помоев могут служить своего рода оберегами от сверхъестественных сил. Но все эти предосторожности противоречат обычаю тщательно убирать дом перед отходом ко сну, особенно в канун Халлоуина, в ожидании ночного визита покойных друзей и близких. Как мы уже отмечали, в этот день пол в доме необходимо было чисто вымести, очаг чистили и приготовляли дрова, чтобы развести огонь, а на столе в самой лучшей посуде выставляли еду и питье. В Ирландии и Шотландии существовало поверье, что выплескивание вечером за порог дома грязной воды и особенно воды после мытья ног, отпугивает «добрый народец» и мешает умершим подойти к дому. Однако и в самих фольклорных свидетельствах есть несообразности. Например, в одном приходе было записано, что «на кухне нельзя оставлять на ночь посуду с грязной водой», тогда как в соседнем приходе бытовал прямо противоположный обычай. Эта тема нуждается в углубленном исследовании, но, возможно, объяснение заключается в том, что меры, упомянутые в повестях, отпугивают сверхъестественных существ вообще — и злых, и всех прочих. Отказ от этих мер сопряжен с риском, как рискованно и всякое общение со сверхъестественным, но без риска придется отказаться и от возвращения дружелюбных мертвых, и от «приключений» как таковых.
О пещере Круахан, называемой иногда воротами в ад, существует множество преданий. Из этой пещеры вылетала стая белых птиц, которая иссушала своим дыханием все вокруг. Оттуда выходили призрачные свиньи, которых нельзя было сосчитать: сколько ни пытались — каждый раз выходил новый результат. В одном из стихотворных диншенxac говорится, что из этой пещеры, «из жилища своего», выходит «ужасная Морриган», а в саге «Разговор стариков» оттуда выходит бессмертная дочь Бодба сына Дагды, чтобы беседовать с Кайльте. В Ирландии и в других кельтских странах есть и иные таинственные пещеры. Так, в одной из саг Лейнстерского цикла, называемой «Жилище у Кейса Коранна», рассказывается, как однажды Финн, поднявшись на свой охотничий холм, увидел внизу, у входа в пещеру, трех страшных видом дочерей местного вождя Туата. Желая отомстить людям, они левой рукой разматывали колдовскую пряжу с кривых веретен из падуба. Когда Финн и Конан приблизились к ним, то запутались в пряже и потеряли всю свою силу, а ведьмы связали их и утащили в глубь пещеры. Постепенно таким же образом в плен попали все фении, кроме Голла сына Морны, который убил колдуний, освободил своих друзей и получил за это в жены дочь Финна. Стало быть, пещеры были входом в Иной мир. Средневековые рассказчики даже выделяли в особую группу повести, называемые «пещеры» (или «укрытия»), однако ни одна из них до нас полностью не дошла. Сага «Пещера Айнгеда», фигурирующая в Списке А, вероятно, является вариантом «Приключения Неры».
Даже в наше время одной из пещер Ирландии приписывают совершенно особые свойства — мы имеем в виду знаменитое Чистилище св. Патрика, которое, как подсказывает само название, представляет собой вход в Иной мир, так сказать врата ада. Расположена пещера на островке посреди Лох Дерг («красного озера»). В средние века в эту пещеру спускались пилигримы и добровольно принимали на себя муки чистилища. Считалось, что, если пилигрим заснет, дьявол утащит его прямо в ад. Одно из наиболее известных средневековых «Видений» — рассказ о приключениях в этой пещере некоего рыцаря по имени Оуэн, причем текст этот был записан задолго до создания «Божественной комедии» Данте. Спускаясь в глубь пещеры, он видит сначала полчища демонов, которые показывают ему картины ужасов чистилища и ада. Затем он по узкому мостику переходит через Адскую реку, после чего два прелата провожают его в рай и подводят к самым Небесным вратам. В недавнее время вход в эту пещеру был закрыт, а рядом построена часовня. И по-прежнему из года в год тысячи пеших паломников сходятся к Красному озеру, чтобы провести бессонную ночь в этой часовне. Один из паломников нашего времени описывает эти ритуальные бдения следующим образом:
«Солнце село, и часовня погрузилась во мрак, лишь тускло мерцали две свечи. Странное, жуткое, ни с чем не сравнимое ощущение — тьма вокруг и белые лица молящихся в трепетном отблеске свечей. Сколько поколений гэлов побывало здесь! Ведь не много найдется ирландцев, которые не пожелали бы хоть на миг заглянуть в тот мир, что ждет их за порогом смерти. Всю ночь мы бодрствовали в нашем заточении, повторяя про себя остановки следующего дня. С наступлением ночи реальный мир как бы исчез. Казалось, мы очутились в сумеречной зоне, где встречаются два мира...»
Конечно, Иной мир, в котором побывал Нера, мало похож на тот, описание которого мы только что привели, однако Чистилище св. Патрика — это, без сомнения, христианизованный вариант языческого ритуала, соотносимый с сагой «Приключение Неры». Обычай спускаться в пещеры вообще не имеет связи с христианством; подобные практики присущи обрядам инициации у народов, весьма удаленных друг от друга, — достаточно назвать мистерии Митры и некоторые ритуалы австралийских аборигенов, — повсюду они символизируют посещение иного мира. Сибирские шаманы в ритуальных странствиях в Нижний мир ведут своих спутников на юг «по желтой степи, через которую не перелетит и сорока», затем они карабкаются на высокую гору. «Стоя на вершине, шаман ритуальным пением и танцем уводит свой караван в недра земли. И что же они там находят? Его ритуальные песнопения точно воссоздают обстановку расположенных под храмами Тибета буддийских пещер, где наводящие ужас лики древних божеств открывают перед верующими ужасы Нижнего мира.»
В следующей повести, также связанной с Халлоуином, речь идет об излечении героя от болезни, которую наслали на него силы Иного мира. Называется эта повесть «Болезнь Кухулина».
Как-то раз собрались улады в долине Муртемне на праздник Самайна. И вдруг увидели они, как стая прекрасных птиц села на воды озера, и тотчас же всем уладским женщинам захотелось иметь таких птиц — по одной на каждое плечо. Кухулин поймал для них этих птиц, но, когда раздал их женщинам, оказалось, что для собственной его жены ни одной не осталось. Она же, не высказав ни обиды, ни ревности, была рада уже тому, что честь совершения этого подвига принадлежит ее супругу. Кухулин обещал ей, что, если на озеро еще раз сядут такие птицы, она первая получит двух самых красивых. Вскоре все увидели на озере двух прекрасных птиц, связанных между собою золотой цепью. Кухулин поспешил к ним, а птицы запели усыпляющую песню, и Кухулин понял, что не зря его предупредили о волшебной силе этих птиц. Поймать их он так и не смог, хотя его копье и пронзило крылья одной из птиц. После этого птицы погрузились в озеро.
Прислонясь спиной к высокому камню, Кухулин заснул, и во сне явились ему две женщины: они подошли к нему и стали стегать его плетью. И так сильны были их удары, что он едва не умер. После этого он целый год пролежал в постели, не произнося ни слова. Когда вновь подошел день Самайна, к ложу Кухулина приблизился Энгус сын Аэда Абрата («свет зрачка»), он явился из Иного мира, чтобы позвать Кухулина с собой в долину Круат, где он будет исцелен и где его ждет сестра Энгуса, Фанд («кроткая, мягкая»). Тогда поднялся Кухулин со своего ложа и опять подошел к тому камню, где год назад привиделись ему те женщины. Тут опять явилась ему одна из них — Ли Бан («образец жены»), супруга Лабрайда Луата (Лабрайда Быстрой на Меч Руки) из Маг Мелл («долины наслаждения»). Год назад искала она дружбы Кухулина, теперь же принесла она ему весть от своего мужа и от своей сестры Фанд, жены Мананнана Мак Лира. Она сказала ему, что если он согласится в течение одного дня сражаться с врагами Лабрайда, то получит в награду любовь Фанд. Кухулин послал вслед за Ли Бан своего возничего Лаэга, чтобы тот побольше узнал о ее стране. Они сели в бронзовую лодку и подплыли к острову посреди озера, где приветствовали их Лабрайд и Фанд, а еще было там множество других женщин. Возничий вернулся домой и рассказал Кухулину о чудесах Иного мира. Подошла к Кухулину его жена Эмер и стала упрекать его, что, мол, позабыл он свою честь и утратил свою силу «от любви той женщины». Но не внял Кухулин ее речам: заклинания Ли Бан и рассказы возничего так подействовали на него, что захотелось ему самому побывать в той чудесной стране. Сел он в лодку и отправился к тому острову. Там победил он всех врагов Лабрайда и сделался любовником Фанд.
Кухулин провел с Фанд целый месяц, а затем покинул ее, обещав встретиться с нею вновь у Ибор Кинд Трахты (букв: «тисовое дерево на краю побережья», место это находится в Ульстере). Узнав об этом, Эмер собрала пятьдесят женщин, и все они, вооруженные острыми ножами, подстерегли любовников на месте их свидания. Кухулин сумел защитить Фанд от ненависти женщин, но упреки и насмешки жены тяжко легли на его сердце. Эмер сказала ему, что Фанд, наверное, не лучше, чем она сама, «но поистине все красное — красиво, все новое — бело, все высоколежащее — желанно, а все привычное — горько, все недостающее — превосходно, а все изведанное — презренно, — в этом вся человеческая мудрость. О супруг мой, некогда была я в чести у тебя, и это могло бы опять быть так, если бы ты захотел». — «Клянусь тебе, — сказал Кухулин, — ты мне дорога и будешь дорога мне, пока живешь». — «Тогда оставь меня», — сказала Фанд. «Нет, покинута буду скорее я», — сказала Эмер. «Нет, — сказала Фанд, — это меня он покинет». Страданием стала для нее великая любовь Кухулина, и свою жалобу излила она в песне:
